«Шел Господь пытать…»

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
«Шел Господь пытать…»
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

«Шел господь пытать людей в любови…»

Сергей Есенин

«Он обвинил меня в том, что я живу в мире литературщины. Вот это меня позабавило. Мужчины могут влюбляться в героинь романов, поэм, в литературные или даже мифологические образы, но позволь им встретиться въявь с Артемидой, Венерой, с богиней любви из любого пансиона, они тут же начнут изобличать ее в безнравственности».

Анаис Нин

дневник, июнь 33

«Я лично удостаиваю имени добродетели лишь обыкновение совершать тягостные и полезные для других поступки».

Фредерик Стендаль

«О любви»

«Я… пустилась в сложные социологические рассуждения, пока не догадалась сказать, что считаю необходимым свободно говорить о человеческом жизненном опыте во всем его многообразии, в том числе о том, что представляется нам настолько неприличным, что мы предпочитаем молчать об этом даже наедине с собой»

Элена Ферранте

«Неаполитанский квартет»


© Элена Греко, 2020

ISBN 978-5-0051-0737-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Берешит*

Я очень счастлива тем, что ты случился со мной в этой жизни.

Уверена: ты тоже – тем, что я случилась с тобой.

Спасибо тебе за все, в том числе – за инициацию этого текста.

Друг мой, прощай!**


 
* * *
 
 
                    …Эшли.
                 Андрей.
              Оскар.
           Поль.
     Юрий.
   Натали.
    Влади.
      Алекс.
       Илана.
         Михаэль.
          Фредди.
            Игорь.
              Мари.
               Дмитрий.
                    Эжен.
 
 
…Лиор.
   Арье.
   Альфред.
   Марк.
    Руслан.
     Нино.
      Алексей.
       Серж.
        Камо.
         Алан.
          Эрик.
             Etc.
 

Автобус впечатлений стремительно петляет по горному серпантину памяти.

Человек.

Еще человек.

Каждый из них возникает перед глазами «пустым собраньем висков, и губ, и глаз, ладоней, плеч и щек»*** и зачем-то становится дорог, наполняется сам и наполняет своей наполненностью меня. Я живу среди людей и… внутри людей.

И люди живут внутри меня. Любимые, теплые, близкие – как бы далеко ни были.

Разные части моего целого голографически отражаются в пространстве, обретая плоть.

Каждый человек в моей жизни значит «я».

Каждое «я» значит «любовь».

И все было бы хорошо, если бы это мое устройство не противоречило тому миру, в котором я живу. Миро-устройства никак не получается. А в чем проблема, я никак не могу понять… Время от времени меня задевает каким-то крылом осознавания, воспоминанием, что все началось не просто так. Что я сама это все придумала – где-то и когда-то.

Только где?

И когда именно?

И что это за сущность – «я сама»?

И какой должна быть эта сущность, чтобы такое придумать…

«С чего же все началось?» – в моменты остановки я задаю этот вопрос гладким камням, прохладной воде, легкому ветру, шершавым стволам. И каждый из них дает мне ответ. Google, естественно, с переводом не справляется. Приходится разбираться в одиночестве.

Горный серпантин моей памяти закручивает цепи имен в спирали и выдает – на-гора! – другие…

 
Инанна.
 Энки.
  Энлиль.
   Эрос.
    Эол.
     Пан.
      Понт.
       Гермес.
        Орион.
         Иштар.
      Катар ве хасис.
     Меркурий.
    Ноах.
   Гор…
 
 
Чувствую соединение с просторным и мощным, и во мне рождаются слова:
 
 
Нас много. Вы не одни.
Вас много. Я не одна.
Меня много.
И я… одна.
 
 
_____________________________
 

*здесь и далее – названия начальных книг Пятикнижия:

«берешит» – в начале (Бытие),

«шемот» – имена (Исход),

«вайикра» – и призвал (Левит),

«бемидбар» – в пустыне (Числа),

«деварим» – речи (Второзаконие),

а также «мидраш» – толкование, изучение письменных писаний Торы

**строка из стихотворения, завершающего «Последнюю поэму» Рабиндраната Тагора

***из цикла «Разрыв» Б. Пастернака, написанном в 1919г.

* * *

Будем знакомы: я – богиня.

