Читать книгу: «Волшебный город», страница 11

Ночная атака

Люди Хальмы обычно не были ленивы. В дни, предшествовавшие приходу Великого Ленивца, они были самым энергичным и трудолюбивым народом. Теперь, когда ленивец был вынужден работать по восемь часов в день, тяжесть его постоянной и заразительной сонливости была снята, и люди принялись за работу всерьез. (Я ведь объяснил, что сонливость Великого Ленивца действительно заразна, как корь?)

Так что теперь люди Хальмы были заняты, как муравьи. Одни вырыли канал для нового потока, другие принялись восстанавливать здания, третьи пропалывали заросшие сады и вспахивали опустевшие поля. Главный человек народа Хальмы написал крупными буквами на колонне на рыночной площади следующее:

– Этот город теперь называется своим древним именем Брискфорд. Любому гражданину, который назовет его Сомнолентией, не будет позволено мыться в воде в течение недели.

Староста был полон планов, наименьшим из которых было освещение города электричеством, энергией, которую должен был обеспечить Великий Ленивец.

– Он может качать по восемь часов в день не только воду, – сказал староста, – я легко могу приспособить машину для других целей.

Вечером (разумеется) был дан пир для Избавителей. Банкет состоял из ананасов и воды, потому что не было времени приготовить или купить что-нибудь еще. Но речи были очень лестные, и Филипп и Люси были очень довольны, даже больше, чем Бренда, которая не любила ананас и почти не пыталась скрыть своего разочарования. Макс из вежливости взял кусочки ананаса и спрятал их у ног гостей, чтобы никто не обиделся.

– Я не знаю, как мы вернемся на остров, – сказал Филипп на следующий день, – теперь, когда мы потеряли Молнию.

– Думаю, нам лучше вернуться в Полистополис, – сказала Люси, – и выяснить, кто открывал книги. Если так пойдет дальше, то может быть выпущено просто, что угодно. А если случится самое худшее, может быть, нам удастся найти кого-нибудь, кто поможет нам снова открыть книгу Чирка и вытащить Чирка, чтобы он переправился на остров.

– Лу, – с чувством сказал Филипп, – ты умна, очень умна. Нет, я не шучу. Я серьезно. И мне жаль, что я когда-то сказал, что ты всего лишь девочка. Но как мы доберемся до Полистополиса?

Это была трудная задача. Староста не мог ничего предложить. Именно Бренда предложила спросить совета у Великого Ленивца.

– У него такая прекрасная фигура животного, – сказала она восхищенно, – такой красивый и благородный вид. Я уверена, что у него действительно большой ум. Я всегда считала, что красивая внешность сочетается с действительно великим умом, не так ли, дорогая Люси?

– Можно и так, – сказал Филипп, – если никто не может придумать ничего другого.

Никто не мог. Поэтому они решили последовать совету Бренды.

Теперь, когда Ленивец работал каждый день, он был уже не таким противным, как раньше, когда он так много спал.

Дети подошли к нему в обеденный час, и он терпеливо, хотя и сонно, выслушал их вопрос. Покончив с этим, он размышлял или, может быть, ему казалось, что он размышляет, пока городские часы не пробили час, время возобновления работы. Затем он встал и, ссутулившись, направился к своей машине.

– Огурцы, – сказал он и начал крутить ручку своего колеса. Им пришлось подождать до чая, чтобы спросить, что это значит, потому что в этом городе строго соблюдалось правило не разговаривать с человеком за работой.

– Огурцы, – повторил Ленивец и добавил осторожное объяснение. – Вы садитесь на кончик любого молодого огурца, который указывает в нужном направлении, и когда он вырастет во всю длину, скажем, на шестнадцать дюймов, – тогда вы уже на шестнадцать дюймов в пути.

– Но это не так уж много, – сказала Люси.

– Всякая мелочь помогает, – сказал Ленивец, – чем больше спешки, тем меньше скорости. Затем вы ждете семян огурца и, когда вырастут новые растения, выбираете самый ранний огурец, который указывает в нужном направлении, и садитесь на него. К концу огуречного сезона вы будете еще шестнадцать или, если повезет, семнадцать дюймов на вашем пути. Всего тридцать два дюйма, почти ярд. И таким образом вы продвигаетесь к своей цели, медленно, но верно, как в политике.

