Читать книгу: «Вот так и живём… Рассказы», страница 3

– Тем, что это было 1-го апреля!

Разговаривают муж-писатель с женой.

Муж:

– Шо я хочу тибе сказать Циля… у тебя мамаша либо вредитель, либо фанатик уборки.

– А шо такое?

– Как она приезжает, так начинает уборку, после которой исчезает половина моих рукописей!

– Хм… рукописей! …А когда твоя приезжает – исчезает полхолодильника!

Разговаривают муж с женой.

Жена:

– Фима, почему ты таки не ходишь в школу на родительские собрания?

– Хая, я всегда говорил, шо тибе к лицу стыдливый румянец…

Разговор о режиссёре театра.

– У него просто фонтанируют идеи, когда он подключает фантазию!

– Эх, если бы он ещё включал разум подсчитать, во сколько его фантазии обходятся бюджету!

Часть вторая

Байки старой цыганки

В таборе почти никого не было. Большинство ушли на заработки по деревням. А к старой цыганке снова пришёл гость, послушать её байки.

– Ну, присаживайся поближе к костру, морэ, расскажу тебе, что вспомнится… – приветливо встретила она гостя. -Много историй осталось в памяти, да не сразу решишь, с чего начать… Только вот трубку раскурю…

Неспеша распалила свою изогнутую трубку, раздувая морщинистые щёки будто маленький кузнечный горн, с наслаждением сделала пару затяжек, выпустив колечки едкого сизого дыма, а потом продолжила свой рассказ:

– Ну, так вот… Давным-давно это было, никто и не вспомнит, когда именно, только бродил в то время наш цыганский народ пешком. Кто-то, правда, из удачливых, сапоги имел, или ещё какую обувку, а большинство всё летичко, покуда холода не подступят, босиком дороги меряли… Надумал Господь каждому народу награду свою дать. Не знаю уж, почему смилостивился над людьми, но призвал к себе, чтобы свою волю объявить. Собралось люду видимо-невидимо. И сказал Бог: «-Потрудились вы хорошо. А потому – вот вам моя награда. Туркмены, славиться вам отныне своими коврами! Узбеки, вам хлопок отдаю, белое золото! Киргизы, вам – кумыс, какого нигде не найти! Таджики, вам славиться золотым руно. Кто ещё, как не вы так отменно овцеводством занимаетесь! Грузины, вы так услаждаете мой слух многоголосием! Вот и пусть об этом весь мир знает и дивится! Молдаване, вы ли не знаете толк в винограде! Вот и пусть закрепится среди всех народов за вами слава виноградарей! Беларуссы, ароматней и вкуснее вашей картошки нигде не найти. И узоров, краше чем у вас на рушниках нет. Вот и будьте знаменитыми этим на весь мир. Украинцы, вы прославились на земле вкусным салом, так и будет за вами это во веки! Вам, русские, отдаю во власть пироги пышные, блины. А раз печь в доме голова, то и ходить женщинам вашим в кокошниках, чтоб помнили ответственность за дом свой…». Все народы одарил, никого не оставил без своей милости. Только вот народ наш цыганский, покуда дошли – никого уж не осталось на том месте… Дэвла! Все разошлись. «-Где же вы были?» – спрашивает Господь. Самый уважаемый цыган поклонился, и говорит: «-Не серчай, Боже. Выбились из сил, покуда добрели…». Тогда Бог сказал: «-Ладно. И вас не обделю. Чтобы впредь на зов мой быстрее приходили – вот вам лошади. Будете знать толк в них, как никто другой! Чтобы скорби не было – носить вам пёструю яркую одежду, а умрёт кто из вашего племени – не плачем горьким, а песней провожать. И гитары самые звонкие – ваши! Коль с дорогами вы сродни – быть вам как вольному ветру! А чтобы не потерялись среди полей – жгите костры-маяки. А ещё женщинам вашим будет дано знать тайну карт, линий на руках человеческих. Как открытую книгу будут читать!». Только вот, дар свой Господь дал когда все разошлись, не было свидетелей, и мало кто нам, цыганам, верит, когда рассказываем про то… Так то, морэ…