И я проживаю человеческую жизнь.

Да-да.

А что здесь такого?

Повесе Зевсу, значит, можно безобразничать! Бодхисаттве без воплощения на земле в Будду не переродиться, так что для него это обязательное условие. Водоплавающий Вишну ныряет, не задумывается. Энки милый вообще обитает в недрах земли, являясь людям почем зря.

Так что… никаких претензий, ребята! Эмансипацию мне.

Я ж богиня.

 
…Ибо я – первая и я же – последняя.
Я – почитаемая.
Я – блудница и святая.
Я – жена и дева.
Я – мать и дочь.
Я – руки матери моей.
Я бесплодна, но бесчисленны дети мои.
Я счастлива в браке и не замужем.
Я – та, кто производит на свет, и та, кто вовек не даст потомства.
Я облегчаю родовые муки.
Я – супруг и супруга.
И это я родила моего мужа.
Я – мать моего отца.
Я – сестра моего мужа.
Поклоняйтесь мне вечно,
Ибо я злонравна и великодушна*
 

Вот-вот. Я, конечно, не она, не пафосная рогатая мадам Изида.

Хотя точно не скажу.

Да и все это стало неважно с тех пор, как Великая Богиня позволила себе развлекаться в образах многочисленных пантеонов. С тех пор иногда я Нут, порой – Тиамат, временами, конечно, Валькирия, чего скрывать! Близняшки Шакти и Кали – тоже мои ролевые игры. Не зря же люди придумали их – эти разноцветные маски Великой Богини!

Великая – не великая, одно ясно: про любовь.

Во всеприсутствии, кстати, нет таких организованных, структурированных звуков, как человеческая речь, поэтому выражение «про любовь» не кажется таким заезженным, как на земле, где вообще все… интересно. Так и доносится порой всякое: любовь, влюбленность, любование! А то и – страсть, вожделение, похоть! Не говоря уж о зауми философской – которая, как считается, во всеприсутствии и заимствована, – типа агапэ, филоса, эроса и иже с ними. Все так по-разному, хотя и об одном; с многочисленными эмоциями, порой противоположными посылами… Интересно! Поэтому-то я туда и хожу. В теле побыть, в речи, принять ограничение и действовать из него. Эмоции в теле почувствовать: где они там распределяться смогут, и смогут ли. Достаточен ли этот контейнер для любви. Противоречия изучить, рассогласованиями поиграть, головоломками-конструкторами. В общем, экспериментирую.

Эй, дэвы, погодите! Я с вами, на хвосте.

Летим!

Земля. Земля! Вкусно звучит. Зззземммммллллляааа… Уже как будто чувствую это приятное притяжение, этот терпкий запах, этот густой цвет, эту мягкую сыпучесть, всю эту… эту… материнскую плату! Ой… кажется, материнская плата – это про что-то другое? Как много мне предстоит узнать.

Вкуснооо!

Предвкушаю.

____________________

*Гимн Изиде, обнаруженный в Наг-Хаммади, III или IV век (?) до н. э. Взят Пауло Коэльо эпиграфом для романа «11 минут», написанного в 2003 г. В нем описан опыт женщины, осознанно выбравшей профессию проститутки.

Менеджер Алексей и трубы тоннеля

Муравейник. Особенно у метро. В центре города люди – не люди, а просто какая-то кишащая масса. Толкаются, спешат, перекидываются короткими фразами, на ходу лезут в сумки, карманы, дымят, выкашливают осенних микробов, хоть и не холодно еще – свежо, но не драматично: погода, что называется, «шепчет».

И мне нашептала бы, если бы обнаружила во мне слушателя.

Но я совсем не в ресурсе.

Я чуть не умерла недавно, и теперь мне все равно. То есть по-настоящему все равно: умирать не страшно, умереть не получилось, ведет меня инерция вниз, в переход метро, как до этого вела в колледж по тихим центральным переулкам с музейными названиями.

Ведет и ведет, бреду с ней.

Мое тело выглядит целым – но это только видимость. Я продолжаю ощущать себя разорванной на клочки, рук почему-то не чувствую, временами ищу их глазами, успокаиваюсь, обнаружив. Сложнее всего в темноте. Приходится ими шевелить, гладить себя по лицу, чтобы убедиться, что с ними все в порядке.

