Читать книгу: «Безобразное поведение», страница 3

– Психолог вам не поверит.

– Почему же? Я умею быть убедительным.

– Да я… я вас только слегка стукнула.

– Вы совсем не умеете управлять гневом, не способны себя контролировать, – с деланным сочувствием произносит он. – Наверное, вам и правда не помешает индивидуальная терапия. Без нее вы, может, начнете поднимать руку на ребенка.

– Ладно, уговорили! – цежу я. – Так и быть, нарисую это чертово дерево вместо вас. – Я выхватываю новый лист бумаги, достаю простой карандаш. – Что именно вы хотите? Яблоню, елку? Командуйте!

– Можете рисовать на ваш вкус, – великодушно разрешает Тисецкий. – Но проявите фантазию.

Я из вредности набрасываю щуплое деревце с корявыми ветвями. Показываю ему:

– Пойдет?

– Просто отлично. Раскрасить не забудьте.

– Одну минуту!

Покопавшись в коробке, я выуживаю оттуда желто-коричневый карандаш. С детства этот цвет не перевариваю. В школе мы с подружками называли его «цветом детской неожиданности». Самое то – для Тисецкого. Склонившись над рисунком, я добросовестно раскрашиваю желто-коричневым ствол и ветви.

– Листья рисовать?

– Листья не нужны. Просто обрисуйте контур кроны и закрасьте.

– Каким цветом? – Я злорадно усмехаюсь. – Зеленый сломался. Есть синий, оранжевый, фиолетовый…

Тисецкий придвигает к себе коробку с карандашами, покопавшись в ней, задумывается. Я не спешу делиться с ним тем лайфхаком, с помощью которого получила зеленый.

– Возьмите вот этот, – наконец говорит Тисецкий и протягивает мне розовый карандаш. Получится цветущая сакура. Цветущие деревья – это красиво, жизнеутверждающе.

Вид у него делается бесхитростный, даже немного наивный. Я решаю проявить милосердие и больше над его рисунком не глумлюсь. Не торопясь, обвожу ветви волнистой линией, закрашиваю. Потом пририсовываю сверху солнце и пару облаков. Получается довольно симпатично.

– Готово. – Я кладу рисунок перед Тисецким. – Довольны?

Он придирчиво оглядывает мою работу так и сяк.

– По-моему, у вас вышло как-то по-детски, – меланхолично сообщает он в итоге. – Психолог решит, что я инфантильный.

– Вы такой и есть! – злобно бурчу я. – Прикинулись жертвой, переложили свою работу на хрупкие женские плечи. Наверное, и посуду дома не моете, на жену скинули все дела по дому и сидите довольный.

– У меня посудомоечная машина. И робот-пылесос, – с гордым видом заявляет Тисецкий. – Перерисовывайте мне дерево.

– Не буду!

– Перерисовывайте, – с нажимом повторяет он. – Я понял, что хочу себе дуб с красной листвой. И коня.

– А я хочу миллион долларов. Если у вас есть – давайте сюда, и тогда будет вам дуб.

Я придвигаю к себе свой рисунок, продолжаю его раскрашивать. Тисецкий некоторое время молчит, но потом снова принимается канючить:

– Не хотите рисовать мне новый рисунок, отдавайте свой.

– Не дождетесь. И вообще, вашей руке уже явно легче – сами ваяйте себе хоть дуб, хоть баобаб.

Я все же пририсовываю своему дереву новую ветку, чтобы замаскировать нестирающуюся коричневую полосу. Немного подумав, добавляю к рисунку солнце и ромашки с васильками. Тисецикй зачем-то мнет бумагу. Я стараюсь на него не смотреть, сосредоточиваюсь на рисунке. В какой-то момент серьезно так увлекаюсь, с головой ухожу в раскрашивание небосклона.

Хлоп! В тот момент, когда я меньше всего это ожидаю, в лоб мне врезается шарик из бумаги. Я в изумлении гляжу на Тисецкого.

– Рисуйте мне дуб! – приказывает он и берет в руки еще один бумажный шар.

– Не буду.

Он бросает бумажный шар в меня. В этот раз тот попадает мне в грудь.

– Вы вообще адекватный? – сухо спрашиваю я.

Тисецкий берет в руки новый ком бумаги:

– Рисуйте мне дуб. И коня.

