Читать книгу: «Мальчик и его маг», страница 2

– А вот и юный Шандор. Что ж, рад видеть.

На стуле, где обычно сидел Шандор и который отец сколотил сам, сидел человек в чёрном и бордовом, крупный, черноволосый, и качал головой. Смотрел так, будто был хозяином. Сказал:

– Не хочешь поздороваться?

– Вы кто?

– Видишь ли, я твой наставник. Магия выбирает будущего мага, и маг нынешний – это я – забирает его с собой и учит всему. И отказаться, к сожалению, нельзя.

– Вы… Зачем вы пришли?

– Боишься меня? – Человек смотрел на Шандора внимательно и как будто с симпатией. Будто он понимал больше, чем Шандор мог предположить. Будто бы имел право так смотреть. Вздохнул и объяснил: – Видишь ли, мы с твоим отцом повздорили. Он не хотел, чтоб я тебя забирал. Начал драку. Я ему, как бы объяснить, стёр память о тебе. Отправил в иное место.

Шандор застыл на миг – и стрелой выбежал во двор. Может, отец во дворе, может быть, в лесу, может быть, незнакомец врёт, потому что ведь не может такого быть, чтобы отец куда-то делся, не может быть, чтобы…

Незнакомец не бросился за Шандором вслед, но почему-то появился у забора. Прямо из воздуха – всё такой же спокойный, основательный.

– Понимаешь, ты всё равно пойдёшь со мной.

Шандор старался запомнить всё, что видит и ощущает, как учил отец. Что подо мной? Скамейка и крапива. Что за моей спиной? Стена сарая, и краска на ней, как обычно, шелушится. Надо бы обновить, и на скамейке тоже, а крапиву оставить – пусть растёт, не всё же лютикам да ромашкам. Шандор чуть наклонился и погладил колкий лист – ладонь обожгло болью, вот спасибо. А ещё лучше сейчас было бы нырнуть в ледяную воду. Надо мной небо. Кто передо мной?

На фоне забора и разросшихся как попало кустов малины перед Шандором, сев на корточки, застыл человек в чёрном и бордовом и терпеливо ждал, пока Шандор ответит. Коротко стриженные волосы, рельефные ладони. Шандор сразу подумал, что таких ладоней могла бы, пожалуй, слушаться земля. Они могли бы нежно сажать семечки и подпирать рассаду маленькими колышками. Но земли под ногтями человека не было.

– Боишься?

Шандор покачал головой.

– Это правильно. – Человек всё смотрел ему в глаза, будто искал там – разрешение? Может, прощение? – Потому что всё, что я сделаю, я сделаю во благо. А теперь встань наконец и пойдём со мной.

Он не стал дожидаться, пока Шандор последует за ним, встал, отряхнул штаны от налипших травинок и пошёл к калитке. Шандор, не шевелясь, смотрел ему в спину: одет в бордовое пальто, – как можно летом ходить в бордовом пальто? – а потом его словно обожгло всего целиком. Так бывает, если попасть в особую точку на локте – чистая боль сперва взрывается и ослепляет. Шандор вцепился в скамейку и зашипел сквозь зубы. От сердца к опекуну будто протянулась нить и теперь натянулась до предела.

– Ну? Ты идёшь или нет? – Наставник замер у калитки, обернулся. – Я не хочу делать тебе ещё больнее. Ты сам напрашиваешься. Никто не вынуждает.

– Я не… – У Шандора на глазах выступили слёзы, говорить тоже было тяжело, как будто бы он вот-вот выблевал сердце на траву. – Вы… так неправильно…

– Он ещё спорит, ты смотри… – опекун покачал головой. – Я считаю до трёх. Раз.

Он отодвинул тронутый ржавчиной засов.

– Два.

Открыл калитку.

– Три, – сделал шаг на улицу, и Шандор, кажется, всё-таки пробежал пару шагов за нитью, прежде чем потерять сознание.

Шандор и Ирвин, настоящее

Ранним утром погожего летнего дня на поляне, что в стороне от дороги, спорили двое. Один, одетый во всё чёрное, сидел, прислонясь к стволу старого клёна и закрыв глаза, и длинные чёрные волосы тёрлись о кору, и лицо с тонкими чертами казалось то совсем юным, то почти старым, а другой – мальчик лет шести со светлыми кудрявыми волосами и серьёзным, сосредоточенным лицом – дёргал первого за руку.

