Читать книгу: «Выход из ада», страница 2

Глава 5

Я шла медленно, без какой-либо цели и направления, просто переставляя ноги, как будто остановиться означало бы погибнуть, захлебнуться в этом вязком тумане боли, который обволакивал меня с головы до ног. Шаг за шагом я старалась удержаться за мыслью о том, что нужно просто идти. Движение – это жизнь, убеждала я себя. Может быть, ещё один поворот, ещё одна улица, и я сумею отвлечься от того, что начинало подниматься внутри, несмотря на все усилия сопротивляться.

Но память не спрашивала моего согласия. Она пришла, разрывая тишину, как холодный ветер, задувающий сквозь трещину в окне. От этого ветра нельзя было спрятаться.

Сначала всплыл тот мгновенный, яркий вечер, когда он впервые произнёс слова, которые повергли меня в трепет – “Я люблю тебя.” Мы тогда мчались сквозь тёмный парк под летним дождём, наши смехи заполняли пространство, а радость была бесконечной. В какой-то момент он поднял меня на руки, закружил, и я почувствовала, как вся Вселенная сжалась в этот короткий миг – в его руках, в его голосе, в шёпоте, что прикасался к моему уху. Это было так естественно, так истинно, что я поверила. Поверила всем сердцем, всей кожей, каждой клеткой своего тела, ибо в тот миг казалось невозможным, что такая любовь могла бы когда-нибудь закончиться.

Затем память швырнула меня в другую сцену. Мы на кухне. Я стою у плиты, готовя что-то простое, привычное, а он подходит сзади, обнимает меня, зарывается носом в мои волосы и шепчет что-то, что-то о том, как я пахну домом, как ему спокойно рядом со мной. И снова я поверила, как ребёнок верит в сказку, верит в чудо, потому что именно так любовь должна была наполнять жизнь.

Я продолжала свой путь, и каждый шаг был сопровожден новой вспышкой воспоминаний. Вот он смотрит на меня с таким вниманием, как будто в его взгляде заключена вся вселенная, и в тот момент я подумала, что, вероятно, теперь мне ничего не страшно. Вот мы сидим на кухне в молчании, накрытом непередаваемым чувством, каким-то тонким и липким, которое я не решалась назвать, боясь, что это слово может разрушить всё. Вот он впервые отвел взгляд, когда я, полная надежды, упомянула о детях, и ощущение потери огнём пронзило меня, хотя я пыталась загнать его в самый дальний угол души, заставляя себя верить, что это всего лишь первая тревога, которая пройдет.

Я проходила знакомые улицы, знакомые магазины, знакомые кафе, и каждая витрина, каждый знак пронзали меня воспоминаниями, как ржавые гвозди. Вот как мы вместе отдыхали на море, и я смотрела на него, лениво загорающего на шезлонге, потягивающего холодный сок, и в тот миг мне казалось, что я – самый счастливый человек на земле. Но, возможно, он уже тогда знал, что уйдёт, что будет где-то в другом месте, в другой жизни, в которой для меня не будет места.

Я остановилась у перекрёстка, где машины неслись мимо, люди спешили куда-то, кто-то смеялся, кто-то ругался, а я стояла посредине этого хаоса и не знала, как мне жить дальше, как стать частью мира, который теперь казался таким далеким и чуждым. Без всякого размышления я перешла улицу на красный свет, и моё сердце не трепетало от страха, потому что я знала, что если вдруг машина поразит меня, это будет даже проще, чем каждый день учиться жить без него.

В этой безразличной пустоте что-то внутри меня цеплялось за жизнь. Не из надежды. Не из любви к себе. А просто потому, что так устроен человек: мы продолжаем жить, даже когда не хотим, дышим, несмотря на крики каждой клетки от боли.

Я дошла до реки, села на холодную каменную лавку и уставилась в серую, мутную воду. Ветер трепал мои волосы, забивался под воротник куртки, щекотал кожу, но я почти не ощущала его присутствия. Мир вокруг словно размазывался, как старая фотография, оставленная под дождём.

И в этом размытии пришло понимание, ужасное по своей простоте. Мы теряем человека задолго до того, как он уходит. Теряем в мелочах, в несказанных словах, в жестах, в странной пустоте, которая однажды появляется между двумя людьми там, где раньше царило тепло.

