Читать книгу: «Бисквит королевы Виктории», страница 3

Глава 3

Вся эта история виделась Варе бесконечно возмутительной, а особенно та её часть, в которой оказалась замешана безвинная девочка.

Кэти украли из-за каких-то бумажек, пускай и сколь-либо ценных, но ни одна бумага наверняка не стоила жизни ребёнка. Девочку, вероятно, мучили, выпытывая месторасположение тайника, которого она могла и не знать. Столь прямолинейные слова пристава о том, что Кэти убили, не напугали Варю. Нет. Они её разозлили. Всколыхнули в душе глубокий протест, который Воронцова смогла усмирить лишь благодаря строгому воспитанию в Смольном: когда нужно, она отлично умела прятать чувства за безупречной учтивостью.

Отказаться от возложенного на неё поручения Варя тоже не посмела. Раз Её Императорское Величество приказала, значит, содержимое тех документов способно сгубить гораздо больше душ, чем уже сгубило. Однако и от размышлений о пропаже Кэти отделаться было попросту невозможно.

Шаврин покинул институт. Воронцова послушно возвратилась к занятиям. Но она решила не только искать тайник с документами, но и приложить все усилия, чтобы выяснить, кто именно похитил Кэти. Варя отрицала малейшую вероятность её гибели, что бы там ни думали приставы. От мимолётной мысли о том, что в эту минуту над девочкой издевались, ей становилось дурно.

На уроке немецкого Воронцова попросилась выйти, сославшись на внезапное головокружение и необходимость срочно умыться. Оскар Генрихович девушку одну не отпустил, отправил с ней Эмилию Драйер и велел идти в лазарет, если Варе вдруг станет хуже.

В умывальной комнате никого более не было. Один из неплотно закрытых кранов, потемневших от времени, ронял звонкие капли в керамическую раковину, покрытую желтоватыми подтёками от воды. Такие же скорбного вида раковины тянулись рядком вдоль стены до самого окна. Серо-голубая штукатурка местами потрескалась от сырости и осыпалась. Кафельные плитки покрывали пол лишь под умывальниками и обрывались узкой, грязноватой решёткой водостока, призванной сберечь от случайных брызг паркет. Рядом на крючках висели жёсткие вафельные полотенца. На противоположной стене имелись вешалки для одежды. Напротив окна стояли запертые на ключ шкафы с чистыми полотенцами, щётками и мылом. В углу на табуретке высилась стопка жестяных тазов и вёдер. Рядом располагалась неплотно прикрытая дверь в уборную. Никаких тебе роскошеств и особых удобств. Даже зеркало было всего одно: узенькое и мутное, висящее промеж шкафов.

Едва подруги оказались возле умывальников и Варя повернула скрипучий кран, Эмилия тотчас с тревогой спросила, заглядывая ей в лицо:

– Варенька, вы не заболели? Вы ужасно бледны.

Воронцова смочила ладони холодной водой и приложила их сначала ко лбу, потом к глазам, а затем к щекам.

– Вовсе нет. Просто страшно переживаю за Кэти, только и всего.

Эмилия нервно накрутила на палец кончик рыжей косы.

– Это всё из-за пристава? – осторожно спросила она. – Нам сказали, он с вами в сад выходил, чтобы с глазу на глаз поговорить. Марья Андреевна потом вас спрашивала, вы ей ничего конкретного не рассказали. Он вас чем-то напугал? – и без того большие глаза Драйер вдруг распахнулись ещё шире, и девушка сбивчиво затараторила, на немецкий манер произнося слова, что случалось всякий раз, когда Эмилия Карловна беспокоилась: – Не думают ли в упг`авлении, будто это из-за вашего последнего г`азговор-р-ра Ка́ти пг`опала?