– Я сплю, – сказал первый, не открывая глаз. – Я крепко сплю, так что давай-ка сотвори что-нибудь сам.

– Я не умею, – сказал мальчик и потянул на сей раз за шарф. Шарф был роскошный, из мягкой и тёплой шерсти, и владелец его, не открывая глаз, быстро поймал и накрыл ладонь мальчика своей. – Я не умею! – повторил мальчик и попытался вырвать руку, но не смог. – Я не как вы, я не могу так! Отпусти!

– Ого, холодная какая, – сказал первый и всё-таки открыл глаза. – Ты что, правда голодный? М-да, действительно.

Он отпустил мальчика и сел прямее. Глаза у него были тёмные, а взгляд внимательный.

– Я тебе сколько раз говорил, – начал он то ли сердито, то ли весело, но мальчик вздрогнул, так что тот осёкся, беззвучно выругался и продолжил другим тоном, с досадой: – Что, сложно сказать «Шандор, я правда есть хочу»?

– Шандор, я есть хочу.

– Да не тогда, когда уже всего трясёт, а сразу. Сложно?

Он цокнул языком, отвернулся от мальчика и принялся копаться в дорожной сумке. Там были хлеб и окорок, но не было ножа, потому что нож Шандор как раз и выменял вчера на еду – продешевил, но сотворить что-то из воздуха посреди города казалось риском. Тем более что в последние дни на любой запрос о пище из воздуха сперва сыпались яблоки, а ими и Шандор, и Ирвин – так звали мальчика – были уже сыты по горло.

Шандор достал круглый, с хрустящей коркой хлеб, передал Ирвину и засвистел сквозь зубы. Прищурился, протянул правую руку себе за спину, рассеянно повращал ладонью в воздухе, как будто разминая кисть, и вдруг стиснул за рукоять отменный хлебный нож. Взвесил, подкинул, перехватил поудобней. Отрезал ломоть ветчины, протянул Ирвину. Ирвин смотрел потемневшими глазами.

– Ну, – Шандор ещё раз сунул ему ветчину, но Ирвин не брал, – есть будешь, нет ли?

– Не хочу, спасибо.

– Не пояснишь?

– Я должен сам… сам добыть.

– Ой, горюшко. Добудешь ещё, времени полно.

– Но у меня не получается! Я не могу так!

– Вот поешь и посмотрим, что ты там не можешь.

Шандор протягивал ветчину, но Ирвин медлил.

– Я же вообще не должен это мочь.

– Снова старая песня. – Шандор закинул сумку на плечо, переступил с ноги на ногу, встряхнулся. – Да ну и кто тебе сказал такую чушь? Ешь, и пойдём. Всё равно спать ты мне уже не дашь.

– Вы не хотите спать.

– Врёшь, иногда хочу. Что я, не человек, что ли?

Ирвин промолчал и всё-таки вгрызся в хлеб и ветчину.

Шандор, далёкое прошлое

Первый приступ скрутил Шандора вечером, когда он с опекуном отошёл от дома на день пути. Шандор смотрел на прошлогоднюю хвою под ногами и хотел разуться, но опекун не дал.

Шандор спрашивал всё утро:

– Кто вы? Почему я должен с вами идти? Где мой отец?

Опекун сперва сказал:

– Я расскажу позже.

С укором сказал, будто Шандор сам должен был понимать такие вещи. Как будто его каждый день дёргали за невидимую нить у сердца и вели по лесу неведомо куда. Он спрашивал ещё и ещё. Он останавливался. Он закричал:

– Да никуда я с вами не пойду! Вам надо, вы и тащите. Вы же отойдёте, я упаду от боли, ну и всё. Почему ни о чём вы не рассказываете? Что вы с отцом?.. Он мёртв? Скажите, мёртв?

Опекун, в своём чёрном с бордовым пальто, остановился тоже. Поднял брови. Сказал:

– Тебе известно такое понятие, как долг?

– Каждый из нас должен заботиться о твари самой малой. С уважением относиться к ямам и оврагам, прудам, и рекам, и озёрам, и ручьям. Не собирать больше валежника, чем следует. Быть благодарным земле. Не обижать леса.

– Не совсем то, чего я ожидал. Твой долг пока состоит в том, чтоб жертвовать силу свою и желания дворцу, благодаря которому эта земля ещё стоит. Теперь пошли.

– Но…

– Тишина проясняет мысли.