Цыганка молчала, задумчиво курила трубку, глядя куда-то перед собой. Потом вздохнула, так же молча добавила веток в костерок, потом с хитрецой посмотрела на гостя, улыбнулась, и продолжила:

– Что, никак, интересно стало? Ну, коль так – слушай ещё… Не совру ни словом, тэ хасёл мро шэро! Жили на свете три брата. Старший и средний – обычные цыгане, а младший – дурак дураком. Ни к чему таланта нет. Однажды старший брат спрашивает младшего: «-Дорогу на мельницу знаешь?» Тот говорит: «-Знаю». «-Нам покуда дела свои делать надо, а ты бери барана, и отведи мельнику. Он купить его хотел. Деньги, как договаривались, с того гаджё возьмёшь, и возвращайся домой. Полэс, ли нат?» «-Понял тебя, брат. Иду». Взял барана, и отправился в путь. А дорога то не близкая. Привязал барана к пню, сел, отдыхает. И тут вдруг почудилось дураку, будто ходит кто рядом. Не то зверь лесной, не то разбойник какой. Страшно ему, морэ. стало. Крикнул: «-Кто здесь?!» Баран испугался крика, заблеял: «-Мэ- э-э!» (пер. по цыг. мэ – я) Дурак говорит: «-Я понял, что ты! Чего хочешь? Барана?» А эхо ему вторит: «-…барана-а…». Дурак спрашивает: «-Деньги отдашь сегодня, или завтра?» Эхо вторит: «-…завтра-а…». Глупый-глупый, а потребовал: «-Дай слово! Не то прокляну!» Эхо опять ответило: «-…кляну…». А дураку послышалось: «-Клянусь!». Оставил он барана, а сам домой весёлый и довольный вернулся. Братья как узнали, так за голову схватились: «-Веди домой барана обратно! Сам завтра пойду к мельнику!». Пришёл дурак к тому месту – одни рожки, да копытца валяются. Волки, видно, съели. Заплакал, и с досады головой об старый дуб биться начал. «-Всё равно, – думает, – братья за потерю прибьют!». А тут – Дэвла! Кора на дереве сломалась, и клад спрятанный посыпался! Дурак, не долго думая, рубаху снял, низ её и рукава узлами завязал, и сгрёб туда всё богатство. Идет, довольный, что дело так обернулось. Навстречу мужик: «-Чего это тащишь? Дай посмотрю!» Дурак испугался, что тот отнимет, как размахнулся ношей, и сшиб гаджё в реку. Тот плавать не умел, утонул. Пришёл дурак домой, от страха трясётся, всё рассказал, как случилось. Тут стражники арестовывать его приехали. Тот мужик важным человеком, оказывается, был! Просто по лесу гулял вдоль рки. Братья им говорят: «-Да что с него взять! Болтает, что попало! Вот послушайте!» Дурак начал хвастаться: «-Я продал барана пню, а он не обманул, насыпал мне богатства…». Ну, тут стражники и слушать дальше не стали, посмеялись, и ушли. В своих бумагах записали, мол, просто несчастный случай был. А братья быстренько в дорогу собрались, только их и видели…

Цыганка отложила потухшую трубку, достала из котомки тряпицу, расстелила на траве. Достала хлеб, сало. Кивнула головой:

– Присаживайся ближе, расскажу тебе, морэ, сейчас новую историю, пока чайник закипит… Только дай припомнить, с чего дело началось…

На минуту задумалась, вспоминая, страдальчески изогнув сросшиеся брови.