Варя улыбнулась подруге грустно и виновато. Открыть правду Эмилии она не могла, несмотря ни на какие обстоятельства их дружбы, но и держать взволнованную подругу в неведении ей казалось предательством, поэтому Воронцова ответила:

– Не тревожьтесь, прошу вас. Иван Васильевич лишь пытался выяснить некоторые детали, о которых спрашивать при нашей строгой классной даме он бы не решился. И я с радостью ему помогла всем, чем могла в меру своих сил. Это мой гражданский долг, а ещё святая обязанность перед нашей милой Кэти. Сделай добро, дабы делать добро, а не ради того, чтоб приобресть похвалу или благодарность¹². Но, вы правы, любезная моя Эмилия, вся эта ситуация бесконечно меня пугает. Я страшно беспокоюсь за неё.

Варя снова умылась холодной водой, а Эмилия сходила за полотенцем и подала ей.

– Ничего удивительного, знаете ли, – спокойнее произнесла она. – Я и сама постоянно о ней думаю. Рядом река, в конце концов, – Драйер зябко повела плечами. – Стылая октябрьская река. А Кэти – ребёнок. Вон, даже взрослые тонут в холодной воде. Не глядите так, Варенька. От отца я однажды слышала рассказ о том, как его друг плавал по весне где-то в озере под Дрезденом, так у него вдруг свело ногу, и он утонул. А папа говорил, что тот пловцом был отменным. Все эти размышления кого угодно до нервного срыва доведут.

Эмилия перекрестилась.

Варя промокнула лицо. Она сомневалась, что девочка действительно могла просто утонуть, но вариант с похищением по воде не отрицала. Говорили, что собаки потеряли след. Быть может, Кэти посадили в лодку и увезли как раз таким способом?

С другой стороны, тайник Челищевой (или вернее говорить Вудвилл?) собаки тоже не отыскали. Либо он вовсе не в институте, либо там, где собачьи носы ничего не почуют. В таком месте, где некий сильный запах перебивает все прочие. Быть может, в лазарете? Нет. Маловероятно, что Кэти стала бы прятать там что-либо. Сёстры милосердия наводят такой порядок, что вряд ли хотя бы сантиметр поверхностей в комнатах пропускают.

Воронцова в задумчивости возвратила полотенце на крючок.

Эмилия, вероятно, истолковала меланхоличное поведение подруги по-своему, потому как сказала:

– Что это я, право же. Вам бы отвлечься от мрачных переживаний. А ещё лучше побыть там, где наши mesdames не стрекочут беспрестанно, как сороки. Да только где такое место отыскать?

Варя резко развернулась к Драйер и выдохнула одно лишь слово:

– Библиотека!

– Библиотека? – Эмилия часто заморгала. – Возможно, вы и правы. Там, даже если и народу много, всегда по правилам тихо.

Варя рассеянно кивнула, но сама подумала о другом: о книжной пыли, запахах старой бумаги, духоте и нашатырном спирте, которым библиотекари обрабатывали особо древние издания для сохранности. Да и вообще отыскать один конкретный конверт среди множества полок с книгами – задача невероятно трудная как для ищейки, так и для постороннего человека. Вот только Воронцова не была совсем уж посторонним человеком. Она знала Кэти, пусть не слишком близко, но достаточно хорошо, чтобы предположить, где та могла устроить секретное место. Во всяком случае, стоило попытаться.

– Эмилия, душенька, – Варя оживилась, – а правда, почему бы нам не попроситься сегодня в библиотеку после занятий? Выполним наши домашние задания в тишине. Быть может, даже почитаем что-нибудь развлекательное.

Книг, которые могли бы сойти за «развлекательную» литературу, в институтской библиотеке хранилось не столь уж много. Однако Эмилию Карловну это не смутило.

– Извольте, я не против, – Драйер весело улыбнулась и подставила локоток.

Вместе под руку они возвратились в класс и провели остаток урока в приподнятом настроении, слушая, как Оскар Генрихович спрашивает перевод и то и дело обращается к Марине Быстровой. Бломберг словно пытался подловить девушку, но та старалась так, что от усердия раскраснелась. Подобное повышенное внимание было хуже всякого наказания.

Следующим уроком была нелюбимая всеми химия у строгого Петра Семёновича Ермолаева. Но даже к нему Мариночка поспешила как на праздник.