– Покорнейше вас благодарю, – сказал Филипп – мы будем думать над этим.

Но об этом не нужно было долго думать.

– Если бы нам удалось раздобыть автомобиль! – сказал Филипп. – Если бы можно было получить машину, пожелав ее …

– Вот именно, – сказала Люси, – давай найдем старосту. Мы не должны желать иметь мотор, иначе нам придется продолжать пользоваться им. Но, может быть, здесь есть кто—нибудь, кто хотел бы ездить на автомобиле, чтобы заработать себе на жизнь?

И такой человек был. Человек из Хальмы, обладавший врожденным пристрастием к механизмам, давно мечтал оставить сбор ананасов другим. У него возникло желание завести мотор, и вдруг на том месте, где минуту назад не было ни одной машины, фыркнула машина в шестьдесят лошадиных сил.

– О, какая роскошь! Здесь действительно как дома, – вздохнула Бренда, свернувшись калачиком на надувных подушках.

И дети, конечно, чувствовали восхитительный покой. Ничего не нужно было делать, не нужно было ни о чем думать, ни о чем беспокоиться. Нужно было просто сидеть тихо и нестись через чудесные города, которые Филипп смутно помнил, что видел, маленькие и близкие, построенные его собственными руками и руками Хелен.

И вот, наконец, они приблизились к Полистополису. Филипп так и не смог понять, почему он оставил машину за городом. Должно быть, это был какой-то совершенно необъяснимый инстинкт, потому что, естественно, когда вы не привыкли к тому, что вас везут на машине, вам нравится мчаться к дому, в который вы направляетесь, и наслаждаться тем, как ваши друзья наслаждаются грандиозным путешествием. Но Филипп чувствовал, совершенно необъяснимым образом, что самое лучшее – это оставить автомобиль среди пригородных рощ кустарниковой полыни, и прокрасться в город в маскировке: в пальто и очках. Ибо, конечно, все это пришло вместе с автомобилем, когда он был нужен, потому что ни один автомобиль не обходится без этого.

Они тепло попрощались с водителем и тихо направились к городу, Макс и Бренда держались рядом самым похвальным образом, а попугай уютно устроился в куртке Филиппа, потому что он замерз от долгого обдувания вечерним воздухом.

И вот теперь разбросанные дома и просторные сады уступили место улицам Полистополиса, столицы царства. И улицы были странно пустынны. Дети оба чувствовали, совершенно определенно и необъяснимо, что с их стороны было бы неразумно идти туда, где они спали в последний раз, когда были в этом городе.

Вся компания очень устала. Макс шел, опустив хвост, а Бренда тихонько поскуливала от усталости и слабости. Только попугай был счастлив или, по крайней мере, доволен. Потому что он спал.

На углу небольшой площади, обсаженной южными деревьями в кадках, Филипп приказал остановиться.

– Куда пойдем? – спросил он. – Поставим вопрос на голосование.

И пока он говорил, он увидел темную фигуру, крадущуюся в тени домов.

– Кто идет? – воскликнул Филипп с подобающим мужеством, и ответ удивил его, тем более, что был дан с какой-то отчаянной бравадой.

– Это я, Плумбей, капитан старой гвардии Полистополиса.

– Ах, это вы! – воскликнул Филипп. – Я очень рад. Вы можете дать нам совет. Где мы можем поспать? Так или иначе, я не хочу идти в дом, где мы останавливались раньше.

Капитан ничего не ответил. Он просто схватил за руки Люси и Филиппа, протащил их через низкий сводчатый дверной проем и, как только длинные фигуры Бренды и Макса проскользнули внутрь, закрыл дверь.

– В безопасности, – сказал он, задыхаясь, и Филипп почувствовал, что в данный момент на безопасность рассчитывать не приходится.