– Было ли то в самом деле – про то не буду зря болтать, не знаю, однако, среди цыган слух ходил об удачливом конокраде Петре. А всё жена его тому причиной. В ворожбе да заговорах силу шувани имела. Знатная была гадалка. Пропадёт моя голова, если вру! Ну, да не о ней сейчас… Муж той цыганки слишком горячий был, упрямый. Коли что надумает – без толку отговаривать такого! Вот однажды запало ему в душу выкрасть серую кобылицу. Кровь в жилах так и закипела! Ох, и хороша была та лошадь! Дэвла! Даром. что хозяин её – гадже, а ходил за ней с умом! Многие из цыган на неё глаз ложили, да не получалось увести. Начал Петро просить свою ромни поколдовать на удачу. Не отстал, покуда не добился своего… Ну, украсть ту красавицу украл, да только его гнедая, которая ему верой и правдой служила, сорвалась с места, и ускакала неведомо куда, только копыта простучали, будто сердце… Правду говорю, морэ, лошади умеют ревновать! А вместе с собой в гриве унесла и счастье Петро. Не помог и амулет – сапожок гнома. Есть такое поверье среди цыган, что при встрече с гномом нужно выпросить у него в дар его башмак, или шапочку. А Петру однажды перепал такой подарок, когда увидел однажды гнома в лесу. Мы этих маленьких человечков спорниками называем… Только не путай, называем от слова «спорый», то есть «быстрый», а не от слова «спорный», «спорить всегда желающий». А тут ещё странным образом русалка привиделась по дороге. Вернулся Петро ни живой, ни мёртвый домой на краденой лошади. Жена невесёлая встречает: «-Не принесёт эта серая добра! Помяни моё слово!» Цыган разозлился, кричит на жену: «-Ну-ка, брось болтать, женщина!» А та всё своё твердит: «-Верно говорю! Первый раз поедешь на ней – удача ещё будет рядом с тобой, второй раз поедешь – оставишь позади, а третий раз на ней поедешь – всё потеряешь!» Не послушал Петро жену. Первый раз поехал – пронесло. Второй раз поехал – вернулся с пустым карманом, а дома новость ждала: дети пропали! Собрался он ехать искать их, и опять на той серой… Упала цыганка на землю, ухватилась за сапоги мужевы, причитает: «-Не езди на этой лошади, Богом прошу, а то и тебя потеряю, как детей!» Ещё больше разозлился цыган: «-Совсем выжила из ума! Как детей своих не буду искать?! Два раза ничего не случилось, и дальше на ней ездить буду! Таборные наши что скажут? «-С такой кобылицы на клячу пересел!» Этого хочешь?» Поскакал Петро, только пыль облаком поднялась, и больше его никто не видел… Эх, дылыно, кто принуждал судьбу испытывать?

Цыганка неспеша деловито заварила чай с травами, и продолжила:

– Расскажу тебе, морэ, историю одну… Как запомнила, так и говорить буду… Подставляй кружку, чаю налью. Гадала по деревне, одна хозяйка варенья смородинового дала. Рука у неё лёгкая, сама добрая. Дай Бог ей всякого здравия! Не бойся, худого не будет. Пей, да слушай… Жила в таборе семья. Уж так они сроднились, что и представить нельзя! Не обижали друг дружку, всегда рядом держались. Много ли, мало ли времени прошло, болтать зря не буду, только, надо ж такому случиться, умер у ней муж, будто и не жил… Дэвла, Дэвла! …Ну, что поделаешь… Похоронили того цыгана, и осталась та цыганка одна в палатке жить. А братья мужевы решили зорче орлов наблюдать, как вдова траур по их брату соблюдёт. Вот ночь наступает, и приходит к той цыганке умерший её муж. Бедняжка не знает, не то радоваться, не то плакать ей… Ну, дело-то молодое у них, тёмная ночь покрыла… А цыганка та, надо тебе сказать, совсем не глупая была. Под утро, пока петухи не прокричали, потихоньку встала, спрятала один сапог мужа. «-Станет уходить, а сапога нет. На другую ночь опять придёт! Пусть он каждую ночь приходит, сапог просит вернуть. Не отпущу от себя!» Подумала так, и как ни в чём ни бывало, опять легла. И вот с тех пор прошло время. Каждую ночь приходил цыган к жене. Увидятся, и про всё на свете забывают! Вот, морэ, какие страсти бывают, как полюбили они друг дружку! По утру цыган опять исчезает, и опять сапог у жены остаётся. Заметно стало, что вдова беременная. Братья приступили к ней, кричат: «-Траур ещё не истёк, как же ты, беспутная, нашим таборным теперь в глаза смотреть будешь? Кто отец ребёнка?!» А та им отвечает: «-Муж у меня один, и ребёнок – его!» Тут братья совсем в злости зашлись: «-Ты что болтаешь, женщина! Или мы – дураки последние, поверить в такое?!» А цыганка та на своём стоит: «-А вот к вечеру приходите, спрячитесь в палатке, и всё узнаете!» Так и сделали. Как стемнело, снова цыган пришёл. Она у него и спрашивает: «-Что же ты, Петря, сапог прежде не забираешь? Братья твои спрашивают про ребёнка…». Тот всполошился: «-Ой, Зорица, подай-ка мне его сейчас! Коли ещё буду приходить – погибнуть может наш ребёнок!» Забрал цыган сапог, и исчез. Ну, а братья его с тех пор больше не обвиняли цыганку, а когда родилось дитё – стали помогать растить племянника. Так-то, морэ!