Варя не рассматривала возможности того, что тайник где-то в кабинете химии, потому что Ермолаев настоящие опыты девушкам никогда не доверял. Он либо демонстрировал химические реакции сам, либо вовсе ограничивался устным рассказом. Все реагенты у него хранились под замками и под строгим учётом. Лишний раз он даже спиртовую горелку не доставал. Всё обучение интереснейшей из наук, как справедливо казалось Воронцовой, у них сводилось к зубрёжке учебника и решению бесконечных уравнений и задач. А ещё, пожалуй, постоянным упрёкам «Ермолайки» (так в отместку за строгость прозвали его промеж собой смолянки). Пётр Семёнович полагал, что юные девицы не способны по достоинству оценить столь благородную и обстоятельную науку.

Воронцова увлекалась чтением зарубежных научных журналов и пару раз пыталась блеснуть своими знаниями, чтобы заслужить уважение Ермолаева, но тот быстро поставил её на место, категорично заявив, что новомодные изыскания непостижимы для молодых барышень вроде неё. С тех пор Варя вела себя тихо и старалась лишний раз внимания не привлекать.

После химии они с Эмилией подошли к Марье Андреевне и попросились в библиотеку. Девушки прямо сказали, что хотели бы позаниматься в тишине, потрясённые последними событиями в институте. Ирецкая хоть и смерила Воронцову проницательным взглядом, но отказывать не стала. Лишь велела к ужину явиться в столовую без опозданий. В противном случае их ожидает строгий выговор. Пропускать трапезу никто не собирался, поэтому подруги поблагодарили классную даму, исполнили грациозные реверансы и пошли прямиком в заветное царство книг и пыли, пока строгая наставница не передумала.

Библиотека в Смольном казалась не просто обширной, но грандиозной. Однако по большей части состояла из потрёпанных томиков русской и зарубежной классики, строго отобранных книг на немецком, французском и английском языках, учебной литературы (в большинстве своём устаревшей) и весьма скучных и однообразных сентиментальных романов вроде историй мадам Жанлис¹³, опять же прошедших цензуру у начальства и преисполненных нескончаемым морализаторством и нравоучениями. Встречались совсем ветхие издания екатерининских времён, которыми институт страшно гордился. Новой литературы закупали мало. Впрочем, девушкам не запрещалось привозить некоторые книги из дома (если их содержание не противоречило правилам и закону) и после чтения передавать их в дар Смольному. Кое-что из современных произведений попадало в руки к воспитанницам стараниями учителя словесности, Артура Альбертовича. Тот и сам с интересом следил за творчеством модных авторов, а ещё невзначай контролировал круг чтения своих воспитанниц. Варя с удовольствием прочла все книги по его рекомендациям.

В библиотеке рядами стояли столы и стулья. Их хватало, чтобы разместить большое количество воспитанниц разом. Для занятий в вечерние часы на столах имелись электрические лампы. А внимательная и строгая Зинаида Карповна, одна из пожилых библиотекарей института, всегда готова была прийти на помощь в поисках нужной книги. Она категорически не приветствовала, когда девушки копались в изданиях или оставляли их где попало, осуждала шум и чрезмерное шебуршение, за порчу книги могла лишить допуска в библиотеку, а за смех и вовсе имела право с позором выгнать из своей святая святых.

Варя и Эмилия со всем почтением поздоровались с ней и сказали, что хотели бы позаниматься.

– Извольте, барышни, – великодушно позволила Зинаида Карповна, пристально взглянув на девиц поверх очков. – Но не смейте громко разговаривать.

– Oui, chère madame¹⁴, – с покорной улыбкой шепнула Драйер и потянула Варю за собой вглубь помещения.

Подруги миновали несколько занятых столов, за которыми «голубые» смолянки корпели над сочинениями на французском, обложившись словарями и книгами, и выбрали места подальше от них.

Электрические лампы с литыми абажурами из зеленоватого стекла приятно рассеивали тёплый свет. День выдался пасмурный, хмурые осенние сумерки тлели за окнами, но в библиотеке царил свой особый уют. Он успокаивал и навевал лёгкую сонливость. Шелест страниц и скрип перьевых ручек по бумаге лишь усиливали эти ощущения.

