Читать книгу: «Другая жизнь», страница 3

Конец восьмидесятых

Раз в две недели, в дни домашних матчей «Арсенала», папа вез нас в Лондон на очередной своей насквозь проржавевшей развалюхе, одной из тех, которые ему всегда доставались. Мы с Сэлом, ни на миг не снимая наушников, сидели сзади и то и дело прибавляли звук в плеере, лишь бы не слышать спортивных новостей, которые передавали по радио. Пока папа еще не успел сесть в машину, мама каждый раз неизменно предупреждала нас о том, что от громких басов у него начинает болеть голова, и просила слушать музыку потише, чтобы никому не портить поездку. Басы всегда выводили его из себя («Ох уж эти вибрации, аж все ходуном ходит!»), как и открытые окна в машине.

Бабушка с дедушкой жили в муниципальном доме в Сток-Ньюингтоне, в приземистой постройке шестидесятых годов с залитым бетоном двориком и решетками на окнах приткнувшейся в ряду себе подобных. Дедушку бесчисленное множество раз грабили по пути из казино, но он ни разу не сопротивлялся, напротив, даже пытался завязать с грабителями беседу. Почему-то он так и не научился носить часы подешевле и не щеголять лишний раз ювелирными изделиями. «Они ведь приносят радость, – хрипло посмеиваясь, любил повторять он. – Так пусть и ребятки немного порадуются».

Эти субботние дни всегда проходили по одному и тому же сценарию. Мы приезжали поздним утром, когда дом уже вовсю пропитывался ароматами жаркого, которое готовила на кухне бабушка. Мама тут же надевала фартук и спешила к плите, чтобы ей помочь, а папа целовал бабушку и устраивался на диване с газетой. Мы с Сэлом садились за кухонный стол и принимались листать каталог магазина «Аргос», мысленно составляя список подарков, которые нам бы хотелось получить на следующие пять дней рождения. Больше всего Сэл мечтал об игрушечном автотреке и как завороженный смотрел на фотографию, на которой какой-то мальчишка играл с роскошной трассой, извивавшейся восьмерками по всему полу. Порой я гадал, что же приковывает к себе его взгляд: сам трек и машинки на нем или лицо мальчишки? Может, он думает, каково это – захотеть что-нибудь и тут же получить.

А иногда мы тайком открывали раздел с лифчиками, чтобы посмотреть на них хоть одним глазком.

Около полудня после карточной партии в клубе возвращался дедушка, окутанный облачком табачного дыма. Не успев снять дубленку и фетровую шляпу, он присаживался на корточки и заключал нас с Сэлом в крепкие объятия, осыпая наши худые щеки влажными поцелуями. Его колючие седые усы вечно оставляли на коже красные следы, которые потом зудели, но когда все проходило, я даже немного скучал по ним.

«Маккоевское племя!» – торжественно восклицал он всякий раз. Я решил, что это, видимо, означает, что он страшно гордится своими внуками.

Часто в эти дни в гости наведывались и Стелла с Биллом. Наш дядя был тихоней в маленьких очках-половинках, неизменно сдвинутых на самый кончик носа. Говорил он мало, а еще имел странную привычку пятиться на выходе из комнаты, слегка пригибая голову, точно дворецкий. На фоне нашей эффектной тетушки Стел с этими ее крашенными в огненно-рыжий волосами, пальто леопардовой расцветки и энергичными движениями дядя Билл выглядел по меньшей мере странно. Прозвучит жутко, но когда спустя несколько лет он умер от рака, этого почти никто и не заметил.