…И снова пришёл гость послушать старую цыганку. Та встретила приветливо:

– Яваса бахталэ, морэ! Ну, садись ближе к костру. Бери кружку, чай будем пить, да разговоры вести… Осторожно, не обожгись, только вскипел… А хочешь – бери картошку, вон с краю в золе лежит… Держи щепку… Вон на тряпице соль, хлеб… Вижу, грусть на душе у тебя, яхонтовый… Что так? Никогда не кочевал с табором, а который раз ко мне приходишь сердце успокоить у костра… Можешь не отвечать, и так знаю… Живёшь теперь в квартире, от земли оторвался, как осенний листочек с дерева… Э-эх, бриллиантовый, брось тугу-печаль, разве ты один такой? Другое сейчас время, и цыгане стали другие… Это гадже представляют цыгана в малиновой шёлковой рубахе на вороном жеребце. Едет, да поёт себе, на гитаре звонкой играет… Вокруг лес, поля, цветы разные запахом дурманят… Никаких тебе забот…

Наблюдая за гостем, цыганка прервала рассказ, искренне порадовалась:

– Нэ, дыкх, не забыл, что настоящие цыгане хлеб не режут, а разламывают руками! Лачо чаво! …Вот я тебя спрошу, а знают ли те гадже, как приходилось ютиться в кибитке под дождём, потому что дороги становится в сумерках не видно, а до ближней деревни или села глазом не достать? Попробуй-ка огонь в такое время развести погреться, одежду посушить… Да и лошади тоже ведь живые, без отдыху нельзя… Так что, кочевье – не игра в романтику! Что ж иногда тоскуют рома по прежней жизни? А тоскуют они, морэ, не по трудностям, а по свободе! Не привыкли толком до сих пор жить по будильнику! А как иначе? На работу проспать можно, начальники ругать будут. В квартире костра не разведёшь, от души не попляшешь. Опять же, кругом документы надо. Не хотят цыгане раствориться среди других людей! Это когда первые цыгане в Россию попали, песни и танцы в диковинку были, платили за них хорошо, а потом прошло. С тех пор пролетел не один век, и живут рома теперь как получается. А подумай сам, сахарный, как нам быть, если ещё с прародины своей Индии принадлежали к касте певцов и музыкантов? Под страхом смерти нельзя было «перейти» в другую, менять занятие. За то и страдаем. Полэс, или нат? Есть у нас страна цыганская, Романистан называется. Ни на одной карте не найдёшь! А почему? Да потому, что она виртуальная! Зато всем цыганам место найдётся! …Что улыбаешься? Или не знаешь, что ещё в 1971-м году 8-го апреля в Лондоне был Первый Всемирный Конгресс цыган? И гимн приняли, и флаг. Всё как положено. Так-то, морэ! …Да ты пей, ешь, совсем, гляжу, забыл. Я ведь много историй за свою жизнь узнала, все за раз не переслушаешь…

Басни, стихи, частушки

 
По делу. (басня)
Однажды в некоем лесу,
когда ещё букашки пьют росу,
а солнце только лишь вставало,
раздался грозный рык.
Чтоб это означало?
То мишка вдруг решил,
что он – и всё, и вся,
и звери все вокруг
должны ему.
Вот только почему и что, —
и сам того не знает…
С тех пор рычит,
как только где кого-то замечает.
Мораль сей басни такова:
уж коли ты рычишь, —
рычи по делу!
 