Пока Эмилия без пылкого энтузиазма выбирала между арифметическим задачником и учебником географии, Варя шепнула ей, что пройдётся вдоль книжных шкафов, чтобы выбрать книгу для чтения на досуге.

Воронцова тихонько выскользнула из-за столов и медленно двинулась мимо полок. Однако размышляла она вовсе не о литературе, а о том, могла ли Кэти устроить тайник именно здесь.

Но чем дольше Варя разглядывала потёртые корешки, тем сильнее сомневалась.

Во-первых, даже если книги и обрабатывали от плесени, то никакого намёка на химические запахи не было. Следовательно, ничто не помешало бы собакам отыскать таинственные документы.

Во-вторых, здесь постоянно кто-нибудь находился: библиотекари, прислуга, другие девочки, в конце концов. Совершить что-либо тайком казалось Варе задачей весьма непростой. Даже теперь, когда она просто выбирала книгу, Зинаида Карповна то и дело поглядывала на неё со своего поста, не говоря уже о любопытных «голубых» смолянках. Кэти – робкое дитя – вряд ли набралась бы смелости настолько, чтобы прокрасться сюда ночью или же прятать важные бумаги при всех.

В-третьих, если хорошенько представить себе ситуацию, то попросту глупо устраивать тайник с ценными документами в столь людном месте, вроде библиотеки или общего дортуара, где в любой момент на них могут случайно наткнуться другие воспитанницы.

Варя как бы невзначай заглянула между шкафами. Прикинула, могла ли Кэти поставить лесенку и забросить конверт наверх (но тогда у неё не хватило бы роста, чтобы его оттуда быстро достать в случае крайней необходимости). Воронцова оценила зазоры между мебелью и полом. И едва не расплакалась от досады. Книг было слишком много, чтобы заглянуть в каждую. Прочих же удобных мест (особенно скрытых от любопытных глаз) не наблюдалось вовсе.

Варя попыталась представить себе, в какое издание она бы спрятала важный конверт, будь она на месте Кэти. На ум пришли книги на английском и альбомы с фотографиями из Лондона, коих было всего два. Оба лежали на своих местах. Но внутри не обнаружилось ничего постороннего.

Варя успела убрать альбомы на полки, когда боковым зрением заметила идущую к ней Зинаиду Карповну.

– Варвара Николаевна, я могу помочь в ваших поисках? – эта степенная пожилая дама обладала удивительным свойством говорить полушёпотом с такой разборчивостью, будто была отдающим приказы генералом. – Вам требуется нечто определённое? Не стесняйтесь обратиться за советом.

Досада, связанная с тем, что ей помешали, тотчас сменилась у Вари облегчением из-за посетившей её внезапной идеи. Она взяла библиотекаршу под руку и степенным шагом повела подальше от столов, за которыми писали сочинения младшие девушки.

– Ах, Зинаида Карповна, любезная моя, вы меня простите, но я вдруг подумала про нашу бедняжку Катеньку Челищеву, – встревоженным шёпотом призналась девушка. – Какой же кошмар всё-таки.

Женщина поначалу нахмурилась, но затем её лицо приобрело печальное выражение.

– Вы правы, несчастное дитя. Спаси её Господи.

Зинаида Карповна набожно перекрестилась.

– Я вот смотрела на книги сейчас и подумала, а что, если она брала что-то читать и настолько очаровалась, что решила повторить описанное в истории? – вкрадчиво продолжала Варя. – Она всё же ребёнок. Причём весьма впечатлительный. Вдруг мы с вами этой внезапной догадкой можем помочь в её поисках, кто знает?

Женщина остановилась. Поправила очки. Взглянула так серьёзно, что Воронцова ожидала услышать нравоучение. Однако вместо этого Зинаида Карповна задумчиво произнесла:

– Знаете, я заглядывала в карточку Челищевой, когда стало известно о её пропаже. То, что читает девочка, составляет весьма полный её духовный портрет.