– Может, вам еще и спеть?

В лоб мне врезается новый шарик.

Я вскакиваю.

– Прекратите! Немедленно!

Он демонстративно прицеливается и мечет в меня очередной бумажный шарик. У меня чуть пар из ушей не валит от злости. Я хватаю с пола первую попавшуюся книгу и, задрав ее над головой, угрожаю:

– Сейчас же прекратите меня доставать, или я тресну по вашей тупой башке вот этим фолиантом.

– «Управление гневом», кстати, называется, – меланхолично констатирует Тисецкий. – Вам бы не помешало ознакомиться.

Я бросаю взгляд на обложку. И правда – «Управление гневом».

– Сейчас с этим замечательным изданием ознакомитесь вы, – с нарочитой суровостью сообщаю я. – Если не угомонитесь.

– Ну валяйте, – соглашается он. – Добейте меня, пусть психолог увидит, что вы опасны для общества. Так и представляю: она возвращается, а я тут валяюсь в отключке.

Я отшвыриваю «Управление гневом» и выбираю из кучи книг на полу самую маленькую.

– Раз вы такой хлипкий, я лучше вот этим вас сейчас приложу. – Я невольно изучаю обложку. – «Женская логика» называется.

– О, давайте, – Тисецкий оживляется, – будет довольно символично. Если не возражаете, я все это даже на телефон сниму. Для истории. Ну, и чтобы психолог заодно смогла полюбоваться.

Он включает на мобильнике камеру, направляет на меня. Я сразу подбираюсь. Мне вот только компромата для полного счастья не хватало.

– Хорошая, должно быть, книга, – спокойным голосом говорю я. – Полезная.

Аккуратно сложив «Женскую логику» на стол, я с гордым видом возвращаюсь в кресло, докрашиваю рисунок.

В кабинет вплывает психолог.

– Извините, что так долго. Фотограф немного увлекся, сказал, что у него давненько такой сочной фактуры не было. – Психолог смущенно хихикает.

Тисецкий тут же убирает мобильник, а я пересаживаюсь к нему на диван, освобождая кресло для психолога.

– Так-так, ну давайте сюда свои работы, – просит психолог, плюхаясь на свое место. – Крайне любопытно взглянуть, что у вас получилось.

Я первая протягиваю ей свое чудо-дерево. Руки чуть дрожат от волнения, сердце колотится часто-часто. Честное слово, я уже лет сто так не волновалась.

Психолог внимательно оглядывает мой рисунок и, поджав губы, качает головой.

– Проблемы, конечно, видны невооруженным глазом, – сообщает она с мрачной интонацией.

– Какие проблемы? – Я судорожно сглатываю.

– Дерево же олицетворяет вас, – с умным видом заявляет психолог. – А вы, вон, какой толстый ствол нарисовали. Не ствол, а прямо башня какая-то. Вам гибкости не хватает, легкости. Ветер дунет – вы сломаетесь. А все из-за того, что хотите казаться сильной. И листья у вас странные, похожи на лопухи. Вы за ними солнца не видите. Ваш рисунок демонстрирует, что вы пытаетесь закрыться от потенциальных опасностей, а в итоге как в подвале: ни радости, ни веселья.

– У меня в жизни полно радостей, – пытаюсь спорить я. – И веселья тоже достаточно. Я вообще человек позитивный.

Тисецкий хмыкает.

– Еще и разных плодов на дерево налепили, – вдохновенно продолжает психолог. – Вы как будто пытаетесь везде успеть, бежите одновременно за тремя зайцами. Бедный ваш ребенок! Нелегко ему приходится с такой мамой.

Я краснею и вжимаюсь в диван.

– А у вас что вышло? – Психолог, к счастью, спешит переключиться на Тисецкого. Тот с гордостью вручает ей нарисованную мною сакуру.

Хм, даже интересно, как она до этого рисунка докопается. Я вся обращаюсь в слух.

Психолог цокает языком и тут же кладет рисунок Тисецкого передо мной.

– Вот, полюбуйтесь! – радостно произносит она. – Рисунок психологически здорового человека. Ствол у дерева гибкий, ветви легкие. А крона какая хорошая! Заметно, что человек не циклится на мелочах, не вырисовывает каждый листик. И явно не достает ребенка мелкими придирками, как вы.