Кроме инерции внутреннюю пустоту, которая образовалась после того, как я чуть не умерла, заполняет еще что-то. Наверное, это я. Причем, как уже говорила, рук почему-то не чувствую, а внутри – я. Или оно, которое все-таки я – больше некому. То, что держит разорванные клочки и заводит контуженный механизм движения, чтобы можно было следовать за инерцией.

И вот именно это оно (связи с ним не чувствуется, да и кому чувствовать – клочкам?) реагирует на молодого человека, ринувшегося навстречу.

– Извините, девушка, вы не уделите мне совсем немного времени? Мы могли бы пообщаться! Вас как зовут? Не очень торопитесь?

А куда мне торопиться? Честно мотаю головой, как-то явственно представляя свой покерфейс и опущенные плечи.

– Меня зовут Алексей, я – менеджер.

Во время описываемых событий, в начале девяностых, менеджеры только-только наклевываются. Так что в моей истории менеджер – новорожденный вид. Это слово звучит также престижно и иностранно, как, скажем, такое явление, как «коммерческий киоск» и музыкальный клип группы «Soundgarden» на канале «2Х2». А у Алексея в придачу к слову еще и папочка какая-то с документообразной бумажечкой и прикрепленной к ней пухлой ручкой под мышкой торчит – все говорит о его принадлежности к новоявленной касте.

 

– Пойдемте, пройдемся? Здесь недалеко, погода хорошая… Я потом Вас провожу.

Прошлись.

Болтал всю дорогу непонятно о чем и зачем. Завел в дворик-колодец, коих полно в центре, стал еще какие-то посторонние слова говорить, попросил… помочь. Почему-то мужчины в таких случаях просят именно помочь. Хотя… как еще выразиться, чтобы телка не сбежала в истерике? По-честному сказать: «было бы здорово, если бы ты мне… эээээ… в общем… мне тут кое-что нужно»… – да, это все о помощи. «Бедный, бедный парень! А ну как я ему помогу!» – так, наверное, должна всплеснуться телка при этих словах. Я не знаю, потому что мне нечем всплескиваться. Там, где всплескивалось, сейчас пусто, ведь я чуть не умерла; видимо, та часть все-таки умерла, а может, не до конца: может, позже восстановится, но сегодня – нет. Вообще это «девочка, помоги мне» вызывает отвратительные воспоминания, хотя сегодня и они прибиты пыльным мешком послесмертия: помню, что в детстве «повелась» на такую вот «просьбу о помощи», и с тех пор целоваться противно. В тот вечер меня, десятилетнюю, догнал пятнадцатилетний мальчишка и засосал с языком, по-взрослому. Фу!

А вот менеджер Алексей с его «проблемой» – вообще не фу. Во-первых, мне все равно, я никуда не спешу. Во-вторых, я уже не десятилетняя девочка, мне как-то… по возрасту. Не критично. Тем более парень – удача какая! – чистоплотный. Не зря менеджер. С салфеточками, при галстуке. В-третьих, может, я надеюсь на какой-нибудь исход. Любой. Познакомиться и замуж – или нож и завершиться. Муторно – из перехода в переход по инерции, руки искать – муторно.

На обратном пути менеджер Алексей продолжает болтать, теперь уже о своих жилищно-бытовых условиях, маме, графике работы менеджером, напоследок вручает мне листочек с номером телефона – визиток для простого люда к нам из-за кордона еще не завезли – и непринужденно прощается. Через миг я уже не могу вспомнить, какой он. Галстук помню, папочку, салфеточки, не особо приятный высоковатый тембр голоса, а общий образ никак не выстраивается. Распался. Бумажка с телефоном летит в ближайшую мусорную корзину. Вуаля.

Пока я еду в гремящем вагоне, внутри меня матово сияет оно. Как будто пытается заполнить всю пустоту. А я ему: эй, ты чо! Кроме стыда нормальные девочки в такой ситуации ничего испытывать не могут. Дура! Идиотка! Пошла с первым попавшимся мужиком в темный двор. Это еще хорошо, что обошлось просто стыдным, гадким процессом. Никому не расскажешь: станут брезгливо кривиться.