Опекун шевельнул кистью – незаметно, вскользь, – и Шандор вдруг понял, что не может говорить. Вообще не может, даже челюсти разжать. Задышал носом часто-часто, сглотнул слюну, хотел чихнуть, и не смог, и заплакал, конечно. Нос быстро забился, и дышать стало трудно.

– Что ж. Ты всегда теперь намерен так трястись?

Шандор замотал головой. Слёзы текли и текли, и он вытер их рукавом; опекун шёл вперёд, не оглядываясь, натягивая нить. Под вечер он остановился, из кожаной, с узором, не подходящей для леса непрактичной сумки вытащил припасы. Голос он Шандору вернул, потом снова забрал, снова вернул.

– Ты в силах вечер обходиться без вопросов?

Шандор закивал уже привычно. От еды мутило. Потом он вовсе упал на хвою, не успев даже подстелить плащ, и опекун коснулся его лба. На миг закрыл глаза, слушая что-то.

– Землю трясёт, на севере, у гор. Не думал, что ты почувствуешь.

Шандора тоже трясло, теперь не от плача, а непонятно от чего. Он согнулся пополам, желудок жгло. Опекун налил воды в кружку, которую достал из воздуха, шепнул над ней что-то, от чего вода будто потускнела. Сказал:

– Пей.

– Не хочу.

– Значит, через не хочу.

Приобнял Шандора, чтоб тот мог встать, помогал держать кружку.

– Когда земля горит, мы тоже горим. Не пойму, почему на сей раз почувствовал ты; может быть, дело в том, что ты моложе. Давай, ещё глоток. Вот и отлично. Давай, чем раньше ты оправишься, тем раньше там всё стихнет. Да, понимаю, боль целой равнины.

Шандора вывернуло – ничем, желчью, желудок жгло, будто бы что-то колючее, что-то жёсткое пыталось выбраться наружу. Он хотел было расцарапать живот руками, но опекун ему не дал. Прижал свои ладони ко лбу и к животу, огромные, ледяные. Холод этот как будто бы проник и в голову, и в живот, заморозил боль.

– Это просто передышка, – сказал опекун, вглядываясь куда-то в горизонт, – скоро опять начнёт трясти и землю, и тебя. Десять минут. Потом попробую излечить.

– Я умру?

– Нет.

– Рас… – Шандора снова согнуло спазмом, – расскажите что-нибудь.

Опекун дал ему руку, и он вцепился в неё так, что пальцы побелели.

– Земля больше, чем кажется, – холодный голос опекуна будто тоже немного помогал. Будто бы ничего не происходило. Пальцы будто легонько сжали пальцы Шандора, а может быть, ему почудилось. – Больше, чем мы думаем. Ещё никто не плавал за море. Сами подводные жители не могут точно сказать, что за горизонтом. Есть острова. Есть города из камня, и из кости, и из золота.

– Из чьих костей? – Вдох. – Из чьих… костей… построены дома?

– Местных умерших.

Опекун словно видел нечто, одному ему заметное, и в тот вечер это было даже хорошо. Будто и Шандора вместе с ним уносило за горизонт, в покой.

– Земля принадлежит нам, и мы страдаем вместе с ней и за неё. Скоро пройдёт, осталось чуть-чуть. Не люблю горы.

Когда на следующий вечер Шандор попросил опекуна что-нибудь рассказать, тот ответил:

– Хватит выдумывать, я не рассказываю сказок.

Глава третья

Ирвин, настоящее

Ирвин не успел понять, когда всё изменилось. Лес потемнел, зашумел, задрожал и ожил: вот за одним стволом мелькнул край платья, за другим – рукав, за третьим скрылся чей-то силуэт. Лес шумел и смотрел, распадался на вздохи, шиканье, хихиканье и вскрики – вот чьи-то белые волосы взметнулись волной. Вот пошла рябью листва, хоть ветра не было, а вот рябь превратилась в шторм. Зелёный шторм. А вот взметнулся из земли тонкий цепкий корень и ухватил Шандора за руку. Тот сказал:

– Стой спокойно, всё в порядке.

И громче, лесу:

– Эй, эй, эй, тише, хозяева леса, мы друзья!