Тамада. (басня)

На свадьбу как-то тамаду позвали.

На праздничном пиру веселья ожидали.

Вот молодых родители спешат встречать…

а тамада – скорее выпивать…

Свидетели обои поздравляют…

наш тамада вторую рюмку осушает…

Затем поздравить гости все подходят…

А тамада «накачаный» уж ходит…

За стол идут и гости, и семья,

расселись чинно…

Где же тамада?

Искать пришлось не долго. Под столом…

Зачем такого пригласили в дом?

Если хотите, чтобы праздник ваш удался,

смотрите, чтоб такой вот тамада

к вам тоже не нанялся.

Вельможа. (басня)

Один вельможа правил балом.

Всё с умной рожею ходил по залам.

И упивался тем, что всё имеет,

тем, что никто ему перечить не посмеет.

Считали умным все его.

Вид представительный. И что?

Вельможе как-то задан был вопрос,

который ясности привнёс…

– Ты, говорят вокруг, мудрец на диво.

Ответишь, – значит, справедливо.

Скажи, сколь будет дважды два?

Вельможи пухнет голова,

он то краснеет, то бледнеет,

никак ответить не сумеет.

Вот кто порою нами правит,

а дважды два – не сосчитает…

Женитьба. (басня)

В лесу прош ёл слушок,

что Ёж решил жениться.

Возник вопрос о ней:

кто мог на то решиться?

Ведь до того колюч!

Какая тут услада!

Такому жениху

Ежиха только рада!

Избранница его

всего лишь день терпела,

потом сбежала прочь.

Он снова не у дела…

Чтобы серьёзных дел

не доводить до смеху,

бери себе жену по меху!

Стихи

 
Цыганская доля.
На сердце грусть-печаль,
а на душе – тревога.
Мне ничего не жаль,
была бы путь-дорога…
Пусть травы шелестят
о чём-то в чистом поле,
гитарный перебор,
подобранный в миноре…
И месяц, как серьга…
Шатёр огромный неба
висит над головой,
что рано поседела…
Была бы вновь заря,
коня бы вороного,
да ветром по степи…
Цыганская ты доля!
 
 
Ваш романс…
Ай, мэ бэшав, шунав романсо,
и тихэс сумраки (кана) явнэ.
Но ту джинэс, и мэ джиав со,
ой, на яваса кхэтанэ.
Романс негромко ваш звучал,
и мягко сумерки спускались.
Тоской гитары душу рвал,
глаза слезами наполнялись.
Напрасно я чего-то ждал…
Ведь у меня судьба иная.
Я будто сердце вам отдал,
но ждёт кибитка кочевая.
Дужакирэл грай, мэ лэс шунав,
Ай, дужакирэл ман дроморо.
Саро камам тэ забистрав.
Джинав, явэла кхаморо.
Романс негромко ваш звучал…
Вы медальон мне подарили.
Зачем я только вас узнал!
Невольно сердце мне разбили…
 
 
Ах, друг мой, вспомни…
Ах, друг мой, вспомни,
друг мой, вспомни,
манил нас бабушкин сундук.
Там не конфеты были, —
письма…
В них – теплота души и рук…
Мы с замиранием читали
витиеватый дедов слог,
и Государя представляли,
кавалергардов стройный полк…
Вот шаль с каймою,
вот лорнет с цепочкой…
Вот веер, сохранивший вальса звук…
Всё пролетело…
Но не будем торопиться
закрыть заветный старенький сундук…
 

Эмигрантка.

Коснусь пальцами пожелтелых фото…

Какую тайну мне поведают они?

Как связь зыбка… вуаль снимаю…

Мне б только растревожить старину…

Мне б только раз припомнить свою юность,

когда судьбы дорога только началась…

Но я сейчас вернуть не в силах

ни молодость, ни первую весну.

Я родилась в тот день, когда «Аврора»

свой выстрел сделала по Зимнему дворцу…

В Париж… Теперь мы – эмигранты…

Была Петровская, теперь – мадам Арну.

Империи теперь не существует…

Россия для меня – далёкая страна…

Порою слёзы я роняю,

слово забыв родного языка…

Коснусь пальцами пожелтелых фото…

Какую тайну мне поведают они?