Оно не ведется на жалкое подобие внутренней истерики. Руки теплеют. Их уже не надо искать, они со мной. Приклеиваюсь лбом к стеклу двери, ровнехонько к надписи «не прислоняться», и в огнях туннеля стараюсь рассмотреть некие световые коды: они точно есть, осталось только расшифровать. А можно и без расшифровки. Колеса стучат, огни мелькают, трубки какие-то специальные на стенах туннеля сходятся и расходятся, а внутри – оно со своим матовым, пушистым таким сиянием, совершенно уверенное в том, что происшедшее – к месту.

К месту.

Про любовь.

Откуда вдруг берутся эти слова, я не знаю. Любви – да что там, даже симпатии – к менеджеру Алексею с его документальной папочкой, жилищно-бытовой мамой и чистоплотными салфеточками я не чувствую. Я и к тому, кого выбрала в любимые, не чувствую ничего, кроме досады на то, что не удержал своей любовью от попытки наложить на себя руки (кстати, а вот и возможная причина дурацкого психического недомогания: не удалось наложить на себя руки – ищи их и свищи теперь!). Откуда любовь? С чего вдруг?..

Говорят, в старину был такой обряд: придя с похорон, приложиться к печке, к теплому, чтобы обратно в жизнь вернуться. Может, я… как это… удачно приложилась к теплому? Какая пошлятина, право.

А трубки – длятся. Огни – сигнализируют. Оно… светится.

Заходы

…Для того чтобы соединиться с земным, приходится во многом… разъединиться. Это я начала понимать с первой минуты моих… первых минут, попав во время, в текущее, в процесс. И первый же человеческий процесс разбил на кристаллы мою божественную целостность. Что ж, это является условием существования! Физический план, ментальный, эфирный, астральный… брррр! Но ничего, привыкну. Знаю, ради чего это делаю. Все расходится на планы, и я иду в один из них вновь обретенным телом – точнее, пока только тельцем, зачаточком.

Это мой четвертый заход. Я решила действовать постепенно, не бросаться сразу во все тяжкие: попробовать, посмаковать, поиграть.

Первый свой опыт я сделала совсем коротким. Пара-тройка земных недель внутри земной женщины практически ничем не отличалась от моего всеприсутствия: душа резвилась, наполненность любовью богатила, окрашивала состояния изменений, делая их вполне сносными, а во многом – удивительными, увлекательными! Так как поместилась я в маму, которой не ко времени было мое дальнейшее развитие, продлилось это недолго, и на пресловутом физическом плане от этой попытки остались небольшие ошметки материи, пригодившиеся тамошним эскулапам – во славу братцу Асклепию.

Далее я прожила несколько месяцев, добравшись с помощью мамы до более человеческих стадий развития. Мама от этого скорбит, но в глубине души – конечно, она на связи со мной! – удовлетворена: получила сама потрясающий опыт принятия, дала мне бесценный опыт внутриутробной жизни. Прости, мама, я не готова была в тот раз идти дальше! Мой «физический план» был ещё слишком тонок, хотя снаружи это, возможно, и не было заметно. Я – твоя временная гостья. Я очень люблю и благодарю тебя.

Третий опыт по земным понятиям был крайне драматичным. Всего несколько лет жизни считаются здесь великой жутью: родившись, человеку положено пожить хотя бы несколько десятилетий. Положено для начала перестать быть глазастым пупсом с округлыми щеками. Нельзя умирать милым и беззащитным, не успев закалиться разочарованиями, не успев никого разочаровать. Нельзя начать умирать, когда тебя и так большую часть времени жалко – просто потому, что ты вызываешь у взрослых инстинкт заботы. Это просто за гранью! И дело не в том, что «не пожил», что «страдал»: я вот не так что бы и страдал, для меня эта боль, эти больницы, трубки, экзекуции были естественным фоном жизни. Естественно знать, что все – так. Что так, как есть – хорошо. Или, если не особо и хорошо, то – пройдет. А вот страх и отторжение родителей нелегко давались, хотя и понятно было, что помогаю им в проживании непрожитого. Так что умереть маленьким (для верности пришлось родиться мальчиком: они слабее) означало для меня почти распаковать людям божественный дар. Почти – потому что до даров ли людям, когда у них трагедия. Оставила дар на земле: может, когда-нибудь, прогоревав потерю, они снимут последние слои с волшебной коробочки, не будь я Пандорой, незаслуженно обхаянной своими же потомками, властолюбивыми ахейцами.