Лес ответил ему десятком женских голосов: полупрозрачные силуэты кружились в воздухе, возникали и пропадали. Кто-то дунул Ирвину в ухо, кто-то тонкой рукой взъерошил волосы – Ирвин шарахнулся, но позади никого не было. Шандор сказал:

– Ну тихо, тихо, всё в порядке, – и обнял за плечи, насколько позволял тот корень. Ещё два накрепко обвили Шандору лодыжки, но тот стоял как ни в чём не бывало, слегка качался с пятки на носок. С корней комками и крошкой сыпалась земля.

– Эй. Мы друзья.

– Друзья?

– А кто с тобой?

– А где ты был?

– От тебя пахнет смертью!

– Не весельем!

– Почему вы застыли на границе?

– Мы не хотим тебя пускать!

– Кого ты привёл?

Шандор покрепче прижал Ирвина к себе.

– Я привёл друга. Это мой ученик, и он хороший.

– А почему от него пахнет камнем, камнем, камнем?

– Потому что он рос в печальном месте.

– Ты не обманываешь, Шандор, не обманываешь?

Ирвин дёрнулся под руками Шандора, и корни тут же обвили и его лодыжки тоже.

– Пусти! – Ирвин сам не знал, кому кричит. – Пусти, пусти!

– Вот видите? Пугаете ребёнка. Ну-ка, хватит.

Такого голоса Ирвин у Шандора, кажется, ещё не слышал – если только в обители, в самом начале. Секунду назад лес ещё шумел и корни сдавливали ноги, и вдруг всё стихло – корни опали наземь, деревья застыли.

– Он твой, Шандор?

– Он мой.

– Не отдашь?

– Не отдам.

– Ты за лес или за людей?

– За лес и людей. Но мальчик со мной. Ирвин, дыши глубоко, ничего не бойся. Это лесные девы, они всех сперва боятся.

– И вовсе не боимся, не боимся!

– Пришёл неведомо откуда и привёл кого-то!

– Давно не видели!

– А тебя ждут уже, ждут, ждут!

– Кто меня ждёт?

– Рыжая!

– Девушка!

– Вышла навстречу!

– Просила предупредить!

– Она с друзьями!

Шандор вздохнул и сказал:

– Ничему не удивляйся.

И напоказ поднял руки с раскрытыми ладонями. Он же умеет драться, почему он?..

– Ирвин, не бойся. Это друзья, но это… буйные друзья.

Да о ком он вообще? Ирвин шарахнулся бы, но Шандор снова придержал его за плечи одной рукой – другую так и держал поднятой.

– Не бойтесь, – говорил он нараспев, – мы никому не хотим зла. Мы просто путники.

– Знаем мы этих путников!

Вздох, шорох, звук борьбы – и вот уже на поляне оказалась взъерошенная девушка с чёрными волосами и рукой на перевязи. Другой рукой она сжимала нож. Шандор сказал:

– Ну здравствуй, Ирма. Что это с рукой?

– Какая вам-то разница? – Девушка обходила их кругом и медленно, выставив нож, будто боялась, что Ирвин или Шандор на неё напрыгнут. Позади Ирвина тоже кто-то стоял, так близко, что Ирвин чувствовал дыхание. И повсюду: вокруг поляны, и в кустах, и за деревьями – стояли и сидели девушки. Как будто кусты плодоносили глазами, блестящими, настороженными, тёмными. И у всех, кого Ирвин видел полностью, ладони были на рукоятях ножей. Откуда-то сверху слышались невесомые смешки – эхо не эхо, ветер не ветер?

Шандору было будто всё равно. Он пожал плечами, сказал:

– Да, да, внушаете страх, я понял, я проникся. Видите, я не двигаюсь. Что такое?

– Вы привели… вот этого.

– И что?

– От него пахнет смертью.

– Он живой. Извини, Ирвин, в третьем лице людей вообще-то обсуждать невежливо.

– Ой да подумаешь, какие нежности! Пошли.

– Куда?

– В наш лагерь. Марика придёт и разберётся, настоящие вы или нет.

– А ты сама не чувствуешь?

– Поговорите ещё.

– А можешь сказать, сколько меня не было?

Черноволосая нахмурилась:

– Два месяца с хвостом. Приходишь, пахнешь камнем и говоришь, что вы простые путники.

– Ну ладно, может, непростые, – согласился Шандор; девушка пятилась, но не спотыкалась, и Шандор шёл за ней; если он побежит, если обманул, то Ирвин за ним не успеет. – Непростые, но мирные. Мы тихие. Идём своей дорогой, никого не трогаем.

– Тогда почему вы сто лет топтались на границе?