Как связь зыбка… вуаль снимаю…

Мне б только растревожить старину…

Поспевают гроздья на рябине.

Поспевают гроздья на рябине.

Листья – словно кружево в ветвях.

В золоте купается природа

с песней журавлиной на устах.

И в лугах закончили покосы,

а к Покрову, к свадебной гульбе,

припасли хмельную медовуху,

угощать всех, кто пришёл к избе.

Ах, ты, Русь! Какое же приволье!

\Небо и прозрачно, и светло.

Слышится весёлая гармошка,

и на зов в дорогу понесло.

Переплясы дробные начнутся —

прочь все хвори! Ну, ходи каблук!

Или мы всё русское забыли?

Не стесняйся, выходи-ка в круг!

Эй, Семёновна, взмахни платочком,

да по кругу павушкой пройдись!

Сердце бьётся, словно колокольчик!

Гармонист, давай, пожарче жги!

Задремали звёзды.

Задремали звёзды в небе тёмном.

Среди них светлеет Млечный путь,

а на речке лунная дорожка

манит и зовёт кого-то в путь.

Осень отряхнула с веток листья,

уступая зимним холодам.

Край берёз, Есениным воспетый,

нежностью откликнется мечтам.

Снега хруст тихонько раздаётся.

Он пушистый, ватою лежит…

Новый год уж скоро постучится,

на недолго сказкой одарит…

Скрипач.

Как волшебно, чисто пела скрипка!

Замирает и волнуется душа…

Никогда ещё такого не случалось,

чтоб игра так сильно потрясла!

Где, когда, какая чудо-птица

обучила молодого скрипача,

чтоб сбегала от немого восхищенья

по щеке непрошено слеза?

Зал притихший, словно никого нет,

лишь смычок как по волнам плывёт:

то взлетает вверх, то падает, как чайка,

за сверкнувшей рыбкой золотой…

А когда скрипач остановился,

и, глядя в полумрак, склонил главу,

как прибой раздался шквал оваций,

за необыкновенную игру.

 
Упала осень на асфальт.
Упала осень на асфальт,
в душе – усталость.
Уже короче стали дни,
такая жалость.
Упала осень на асфальт,
листву бросает.
Их скоро снегом заметёт,
и не растает.
Упала осень на асфальт,
бьёт дождь по крыше…
Пусть небо низкое грустит,
Жизнь – всего выше!
 
 
Душа просит музыки.
Душа просит музыки,
смотрит в синь неба!
Она просит музыки,
а ей дали – хлеба…
Она просит музыки,
а ей – чашку чая…
Она рвётся вверх,
но преграды встречает…
Она просит музыки,
а ей – шьют наряды…
Глазеют на Душу
недоуменные взгляды…
 

Сонет. (Подражая Шекспиру и Лопе де Вега)

Гортензио входит в дом к Кастилио. Его встречает слуга по имени Фабрицио.

 
Фабрицио:
– Сеньор, что вы изволите сказать,
нас посетив с утра так рано?
И как прикажите вас называть,
что б не прогневать вашу милость
неловким словом…
 
 
Гортензио:
– Гортензио меня зовут, и знают все.
Принёс свой труд, что по ночам творил,
и видеть тороплюсь
я господина твоего!
Пойди, и позови!
 
 
Фабрицио:
– Я выполнить приказ ваш не решусь,
поскольку господин мой очень занят,
и спать ложится
под утро…
 
 
Гортензио (недовольно):
– Как смеешь ты перечить!
Я в трудах
забыл и дом, и всех друзей сердечных,
чтобы выслушивать претензии твои?!
С дороги прочь!
 
 
Гортензио пытается пройти, но его сдерживает слуга:
 
 
Фабрицио:
– Сеньор, прошу, остановитесь!
Хоть жизни я лишусь, но не пущу!
 

Гортензио:

– Мне нужно видеть!

Я сейчас пройду!

Фабрицио:

– Всего лишь час, прошу вас, потерпите. Сеньор Кастильо вовсе не из сонь,

и, уверяю вас, что скоро пробудИтся…

Пройти не удаётся, и Гортензио, смирившись, садится на стул.