Дядя Коля или Миша

До того, как поезд тронулся, случилось сужение пространства: вокзал – перрон – поезд – вагон – купе.

На таком маршруте как будто идешь к себе. Там, в купе, – как и в себе, – может быть уютно, тепло, постукивающе-убаюкивающе – или тесно, жестко, душно, вонюче.

В этот раз в моем купе было как-то… заряжено. Тетки какие-то, дядьки. В гости друг к другу ходили, угощали, заводились душевными разговорами. А мне, девочке, не так давно справившей совершеннолетие, эта их душевность была совершенно не близка. Однако дядя Коля – а может, Миша; сейчас уже сложно сказать, что это был за дядя и как выглядел – на общем фоне чем-то выделялся. Конечно, такой же постепенно пьянеющий, как все купейные или плацкартные дяди, такой же громкий и утвердительный в своих кулачных прикладываниях к липкому от пролитого на него сладкого чая столу, такой же заботливый и щедрый в пополнении соседских емкостей и сермяжно-мудрый в прищуре и покачивании длинным кривым прокуренным пальцем. Кстати, может, с пальца-то и начала питаться моя собственная заряженность – ну, точно же не с душевных дядькинских разговоров! Палец что надо, как и все эти его грабли, или, скорее, две теплые живые лопаты, так ловко разливающие, подтыкающие, рубящие и сеющие… Ох, крестьянские ассоциации накрыли, а знаний мало. Ну и ладно. Таким он мне показался. И голос глухой и мягкий, и, наверное, ещё что-то важное и правильное в нем было. Что-то, что выдавало в нем моего, хоть и явно с другой – крестьянской – планеты, человека. Своего человека в моей жизни – на миг ли, на час, на ночь, навсегда… Теперь уже – навсегда: ведь если раньше он продолжался только в моей памяти, отныне зафиксирован в тексте. А тексты – они ведь хранимые и хранители, никогда не исчезают, пока их читаешь. «Живая традиция», понимаешь ли. Держи, дядя Коль (Миш?), дар увековечивания.

– Ой, ты девочка, какая: молодая, ладная, умная! У меня дочь твоего возраста. Техникум заканчивает.

Гордый такой!

Под утро он говорил так снова, совсем с другой интонацией: жалобной, виноватой. Он был растерян и подавлен. Как же так: девочка такая молодая-ладная-умная… и дочь у него такая же. То есть я ему в них – в нее – прямо гожусь. Кошмар-кошмар! Как он мог?!

Для меня кошмар был не в том, что он смог – в этом-то как раз была нега с приятным обмороком в нагрузку, – а в извинениях. Так хотелось спать, а он все сидел на моей полке, бубнил, ерошил своими сермяжными граблями волосы, сетовал и вздыхал. А всего-то и делов, что в угаре контраста разгоряченной синкопированной плоти и мерного постукивания колес дядя Миша (или Коля?) душевностью своей поделился – и мою принял – посредством перелопачивания юной податливой почвы своими замечательными аграрными инструментами. Было бы из-за чего последние перед прибытием часы угрохать на самобичевание! Ну, запыхтелся, наложился сверху, под водолазку проник и застежку последней неподдающейся преграды в сердцах порвал. Подумаешь! Это было здорово. Мы встретились. Такие случайные – и… встретились. И отпихнуть его было легко, мне много не надо. Я уже где-то на этапе застежки сильно, хоть и незаметно для него, порадовалась. Шикарные все-таки лопаты! Огромные и нежные. Мечта…

Стоило дяде Коле выйти из поезда, виноватиться и стыдиться стала уже я. Заразил он меня, что ли? Вот ведь еще одна опасность случайных связей! Даже не связей, а так… бессвязностей. Поймала заразу и стыжусь до сих пор.

Заразил меня стыдом.

Стыд-то какой.

Заходы. Продолжение

Начать всерьез именно с четвертой по счету попытки мне подходит. Здесь я уже готова. Состояния трех царств природы уже пройдены: минерал, растение, животное. Пора идти в человека.