– А теперь говори тише, кто знает, какие шпионы могут подслушивать? Я простой человек. Я говорю так, как думаю. Вы пришли из неизвестности. Ты можешь быть Избавителем или Разрушителем. Но я разбираюсь в лицах, всегда был таким с детства, и я не могу поверить, что это выражение невинности с яблочными щеками – лицо Разрушителя.

Филипп рассердился, а Люси пришла в ярость. Поэтому он ничего не сказал. А она сказала:

– Сам яблочно-щекастый! – что было очень грубо.

– Я вижу, что вы раздражены, – сказал капитан в темноте, где он, конечно, ничего не мог разглядеть, – но, называя вашего друга яблочкощеким, я просто сделал вам величайший комплимент. Отсутствие фруктов в этом городе, я полагаю, является причиной того, что наши комплименты таковы. Я знаю, что поэты говорят "сладкий, как роза" – мы говорим "сладкий, как апельсин". Могу ли я извиниться?

– О, все в порядке, – неловко сказал Филипп.

– И спросить, не ты ли Избавитель?

– Надеюсь, – скромно ответил Филипп.

– Ну конечно, – сказал попугай, высунув голову из-под пиджака Филиппа, – и он уже совершил шесть подвигов из семи.

– Настало время, чтобы дела были совершены здесь, – сказал капитан. – Я зажгу свет и приготовлю тебе ужин. Я здесь прячусь, стены толстые и все ставни закрыты.

Он запер дверь на засов и открыл задвижку темного фонаря.

– Кое-кто из нас укрылся в старой тюрьме, – сказал он. – Она, знаете ли, никогда не используется, так что ее шпионы не наводняют ее, как это делают в любой другой части города.

– Чьи шпионы?

– Разрушительницы, – сказал капитан, доставая из буфета хлеб и молоко, – во всяком случае, если вы Избавитель, то это она. Но она говорит, что она Избавительница.

Он зажег свечи и поставил их на стол, когда Люси нетерпеливо спросила:

– Какая Разрушительница? Это ужасная женщина в моторной вуали?

– Вы угадали, – мрачно сказал капитан.

– Это все Притворщица,– сказал Филипп. – А мистер Ной знает? Чем она занималась?

– Всем, что только можно придумать, – сказал капитан, – она говорит, что она Королева и что она совершила семь подвигов. А мистер Ной не знает, потому что она поставила охрану вокруг города, и ни одно сообщение не может попасть ни туда, ни обратно.

– Гиппогриф? – спросила Люси.

– Да, конечно, я думал об этом, – сказал капитан. – И она тоже. Она заперла его и бросила ключ в один из муниципальных колодцев.

– Но почему стражники ей подчиняются? – спросил Филипп.

– Конечно, это не наши охранники, – ответил капитан. – Это странные солдаты, которых она взяла из книги. Она заставила людей снести Зал Правосудия, притворившись, что в гигантских книгах, из которых он построен, есть фрукты. И когда книга была открыта, эти солдаты вышли маршем. Секваны и эдуи, как они себя называют. А когда вы закончите ужинать, мы должны созвать совет. Нас здесь очень много. Всех. Различия в рангах забываются во времена общественной опасности.

В круглой комнате, из окон которой смотрели Филипп и Люси, когда их впервые посадили в тюрьму, собралось человек двадцать-тридцать. Там действительно были самые разные люди: спичечные слуги, доминошники, солдаты, китайцы, трое сыновей мистера Ноя и его жена, пират и пара матросов.

– Из какой книги, – вполголоса спросил Филипп Люси, – она вытащила этих солдат?

– Кажется, Цезарь,– сказала Люси. – И, боюсь, это была моя вина. Я помню, как рассказывала ей о варварах, легионах и прочем после того, как отец рассказал мне, когда она была моей нянькой. Она очень ловко придумывает ужасные вещи, не так ли?

Совет говорил два часа, и никто не сказал ничего стоящего. Когда все совсем устали, все легли спать.

Филипп проснулся ночью, охваченный внезапной мыслью.

– В чем дело? – спросил Макс, поднимаясь с теплой постели у ног Филиппа.