После обеда папа, дедушка и дядя Билл уезжали на стадион Хайбери. Перед выходом они задерживались на кухне, натягивая верхнюю одежду. Причем почти все свободное пространство занимал дедушка в своей огромной дубленке, теплой шляпе с перьями и с неизменной сигарой в зубах. На папе обычно была кепка и кожаная куртка, а единственным намеком на любовь к «Арсеналу» служил его полосатый красно-белый шарф. Зато дядя Билл не упускал возможности принарядиться. Он облачался в форменную футболку с длинными рукавами – из комплекта, идентичного тому, в котором игроки «Арсенала» в 1971 году выиграли чемпионат и Кубок Англии, – а в придачу к ней в красную вязаную шапку, полосатый красно-белый шарф и красное стеганое пальто с эмблемой клуба, гордо вышитой на кармане. У него даже имелась поясная сумка. Изредка папа брал на матч и меня, и всякий раз, когда соперникам удавалось обвести «Арсенал» вокруг пальца, я застывал как завороженный, а мой застенчивый дядюшка превращался в истинного безумца, который кричал на судью и все девяносто минут сидел крепко сжав кулаки.

Пока мужчины были на стадионе, мама, бабушка и Стелла сидели за кухонным столом и готовили угощение к вечернему чаепитию. Они попивали колу из золотистых баночек, а мама со Стеллой по очереди садились на стойку у окна и курили. Всякий раз, когда я вспоминаю их встречи, мне неизбежно вспоминается и эта самая кухня. И по прошествии лет стоит мне только закрыть глаза, и я вижу маму с тетей, которые хохочут над какой-нибудь сальной шуткой и чистят картошку.

– Ну что, Сэл, как жизнь молодая? – как-то раз поинтересовалась Стелла с кухни.

– Хорошо, тетя Стел, спасибо! – ответил брат, который в это время смотрел «Индиану Джонса», развалившись на диване. Одним из главных преимуществ дедушки с бабушкой мы считали их спутниковую тарелку.

– Я тебя просила не называть меня тетей! Я для этого еще молода! Мое имя Стелла, и почему бы вам, мальчикам, не звать меня именно так?

– Пол будет против, Стел, – заметила мама.

– Тогда передай моему братцу, что мне его запреты до…

– Стелла, – строго осадила ее бабушка.

Я лениво сполз с дивана и пошел на кухню – взять себе чего-нибудь попить.

– Ладно-ладно, – сказала Стелла, сидевшая на краю стойки. Она почесала ногу, и я заметил у нее на колготках стрелку, протянувшуюся от лодыжки до колена. – Как всегда, уступлю старшему братцу. Но если честно, мам, по-моему, я вправе решать, как ко мне обращаться окружающим, черт возьми! – Она затушила бычок о дно пепельницы и соскочила на пол. – Ну а у тебя, Нико, как делишки? Никого еще не обрюхатил, а?

– Стелла! – на этот раз не выдержала уже мама.

Я улыбнулся, а щеки тотчас залила краска.

– Нет, – робким шепотом ответил я.

Она рассмеялась.

– А взгляд-то какой виноватый! Меня не обманешь! Помяни мое слово, Лу, у этого парня будет немало секретов. И девчонки за ним будут стадами бегать.

– А может, от него! – крикнул Сэл с дивана.

– Ну все, все, – сказала мама. – Давайте закроем эту тему, пока все не зашло слишком далеко.

– Мне еще и десяти не исполнилось, тетя Стел, – пояснил я. – Девчонки и не знают о моем существовании.

– Погоди немного, – сказала она, многозначительно подмигнув. – Пройдет несколько лет, ты влюбишься, и твоя жизнь превратится в сущий ад. С самыми лучшими оно так всегда и бывает.

– А разве любовь – это не прекрасное чувство? – спросил я.

– Иногда да. Но порой от нее становится невыносимо. Тогда-то и понимаешь, что все взаправду. Когда от любви голова идет кругом, когда тебя мучает голод, но при этом кусок в горло не лезет…

Мама фыркнула:

– Что-то незаметно, чтобы Билл так на тебя действовал.

– А кто сказал, что я о Билле? – парировала тетя, и они с мамой звонко расхохотались. А потом Стелла продолжила: – Взять хотя бы твоих родителей. Ты в курсе, что я их и познакомила? Мы с твоей мамой как-то пошли на районную дискотеку. Но сперва долго прихорашивались у нее дома – помнишь, Лу? А то серебристое платье фламенко, на которое ты целый месяц копила?