– Я не достаю дочь придирками.

– Вам это только кажется! – возражает психолог. – Близкие явно задыхаются от вашей дотошности. Кстати, а с мужем вы почему развелись?

– Мы не сошлись характерами, – с трудом выдавливаю я.

– А, ну понятно. – Психолог еще больше воодушевляется. – Мужчины плохо переносят женскую дотошность.

– Это точно, – подтверждает Тисецкий с ухмылкой. – Жить с занудой – то еще удовольствие.

Вот он-то куда лезет? Помалкивал бы. Мне мучительно хочется вскочить и раскидать по кабинету карандаши и бумагу. А еще заодно пнуть стол.

– Хорошо, я все поняла, – через силу скрежещу я. – Отныне буду следить за собой, чтобы никого не доставать. Большое спасибо за обратную связь.

Я надеюсь, что психолог теперь отвяжется. Наивная!

– Я вам сейчас дам дневник самонаблюдения, чтобы было легче работать над собой. – Психолог выбирается из кресла, подходит к шкафу. – У меня есть прекрасный. Будете каждый день заполнять, а на следующей консультации покажете мне.

– Это обязательно?

– Разумеется!

Вернувшись к столу, она протягивает мне какой-то журнальчик.

– Там еще на каждой странице небольшая раскраска-антистресс, – хвастает психолог. – Вы получите невероятное удовольствие.

– А ему дневник? – Я киваю на Тисецкого.

– Мне не нужно, – с самовлюбленной улыбкой отказывается он. – Я идеален.

– Да, вам не надо, – соглашается психолог. – Но на следующую консультацию все равно приходите. А так же не забудьте, что в понедельник вас ждет у себя социальный педагог.

– Мы можем идти? – Тисецкий тут же поднимается.

– Вы – да, – психолог подобострастно улыбается, – а вот с мамой Смирновой мы еще немного пообщаемся.

Я с большим трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Тисецкий смотрит на меня с жалостью, но ничего не говорит. Сцапав с вешалки куртку, быстро выходит.

Психолог снова копается в шкафу.

– У меня есть для вас одна хорошая книга. Надо только вспомнить, куда я ее засунула. Идите сюда, помогите.

Я подхожу.

– Сейчас я приподниму вот эту гору книг, а вы, пожалуйста, вытащите из-под них коробку, – просит психолог. – Только осторожно, чтобы она не развалилась.

– Хорошо.

Психолог подсовывает руки под лежащие хаотично книжки, пробует их поднять, часть книг сыпется на пол. Одна больно тюкает мне по ноге.

– Тяните коробку! – натужно сипит психолог. – Быстрей.

Коробка, про которую она говорит, больше похожа на ящик, обитый бархатом. Я скорей стаскиваю ее с полки. Тяжелая!

– Поставьте на пол, – разрешает психолог, запихивая гору вытащенных книг обратно.

Я подчиняюсь. Психолог присаживается рядом с коробкой, снимает крышку. Коробка под завязку забита старыми открытками.

– Ой, гляньте, какая милота! – взвизгивает психолог, вытащив одну из открыток – с зайцем.

Потом она достает еще несколько открыток, внимательно разглядывает. Я терпеливо дожидаюсь, когда она вспомнит обо мне. Проходит минут пять.

– Вот же раньше открытки делали. С душой. Не то, что сейчас. – Психолог наконец отрывается от коробки, с недоумением смотрит на меня. – Ах, да, книги! – Она снова открывает шкаф, снова там копается.

Я понимаю, что мне представился отличный шанс сбежать. Но, разумеется, не двигаюсь с места. Я с детства излишне добросовестная. В школе я училась на одни пятерки (боялась огорчить родителей и учителей), да и универ окончила с красным дипломом. У меня точно в наличии «синдром отличника», будь он неладен.

– Нашла! – еще минут через пять сообщает психолог и, вынырнув из шкафа, протягивает мне целых две книги.

На одной написано «Не одинокая, а свободная». Другая называется «Он меня бросил: переживаем развод мужественно».

Я шарахаюсь в сторону.

– Зачем это мне?

– Почитайте на досуге, – распоряжается психолог, – это поможет вам взбодриться. На вас же лица нет. Видно, как переживаете.