Во мне многое звучит, и меня самой очень-очень много. Я и внутри, я и снаружи – здесь я знаю собой. Все эти планы и уровни – весь чувственный опыт хранится в наших с «инкубатором» хромосомах. Я очень привязана к своей матери. Очень! Буквально. Мы с ней – одно целое. Поэтому все, что звучит в ней – мое, а я – часть ее внутреннего убранства, постоянно изменяющаяся неопознанная часть. По-моему, я ее пугаю. И это легко понять. В тот момент, когда ей было принято решение меня взращивать, стало сложно принимать мои естественные изменения.

Конечно, она сама не знает о своем решении, в сознании никогда бы его не приняла. Представляю, как для нее выглядела бы попытка познакомить ее с неосознанно запущенной ей же самой программой:

– Привет, дорогая!

– Ой, у меня не убрано, заходи, сейчас, я быстро…

– Не напрягайся, пожалуйста! Я ненадолго. По делу.

– Хммм… Боюсь, что в моем нынешнем состоянии я не очень способна на деловой разговор. Чаю налить?

– Ага, спасибо! Так вот, о деле. Знаешь ли ты, что с этого момента пытаешься растить ребенка сама, играя в бога?

– Что за бред?!

– Да-да, взяла развитие под контроль!

– Какой контроль, Ники, ты в своем уме? Я вообще не понимаю, что происходит! Анализы в порядке, а ощущения ужасные! Встать иной раз не могу, двигаться тяжело, скорее бы уже разродиться…

– Потому и ощущения ужасные, что какая-то часть тебя пытается направлять, лепить и вообще… создавать. А это – непереносимый «фантазм всемогущества».

– Ой, Ника, знаешь, и без тебя тошно! Я думала, ты меня поддержать пришла, а ты – с нравоучениями, больно умная!

– Что ты, я ведь именно что… поддержать! Только именно тебя, а не эту запутавшуюся часть…

– Ниииик! Может, еще чайку? Ох, тяжко…

Нет, нет пророка в своем отечестве, когда пророк – пусть даже одно из воплощений мегауспешной сестрицы Нике – не к месту, не ко времени. И слать такого пророка бессмысленно. Поэтому диалог будет другим:

 

– Привет, дорогая!

– Ой, у меня не убрано, заходи, сейчас, я быстро…

– Подружка, пожалуйста, не суетись, занимайся своими делами спокойно, давай я сама нам с тобой чайку организую! Смотри, что я принесла!

– Тортик? Ниииик! Ну, что ты, в самом деле! Посмотри, я и так выгляжу, как слон! Двигаться уже тяжело!

– Бедняга ты! Держись! Тебе что-то надо? Может, за лекарством сбегать?

– Да нет, спасибо. Вроде, по анализам все в порядке, а чувствую себя препаршиво, не пойму, что происходит, врачи руками разводят.

– Представляю, как тебе тревожно… Да ты приляг, я немного посижу, потреплемся – и побегу, чтобы тебя не утомлять.

– Спасибо, Никуля, ох! Я тут вязать начала, не пойму, что тут у меня вот в этом ряду, взглянешь?

Обойдемся ангелом-хранителем, не поскачем через пять ступеней – или пролетов! – к пророкам.

Так что мама не знает о своем решении. Но оно уже есть.

А с чего она так решила – вмешаться в процесс развития?

Растревожилась потому что не на шутку. Очень уж ей стало страшно. Не так страшно, как бывает от неожиданного окрика или столкновения, а так страшно, как в космосе – а ведь космос маму тревожит и очень пугает, как эквивалент пустоты, потери почвы, отказа мозжечка от работы.

Так бывает! И у каждой мамы это происходит по-разному. Исчезает отец ребенка. Внезапно умирает близкий. Уходит муж. Врач дает прогноз, несовместимый с мировоззрением – или вообще происходит что-то, несовместимое с этим самым мировоззрением, и оттого остающееся непереваренным куском внутри. Почему эта несовместимость ощущается настолько опасной, вопрос другой, я не пойду в глубину ее жизни с развития до рождения, у меня время – мое. Я себе его обозначила, в нем и нахожусь. Причина моей расщепленной целостности – расщепившаяся целостность моей мамы, а может, и бабушки, а может, и дальше, раньше… но я остаюсь в своей истории.

Поехали!

Другие книги автора

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»