Мама просияла:

– Мое любимое! А еще я тогда сделала прическу как у Фэрры Фосетт.

На пороге появился Сэл, и мама обхватила его за плечи и крепко прижала к себе.

– Так вот, на дискотеке парней совсем не было. Точнее сказать, достойных парней. Разве что пара-тройка голубых, но едва ли мы могли их заинтересовать.

– Голубых? – переспросил я.

– Не слушай ты ее, – вклинилась бабушка.

– Иными словами, геев, – пояснила Стелла.

Мама закрыла лицо руками.

– Стелла, не отклоняйся от темы.

– Я предвидела, что твой папа будет от нее без ума, поэтому мы с твоей мамой пораньше ушли с дискотеки, а по пути домой заглянули в «Красного льва». Я подозвала брата, твоя мама пару раз состроила ему глазки, накрашенные голубыми тенями, и мне сразу стало понятно, что они созданы друг для друга. Его нисколько не смутило, что она попросила у него «Чинзано» и лимонад. Его было уже не спасти – пропал человек, поминай как звали. Бармен наверняка решил, что перед ним слабоумный.

Мне нравилось слушать тетю Стеллу. Она умела пересказывать одну и ту же историю так, что каждый раз неизменно казалось, будто ты ее еще не знаешь; и хотя мы с Сэлом уже слышали о знакомстве наших родителей, все равно жадно ловили каждое ее слово в надежде разузнать новые подробности. Что-нибудь такое, о чем можно будет думать всю долгую дорогу домой.

– А расскажи ту историю про Пола и музыкальный автомат, – попросила мама, подперев рукой подбородок. Видно было, что эти рассказы по душе и ей.

Мы с Сэлом навострили уши.

– Про Новый год, что ли? – уточнила Стелла, закурив новую сигарету. – Господи ты боже… Помнишь…

Но тут в замке щелкнул ключ. Мужчины вошли в дом, женщины встали со своих мест, и беседе пришел конец.

* * *

Недавно я был в Сток-Ньюингтоне и прогулялся по Арундел-Гроув. Там по-прежнему теснятся невысокие дома с антеннами на плоских крышах, с кружевными занавесками, раздувающимися от ветра, и с мусорными баками во дворе. Но решеток на окнах уже нет, а по пути к автобусной остановке мне повстречалась целая вереница кафе с нарядными уличными столиками. За одним из них сидел парень с крохотным стаканчиком кофе и ноутбуком и энергично стучал по клавишам, ничуть не опасаясь грабителей.

Уже давно нет ни дедушки с бабушкой, ни прежней жизни. Но воспоминания шагают за мной неотступно.

Июль 2003

– Боже мой, ты только глянь!

Я был уже на середине дорожки, ведущей к дому, сжимая в руке ключ и надеясь, что папа еще на работе или забежал в паб. Когда Анна спросила, почему бы нам сегодня не посидеть у меня, я решил, что она шутит, но мой нервный смешок привел ее в замешательство. А теперь она замешкалась у калитки – по всей видимости, осознав, что напрасно это все предложила.

– Можешь идти, если хочешь, – сказал я, уставившись на ключи.

– Что-что?

– Тебе наверняка есть куда пойти? Если так, я не обижусь.

Она нахмурилась и посмотрела на меня, и я сразу почувствовал нетерпение, которое моментально вспыхивало в ней каждый раз, когда она не понимала, к чему я клоню.

– О чем ты? С какой стати мне уходить?

– Мне показалось, что…

– Я вот что тебе показать хотела, – она кивнула на три высоких, футов в пять, подсолнуха у подъездной дороги. Они легонько покачивались на ветру, красуясь перед нами, будто чувствовали, что ими восхищаются.

Я кивнул, сделав вид, будто с самого начала правильно ее понял.

– Ах да, я уже так к ним привык, что и не замечаю.

Анна молча ждала продолжения.