– Я… Я не нуждаюсь в подобном чтении. Я ведь уже говорила: у меня новые отношения, все отлично.

– Берите, не стесняйтесь! – настаивает психолог.

Я пячусь к двери.

– Если честно, мне вообще некогда читать, у меня много работы.

– Да не волнуйтесь вы так: мне эти книги пока без надобности, можете хоть месяц изучать. – Психолог зажимает меня у стены и силой всучивает свои книжонки. Ее глаза горят лихорадочным светом.

Ладно, так и быть, возьму с собой эту макулатуру, не переломлюсь. На следующей консультации совру, что ознакомилась. Она же не заставит меня пересказывать содержание, правда?

Глава 5

По дороге домой я размышляю о дочери. Пытаюсь определить, влияют ли на нее мои поиски нового мужчины. Мне упорно кажется, что не влияют. Мы с Люсей много времени проводим вместе, почти каждый день беседуем по душам. Психолог совершенно не права: я не обделяю дочь вниманием. Да и вообще, в интернете только ленивый не писал: каждому ребенку нужна счастливая мама. А мне для счастья как раз не хватает романтики: страстных объятий и волнующих встреч.

Поднимаясь в квартиру, я почти убеждаю себя, что имею полное моральное право продолжать общаться с Марком, несмотря на то, что у дочери не все гладко. Настроение у меня приподнимается, мерзкий Тисецкий со своими выходками как-то блекнет и забывается. Едва очутившись дома, я запихиваю книги психолога подальше. Переодеваюсь. Люся сидит на диване у окна, смотрит что-то в телефоне.

– Зубы почистила? – на автомате спрашиваю я.

– Угу.

– Позавтракала?

– Угу.

– Уроки сделала?

– Угу.

– Летающую тарелку подзарядила? – из вредности вворачиваю я.

– Угу, – не заметив подвоха, подтверждает Люся.

Я подхожу к дочери, машу ладонью перед ее лицом.

– Люся, ау? У тебя все хорошо?

Она нехотя отрывает взгляд от телефона, с недовольством косится на меня.

– Что ты там смотришь? – Я изображаю вежливое любопытство.

Люся пожимает плечами.

– Разное. Хочу понять, с чем сейчас можно залететь в топ. Вот Ариана говорит, надо снимать котиков. А мне кажется, лучше сбацать какой-нибудь смешной танец под популярную музыку.

– Люся, мы же договорились, что ты пока ничего не будешь снимать.

– В смысле не буду? – Дочь вытаращивает глаза. – Когда договорились?

– Вчера. – Я даже немного теряюсь. – Мы же решили, что вы с Арианой удалите канал, чтобы не злить учителей, наляжете на учебу.

– А, ну да, – Люся закатывает глаза. – Про учителей мы все удалим, но котиков-то снимать можно. И танцы тоже.

– Танцы не надо, – на всякий случай запрещаю я. Мне совсем не улыбается еще раз услышать от классной руководительницы, что моя дочь катится в вебкам-модели.

– Почему нельзя танцы? – возмущенно кричит Люся. – Может, мне еще и дышать нельзя?

– Дело не в танцах. Сейчас вам лучше вообще ничего не снимать. – Я сажусь рядом с дочерью, обнимаю ее за плечи. – Дайте педагогам немного успокоиться, отойти от случившегося. Вот летом можете заняться танцами. Только показывай, что вы там наснимали. Надо, чтобы вы выглядели прилично, не позорили родную школу.

Люся скидывает мою руку, отодвигается.

– Тебя в школе покусали, что ли? – строго спрашивает она. – Ты туда вроде нормальная уходила, а вернулась какой-то драконихой.

– Никто меня не кусал. – Из моей груди вырывается тяжелый вздох. – Я просто хочу, чтобы учителя скорей успокоились, забыли о вас с Арианой.

– Почему ты не объяснила им, что мы не делаем ничего плохого? – Люся смотрит на меня с вызовом.

– Ну как же не делаете? Вы обидели географичку, ваша шутка ее ранила. Не стоит снимать видео, которые задевают чувства других людей.

– Почему ты на стороне географички, а не за меня? – Люся вскакивает. – Географичка тебе никто, а я – твоя дочь, родная кровь, между прочим. Перестань меня третировать. Ты вообще не имеешь права запрещать мне делать то, что нравится.