Ирвин по голосу уловил то мечтательное выражение, которое появлялось на лице у Шандора, когда он что-то объяснял:

– Я показывал мальчику смолу.

– Он что, не видел? А потом, когда вы на землю плюхнулись?

– А. Мальчик предлагал мне умереть, но передумал. Можно я опущу руки?

Ирма запнулась на миг, и кусты тут же дрогнули: дети леса готовы были прийти ей на помощь.

– Только попробуйте! – Она сильнее сжала нож, и Ирвин вспомнил, что Шандор, когда резал ветчину, держал его иначе. – А говорите, он нормальный! Умереть!

– Ну не вам же, а мне. А это наше дело.

– А вот придёт атаман и узнаем, что тут ваше, а что наше!

– Атаман – это нынче у нас Марика?

Ирма молчала. Не понять было, кто из них кого ведёт.

Они продрались через заросли малины и оказались на поляне. Вместо травы и хвороста она была устлана лапником, а вместо заячьей капусты и кустов на ней стояли шалаши из веток и досок, обтянутые где холстиной, где корой.

– Это ваш лагерь?

– Сами знаете, что да.

– А мальчик что, немой?

– Не хочет говорить – имеет право.

– Да ну? – Ирма покосилась на Ирвина, потом на Шандора и пожала плечами. – Ну и добренький вы, я посмотрю.

– А где же атаман, позволь спросить?

– Она пошла за водой. Давайте-ка вы сядете, а то ваши свободные руки мне не нравятся.

На миг мелькнула мысль сбежать самому, но их уже привязывали к двум соседним стволам стройных деревьев на краю поляны – и хорошо, что стройных, потому что руки им связывали за спиной с другой стороны ствола. Невыносима была мысль, что он не сможет шевелиться, и он хотел было закричать и вырваться, сделать хоть что-нибудь, пусть лучше сразу нож, но Шандор сделал большие глаза и опять уставился в никуда с этим своим блаженно-отрешённым видом.

– Еда есть? – Ирма завязывала за спиной Шандора какой-то очень долгий узел и одновременно говорила: – Мне обыскивать?

– Бедные дети. Сотворить вам что-нибудь?

– Вы серьёзно сейчас? Это мы-то дети? – Ирма здоровой рукой и зубами затянула узел так, что Шандор зашипел, тут же выругалась и принялась ослаблять, поддевая верёвку лезвием в опасной близости от его запястий. – Мы дети? Вы вообще не думаете, что говорите.

– А что, не дети? Ну живёте в лесу, пугаете людей.

– Налаживаем отношения с дриадами.

– И это тоже.

– Вообще-то, пока кое-кого не было, мы тут не шуточки шутили. У нас миссия.

– Арчибальд знает?

– Знает, но не одобряет. Сделал вид, что его это не касается. А мы хотим, чтобы дриады не шарахались от путников, а путники – от дриад.

– А почему у вас лагерь вблизи границы?

– Марика вас ждала, вот почему.

– Обоих нас или меня как единицу?

Ирма не ответила. Шандор болтал с ней, будто ничего и не случилось и будто связанные руки в порядке вещей. Спина чесалась под рубахой – не дотянешься. Зато он, Ирвин, успел посмотреться в зеркало, ещё вчера успел – такое странное лицо, одновременно недовольное и испуганное. И волосы светлые и вьются.

– Ирма, ты хочешь или нет, чтоб я осмотрел руку? Можешь даже меня не развязывать, я аккуратно.

– Я вам не Марика, чтобы со мной сюсюкаться, – сказала Ирма, но тут же опустилась рядом. – Что, правда вылечите, господин маг?

Другие дети леса так и стояли в сумраке, безмолвные, одинаковые.

– Дай посмотрю, – сказал Шандор своим всепонимающим тихим голосом. Мельком мазнул взглядом по Ирвину – всё в порядке? – и наклонился к девушке, насколько позволял её же узел.

– Эй, атаман идёт!

Ирма отпрянула, вскочила, замерла. На поляну пружинистым, бодрым шагом вышла девушка в обнимку с ведром. С плеском поставила у ног и оглядела всех. Волосы у неё были каштановые, короткие, с мокрыми кончиками, а глаза – блестящие, как вишни, если бы вишни могли быть коричневыми. Она вся была ладная, здоровая, и лицо у неё блестело от воды.

– Ну молодцы, ни часовых, ни переклички. А это что? У нас гости?