– Стелла, моя тетя, посадила их в первое лето после маминого ухода, – на последнем слове мой голос предательски дрогнул. Но я торопливо продолжил: – Сказала, что после школы нас должно встречать что-то яркое и нарядное, чтобы радостнее было возвращаться. Предложила либо цветы посадить, либо выкрасить входную дверь в ярко-желтый, но на это наш папа ни за что бы не согласился.

– Красота какая, – сказала Анна, переведя взгляд с цветов на меня. – И как они, делают свое дело?

– В смысле?

– Ты улыбаешься, когда их видишь?

Я уставился на цветочные спинки. В этом году подсолнухи набрались силы и роста. Они уже расцвели в полную мощь, гордо выпрямили крепкие стебли, расправили листья так широко, что почти касались друг друга. А я ведь за все лето впервые обратил на них внимание.

– Ну да, пожалуй. Стелла каждый год их пересаживает. Это уже традиция, которую она свято чтит. – Я подошел поближе к Анне и коснулся темной середины одного из подсолнухов. – Видишь сердцевину? Под конец сезона, когда цветок умирает, она засыхает и превращается в семена. Часть из них Стелла хранит до весны, а потом снова сажает в землю.

– Получается, нынешние подсолнухи – это потомки тех, которые она посадила в самом начале?

Я задумался над ее словами:

– Видимо, местечко тут хорошее, солнечное.

– Подсолнухи мне никогда особо не нравились, – призналась Анна и, вытянув руку, погладила лепестки. – Но я видела их только в вазах да в супермаркетах, в пластиковой обертке. И всегда в них было что-то такое отталкивающее. Но эти – совсем другое дело. Они тут удивительно к месту.

– И представь себе, выживает всегда только три цветка.

– Только три?

– Тетя обычно сажает четыре, но один каждый раз погибает. Мы раньше даже ставки делали, какой из них не вытянет.

Я почувствовал на себе взгляд Анны.

– Нравится мне эта твоя тетя Стелла, – сказала она и нежно толкнула меня в сторону дома.

* * *

– Ну а в твоей постели сколько парней побывало? – спросил я.

Дело было после нашей первой ночи. Я проснулся утром, в то время, когда народ за окном вовсю спешил на работу, осторожно перебрался через спящую Анну, спустился на первый этаж и приготовил сэндвичи с беконом. Когда я вернулся с тарелкой и чашкой чая и открыл дверь, она лежала посреди кровати, закинув на одеяло обнаженную ногу. Она уже не спала, ее черные волосы разметались по моей подушке, а взгляд скользил по комнате. Даже спустя столько лет я до мелочей помню атмосферу, которая тогда царила в моей спальне, а все потому, что Анна в моей постели и по сей день стоит у меня перед глазами.

Ответила она не сразу; сперва вернула мне пустую тарелку и отпила мутноватого чая. Я опустился на край кровати и посмотрел на нее. Она по-прежнему лежала, укутавшись в мое одеяло и приподнявшись на локте.

– Ты и сам знаешь, что ни одного, – заметила она, слизнув пятнышко кетчупа с запястья. – Ты же в курсе моей ситуации.

Я кивнул. Сделал вид, что и впрямь обо всем знаю.

– А о разбитых сердцах говорить совсем не хочется, – добавила Анна, теребя край моей футболки с Тупаком, которую она беззастенчиво надела перед тем, как мы наконец улеглись спать, пока я разглядывал ее тень на стене своей спальни. – Может, лучше будем жить настоящим?

– А можно задать тебе один вопрос?

Она вскинула бровь.

– А что, если бы тебя застали в моей постели?

Она опустила взгляд на свои руки.

– Ничего хорошего.

– Но ведь ничего такого не было.

Анна села.

– Для тебя – да. А в моем мире вот этого всего, – она обвела выразительным взглядом смятую постель, – достаточно, чтобы устроить скандал.