Я так обалдеваю от ее слов, что на некоторое время лишаюсь дара речи. Лишь через минуту догадываюсь, откуда ветер дует.

– Ты звонила папе? – тихо спрашиваю я.

– Да, а что?

– Ничего.

Из меня словно разом выкачивают все силы. Я поспешно отступаю в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя.

Вот вечно мой бывший муж появляется не вовремя. Он разговаривает с Люсей от силы раз в месяц, но всегда пытается настроить дочь против меня. Пока я приучала ее к здоровому питанию – он посылал Люсе деньги и подстрекал к покупке за моей спиной чипсов и сухариков. Когда я внушала Люсе, что нужно ложиться спать до двенадцати, – бывший заливал ей, что они – совы и счастливы, только когда есть возможность ложиться под утро. А ведь у Люси слабый желудок и шалит вегетатика. Ее педиатр постоянно твердит как заведенная: «Мамаша, вы гастродуоденит захотели? Кормите ребенка нормально». Я передавала слова педиатра бывшему, но он пропускал их мимо ушей. Ему вообще бесполезно что-то объяснять и доказывать, я в этом прекрасно убедилась, пока мы были женаты.

Ну, ничего-ничего, я побеждала в битвах за режим – бой за удаление канала на «Ютьюб» я тоже выиграю. Нужно просто твердо стоять на своем.

К Люсе я возвращаюсь почти спокойной и абсолютно уверенной в своей позиции: никаких каналов с видео, мы больше не бесим учителей.

Люся сидит на диване, размазывая по щекам слезы и сопли. Лицо ее кажется белым, как мел, только на щеках играет нездоровый румянец. Сердце у меня ухает в пятки. Нестерпимо хочется измерить дочери температуру, пульс и давление. Я уже бросаюсь к шкафчику, где хранился тонометр и градусник, но потом решаю повременить с измерениями. Подхожу к дочери ближе.

– Люся, что случилось?

– Ничего. – Дочь всхлипывает. – Я просто очень несчастная, мне просто очень плохо.

Она отворачивается, утыкается лицом в подушку. Я присаживаюсь рядом, глажу дочь по спине.

– Люсенька, ну не расстраивайся ты так.

– Отстань, – еще раз всхлипнув, цедит дочь. – Уйди. Ты все равно ничего не понимаешь. Ты… Ты бессердечная!

Я не знаю, чем парировать. Молчу, до крови закусив губу. Дочь некоторое время хлюпает носом, потом искоса глядит на меня. Я все еще подбираю слова утешения: от стресса на меня частенько нападает легкая заторможенность.

– Даже если я умру, тебе будет пофиг, – рычит Люся. – Ты будешь трястись над географичкой. Может, я вообще у тебя приемная, поэтому ты со мной вот так.

Я улавливаю в воздухе запах эвкалипта. И сразу вспоминаю, что осенью дочь рассказывала мне, как расплакаться на камеру. Она смотрела одну блогершу, и та посоветовала намазать пазухи носа «Звездочкой». Люся, по-видимому, забыла, что поделилась со мной этим лайфхаком.

– Чем это от тебя пахнет? – вкрадчиво спрашиваю я.

– Отчаянием! – хнычет Люся. – Безнадегой!

– Ты что, натерлась «Звездочкой», чтобы меня разжалобить? – Я все никак не могу поверить, что моя дочь – криминальный талант. – Зачем так кардинально? Я слышала, можно просто на лампочку смотреть подольше – тогда слезы тоже навернутся.

– Что? – Люся заливается краской, даже кончики ее ушей вспыхивают. – По-твоему, я придуриваюсь?

– Не знаю. Но вообще как-то странно все.

– Я… Я не притворяюсь. Я намазалась «Звездочкой», потому что у меня от тебя голова разболелась, – заявляет дочь и начинает реветь довольно натурально.

У меня самой щиплет глаза: не могу видеть своего ребенка несчастным.

– Хочешь, я какао сварю? – чуть погодя предлагаю я. Мне хочется хоть немного поднять дочери настроение.

Люся как будто вообще меня не слышит. Она глубже зарывается в подушку и снова издает хлюпающие звуки.