– Я кое-что придумал, – сказал Филипп тихим взволнованным голосом. – У меня будет ночная атака.

– Разбудить остальных? – спросил Макс, всегда готовый услужить.

Филипп на мгновение задумался. Затем:

– Нет, – сказал он, – это довольно опасно, и, кроме того, я хочу сделать все сам. Люси и так сделала больше, чем положено. Будь осторожен, Макс, я сейчас встану и выйду.

Он встал и вышел. В слабых серых лучах рассвета он увидел большую площадь города, на которую они с Люси смотрели из тюремного окна, казалось, очень давно. Он без труда нашел развалины Зала Правосудия.

И среди огромных глыб, разбросанных по земле, была одна, казалось, из серого мрамора, и на ее спине гигантскими золотыми буквами было написано: "De Bello Gallico".

Филипп прокрался обратно в тюрьму и разбудил капитана.

– Мне нужно двадцать отборных людей, – сказал он, – без сапог, и немедленно.

Он взял их и повел к развалинам Зала Правосудия.

– А теперь, – сказал он, – поднимите обложку этой книги, только обложку, а не страницы.

Мужчины уперлись плечами в мраморную плиту, служившую обложкой книги, и подняли ее. И когда она поднялась им на плечи, Филипп заговорил тихо, настойчиво:

–Цезарь,– сказал он, – Цезарь!

И голос ответил из-под мраморной плиты.

– Кто зовет? – спросил он. – Кто призывает Юлия Цезаря?

И из пространства под плитой, как из мраморной гробницы, вышла худая фигура, одетая в тогу и плащ, с короной из листьев на голове.

– Я звал, – сказал Филипп слегка дрожащим голосом. – Никто, кроме тебя, не может помочь. Галльские варвары удерживают этот город. Я призываю великого Цезаря прогнать их. Никто другой не сможет нам помочь.

С минуту Цезарь молча стоял в серых сумерках. Потом он заговорил.

– Я сделаю это, – сказал он, – ты часто пытался прочитать про Цезаря и всегда терпел неудачу. Теперь ты больше не будешь стыдиться своей неудачи, ибо увидишь могущество Цезаря. Прикажи своим рабам поднять листы моей книги до числа пятнадцать.

Это было сделано, и Цезарь повернулся к огромной раскрытой книге.

– Выходите! – сказал он. – Вперед, мои легионы!

Затем что-то в книге вдруг шевельнулось, и из нее, как из открытой мраморной гробницы, вышли длинные ряды молчаливых вооруженных людей, выстроились в шеренги и, проходя мимо Цезаря, отдали честь. И еще больше их было, все больше и больше, каждый с круглым щитом, сверкающим шлемом, дротиками и ужасным коротким мечом. А на спинах у них были сумки, которые они обычно брали с собой на войну.

– Галльские варвары свободно разгуливают по этому городу, – произнес голос великого полководца, – гоните их перед собой, как вы гнали их в древности.

– Куда, о Цезарь? – спросил один из римских военачальников.

– Загони их, о Тит Лабиен, – сказал Цезарь, – обратно в ту книгу, в которую я поместил их более девятнадцати столетий назад и из которой они осмелились вырваться. Кто их предводитель? – спросил он Филиппа.

– Притворщица, – сказал Филипп, – женщина в моторной вуали.

– Цезарь не воюет с женщинами, – сказал человек в лавровом венке, – пусть ее возьмут в плен и приведут ко мне.

Полководцы армии Цезаря вполголоса отдавали приказы, и с невероятной тишиной армия двинулась прочь, рассредоточившись во всех направлениях.

– Она посадила в клетку Гиппогрифа, – сказал Филипп, – крылатого коня, и мы хотим послать его с посланием.

– Проследи, чтобы зверя освободили, – сказал Цезарь и повернулся к капитану Плумбею. – Мы будем вместе с солдатами, – сказал он. – Веди меня к главным воротам. Именно там битва будет самой ожесточенной. – Он положил руку на плечо капитана, и во главе последнего легиона Цезарь и капитан солдат направились к главным воротам.