Как жаль, что тогда я своим двадцатидвухлетним умом так и не понял истинного смысла этих слов. Не понял, что тот риск, на который она ради меня идет, – не что иное, как признание в чувствах. Если б я мог вернуться в тот день и убедить себя быть к ее словам внимательнее, может, мы бы и не истратили попусту столько лет. Говорят, что человек славен не словами, а делами, но еще говорят – «если бы молодость знала, если бы старость могла». А ведь начало всем этим дурацким поговоркам дали чьи-то сожаления.

Начало девяностых

Те три раза, когда мне посчастливилось мальчишкой побывать на матчах «Арсенала», глубоко врезались мне в память. И пускай брали меня лишь потому, что в последний момент выяснялось, что кто-то из взрослых не может пойти, а продавать билет уже слишком поздно, да и соперники у «Арсенала» не бог весть какие мощные – скажем, «Норвич» или «Шеффилд Уэнсдей», но всякий раз на подходе к стадиону, когда толпа начинала сгущаться, папа брал меня за руку и протаскивал вперед.

Папа всегда покупал у парнишки, стоящего на углу, номер «Гунера»², и потом, когда на середине игры он вместе с другими взрослыми исчезал за пивом, оставив меня в одиночестве, я успевал прочитать журнал от корки до корки. И когда мы шли домой и лакомились картошкой фри, я сыпал цитатами вроде «Неудачи преследуют Райта по пятам» или «Кэмпбелл ни на что не годится, очередной любимчик Грэма, только и всего». Ну и так далее. Уж не знаю, справедливы ли были эти слова, но порой папа в ответ пожимал плечами или даже одаривал меня едва заметной улыбкой.

Завернув за угол, на Арундел-Гроув, мы сразу замечали в окне, за белыми занавесками, лицо Сэла, приникшего к стеклу. Но пока мы шли к дому, пока я со своими взрослыми спутниками с хохотом заходил в прихожую, он успевал отскочить. Я ерошил ему волосы, он недовольно бурчал: «Отвали!» – а потом я во всех подробностях описывал ему события последних трех часов. И переживал их заново.

* * *

Сэл никогда не говорил вслух о том, как ему хочется тоже побывать на матче. А папа ни разу не предложил ему билета.

Лето 2003

Мы были совсем разными. И сам не знаю, почему нас влекло друг к другу. Она терпеть не могла музыку, которая нравилась мне, а я не питал особой слабости к андеграундным гитаристам, которых она просто обожала, – ко всем этим сальным волосатикам в потрепанных конверсах и со шнурками на запястьях. Кино нам тоже нравилось разное, а учитывая, что работали мы в кинотеатре, это несовпадение во вкусах часто давало о себе знать.

В то лето я подрабатывал в аппаратной – заправлял пленку, включал проектор в начале каждого сеанса. Охотников до этой работы было немного: в комнатке чересчур шумно и темно, к тому же у нас в штате хватало подростков, которые воспринимали работу как одну из возможностей потусоваться. А в аппаратной не подурачишься, как, скажем, за стойкой кинобара или за чисткой экрана в кинозале. Работа киномеханика не терпит небрежности, требует умения и внимательности к мелочам.

– Я там работала одно время, – рассказала Анна, когда я поделился с ней своими планами. – Тогда еще показывали «Как важно быть серьезным». Я неправильно склеила пленку, и сцены шли не в том порядке, в каком нужно, но заметили это только через неделю! Помню, мне тогда кто-то сказал: «Все должно быть совсем не так! Либо режиссер перевернул Уайльда с ног на голову, либо вы что-то напутали!» – Она расхохоталась. – После этого меня оттуда выгнали. Но я ни капельки не расстроилась. Шутка ли – по восемь часов сидеть в кромешной тьме! Я себя настоящим вампиром чувствовала, честное слово!

Я во тьме чувствовал себя уютно. Слабые лучики света пробивались в аппаратную из окошек, выходящих в кинозалы, и я видел затылки зрителей – кто-то из них ел попкорн, а кто-то и вовсе задремывал. Им не было никакого дела до моего существования, но их удовольствие во многом зависело именно от меня. Порой невидимость – это сила.