– А после обеда можем на каток поехать, – не отступаю я. – Нельзя в телефон целыми днями втыкаться, надо хоть изредка выбираться из дома.

– Не нужен мне твой каток, – взвивается Люся. – И какао тоже не нужно. Я хочу снимать видео, хочу свой канал. Что ты со мной как с маленькой?

Вид у нее такой свирепый, что мне становится не по себе. Кажется, еще немного – и Люська к папе жить запросится. Тот, конечно, будет не в восторге, но чисто назло мне может и согласиться на время приютить ее у себя. Станет моя Люська жить на одних чипсах и ложиться под утро. Только этого мне и не хватало.

Дрогнув, я блею:

– А давай так: вы с Арианой удаляете нынешний канал и создаете новый, анонимный. Снимаете для него все, что хочется, но лица свои не демонстрируете. Идет?

Люся перестает выдавливать слезы, убрав подушку от лица, чешет в затылке:

– Даже не знаю. Звучит глупо.

– Ничего не глупо. Нужно уметь приспосабливаться к обстоятельствам, – глубокомысленно изрекаю я. – В искусстве всегда существовала цензура, но умелые творцы знали, как ее грамотно обойти.

Люся соскакивает с дивана, сморкается в какой-то носок.

– Ладно, я подумаю над твоим предложением, – в итоге бормочет она. – А что ты там говорила про каток?

***

С детства ненавижу зимние забавы: коньки, лыжи и игру в снежки. Я неуклюжая, мне эти развлечения крайне трудно даются.

Когда мы с Люсей приезжаем на каток в торговом центре, я сто раз проклинаю свою больную фантазию. Вот почему я предложила дочери каток, а не поход по магазинам? Или, на худой конец, боулинг? В боулинге мало шансов себе что-нибудь сломать, а на катке их миллион. Я еще недавно несколько пломб дорогущих поставила, теперь у меня совсем не получается отлепить себя от бортика. Я бреду, точней, качусь вдоль него, но сердце все равно бьется через раз, а перед глазами всплывают чеки из стоматологии.

Люся же на катке чувствует себя превосходно. Она падает каждые две минуты, но ее это не смущает.

– Смотри, я могу ласточку сделать! – верещит дочь перед очередным падением.

– Люсенька, осторожней, – умоляю я, сокрушаясь, что не прихватила с собой дочкин полис. Последнее было крайне неосмотрительно. Теперь, если нам понадобится в травмпункт, сначала все равно придется ехать домой. Мы намучаемся, потеряем драгоценное время, а сотрясение мозга – это вам не шутки какие-нибудь…

– Мам, тебе надо расслабиться. – Дочь, хохоча, влепляется в меня, расплющивает мою тушку по бортику. – Ты слишком серьезно ко всему относишься. Ну давай, поехали в центр, я научу тебя катиться спиной вперед.

– Не-не-не. Я уже старая, у меня кости плохо будут срастаться.

– Держись за меня и не навернешься! – Люся тянет меня в толпу народа, снующую в центре.

– Не хочу!

Пытаясь вывернуться из хватки дочери, я отпускаю бортик. Блямс! Я растягиваюсь на льду и сшибаю Люську. Дочь ржет как конь. У меня же перед глазами кружатся звездочки. Больше никогда в жизни не пойду на каток!

– Жалко, что я телефон не взяла, – говорит Люська, проворно вскакивая. – Ты такая смешная. Если снимать тебя, видео точно наберет миллион просмотров.

Я на четвереньках подползаю к бортику, кое-как привожу себя в вертикальное положение. И вдруг вижу его. Марка! Он стоит шагах в пятнадцати от меня, да не один. С ним рядом молоденькая брюнетка в фиолетовой толстовке. Она держит его за рукав, с щенячьей преданностью заглядывает Марку в глаза. Я отворачиваюсь, зажмуриваюсь.

Разве бывают в жизни подобные совпадения? Нет, не бывают. У меня, должно быть, галлюцинации от того, что я слишком сильно приложилась головой о лед.

Я осторожно тру шишку на затылке, выждав секунд десять, оборачиваюсь. Марк никуда не исчез. Он все еще стоит на прежнем месте, а вот его брюнетка грациозно кружит вокруг Марка, красиво виляя бедрами. Марк поглядывает на нее с заметным интересом.