Конец

Филипп помчался обратно в тюрьму, где у дверей его встретила Люси.

– Я ненавижу тебя, – коротко сказала она, и Филипп понял.

– Я ничего не мог поделать, – сказал он, – я хотел сделать что-нибудь сам.

И Люси поняла.

– И, кроме того, – сказал он, – я возвращался за тобой. Не будь такой язвой, Лу. Я вызвал самого Цезаря. И ты увидишь его прежде, чем он вернется в книгу. Пойдем, если мы поторопимся, то сможем спрятаться в развалинах Зала Правосудия и все увидеть. Я заметил, что часть галереи осталась стоять. Давай. Я хочу, чтобы ты подумала, какое послание послать с Гиппогрифом мистеру Ною.

– О, тебе не стоит беспокоиться об этом, – сказала Люси небрежно. – Я давным-давно отослала попугая.

– И ты ничего не сказала мне! Тогда я думаю, что мы квиты, не так ли?

Люси немного поборолась с собой (вы же знаете эти неприятные и трудные схватки, я уверен!) и сказала:

– Правильно!

И они вместе побежали обратно в Зал Правосудия.

Свет с каждой минутой становился все ярче, и теперь в городе слышалось какое-то движение. Женщины спускались к общественным фонтанам за водой, а мальчики подметали дорожки и пороги. Такая работа продолжается даже тогда, когда варвары окружают город. И пока они ждали, до Люси и Филиппа доносились обычные звуки пробуждающегося города: кукареканье петухов, лай собак и тихое мяуканье кошек, просящих утреннего молока. Но не этих звуков ждали Люси и Филипп.

Так сквозь эти домашние и знакомые звуки они слушали, слушали, слушали; все было очень медленным, так что ни один из них не мог бы сказать в любой момент: "Теперь это началось", но совершенно безошибочно звук, к которому они прислушивались, теперь громко звучал в их ушах. И это был звук стали о сталь; звук людей, кричащих в затаенный момент между ударами меча; крик победы и вопль поражения. И, наконец, звук бегущих ног.

И вот из переулка выскочил человек и побежал через площадь к Дворцу Правосудия, где в галерее прятались Люси и Филипп. А теперь еще один, и еще, все бежали изо всех сил и направлялись к разрушенному залу, как преследуемые существа бегут в укрытие. Грубые, крупные, белокурые, с развевающимися за спиной длинными волосами, в развевающихся на бегу туниках из звериных шкур, варвары бежали перед легионами Цезаря. Огромная книга в мраморном переплете, похожая на мраморную гробницу, была все еще открыта, ее обложка и пятнадцать листов были прислонены к высоким сломанным колоннам ворот Зала Правосудия. В эту открытую книгу прыгнул первый варвар, прыгнул и исчез, а за ним и следующий, и потом, по двое, по трое, по шестеро, по семеро, они прыгнули и исчезли, задыхаясь и крича, под приближающиеся звуки буцины и труб Рима.

Затем со всех концов города потянулись римские солдаты, и когда последний из варваров с головой окунулся в раскрытую книгу, римляне выстроились в стройные шеренги и стали ждать, пока человек досчитает до десяти. Затем между их рядами появилась худощавая фигура и худое лицо человека в лавровом венке.

 Двенадцать тысяч мечей сверкнули в воздухе и заколебались, как тростник на ветру, затем успокоились, и крик вырвался из двенадцати тысяч глоток:

– Аве Цезарь!

И без спешки и без промедления римляне прошли через развалины к покрытой мрамором книге, по двое вошли в нее и исчезли. Каждый, проходя мимо могучего завоевателя, приветствовал его с гордым немым почтением.

Когда последний солдат скрылся в книге, Цезарь с легкой тоской огляделся.

– Я должна поговорить с ним, должна! – воскликнула Люси. -Должна! О, какой он милый!

Она сбежала по ступенькам с галереи и направилась прямо к Цезарю. Он улыбнулся, когда она подошла к нему, и нежно ущипнул ее за ухо. Представьте себе, что всю оставшуюся жизнь вы будете слышать все голоса мира через ухо, которое ущипнул Цезарь!