Прежде чем показывать фильм широкой публике, его полагалось отсмотреть целиком и ставить на бумаге галочку каждый раз, когда на экране появится черная, как след от сигареты, метка – сигнал, что пора зарядить следующий фрагмент пленки. Такие вот предварительные просмотры устраивались поздним вечером, после последнего сеанса, а поскольку подростки предпочитают ночной образ жизни, смотреть кино приходили и те, у кого был выходной.

Анна нередко оставалась на такие показы. Если фильма ждали и он обещал стать кассовым, в зале яблоку было негде упасть, а вот артхаусные картины мало кого интересовали. Чаще всего мы смотрели их вдвоем.

В их числе была и картина «Вдали от рая», действие которой разворачивалось в американском захолустье 1950-х годов, – история о домохозяйке и ее супруге, тайном гее. Подавленные чувства, запретная любовь. На мой вкус фильм оказался чересчур мелодраматичным, и, когда в зале зажегся свет, я презрительно фыркнул и сказал:

– Ну вот, целых два часа жизни коту под хвост!

Анна посмотрела на меня с неподдельной обидой.

– Что ты такое говоришь? – воскликнула она. – Фильм просто чудесный!

Как я уже сказал, мы с ней были очень разные. И постоянно спорили, точно пожилая супружеская пара. Она отличалась задиристым нравом, и мы частенько спорили с ней до хрипоты, снова и снова, пока пальцы не льнули к коже, а губы не встречались в поцелуе. Мне даже нравилось, что у нас было мало общих интересов. Получалось, что нас тянет друг к другу скорее инстинктивно, и это притяжение нельзя расписать на бумаге или соотнести с каким-нибудь алгоритмом. Лишь интуитивное ощущение, чувство, знание. То, что случается раз в жизни.

Однажды в кинотеатре устроили вечер классического кино, на котором обещали показать «Новый кинотеатр “Парадизо”». Вечер назначили на среду, а накануне, во вторник, Анна поменялась сменами с кем-то из коллег, чтобы посмотреть со мной эту картину. Как мы и предвидели, больше никто на предпоказ не пришел.

В фильме речь идет о пожилом киномеханике, который работает в кинотеатре на Сицилии, а ему помогает деревенский мальчик. Священник требует перед показом выреза́ть все сцены с обнаженкой и даже поцелуями. Из-за этого фильмы зачастую превращаются в полную нелепицу. А когда киномеханик умирает, мальчик, успевший уже превратиться в мужчину, возвращается в деревню и получает кинопленку, оставленную ему старшим товарищем. Он смотрит ее и плачет. Она вся состоит из вырезанных любовных сцен. Эдакий сувенир из другой жизни.

Когда на экране показывали эту сцену, Анна потянулась ко мне и взяла меня за руку. Я посмотрел на нее и в неверном свете увидел слезы у нее на щеках.

Фильм был красивый. Мальчика звали Сальваторе. Мне это особенно понравилось.

После того как «Кинотеатр “Парадизо”» показали широкой публике, я разобрал киноленту и рассовал части фильма по кофрам. Но перед этим я разложил любовную сцену на склеечном прессе и отрезал пару кадров. Мне хотелось украсть по кусочку каждого поцелуя, но я понимал, что получится заметно, и ограничился только двумя. Отреза́л я осторожно, потом снова склеил ленту, а похищенные поцелуи спрятал в карман.

После окончания моей смены Анна отвезла меня домой, и мы еще немного поласкали друг друга на заднем сиденье. Прежде чем выйти из машины, я сунул руку в карман и достал отрезанные кадры. В ответ на мою просьбу Анна послушно протянула руку, и я, вкладывая в ее ладонь кусочки пленки, внимательно следил за выражением ее лица, чтобы навсегда оставить его в памяти, а потом поспешил мимо подсолнухов к входной двери.