Ну вот, приехали. Я не сходила с ним вчера на свидание, и он уже нашел себе другую. Моложе. Интересней. Эффектней, черт возьми! Оно и понятно: на красивых мужиков очередь.

Отвернувшись, я крепче вцепляюсь в бортик. Да почему мне вечно так не везет, а? Только познакомилась с мужчиной мечты, как все сразу пошло наперекосяк. Если бы не Люськины проблемы в школе, сейчас рядом с Марком могла быть я. Я!

Вздохнув, я утираю плечом сбежавшую по щеке слезинку. В груди неожиданно шевелится призрачная надежда. А может, это и не Марк вовсе, просто похожий мужик? Я ведь Марка видела только один раз, да и то – по видеосвязи.

Я снова оборачиваюсь. Нет, это точно он, без сомнений. Еще задолго до нашего созвона я внимательно изучила все фото Марка на сайте знакомств. Я и куртку его прекрасно запомнила, и джинсы вот эти мне тоже уже знакомы. Люблю, когда мужчина красиво одевается, не могу не задержать на нем взгляд.

Люська делает круг и возвращается ко мне, снова пытается оторвать меня от бортика.

– Люся, отстань, – с горечью шиплю я. – Мне и одной шишки достаточно.

Дочь хихикает и несется дальше.

Я бросаю еще один взгляд на мужчину своей мечты. Он уже снимает свою спутницу на телефон, что-то тихо приговаривает, отчего брюнетка заливается истеричным смехом. Я так сжимаю зубы, что мои бесценные пломбы чуть не крошатся. Зачем, черт возьми, я придумала себе температуру и насморк? Надо было сказать Марку, что у меня дочь приболела, или трубу прорвало. Мы бы перенесли наше свидание на сегодня, и не случилось бы в его жизни никакой брюнетки.

Марк убирает телефон, начинает обводить взглядом каток. Поджилки у меня мелко трясутся. Мне не хочется, чтобы он меня тоже заметил и узнал. Не хочется быть уличенной во вранье. Если с брюнеткой у Марка ничего не получится, он обязательно вспомнит обо мне. Но если я сейчас спалюсь, мои шансы на роман с ним полностью улетучатся. Лгуний никто не любит.

Я натягиваю на голову капюшон куртки, надвигаю его на глаза. Потом вспоминаю, что в кармане у меня валяется медицинская маска. Осенью мы ходили с Люсей в поликлинику, я немного покашливала, так что раскошелилась на маску. Выкинуть ее, как обычно, позабыла, так и таскаю в куртке четвертый месяц. Еще у меня в кармане буклет суши-бара и чек на какую-то булку. Они мне, конечно, не пригодятся, но все равно хорошо, что я запасливая.

Нацепив маску, я вновь гляжу в ту сторону, где тусуется Марк. Его на прежнем месте уже нет. Кручу головой. А, вот он – катит за ручку с брюнеткой, оба счастливые-пресчастливые, прямо как молодожены. Хнык.

В носу противно хлюпает, хочется высморкаться, но маска этому серьезно мешает. Ладно, буду терпеть.

– Мам, что с тобой? Зачем ты маску нацепила? – раздается рядом удивленный голос Люси.

Я поворачиваюсь к дочери:

– Ты знаешь, тут столько чахнущих – мне бы лучше поберечься. Вот непонятно, зачем люди с соплями и кашлем на каток прутся? Совершенная безответственность.

– А капюшон ты для чего надела?

– Уши мерзнут.

Люся явно меня стесняется и катит прочь. Я снова скольжу вдоль бортика. Ноги от волнения немного подкашиваются. Я стараюсь не искать Марка взглядом, но он все равно то и дело попадается на глаза. На него, кстати, многие засматриваются. И неудивительно: Марк похож на звезду кино: красивый, со спортивным телосложением, одет с иголочки.

Бух! Брюнетка Марка, увлекшись очередным пируэтом, неожиданно влепляется в меня. Я ойкаю и чуть не переваливаюсь через бортик. К нам сразу спешит Марк.

– Анечка, осторожней. – Он заботливо отлепляет от меня свою брюнетку, поправляет ей волосы. – Ты не ушиблась?