– И что именно она читала, позвольте спросить? – с волнением уточнила Варя.

– В том и дело, что ничего примечательного. Программную литературу и сказки о животных. При этом в библиотечном зале она читала мало. Чаще всего брала книги в дортуар, но всегда исправно возвращала в срок, не рвала и не пачкала их никогда. Никаких историй о побегах, приключениях и прочем в руки не брала.

Воронцова поймала себя на том, сколь острую досаду вызывает в ней это упоминание Кэти в прошедшем времени. Словно Зинаида Карповна уже твёрдо решила для себя, что девочку они более не увидят. Даже читательскую карточку проверила, будто хотела удостовериться, что за Челищевой задолженностей нет, а сбежала она вовсе не из-за испорченной книги или страха перед суровой библиотекаршей, которая могла нажаловаться на неё. С Зинаиды Карповны спрос был маленький.

– А не помните ли, какая у Катеньки была любимая книга? – без всякой надежды спросила Варя.

– Увы, не припоминаю, но могу посмотреть в карточке, что Челищева брала чаще всего, если вас это успокоит. Ступайте за мной.

Воронцова уловила в голосе женщины лёгкое раздражение, но не подала виду, что заметила это недовольство.

Любимой книгой Кэти, согласно формуляру, оказались иллюстрированные сказки Пушкина с красивыми картинками. Её девочка брала трижды только за прошлый год. Однако сейчас книги на месте не оказалось.

– Её постоянно берёт кто-нибудь из младших девочек. Уж очень красивое издание, – вспомнила Зинаида Карповна. – Там совершенно восхитительная Царевна-лебедь, а ещё Золотой Петушок на обложке золотой краской нарисован.

– Да, я знаю эту книжку. – Варя улыбнулась, а сама разочарованно решила, что в подобное издание никто бы ничего прятать и не подумал. – Сама брала множество раз. Мы её вслух друг другу читали перед сном.

Воронцова мельком заглянула в читательскую карточку Челищевой через плечо Зинаиды Карповны, но ничего примечательного и вправду не заметила. Сплошь программные материалы и сказки, а их мог взять кто угодно в любой момент.

– Печально всё это. Очень печально, – посетовала Зинаида Карповна, убрав карточку Челищевой обратно в ящичек картотеки. Но едва он закрылся, как она подняла пристальный взгляд на Варю. – Но вы вроде хотели заниматься? Быть может, возвратитесь к своему классу, если передумали? Полагаю, все эти посторонние переживания не пойдут на пользу вашему хрупкому душевному равновесию.

Воронцова не считала своё душевное равновесие столь уж хрупким, а переживания за Кэти – посторонними или напрасными, однако спорить с Зинаидой Карповной не посмела. Варя поблагодарила женщину и возвратилась за стол к Эмилии, которая с печальным лицом страдала над задачей. Она снова окинула взглядом библиотеку и, окончательно утвердившись в умозаключении, что хуже места для тайника просто не придумать, принялась помогать подруге.

Глава 4

В воскресенье старшие воспитанницы в сопровождении классных дам отправились на службу в Смольный собор.

Девушек весьма часто вывозили на богослужения в храмы Петербурга, если в этот день в институте не намечалось важного родительского дня или праздника. Либо, напротив, если православный мир радовался собственному церковному празднеству. Смолянки знали историю многих соборов и церквей, разбирались, где поёт лучший в России хор, понимали тонкости богослужений. Каждая имела свой любимый храм. Но все девушки без исключения с особым почтением относились к монастырю и Смольному собору, в котором бывали чаще прочих мест.

Варя исключением не была. Она питала искреннюю привязанность к православным традициям и с пониманием относилась к требованиям общества, кои, на её вкус, было весьма непросто сочетать. От благородной девушки ждали христианских добродетелей одновременно со светскими нормами поведения. Дополнением шли разговоры о женском образовании, роли женщины в семье и её правах. Всё вместе бурлило опасной, гремучей смесью и грозилось рано или поздно выплеснуться через край.