* * *

Спустя пару недель я повел ее знакомиться с друзьями. Дело происходило в обычный воскресный день в самом обычном пабе; погода выдалась знойная, и потому завсегдатаи высыпали на улицу, в пивной сад.

В глубине души я очень боялся этого дня. Я много раз представлял, как пройдет разговор, какими взглядами обменяются присутствующие, как парни воспримут Анну, как воспримет их – и меня! – она, когда все случится. А может, этого дня и вовсе не будет, твердил я себе. Может, я ухитрюсь прожить всю свою жизнь без этой встречи.

Но однажды вечером, когда мы, отработав общую смену, доехали до моего дома и я после двадцати минут ласк и поцелуев вышел из машины, она посмотрела на меня с водительского кресла и сказала: «Хочу познакомиться с твоими друзьями. Устрой нам встречу». А потом ударила по газам и уехала.

Два дня спустя я выполнил ее просьбу.

В паб мы вошли с привычной очередностью. Сперва она, а потом, десять секунд спустя, я. А вдруг внутри сидит кто-то из знакомых, сказала она. Давай я сперва загляну и проверю – на всякий случай. Потом она кивнула мне в окно в знак того, что можно смело заходить внутрь и не бояться стоять рядом с ней.

Мы взяли себе выпить, и Анна вышла следом за мной в пивной сад, куда вели двойные двери. Все уже сидели там – смеялись, курили, неприглядно раскрасневшись от полуденной жары. Когда мы появились в поле их зрения, несколько парней приветственно подняли стаканы с пивом.

– Всем привет! Это Анна! – объявил я, присаживаясь за самый дальний из длинной вереницы столиков. – Анна, а это все.

Она робко улыбнулась и села рядом со мной, подобрав ноги так, что они оказались аккурат вровень с моими.

– Так вот она какая, эта знаменитая Анна! – послышалось сзади, а потом между нами уверенно вклинилась рука. – Очень рад знакомству. Дэз.

Анна пожала руку, вскинув брови.

– О, я тоже о тебе наслышана! Приятно познакомиться. – Она скользнула взглядом по слову «Ибица», вытатуированному у него на кисти – по букве на каждой костяшке. – Незабываемое было путешествие, должно быть.

– Будет, – поправил ее Дэз. – Я только в ноябре поеду.

Анна удивленно округлила глаза:

– Ты не бывал на Ибице, но набил тату заранее? А вдруг там окажется паршиво?

Он пожал плечами.

– Ну уж этого мы никак не допустим, скажите, парни? – Он поднял стакан с пивом, и ребята одобрительно зашумели.

Я решил коротко ввести Анну в курс дела.

– В канун Нового года Дэз напился до чертиков и в приступе хмельной рефлексии решил, что набить тату в честь грядущей поездки – отличный способ задать себе правильный настрой на предстоящее тысячелетие. Недаром говорят – «живи моментом».

– Классика! – воскликнула Анна и чокнулась с Дэзом.

– Вот только за неделю до поездки Дэз сломал ногу, и все уехали без него, – добавил я и подмигнул ему. – В этом году вот опять собираются, чтобы татуировка даром не пропадала.

Анна рассмеялась было, но осеклась, смущенно взглянув на Дэза:

– Извини. Смех тут, наверное, не уместен.

– Еще как уместен, – сказал я, закурив сигарету. – Мы все вдоволь об этом нашутились. Но вообще, Дэз, я верю, что в этот раз у тебя все пройдет замечательно. Не переживай.

– А сам ты не поедешь? – спросила у меня Анна.

Дэз поставил свой стакан на стол и схватил меня за плечи – да с такой силой, будто специально хотел оставить синяки.

– Бедняжка Ник боится летать, правда ведь, сыночек? Да он скорее обоссытся, чем сядет в самолет!

И тут Анна сделала то, чего я никогда не забуду. Не пряча руки под стол, она потянулась ко мне и сжала мою ладонь. Мы уже не раз целовались в укромном полумраке машины, на темных парковках и по неприметным углам. Но сейчас она впервые коснулась меня у всех на виду, и точно так же я себя и ощущал в тот момент. У всех на виду. Совершенно уязвимо.