– Нет, все нормально. – Брюнетка недовольно косится на меня. – Женщина, смотрите, куда едете. Вы здесь не одна, вообще-то.

– Кгхм-хм, – выдавливаю из себя я, проворно поправляя чуть съехавшую маску.

Марк подхватывает брюнетку под руку, увлекает в толпу. Не узнал меня. Сработала моя маскировка.

На радостях я как-то слишком энергично разворачиваюсь, чтобы катиться дальше. Ноги скользят в противоположном направлении, и я прикладываюсь лицом о бортик. Мне очень больно. Но недолго. Оказывается, вообще ничего страшного нет в падениях. Они вполне терпимы.

Чуть погодя я снова скольжу вдоль бортика, уже чуть уверенней. Теперь я даже не держусь за него рукой. Почти.

Через минуту ко мне подкатывает Люся – довольная, раскрасневшаяся.

– Что это у тебя с глазом? – вдруг спрашивает она.

– В смысле?

– Он у тебя опух как будто. Ты упала, что ли? – Она тычет пальцем в место рядом с моим правым глазом, отчего я чуть не визжу.

Люся пугается.

– Прям сильно опух? – уточняю я, смаргивая выступившие от боли слезы.

– Ага.

Время, на которое мы арендовали коньки, как раз подошло к концу. Мы с Люсей направляемся к выходу. Переобувшись, я забираю из камеры хранения свою сумку. Зеркала у меня с собой нет, приходится тащиться в туалет, чтобы оценить, как оно там с лицом.

– А-а-а! – кричу я, когда вижу свое отражение. – Что это?

Мой глаз налился кровью и слегка заплыл, а вокруг него намечается внушительный такой синяк.

– Может, тебе что-нибудь холодное приложить к лицу? – робко предлагает Люся.

– Что, например? – Я внимательно оглядываю туалет, но не замечаю ничего подходящего.

– Давай я эскимо где-нибудь куплю. Его потом еще и съесть можно.

– Какое тебе эскимо после катка? – бурчу я. – Ангину захотела?

– Мам, я же для тебя стараюсь.

– Ага, конечно, я так и поверила. Хочешь мне помочь, лучше за мороженой курицей сгоняй, – продолжаю ворчать я. – От нее больше пользы в хозяйстве: и суп сварим, и рагу сделаем.

– Курицу будет неудобно к лицу прикладывать, – с деловым видом возражает Люся. – Она слишком большая, а тебе надо что-нибудь компактное. О, можно чебурек замороженный купить. – Дочь мечтательно закатывает глаза.

Я представляю, как иду по торговому центру, прижав к глазу чебурек. Картинка получается не очень. Впрочем, с курицей у лица я тоже буду выглядеть подозрительно.

– Ладно, поехали лучше домой, – решаю я. – Вряд ли моей красоте уже что-то поможет.

***

Когда мы с дочерью возвращаемся домой, я первым делом бросаюсь к зеркалу. Отражение не радует. Глаз снизу заплыл еще сильней, синяк стал просто огромным. С растрепанными волосами и синяком я похожу на какую-то бомжиху.

– Дурацкий каток! – в пространство выкрикиваю я. – Как мне теперь в таком виде ездить на работу?

– В солнечных очках, – подсказывает Люська. – Или это… сделаем тебе повязку, как у пирата. – Будешь то и дело кричать про сундук мертвеца и бутылку рома.

Ноги у меня подкашиваются, я скорей опускаюсь на пуф, чтобы не упасть. Хватаюсь за голову.

– Что с тобой, мамуля? – с тревогой спрашивает дочь.

– Мне же в понедельник опять в школу идти. На встречу с социальным педагогом.

– И что?

– Ну как что? Как я пойду туда с фингалом?

– Так к социальному педагогу так и ходят обычно, – говорит Люся. – Вот у нас недавно Козлов и Мельников подрались на перемене, их обоих к Софочке водили. У Мельникова два фингала было, а у Козлова кровища из носа хлестала, как в ужастике. И ничего, Софочка в обморок не хлопнулась. Она у нас ко всему привычная.

Я еще раз приникаю к зеркалу. Фингал, к сожалению, никуда не делся. Остается надеяться, что к понедельнику он все-таки уменьшится, и мне удастся хорошо замаскировать его тоналкой.