Воронцова не сомневалась, что так и будет однажды. Ну а пока она надела скромное светское платье зелёного цвета, поверх него – пальто, а голову покрыла таким же белым платком, как и её подруги, и отправилась на службу. В искренней надежде, что церковная благодать приведёт её мысли в порядок.

Идти от института до монастыря, а оттуда – в собор было совсем близко. На улице девушки разбились на пары. Начало октября выдалось сырым и прохладным, изо рта клубами рвался пар, и смолянки наверняка бы весело притопывали, жались друг к дружке, взявшись под руки, и смеялись, чтобы согреться, если бы не наставницы, которые к походам в храм относились с особой строгостью.

Марина Быстрова, заспанная и хмурая, хотела было присоединиться к Варе в общей веренице, но шустрая Эмилия обогнала её, пока Мариночка слегка замешкалась, отвечая на какой-то вопрос Нади Шагаровой. Драйер встала подле Воронцовой, натягивая на ходу тёплые перчатки.

– Еле вторую отыскала сегодня, – шепнула она Варе, не замечая гневного взгляда Быстровой, которым можно было запросто поджечь бумажку через лупу, вроде солнечного луча в погожий летний день. – Думала уж, потеряла. А она в шляпке оказалась. Представляете? Когда я её туда сунула, ума не приложу.

Эмилия добродушно улыбнулась и слегка наморщила маленький веснушчатый нос. Варя ответила ей такой же весёлой улыбкой, а сама вдруг почувствовала себя бесконечно виноватой, что волею случая отвернулась от Мариночки, с которой прежде была неразлучна. На месте Быстровой она бы тоже наверняка сердилась и ревновала. Стоило приложить усилия и собрать их прежнюю компанию: сестёр Шагаровых, Марину и её саму, но добавить к ним ещё и Драйер, которая оказалась весьма хорошей подругой. А ещё после сентябрьских событий Эмилия отдалилась от своих прежних товарок, и те, кажется, того совершенно не замечали. Бросить Драйер одну Варя просто не посмела бы. Однако все её мысли занимали поиски тайника и самой Кэти.

Варя мельком оглянулась и обнаружила, что Быстрова уже встала в пару с Евдокией Малавиной – высокой блондинкой с вытянутым лицом и водянисто-серыми глазами, за которой с детства закрепилось ласковое прозвище Додо. К несчастью, Малавина обладала ворчливым и нудным характером, а ещё способностью утомить своими замечаниями любого. Однако Мариночка вовсе не выглядела несчастной в паре с ней. Кажется, даже отвлеклась от негодования по отношению к Драйер.

Наконец все старшие смолянки построились и двинулись следом за наставницами. Когда настал черёд класса Ирецкой, Варя подавила зевок и шепнула Эмилии:

– Порой мне кажется, что со всеми этими правилами и построениями я куда более похожа на своего старшего брата-офицера, чем мне хочется.

Эмилия тихонько хихикнула и кивнула.

– Представим, что мы солдаты на марше? – едва слышно спросила она.

– Уж лучше герои, которые возвращаются с победой.

– Впрочем, не стоит, – Эмилия вдруг заметно погрустнела. – C’était une idée stupide¹⁵.

– Pourquoi¹⁶?

– Потому что в мире неспокойно. Папенька писал. Говорит, Европа, как пороховая бочка. Того и гляди взлетит на воздух. Если в институте вдруг будут обыски, ничего не прятать. А ещё лучше от лишних вещей вообще избавиться и внимания не привлекать, потому что он немец.

К концу своего признания Драйер сделалась окончательно несчастной.

– Вздор, – Варя мотнула головой. Она старалась говорить как можно тише, чтобы прочие девушки их не слышали, но, кажется, негромко переговаривались все, расценивая дорогу в храм как крайне приятную прогулку. – Ваш папенька уже давно обрусел. На вашей маме женился. Столько лет России прослужил. Ни вас, ни его подозревать не в чем. Тем более в политических интригах. И никто у вас ничего искать не станет.