– Осторожнее, Николас, – заметил Дэз, указав в нашу сторону рукой с зажатой между пальцев сигаретой. – Ты ступил на скользкую дорожку.

– Я так понимаю, у тебя девушки нет? – спросила Анна.

В интонации, с какой она произнесла слово «девушка», было что-то такое, отчего я крепче сжал ее ладонь.

– У меня-то? – переспросил Дэз и хохотнул. – Мужчины – они как пчелы. Зачем привязываться к одному цветку, когда есть целый сад? Главное ведь – получить мед. А если будешь вечно над одним и тем же цветиком кружить, меда тебе не видать.

– Как по мне, параллель с комарами тут больше подойдет, – заметила Анна.

– Что? – удивленно переспросил он.

Анна хлопнула руками в воздухе и смела мертвое насекомое с края стола.

– Прошу прощения, – сказала она. – Продолжай.

Комочек пепла сорвался с кончика сигареты Дэза и упал прямо ему в стакан с пивом, но он этого даже не заметил, потому что не сводил изумленного взгляда с Анны. Челюсть у него отвисла, как у глупой собаки, а Анна с улыбкой подняла на него глаза.

– Да уж, дружище, не завидую я тебе, – сказал Дэз, похлопав меня по спине, и поспешил обратно в паб, к игровым автоматам.

Я видел, что парни ее не понимают. Материться она умела не хуже их всех, но в некоторых компаниях на нее нападала робость, которую со стороны легко было принять за снобизм. Иногда она брала на себя инициативу, направляла разговор, высказывалась с легкостью истинного эксперта в вопросах общения. А порой сидела молча и слушала, не принимая в разговоре участия и только изредка улыбаясь. Не уверен, что она замечала за собой эту противоречивость натуры, которую она сама и являла миру, а может, замечала, но не обращала на нее особого внимания. Впрочем, кто вообще сказал, что я ее видел в истинном свете, а она себя – нет?

Так или иначе, когда наблюдаешь за человеком в большой компании, он предстает тебе совсем другим. Случалось, что она плясала на столе, а на следующий день робко пряталась в тени. Стоило мне подумать, что я ее понял, как она исчезала и превращалась в совершенно нового человека – и мне приходилось начинать все по кругу.

Иначе с Анной было невозможно.

* * *

Долгие годы Стелла заполняла разверзшуюся пустоту, и я ей в этом доверял безоговорочно.

После того, что случилось, именно она продолжила мамину традицию отмечать наши дни рождения в «Макдоналдсе». К тому моменту мы уже давно переросли все эти хеппи-милы, но Стелла была неумолима. Мы с Сэлом садились за один из столиков среди розовато-бежевых стен и ждали, пока она принесет поднос, груженный стаканами с колой и пакетиками с картошкой фри, а потом с аппетитом принимались за еду, слушая тетушкины истории.

Особенно мне нравился рассказ о том, как маму не пустили в один бар в Ист-Энде, куда лицам младше двадцати одного года вход строго-настрого запрещен. Через неделю после знакомства они с папой договорились там встретиться, и мама со Стеллой, которым тогда исполнилось девятнадцать, попробовали проникнуть внутрь, но у входа их развернул вышибала. Стелла попыталась взять его обаянием, но, когда ничего не вышло, высказала все, что о нем думает, нисколько не стесняясь в выражениях. Мама утащила ее за угол, и, когда к тетушке вернулось самообладание, спокойно показала ей прореху в сетчатом заборе, окружавшем пивной сад. Стелла наотрез отказалась проникать на территорию не через входную дверь, а иными путями, а мама приподняла подол платья и пролезла в дыру. После этого, по словам тети, ее было уже не остановить.

Меня грела мысль о том, что она умеет находить выход. И не боится нарушать правила – лишь бы достичь желаемого. Как жаль, что мне не передались эти качества.