Гортензио:

– Ну, хорошо!

Терпеньем запасусь.

Я сяду здесь, и буду ждать в надежде.

(далее возмущённо):

– В объятиях Морфея пребывать,

когда в твой дом стучится Муза!

Вот напасть!

(обращаясь к слуге):

– Так не забудь,

что мне ты говорил,

я буду ждать один лишь час!

Фабрицио (в сторону):

– Вот, принесло!

Спасите, боги, нас!

Из комнаты на втором этаже выходит Кастилио. С недовольным видом смотрит с лестницы вниз.

Кастилио:

– Фабрицио, что здесь за шум,

и что сеньору надо?

Как ты посмел нарушить мой приказ,

чтоб утром тишину

лишь птицы нежной трелью

могли тревожить?

Что за крик сейчас

меня с постели вынудил подняться?

И в который раз,

ты заслужил, Фабрицио, порицанье?

Когда бы не отец, что взял с меня обет

не отвергать твоих услуг… О!

Где благодарность от тебя

за кров и хлеб в дому почтенном?

Фабрицио:

– Когда б вы знали, сударь, как сражался Фабрицио, рискуя головой,

то вместо всех упрёков мне обидных,

вот этому сеньору дать ответ,

как подобает знатному вельможе,

тому, кто вторгся в дом,

поторопились…

Гортензио (возмущённо):

– Всё ты лжёшь!

Я, в трепетном волненьи пребывая,

с сонетом к вам, сеньор, спешил.

А ваш слуга, все нормы этикета забывая,

мне очень дерзко нагрубил!

И вот теперь, в волненьи жутком,

рискую тронуться рассудком!

Кастильо:

– Сеньор, я извиняюсь за слугу,

и сей же час сонет прочту…

Читает переданные Гортензио бумаги, и не может скрыть недоумения.

Кастильо:

– Я вас прошу покорно извинить,

но в сем сонете

нет ни начала, ни конца…

Признаться, мне давно не попадался

подобный вздор…

(перечитывает)

– О, небеса!

Как можно всё так перепутать!

Где рифмы нет, а где строка,

как хромоногая собака,

бредёт, неведомо куда!

Такое если вдруг приснится,

то невозможно предсказать,

что с прочитающим случится:

мигрень, а, может быть, тоска…

В сонете вашем мало толку,

лишь положить его на полку…

Гортензио (возмущённо):

– Нет, я не мог так ошибиться в вас!

Ещё раз прочитайте сей же час!

В моём творении,

без скромности излишней, гениальном,

всё:

буква к букве, и смысл – идеальный!

Кастильо:

– Ну, хорошо! Давайте разберём,

что хорошо, и что же дурно в нём.

Зачем в одной строке лепить

«она», «он» и «оно»?

И это далеко не всё!

Вот описание лесов.

Зачем на это тратить пять листов?

Я восхищаюсь красотой природы,

но утомительно читать подобны оды!

Читаем далее: «мне», «мой», «меня» – упомянули дважды

в одном абзаце…

«Серебристая Луна» —

давно избитый штамп, увы…

В порыве страсти

придумать вы должны слова,

что сердце разорвут на части

теплом и негой неземной…

Гортензио:

– Вам не угоден слог мой величавый?!

Тогда уйду, в большой печали!

И, обещаю, пасквиль напишу,

на вас, сеньор Кастилио, к утру!

В нём расскажу всем, как вы растоптали порыв, светлейший и живой,

и как вы мной пренебрегали

сейчас…

Кастильо (удивлённо):

– Да здравы ли, друг мой?

Я лишь ответ вам дал,

и очень сожалею,

что в виде сем принять никак нельзя.

Один в один вам скажет мастер слова…

Фабрицио:

– Сеньор Гортензио,

послушайте совет,

и не пишите ничего,

коли таланта нет…

Гортензио:

– Гоним талант и гений вечно!

Вас покидаю навсегда!

И свой сонет беру с собою…

Мне будут аплодировать все боги!

А с вами – разные дороги!

(Закинув полу накидки на плечо, гордо подняв голову, уходит)

Занавес.