Цитаты из книги «В дороге», страница 60

А я тащился за ними, как всю свою жизнь волочился за теми людьми, которые меня интересовали, потому что единственные люди - это безумцы. Те, кто безумен жить, безумен говорить, безумен быть спасённым, алчен до всего одновременно, кто никогда не зевнёт, никогда не скажет банальность...

Вынеси они меня вместе с мусором, и Дин никогда бы меня больше не увидел. Ему пришлось бы скитаться по всем Соединённым Штатам и заглядывать в каждый мусорный ящик, от побережья до побережья, покуда он не нашёл бы меня, свернувшимся, как зародыш, среди хлама моей жизни, его жизни, и жизни всякого, кому есть до этого дело, да и всякого кому дела нет. Что бы я сказал ему из своего мусорного чрева? "Не тревожь меня, старина, я здесь счастлив. Ты потерял меня как-то ночью в Детройте, в августе сорок девятого. Какое право ты имеешь приходить и нарушать безмятежный ход моих грёз в этом блевотном ящике?"

Что получается, когда начинаете отгораживать народ от его рек?

Идеальный бар – это нечто за пределами наших познаний.

So in America when the sun goes down and I sit on the old

broken-down river pier watching the long, long skies over New Jersey and

sense all that raw land that rolls in one unbelievable huge bulge over

to the West Coast, and all that road going, and all the people dreaming

in the immensity of it, and in Iowa I know by now the children must be

crying in the land where they let the children cry, and tonight the

stars’ll be out, and don’t you know that God is Pooh Bear? the evening

star must be drooping and shedding her sparkler dims on the prairie,

which is just before the coming of complete night that blesses the

earth, darkens all the rivers, cups the peaks and folds the final shore

in, and nobody, nobody knows what’s going to happen to anybody besides

the forlorn rags of growing old, I think of Dean Moriarty, I even think

of Old Dean Moriarty the father we never found, I think of Dean

Moriarty.

Но стоит ли об этом думать, когда перед тобой вся золотая страна, когда впереди ещё столько непредвиденных событий, которые в своё время изумят тебя и заставят обрадоваться тому, что ты жив и всё это видишь?

- Ты хочешь сказать, что в конце концов мы станем старыми нищими?

- А почему бы и нет, старина? Конечно, станем, если захотим, ясное дело. Что ж в этом плохого? Живешь себе, и всю жинзь тебе безразлично то, чего хотят другие, даже богачи и политиканы, никто тебя не трогает, а ты мчишься, мчишься своей дорогой.

И никто, кроме нас самих, не проследит, чтобы никакие пакости не замышлялись. У них то еще много чего припрятано в рукаве, кроме немытых рук. Не забывай об этом. Старого маэстро новой песне не научишь.

Полы автостанций одинаковы по всей стране, они всегда в бычках, заплеваны и поэтому нагоняют тоску, присущую только автостанциям.

Все остальные нынешние мои друзья были «интеллектуалами»: антрополог-ницшеанец Чад, Карло Маркс с его прибабахнутыми сюрреальными разговорами тихим голосом с серьезным взглядом, Старый Бык Ли с такой критической растяжечкой в голосе, не приемлющий абсолютно ничего; или же они были потайными беззаконниками, типа Элмера Хассела с этой его хиповой презрительной насмешкой, или же типа Джейн Ли, особенно когда та растягивалась на восточном покрывале своей кушетки, фыркая в «Нью-Йоркер». Но разумность Дина была до последнего зернышка дисциплинированной, сияющей и завершенной, без этой вот занудной интеллектуальности. А «беззаконность» его была не того сорта, когда злятся или презрительно фыркают: она была диким выплеском американской радости, говорящей «да» абсолютно всему, она принадлежала Западу, она была западным ветром, одой, донесшейся с Равнин, чем-то новым, давно предсказанным, давно уже подступающим (он угонял машины, только чтобы прокатиться удовольствия ради). А кроме этого, все мои нью-йоркские друзья находились в том кошмарном положении отрицания, когда общество низвергают и приводят для этого свои выдохшиеся причины, вычитанные в книжках, – политические или психоаналитические; Дин же просто носился по обществу, жадный до хлеба и любви, – ему было, в общем, всегда плевать на то или на это, «до тех пор, пока я еще могу заполучить себе вот эту девчоночку с этим ма-а-ахоньким у нее вон там между ножек, пацан», и «до тех пор, пока еще можно пожрать, слышишь, сынок? я проголодался, я жрать хочу, пошли сейчас же пожрем чего-нибудь!» – и вот мы уже несемся жрать, о чем и глаголил Екклезиаст: «Се доля ваша под солнцем».