– О, спасибо! – благодарю вас, – сказал Филипп, – как вы прекрасны. В следующем семестре я, как и все остальные, выучу латынь, чтобы почитать о вас.

– Они все внутри? – спросила Люси. – Надеюсь, никто не пострадал.

Цезарь улыбнулся.

– Самое неразумное желание, дитя мое, после великой битвы! – Но на этот раз неразумное – неизбежное. Никто не пострадал. Видите ли, нужно было вернуть каждого человека в книгу в том виде, в каком он ее оставил, иначе что бы делали учителя? Теперь осталась только моя собственная стража, которая держит под контролем Притворщицу, выпустившую варваров. И вот они идут.

Окруженная стражниками с обнаженными мечами, Притворщица медленно двинулась вперед.

– Здравствуй, женщина! – сказал Цезарь.

– Привет, кто бы ты ни был! – очень угрюмо сказала Притворщица.

– Я приветствую твое мужество, – сказал Цезарь.

Филипп и Люси переглянулись. Да, у Притворщицы хватило смелости: раньше они об этом не думали. Все попытки, которые она предпринимала против них – она одна в чужой стране, да, они требовали мужества.

– И я хочу знать, как ты сюда попала?

– Когда я обнаружила, что он снова был у своего дома, – сказала она, презрительно указывая большим пальцем на Филиппа, – я как раз собиралась снести его, я сбила рукавом пару кирпичей и, не думая, что делаю, снова их поставила; а потом у меня закружилась голова, и все это, казалось, начало расти: палочки, кирпичи, домино и все остальное, все больше и больше, и я заглянула внутрь. К этому времени они были уже размером с церковь, и я увидела, как мальчик заблудился среди колонн подсвечников, и я пошла за ним, прислушиваясь. И я думала, что смогу стать таким же хорошим Избавителем, как и любой другой. А автомобильная вуаль, в которой я собиралась сесть на поезд в 2.37, была прекрасной маскировкой.

– Ты пыталась ранить детей, – напомнил ей Цезарь.

– Я не хочу говорить ничего такого, что заставило бы вас отпустить меня, – сказала Притворщица, – но сначала я не думала, что все это реально. Я думала, что это сон. Ты можешь позволить своим злым страстям уйти во сне, и это никому не повредит.

– Это терзает тебя, – сказал Цезарь.

– О! ничего страшного, – презрительно сказала Притворщица.

– Ты на каждом шагу старалась ранить и сбить с толку детей, – сказал Цезарь, – даже когда убедилась, что все это реально.

– Я увидела, что есть шанс стать королевой, – сказала Притворщица, – и воспользовалась им. Мне кажется, что у вас нет повода для разговоров, если вы Юлий Цезарь, такой же, как бюст в библиотеке. Вы взяли все, что могли получить в свое время, сказано – сделано.

– Я приветствую твою храбрость, – повторил Цезарь.

– Не беспокойтесь, – сказала она, вскинув голову, – моя игра окончена, и я выскажу свое мнение, даже если умру. Вы не понимаете. Вы никогда не были слугой, чтобы видеть, как другие люди получают весь жир, а ты – все кости. Каково, по-вашему, знать, что если бы ты родилась в особняке джентльмена, а не в доме образцового рабочего, то воспитывалась бы как юная леди, носила бы ажурные шелковые чулки и кружевные нижние юбки.

– Мне этого не понять,– сказал Цезарь с тенью улыбки. – Теперь я объявляю тебе приговор. Но жизнь уже вынесла тебе приговор, хуже которого я не могу придумать.

– Ах ты, старый дурак, – сказала Притворщица, заливаясь гневными слезами, – неужели ты не понимаешь, почему все так случилось?