Мы видим это, чувствуем это нашим дыханием, сердцем и душой. Но продолжаем делать вид, что всё в порядке. Что это пройдёт. Что это просто сложный период. Мы держим за руку человека, который мысленно уже ушёл, крепко, так что, когда он действительно уходит, кажется, что это произошло внезапно, неожиданно. Хотя на самом деле мы знали. Давно.

Я достала телефон, не понимая, что именно ищу. Пролистала старые фотографии. Наши счастливые лица, объятия, глупые селфи, где он неизменно целует меня в щёку, а я смеюсь, потому что тогда ещё умела смеяться без боли.

Я долго смотрела на эти снимки, потом, в минуте нежной искренности, удалила их все. Один за другим.

С каждым удалённым кадром, почему-то, становилось чуть легче дышать. Не потому что что-то ушло. Но потому что я начинала отпускать мёртвое прошлое.

Я знала, что шрам останется. Я знала, что он будет приходить по ночам, обнажая своё присутствие в запахах и звуках – песня из радио, аромат свежезаваренного кофе, зимний холод за окном, который возвращает меня туда, где я больше не живу.

Но я также понимала, что если не отпущу сегодня, то никогда не выберусь из этой тьмы. А я хотела выбраться.

Я поднялась. Ноги мои были ватными, словно налитыми свинцом. Но я сделала шаг. Потом другой. Шаг за шагом я продолжала идти по холодному городу, среди людей, среди машин, среди чужих жизней, и каждая улица, каждый дом шептали мне о нём, о нас, о том, чего больше нет. Но несмотря на то, что каждый шаг был болью, я знала, что должна пройти через это. Не обойти стороной. Не перепрыгнуть. Не убежать. Пройти. Вспышка за вспышкой. Рана за раной. Воспоминание за воспоминанием. Я знала, что однажды проснусь и не вспомню о нём первой. Однажды моё сердце вновь начнёт биться без этого тяжёлого камня внутри.

Глава 6

Я долго оставалась дома, утопая в мыслях, как в тёмной пучине, окружённая вещами, которые напоминали о нём. О нас. О тех днях, когда мир вокруг казался ясным, устойчивым и простым, как небо в безоблачный день. Но теперь мне казалось, что я медленно растворяюсь в этой пустоте, становясь неотъемлемой частью этого мрачного интерьера, одной из тех заброшенных вещей, что накапливаются в углах, ожидая забытья. Каждый новый день вытеснял предыдущий, преобразуя его в серый лист бесконечной рутины, где не оставалось ни следов, ни надежд.

Порой мне казалось, что я задыхаюсь, но не от недостатка воздуха – наоборот, он был слишком легким, лишённым жизни, как и всё вокруг. Я вставала утром лишь потому, что это было необходимо, как будто у меня не было прав выбора. Я умывалась, открывала холодильник, взирая на его содержимое, не находя там ничего, что могло бы меня вдохновить или хоть немного утешить. Я смотрела на телефон, будто он должен был вернуть мне то, что я потеряла; надеялась на чудо, на объяснение, на простое извинение, которое могло бы отменить все печальные события.

Но мир упрямо продолжал свой ход, а я оставалась лишь бесплотным свидетельством уловимого горя, погружённого в собственное молчание и безмолвие.

Однажды утром тишина стала невыносимой. Я не могла больше слушать этот обманчивый покой, который нависал надо мной, как невидимое бремя. Она казалась такой вязкой и тяжёлой, будто стены квартиры стали шептаться за моей спиной, обсуждая меня, осуждая за слабость, наивность, за то, что я не смогла сохранить то, что когда-то было священным.

Я сидела на краю кровати, уставившись в экран телефона, на котором не было ни одного нового сообщения. Вдруг среди жуткой безмолвности я заметила знакомое имя, и в груди зашевелилось ощущение тепла. Аня. Моя подруга.

Мы не общались уже несколько недель. Пожалуй, я сама укрылась в своей скорби, как в старом, затрепаном пледе, боясь, что её добрый голос лишь усугубит мою боль. В глубине души я стыдилась своей разбитости, словно страдать – это было унизительно, как будто расплакаться перед кем-то было чем-то непозволительным.

Я долго смотрела на её имя, которое светилось в темноте моего смартфона, словно маяк. Пальцы сами потянулись к экрану, и в процессе я едва не нажала на кнопку «вызов», но тут же отдёрнула руку, словно она была на горячем утюге.