– Пленные у нас, – Ирма вытянулась чуть ли не по струнке, – шли по тропе, топтались на границе.

– А ты и рада нежничать? Кто такие?

Свет на поляну проникал только пятнистый, лица казались погружёнными под воду, и девушка села на корточки, чтоб рассмотреть их с Шандором поближе. Почему-то Ирвин не сомневался – эта сперва заставит вылечить больную руку, а потом полоснёт ножом – и поминай как звали. Шандор вдруг улыбнулся широко, спокойно, как будто видел самый лучший сон, но глаза у него были открыты. Будто он мог сейчас что-то сказать – и выйдет солнце, и верёвки растворятся, и все они вдруг попадут домой: и сам Шандор, и Ирвин, и Ирма, и даже эта атаман, – вдруг оказалось, что волосы у неё не каштановые, а тёмно-рыжие. И ещё у неё были веснушки. Она как будто бы поймала улыбку Шандора и подавилась – приоткрыла рот, потрясла головой и вдруг ударила в ствол кулаком, уткнулась Шандору в плечо и заскулила.

– Ну что ты, – сказал он голосом, какого Ирвин у него ещё не слышал, – ну что ты, Марика, вот видишь, я вернулся. Ну всё, всё, не скули. Извини, не могу тебя обнять.

Она молчала, боднула его в плечо.

– Да, нос мне разбить мало. Да, ужасно.

– Я думала, ты не вернёшься.

– Но вернулся же.

– Всегда уходишь и не объясняешь.

– Не хотел, чтоб ты волновалась, вот и всё.

– А так, конечно, я совсем не волновалась, да? Ну ни капельки не переживала, одно веселье!

Девушка говорила так отрывисто, что было ясно: она плачет, – и всё ещё прятала лицо у Шандора на плече.

– Дураки, развяжите. Это Шаньи. Развязывайте, я сказала, что стоите?! И этого с ним тоже развяжите.

Почему-то впервые Ирвину стало обидно, что он не любит разговаривать. Сказать – я Ирвин, я всю жизнь прожил в обители и я не знаю, как тут принято у вас. Сказать что-то ещё, чтобы она не плакала и не смотрела на Ирвина как на недоразумение.

– Я не этот, – вырвалось, – я… меня Ирвином зовут.

– Как замечательно. Ты всё-таки его привёл, да? Взял и вытащил?

– Марика, он сидит перед тобой.

– Ну и ладно! – Рыжая Марика отпрянула от Шандора и уселась напротив, но с Ирвином не заговорила, а наоборот, повернулась к остальным: – Только зря морок тратили. Снимайте там!

И детей на поляне стало втрое меньше, и блеск в глазах погас. Обычные девушки.

– Марика, – сказал Шандор, – поздоровайся, пожалуйста.

– Ну привет, человек-Ирвином-зовут, – сказала Марика и протянула Ирвину руку, чтоб помочь подняться.

Марика, прошлое

По сути, самой выпуклой моей проблемой всегда были слова. Самой заметной. Ранящей. Я никогда не могла подобрать верный текст с первого раза.

– Но на кой хрен нам…

– Марика, не так.

На кой ляд? Фиг? На фига? Зачем? Тебя всегда расстраивало, как я выражаюсь, и я привыкла быстро-быстро перебирать в уме цепочки слов, чтоб показать тебе сразу последнее.

– Охренительный свитер.

– А?

Охренительный – охрененный – офигенный – дальше мой острый разум давал сбой. Ты подарил мне свитер, красный, крупной вязки, не признаваясь, где его достал; мы встретились в заброшенной классной комнате, в которой отвалился карниз, и я сидела на подоконнике и рисовала в пыли молнии и цветы. А ты притащил свитер.

– Марика?

– Что?

– О чём ты сейчас думаешь?

Я заметить-то своих мыслей не могла, не то что сформулировать. Вот мой походный набор: Яна не такая ужасная, как ты думаешь; Катрин не стоит тебя; от пыли вечно хочется чихать, по утрам – есть; если поторопиться сбежать к пруду, можно ещё застать вечернее солнце.

Ты красивый.

Когда ты возвращаешься, я думаю: я тебя не забыла. Я думаю: опять ты тащишь за собой какого-то ребёнка, правда на сей раз не меня, вот удивительно. Ну ничего себе ботинки. Где так долго.

Я говорю:

– Дурак, – и бью рукой о ствол.

И ты говоришь:

– Ты совсем не выросла.