Эмилия неуверенно повела плечами.

– Пожалуй, соглашусь с вами, Варенька. Но разве папу подобными речами убедить? Он волнуется. Газеты читает. В собрание ходит. Слушает там разговоры, от которых волнуется ещё крепче. Маменьку беспокоит. И меня. Твердит, чтобы я не высказывалась. А мне и нечего высказываться. Я, если желаете знать, не столько обысков боюсь, сколько необходимости расстаться с дорогими сердцу немецкими вещицами, которые мне бабушка прислала.

– Вы всегда можете спрятать любимые безделицы у меня, – с ободряющей улыбкой заверила её Воронцова, а потом вдруг спросила, словно спохватившись: – А представьте, что вам нужно спрятать нечто очень ценное лично для вас в институте, какое место вы бы для этого выбрали?

Эмилия задумчиво нахмурилась.

– Смотря что мне предстоит прятать.

Варя притворилась, будто вовсю сочиняет, потянула с минуту, а потом предположила вслух:

– Допустим, папино письмо на немецком.

– Но он никогда мне на немецком не пишет, – горячо возразила Драйер.

– Я же сказала, допустим. Пусть это будет… любовная записка от тайного поклонника, – Воронцова кокетливо поиграла бровями.

Эта шутка подняла Эмилии настроение, словно той и вправду предложили спрятать послание от кавалера. Девушка зарумянилась и принялась шёпотом перебирать подходящие места:

– В матрас, конечно, нельзя. Отыщут сразу. В одном из классов, может? Или в дортуаре, в ножке стула, чтобы всегда под рукой было.

– У нас не бывает полых ножек у стульев, – развеселилась в ответ Варя. – Думайте ещё.

– Ах, вы несносны, Варенька. Мы в храм идём, а вы воображаете такие опасные авантюры.

– Что же в них опасного? Всегда можно сказать, впервые видите эту бумажку. И мало ли на свете Эмилий.

– Ну, хорошо-хорошо. Я бы её спрятала… – Драйер глубоко вдохнула через нос, мысленно выбирая место понадёжнее. – Спрятала бы среди каких-то любимых вещей, где мне будет всегда радостно её видеть. Например, под двойное дно в шляпную коробку, где храню пудреницу, зеркальце и шпильки. Или в кабинете музыки, в папке с нотами вместо закладки. Или вам бы доверила на хранение, как моему дорогому другу.

Воронцова поймала руку Эмилии и слегка сжала.

– Я бы тоже вам доверила личное письмо без колебаний, – заверила она, а сама подумала, что хорошо бы поискать тайник среди тех вещей, которые Кэти любила больше всего. Вдруг это и не тайник вовсе, а тоже своего рода закладка в учебнике.

Варя бы ещё с удовольствием пофантазировала вслух на пару с Эмилией, но они уже пришли.

Собор, как и всегда в часы воскресных богослужений, был полон народу, охваченного одним общим чувством смирения, раскаяния и благодати. Варя искренне радовалась этим эмоциям, которые одинаково овладевали всеми: равняли людей независимо от достатка и положения в обществе. В том крылась особая, непостижимая сила церковного слова, способного усмирить всякие различия и тревоги.

Варя трепетно любила Смольный собор, который виделся ей совершенно отличным от маленьких, тесных церквушек и сумрачных старых храмов. Здесь было просторно и светло благодаря множеству больших окон, которые располагались так, что ни единого тёмного места не оставалось. Даже под высоченными сводами имелись круглые окошки, которые и в пасмурный день пронизывали помещение светом.

Легко и сладко дышалось внутри. Мерцали красные огоньки лампадок. Блестели живым, будто жидким золотом свечи. Скорбно и одухотворённо глядели на прихожан лики с икон. Тонко пахло горелым фитилём, воском и ладаном. Всё это складно, торжественно и так верно переплеталось в единую картину.