Что я скажу? Как объясню? С чего начать, когда в груди стерлась даже память о чём-то хорошем?

Но где-то внутри меня что-то шептало: «Позвони. Просто позвони. Пусть она узнает, что ты ещё жива».

Я, всё-таки, набрала номер.

Гудки звучали долго, я уже собиралась сбросить вызов, когда из трубки до меня донёсся её тёплый, несомненно знакомый голос: «Алло?»

На мгновение я застыла, комок в горле стал таким плотным, что мне казалось, я захлебнусь.

«Лен?» – окликнула она, и в её словах звучало такое тепло и человеческое участие, что слёзы полились из глаз, как неожиданно открывшийся шлюз.

– Ань… я не знаю, что делать, – выдавила я, всхлипывая в трубку. Вместо того чтобы объяснять, как мне плохо, как я умираю внутри, я прошептала о своей безысходности.

– Я здесь, – ответила она.

Без вопросов, осуждений или глупых советов, только эти два слова, которые были как спасательный круг для утопающего. Я цеплялась за её голос, за её дыхание, за то, что где-то там, за стенами моей пустой квартиры, существует человек, который помнит о мне, которому не всё равно.

Я не помню, сколько мы говорили – может, полчаса, может, два часа. Я торопилась, перескакивала с одной темы на другую – сначала вспоминала, как всё вот это началось, как она была рядом, как я не замечала первых сигналов бедствия, как цеплялась за остатки любви, когда они уже не имели смысла. Я говорила о своей вине и стыде, о желании незаметно исчезнуть. Аня слушала.

Иногда молчала, иногда вставляла короткой: «Я тебя понимаю». Иногда просто дышала в трубку вместе со мной. И в этом дыхании я вдруг ощутила – я ещё есть. Я ещё жива, и кто-то другой тоже это понимает.

Когда я наконец замолчала, выговорившись до дрожи в руках, Аня спокойно сказала:

– Лен, ты не виновата. Ты любила. Это не слабость, это сила.

Я закрыла глаза, опустила голову на колени, и в этот момент позволила себе поверить этим словам хотя бы на миг. Возможно, я действительно не была слабой. Может быть, моя ошибка заключалась лишь в том, что я слишком долго держалась за мечту, которая уже давно умерла. В этом не было стыда, в этом была только правда.

Тогда Аня предложила:

– Приезжай ко мне. Хоть на день, хоть на час. Просто выйди из этих стен.

Я долго молчала, страшась. Боялась выходить к людям, боялась видеть нормальную жизнь, боялась, что всё вокруг будет казаться чужим и далеким, как изящные, но несбыточные сладкие грёзы. Однако затем я осознала, что хуже уже не будет, и если я останусь в этой квартире ещё на день, я могу окончательно утонуть. Я согласилась.

Собиралась я медленно, каждое движение давалось с усилием, как будто тело препятствовало самой мысли о выходе. Джинсы, футболка, куртка, кроссовки – всё это надевалось словно вторую кожу. Я посмотрела на своё отражение в зеркале: бледное лицо, покрасневшие глаза, спутанные волосы. Но мне было всё равно. Я выглядела так, как себя ощущала, и это было честно.

По дороге к Ане я едва поднимала взгляд, стараясь не ловить чужих взглядов, не вдыхать знакомые запахи, не замечать ничего, что могло бы снова дёрнуть за ниточку воспоминаний о том, что уже не вернётся. Но когда я наконец пришла, Аня открыла дверь прежде, чем я успела постучать, и обняла меня. Крепко, тепло, по-настоящему.

В эти объятия я впервые за долгое время позволила себе ослабеть. Опустить руки. Просто быть.

Мы сидели на её кухне, пили чай с вареньем, как в школьные годы, когда все беды казались преодолимыми. Аня делилась смешными историями о работе, и внезапно я поймала себя на улыбке. Улыбка была маленькой, трепещущей, но искренней. Как росток сквозь асфальт. И тогда в сердце шевельнулось: «Может быть, жизнь не кончилась. Может быть, просто начался новый этап». Пока ещё без плана, без надежды, без большого смысла – но он начался. И это уже было достаточно.

Поздним вечером я вернулась домой. Открыла дверь, насыщенный воздух пустой квартиры обнял меня, как старая знакомая. Здесь по-прежнему чувствовался запах прошлого, тишина звенела, как неразлучный компаньон. На подушке виднелась впадина от его головы, как оставленный отпечаток.