– Ты обречена, – спокойно сказал Цезарь, – стать любимой. Тебя отвезут в Брискфорд, где ты научишь Великого Ленивца любить свою работу и будешь будить его по восемь часов в день. В промежутках между твоими трудами ты должна стараться полюбить кого-нибудь. Народ Хальмы добрый и мягкий. Тебе будет не трудно их полюбить. И когда Великий Ленивец полюбит свою работу, а люди Хальмы настолько полюбят тебя, что почувствуют, что не могут потерять тебя, твое наказание закончится, и ты сможешь идти, куда захочешь.

–Ты прекрасно знаешь, – сказала Притворщица, все еще в слезах и гневе, – что если это когда-нибудь случится, я больше никуда не поеду.

– Да, – медленно произнес Цезарь, – я знаю.

Люси хотелось поцеловать Притворщицу и сказать, что она сожалеет, но нельзя этого делать, когда виновный не сожалеет о содеянном. И кроме того, перед другими людьми это выглядело бы как выпендреж. Я уверен, вы прекрасно знаете, что чувствовала Люси.

Притворщицу увели. И вот теперь Цезарь стоял лицом к детям, протянув руки на прощание. Свет раннего утра преобразил его лицо, и Филиппу вдруг показалось, что оно удивительно похоже на лицо того Человека, мистера Питера Грэма, за которого вышла замуж Хелен. Он как раз уговаривал себя не валять дурака, когда Люси закричала громким надтреснутым голосом: "Папа, о, папа!" – и бросилась вперед.

И в это мгновение солнце поднялось над городской стеной, и его лучи ярко засверкали на шлеме, нагруднике, щите и мече Цезаря. Свет ударил в глаза детей, как удар. Ослепленные, они закрыли глаза, а когда открыли их, моргая и смущаясь, Цезарь исчез, и мраморная книга была закрыта – навсегда.

Три дня спустя мистер Ной прибыл на слоне, и встреча между ним и детьми, как говорится, лучше представить, чем описать. Тем более что времени на описание уже не осталось. Г-н Ной объяснил, что освобождение Полистополиса от самозванцев и варваров считается седьмым деянием и что Филипп теперь достиг царского звания, а деяние Великого Ленивца дало ему титул принца Ананасов. Выражение его благодарности и восхищения было самым теплым, и Филипп почувствовал, что с его стороны было довольно неблагодарно говорить это, но он не мог не сказать:

– Теперь, когда я все сделал, можно мне вернуться к Хелен?

– Всему свое время, – сказал мистер Ной. – Я сейчас же займусь приготовлениями к твоей коронации.

Коронация была событием небывалого великолепия. Был пир, конечно, и фейерверк, и все пушки дали салют, и солдаты подарили оружие, и дамы подарили букеты. И в конце мистер Ной, произнеся несколько хорошо подобранных слов, которые вызвали слезы у всех на глазах, возложил золотую корону Полистархии на чело Филиппа, где ослепительно сверкали бриллианты и рубины.

Для Люси нашлась еще одна корона, сделанная из серебра, жемчуга и бледно-серебристых лунных камней.

Вы не представляете, как ликовали жители столицы.

– А теперь, – сказал мистер Ной, когда все было кончено, – с прискорбием сообщаю вам, что мы должны расстаться. Полистархия – это Республика, и, конечно, в республике королям и королевам не позволено существовать. Расставания – это болезненные вещи. И вам лучше уйти немедленно.

Он был явно очень расстроен.

– Это очень неожиданно, – сказал Филипп.

И Люси сказала, – я действительно думаю, что это глупо. Как мы доберемся домой? И все в такой спешке?

– Как вы сюда попали?

– Построив дом и войдя в него.

– Тогда построй свой собственный дом. О, у нас есть модели всех домов, в которых вы когда-либо были. Все фигуры пронумерованы. Нужно только сложить их вместе.

Он привел их в большую комнату позади зала публичных увеселений и снял с полки толстую коробку с надписью “Усадьба”. На другой коробке Филипп увидел надпись “Коттедж”.

Мистер Ной, стоя на коленях на желтом коврике, вывалил содержимое коробки на пол, и Филипп и Люси принялись за работу, чтобы построить дом с изысканной отделкой из маленьких блоков, и камней, и балок, с окнами и печными трубами.