Варе отлично помнился один примечательный случай из её детства, когда все младшие Воронцовы гостили летом у бабушки в имении. В маленькой деревенской церкви, битком набитой прихожанами, нечем было дышать. Стоявший близко к зажжённым свечам мальчик-гимназист вдруг побледнел, закачался и упал в обморок от нехватки воздуха. Его быстро привели в чувство и проводили на улицу. Он, бедняжка, от стыда раскраснелся и не смел поднять глаза на хлопотавших вокруг женщин. Кому-то этот случай показался забавным, но Варе было ужасно жаль того мальчика. С тех пор во время богослужений она не только молилась, но и невзначай приглядывала за младшими братьями, а сама старалась не вставать близко к кадилам¹⁷, в которых перед иконами рядами горели свечи, чтобы ненароком не закружилась голова.

В Смольном соборе подобной духоты не бывало. Даже сегодня, когда народу внутри собралось порядочно, воздуха и места хватало всем.

Священник, желтолицый и седой, обладал столь зычным, глубоким голосом, что его было слышно одинаково хорошо даже на паперти¹⁸. Ближе всех к аналою¹⁹ стояли дети. Они глядели на него во все глаза с тем пугливым послушанием на лицах, какое обыкновенно вызывают в детях почтенные духовники. Дети крестились и клали поклоны чуть ли не усерднее взрослых.

Смолянки в одинаковых белых платках стояли ближе к клиросу²⁰. Они не смешивались с остальными прихожанами и не отходили друг от друга далеко, а если одна из них желала подойти к иконе, поставить свечку и помолиться, то после обязательно тихо возвращалась к остальным. Классные дамы зорко присматривали за воспитанницами даже в храме.

Стройное пение хора подчёркивало возвышенную благодать в соборе. Переливчатые, как ручейки, голоса усиливали это неописуемое, спонтанное чувство раскаяния за всё на свете, которое читалось на лицах прихожан. Запах фимиама²¹ и мелодичный звон кадила успокаивали душу, вселяя в неё то умиротворение, за которое Варя особенно любила православные храмы.

Сегодня все её молитвы были о милой, робкой Кэти. О Катеньке Челищевой, которую Воронцова всем сердцем желала отыскать и просила у Всевышнего сберечь, не дать сгинуть безвинному дитя в руках безжалостных и беспринципных людей, посмевших выкрасть её прямо из института.

Варя на миг зажмурилась и мысленно задала вопрос, цела ли девочка. Разумеется, никто ей не ответил, но и неприятной тревоги на сердце не было. Лишь тишина. Словно бы все её беспокойства напрасны и пусты, Ангелу Хранителю лучше знать, как позаботиться о девочке.

Воронцова подняла взор к иконостасу, а затем ещё выше – на паникадило²² над головою. Хрусталь и золото блестели в нём ничуть не тусклее, чем в люстрах во дворцах петербургской знати. Вот только символизировали паникадила вовсе не богатства и тщеславие, а Небесную Церковь, собравшую истинно верующих людей.

Её милые подруги – в эту благостную минуту сплошь смиренные – казались Варе добрыми созданиями без греха и злого умысла. Все они воспитаны в строгости. Все стыдливы и праведны, лишены жеманности и кокетства. Разумеется, Воронцова понимала, что с годами многие из них поменяются до неузнаваемости, очутившись в обществе. Но сейчас все они так хороши, что не хочется верить, будто кто-то мог оказаться причастен к пропаже Кэти или взять на душу иной грех.

Эти размышления под чтение молитв и пение хора вдруг прервались сами собой столь же внезапно, как и возникли.

Варя вздрогнула, будто ощутила спиной лёгкое прикосновение, от которого поднялись волоски на коже. Девушка напряглась и осторожно повернула голову, стараясь не вертеться слишком заметно. Такое случалось и прежде, когда, к примеру, Воронцова ловила на себе пристальный взгляд учителя, пытавшегося поймать учениц на списывании, и теперь краем глаза пыталась отыскать причину своего беспокойства. Ей пришлось оглянуться через правое плечо, чтобы наконец понять, кто же наблюдает за ней столь бессовестно вместо того, чтобы внимать богослужению с таким же благоговением, как прочие прихожане.