Но, несмотря на всё это, я была другой. И не новой. Не счастливой. Не целой. Но другой. Той, кто сделала первый шаг. Той, кто позвонила. Той, кто не замкнулась в своей боли навсегда.

Я аккуратно сложила вещи, закрыла окно, и налила себе супа. Ела медленно, ложка за ложкой, как ребёнок, который только начинает осваивать вкус жизни заново. В какой-то момент мне пришло в голову: «Я справлюсь». Не завтра. Не через неделю. Но я сразу поняла, что справлюсь. Потому что я живая. И потому что у меня всё ещё есть голос. И есть люди, которые слышат этот голос. И, самое главное, есть всё ещё я, та самая, которую я так долго теряла, и теперь, шаг за шагом, начинаю искать заново.

Глава 7

Первые дни после того, когда я, пройдя через глухое молчание своих собственных мыслей, застала себя за странным шагом – позвонить подруге, – казались невыносимыми. Я позволила себе быть слабой.

Мир за окном продолжал вращаться в привычном ритме, как будто ничего не происходило, но внутри меня всё ещё стояла странная пустота, вязкая и тяжёлая, словно застойная вода, лишённая жизни. Я не могла вдыхать полной грудью, и это становилось всё более невыносимым.

Боль, острая и жгучая, постепенно отступала – но не потому, что я действительно справилась с ней или отпустила; нет, она просто приняла другую форму. Стала чем-то обтекаемым, безликим. Усталость, безразличие, глухое желание заткнуть зияющую дыру внутри себя хоть чем-то, лишь бы услышать не собственный внутренний крик. Это чувство тревожило меня. Оно подталкивало к мысли: если не найду, чем заполнить пустоту, она поглотит меня целиком.

Я начала искать спасение. Однако не то, которое возникает постепенно – как добросовестно построенный дом, где каждая опора обеспечивает надежность и спокойствие; нет. Я искала лёгкие выходы, мгновенные анестетики для своей души, временные пластыри на раны, которые продолжали кровоточить.

Сначала это были бесконечные прогулки по торговым центрам. Я бродила среди витрин, любовалась сверкающими манекенами, безупречными лицами на рекламных плакатах. Моя рука механически тянулась к товарам, и я покупала вещи, смысл которых был крайне сомнительным – кофту, что не грела, книги, которые не собиралась читать, духи, запах которых острил словно ножом, пробуждая воспоминания о нём. Вернувшись домой с горой пакетиков, я раскладывала их по полкам, оставляя своё внутреннее размышление приоткрытым: ни одна из этих вещей не могла заполнить черную дыру, образовавшуюся внутри меня после его ухода. Пустота лишь усиливалась с каждым новым приобретением, и я осознавала свою беспомощность.

Возможно, следовательно, чтобы найти спасение, я искала его в пустом общении. Листала списки своих контактов, находя номера людей, с которыми не общалась, искала в ответах ту ниточку тепла, за которую можно было бы ухватиться. Я соглашалась на встречи, непринуждённо усаживалась в кафе, слушала разговоры окружающих, кивала, улыбалась в нужных местах, изображая интерес и веселье. Я пыталась создать иллюзию, что жизнь продолжается, что я жива, что могла бы быть такой же счастливой, как все. Но чаще всего чувствовала себя не участником, а наблюдателем, словно сквозь стекло – человек, который со стороны смотрит на чужую жизнь, не способный быть частью ничего из того, что происходило вокруг.

Иногда, чтобы заглушить свою тоску, я напивалась дома. Это не приводило к состоянию беспамятства, нет, но накрывало лёгкой ватной пеленой, позволяя на время затушить воспоминания и сгладить болевые углы, чтобы на час-другой забыть, кто я такая и в каком аду нахожусь. Бокал вина или что-то покрепче – эта привычка становилась постоянной. Садясь на пол у окна, смотрела на редкие огоньки ночного города. В эти моменты я начинала рисовать в воображении другие жизни, другие судьбы, где я была сильнее, красивее, желаннее – в мире, где меня никогда не предавали.

А на утро приходила реальность, тяжёлая, похмельная и глухая. Всё возвращалось на свои места: пустая квартира, разбитое сердце, опустошённая душа. Все проявления жизни подчеркивали безысходность и печаль моего существования.