– Мне невыносимо видеть, как вы уходите, – сказал мистер Ной. – До свидания, до свидания. Вспоминай меня иногда!

– Мы вас никогда не забудем, – сказали дети, вскакивая и обнимая его.

– До свидания! – сказал попугай, вошедший вслед за ними.

– До свидания, до свидания! – говорили все.

– Как бы я хотел, чтобы “Молния” не пропала, – вспомнил Филипп даже в этот момент прощания.

– Это не так, – сказал мистер Ной. – Она улетела обратно на остров, как только ты ее покинул. Паруса называются крыльями, не так ли? Белые крылья, которые никогда не устают, ты знаешь. Освободившись от твоего веса, верная яхта полетела домой, как голубь.

– Ура! – воскликнул Филипп. – Мне невыносима мысль о том, что она сгниет в пещере.

– Жаль, что Макс и Бренда не пришли попрощаться, – сказала Люси.

– В этом нет необходимости, – загадочно ответил мистер Ной. А потом все снова попрощались, и мистер Ной свернул свою желтую циновку, снова сунул ее под мышку и ушел – навсегда.

Дети построили усадьбу, и когда перед ними предстала прекрасная маленькая модель этого дома, совершенная, они остановились на мгновение, глядя на нее.

– Как бы мне хотелось, чтобы нас было по двое, – сказала Люси, – чтобы каждый из нас пошел домой, а другой остался здесь. – Воскликнула она вдруг и схватила Филиппа за руку. Ибо легкое странное головокружение внезапно охватило ее. Филипп тоже немного неуверенно покачнулся и постоял с минуту, приложив руку к голове. Дети озирались по сторонам растерянно и все еще с легким головокружением. Комната исчезла, модель дома исчезла. Над их головами было голубое небо, под ногами – зеленая трава, а впереди стояла сама усадьба, с распахнутой настежь парадной дверью и на ступеньках сидели Хелен и мистер Уотсон, Питер Грэм.

Эта телеграмма привела их домой.

Вы удивитесь, как Люси объяснила, где она была, когда потерялась. Она так ничего и не объяснила. Есть вещи, которые, как вы знаете, не поддаются объяснению. Но самое любопытное, что никто никогда не просил объяснений. Взрослые, должно быть, думали, что им все известно, что, конечно, было очень далеко от истины.

Когда четверо людей на пороге Грейнджа закончили говорить, как они рады видеть друг друга, в тот день, когда Филипп и Люси вернулись из Полистархии, Хелен и мистер Питер Грэм вернулись из Бельгии, и Хелен сказала:

– И мы привезли каждому из вас самый чудесный подарок.

Мистер Питер Грэхем пошел на конюшню и вернулся в сопровождении двух длинных рыжих такс, которые бросились к детям, резвясь и заискивая, как будто они хорошо их знали.

– Макс! Бренда! – воскликнул Филипп. – О, Хелен! Они для нас?

– Да, дорогой, конечно, – сказала Хелен, – но откуда ты знаешь их имена?

Это была одна из тех вещей, о которых Филипп не мог сказать.

Но потом он рассказал всю историю Хелен, и она сказала, что это замечательно, и как умно с его стороны все это выдумать, и что, когда он станет мужчиной, он сможет стать писателем и писать книги.

– А знаете, – сказала она, – мне действительно приснился остров, довольно долгий сон, только когда я проснулась, то вспомнила только, что была там и видела вас. Но, без сомнения, мне снился мистер Ной и все остальное, только я забыла об этом.

А Макс и Бренда, конечно, любили всех. Их характеры совершенно не изменились. Только дети забыли язык животных, так что разговор между ними и собаками был навсегда невозможен. Но Макс и Бренда понимали каждое их слово – это было видно любому.

Вы хотите знать, что стало с рыжеволосой няней со стальными глазами, с Притворщицей, которая наделала столько бед? Ну, я полагаю, она все еще живет с народом Хальмы, учит Великого Ленивца любить свою работу и учится любить людей – а это единственный способ быть счастливым. Во всяком случае, никто из тех, кого я знаю, больше нигде ее не видел.