Я пыталась знакомиться с новыми людьми. У меня было много людей на просторах виртуального общения: лайки в соцсетях, глупые сообщения в мессенджерах. Улыбаясь незнакомым мужчинам в магазинах, соглашалась на свидания, которые неизменно заканчивались новым ощущением пустоты, глубже и тяжелее прежней. Каждый новый человек подчеркивал пропасть, разделяющую меня и живых, нормальных людей – тех, кто умел радоваться, влюбляться и верить.

Глядя в лица этих мужчин – доброжелательных, внимательных, иногда даже искренне заинтересованных, я осознавала, что не чувствую ничего. Ни радости, ни волнения, ни желания. Лишь вежливое безразличие и усталость, тянущая меня вниз. Каждое возвращение домой после подобной встречи лишь добавляло тяжести моему одиночеству. Все попытки заполнить пустоту конечной встречей только разочаровывали: нельзя залечить сердце чужими прикосновениями, нельзя залить пустоту чужими словами, нельзя воскресить убитую веру новым лицом.

Иногда меня парализовывала мысль – а может, написать ему? Одно единственное сообщение, всего лишь короткое “как ты?”. Я могла бы ощутить его голос, его внимание, его существование рядом, пусть даже сквозь стекло равнодушия. Но рука вновь тянулась к телефону, палец замирал над экраном, в горле вставал ком – и в последний момент, как от огня, я отдёргивала руку. Я знала, что если напишу, то начну всё с начала. Снова ждать, снова надеяться, снова уничтожать себя этим ожиданием.

Я знала эту дорогу слишком хорошо. И знала, куда она идёт.

Все мои попытки убежать от боли оборачивались одним и тем же: новой волной одиночества, новой вспышкой тоски, новым осознанием того, что никакие внешние костыли не могут поддержать тебя, если вдруг нет внутренней опоры. Чем больше моё стремление заполнить пустоту внешними вещами – товарами, людьми, алкоголем или пустыми разговорами – тем глубже становилась бездна. Побег никогда не спасал. Он только уводил меня дальше от самой себя.

В одну из ночей, сидя у окна с полупустым бокалом в руке и наблюдая, как вдали плывут редкие машины, я вдруг поняла, что все эти спасения ложные. Настоящего пути нет вовне. Я бегала, искала, хваталась за всё подряд, но не могла убежать от себя. И если я действительно хотела выбраться из этого ада, мне, похоже, придётся сделать самое страшное: остановиться. Перестать бежать, перестать затыкать боль.

Просто сесть в этой боли. Просто прожить её. Как страшный ливень, который необходимо переждать. Как бурю, от которой нет укрытия.

Я выключила телефон. Закрыла ноутбук. Выключила свет. Осталась наедине с собой. Со своей болью, со своими провалами. Со всем тем, что так яростно пыталась заглушить. Впервые за долгое время я позволила себе быть настоящей.

Без прикрас. Без спасений. Без побега. Просто быть.

И это оказалось ужасно больно.

Это было страшно.

Но это было – честно.

И всё же, когда я, наконец, погрузилась в свои мысли, была ли я готова к тому, что может произойти дальше? Какой путь открывался передо мной? Вопросы оставались без ответов, но одно я знала точно: я больше не могла прятаться от себя. Теперь мне нужно было решиться.

Глава 8

Я всегда думала, что любовь умирает внезапно.

Что однажды кто-то встаёт утром, смотрит на другого, с которым провёл месяц, год, всю жизнь, и вдруг осознаёт: всё кончено. Чувство уходит, как свет в комнате, когда выключаешь выключатель. Щелчок – и темнота. На самом деле это не так. Теперь я понимала, что любовь умирает медленно, с постоянным, почти незаметным движением, как осеннее дерево, теряющее листья.

Всё начинается с вертикальной усталости. Она незаметно и тихо накапливается, как пыль на старых вещах. Я продолжала улыбаться ему за завтраком, продолжала целовать его в висок перед сном, продолжала шутить о пустяках, но где-то внутри зреет тяжесть. Чувство, будто сердце сжимается под слоем тривиальных забот. Я старалась не замечать, как в его глазах утих свет, как его руки реже тянутся к моим, как голос стал холоднее.

Тихо гнала от себя эти мысли, пока не осознала, что призрак этой любви, словно старая любовь, окутывает меня пеленой. Признавать больше не было сил, и страха становилось всё больше.

Скоро эта тишина стала звенеть, как натянутая струна. Мы сидели за столом, я пила чай, смотрела в окно на меняющееся небо, слушала тиканье часов и понимала, что между нами выросла стена. Стена, почти прозрачная, но совершенно непроходимая. Этот пронзительный момент заставил меня задаться вопросом: что изменилось? Поднявшись на вершину несуществующего моста, я пыталась пробить эту тишину, но каждый раз, когда мне удавалось открыться, его короткие ответы, вежливые, но без души, вновь сбрасывали меня в бесконечный провал.

Вскоре пришла третья стадия – раздражение. Я заметила, как его раздражает всё: мой голос, мои вопросы, привычка оставлять кружки на краю раковины. Невозможно не заметить – глаза закатываются, когда я пытаюсь что-то рассказать о том, что важно. В глазах – холод. Он отмахивается от моих проблем, как от надоедливой мухи. Эта острота резко нарастала.

С каждой минутой меня всё больше терзали эти мысли. Когда я сама, сама начинала раздражаться на его молчание и на его собственные короткие слова, я осознавала, что ему теперь я не нужна. Этот мрак, этот холод, это отсутствие рядом становились невыносимыми. Самое страшное – я начала злиться на себя за это раздражение, вспоминаю, как когда-то любила каждую морщинку вокруг его уст, каждый смешной жест.

Данная стадия привела к четвертой, самой зловещей – отчуждению. Мы продолжали существовать под одной крышей, спали в одной постели, говорили о делах, свершениях, о планах на выходные, но внутри уже была другая жизнь – жизнь, сочинённая нами по отдельности. Каждый шаг к его сердцу привёл к разкунанию связей, и мы стали разделены не только пространством, но и мыслями, чувствами. Более не задавались вопросами друг другу: “О чем ты думаешь?” – только потому, что боимся услышать правду.

Скоро наша жизнь превратилась в повседневный обмен фразами последнего резонанса, каждый вечер напоминал одно и то же, отсеченный остротой тишины. Мы делили пространство, как соседи, которые когда-то любили, но постепенно отдалились.

Когда переживание переходит в равнодушие, это была, пожалуй, самая страшная стадия, или, скорее, её невыносимая тишина. Он приходил поздно – я не спрашивала о том, где он был; он молчал за ужином – и я не пыталась разговорить его; он не прикасался ко мне ночью – я отворачивалась к стене, даже не пытаясь вернуть его. Однажды я проснулась, и в сердце была только пустота. Я не ждала, не надеялась, не любила. Я существовала, и это существование не имело ничего общего с любовью.

В этот момент я поняла, что справляться с собой стало легче. Я стояла на краю своей кровати, обхватив колени руками. Вспоминала, как держалась за воспоминания о первых годах, как мучительно верила, что всё вернётся, хотя на самом деле всё ушло.

Есть множество вещей, способных умереть тихо. Например, пиала с чаем на столе, забытой кружкой, сообщением, на которое он не ответил, прощальным поцелуем, ставшим дежурным и безжизненным. Я понимала, что любовь, как и жизнь, может быть побежденной.

Я смогла отпустить всё это, отвратить свои мысли от вопроса: “Что я сделала не так?” Так я шла дальше. Я начинала осознавать, что любовь – это действие двоих. Два человека, два сердца, два мира, которые, если не выбирают друг друга снова и снова, покидают прежнее состояние.

Нельзя тащить любовь на себе, нельзя нести её в одиночку, нельзя удерживать того, кто ушёл. Я села за стол, взяла лист бумаги и написала всего три слова: “Я отпускаю тебя”. В этой фразе содержалось всё: и боль, и освобождение, и заход, и прощание.

Я больше не хотела бежать за призраком. Больше не хотела бороться за того, кто сам выбрал уйти. Больше не хотела держаться за руины. Я выбрала себя. Выбрала свою боль, свою пустоту, своё будущее. Я знала, что путь только начинается, что будут ночи, когда память будет душить, будут песни, рвущие сердце, будут дни, когда вновь захочется написать ему, услышать его голос, вернуть хоть что-то. Но я больше не могу обманывать себя.

Я пройду через это. Я уже успела пережить подобное – смерть любви. И значит, смогу пережить всё остальное. Я смогла смириться с тем, что поздно или рано, но каждый слой научит меня новому, я смогу обрести свободу своего выбора и навсегда отпустить его, оставив лишь воспоминания.