Читать книгу: «Лист из сгоревшей библиотеки», страница 5

Врата города оказались заперты благородным королем этих краёв, дабы своей жертвой, словно печатью Господа, защитить всю страну и все грешные земли мира сего. Ключ от врат служивый оставил у себя висеть на серебряной цепочке рядом с крестом на груди. И король всё ждал того мига, когда появится герой, которому хватит сил, мужества и мудрости, чтобы дойти до его покоев. Ведь только избранник, достойный внимания Всесоздателя, мог пройти через орды чудищ, буквально окруживших дворец в самом сердце города.

Именно такую историю рассказывала мальчику его мать, а после сам Гензель поведал её своему внезапному спасителю. Тот похвалил ребёнка за прекрасную память, достойную воспевания тягу к героизму, и решительность, свойственную только лучшим рыцарям короля. Как те, которые пытались защитить его в самом начале восхождения Ада на землю в их родном городе. И только подобное невинное и стойкое дитя могло придать сил служителю Бога, чтобы исполнить необходимое.

Гензель ощущал невероятную важность и пользу от каждого нового шага, который он делал на лестнице, ведущей в его прежний дом. И холод воспоминаний всё же не мог пробиться внутрь пламенного сердца маленького героя.

На поверхности было куда как светлее, нежели внизу, в подвале. Глаза быстро привыкли к этому, и мальчик почти сразу же был готов идти вслед за монахом к двери. Пока не увидел широкий кровавый непрерывный след от края входа в подвал до самой входной двери дома.

Ребенок, не отрываясь, делая шаг за шагом, смотрел на застывшую навсегда полосу, представляя последние секунды жизни родителя. Матери, которая оказалась гораздо сильнее, чем Гензель. Настолько сильнее, что после её приказов, он даже не помыслил о том, чтобы встать на защиту самого дорогого человека и возможно спасти его от смерти.

Роулан, а именно такое имя назвал священник своему новому знакомому, увидел глубокую тоску на детском лице и положил протянутую руку на хрупкое костлявое плечо.

– Она была храброй. И невероятно любящей женщиной. До самого конца.

– Вы её знали? – спросил мальчик у своего спутника.

– Знал, – ответил тот. – Как и тебя. Правда мы с тобой не виделись с тех пор, как тебя стало сложно пеленать. Из-за роста. Твоя мать была одной из самых верных прихожанок. Умная женщина. Даже мудрая. Помню, как она могла найти в каждом высказывании многих святых прореху для цитирования пророка Фомы. Многие мои братья сочли бы её слова дерзостью, а слишком молодые или старые – богохульством. Но я знал, что именно изучение самого недоверчивого христианина всех времён поможет каждому простолюдину обрасти веру.

Мальчик старался идти вперёд и сохранять достойное выражение лица. Но всё же, подходя к двери, замедлил шаг. Словно думал, что тело его матери может быть прямо перед дверью. Лежащей поперёк на дороге, где ещё остались следы людей, лошадей и повозок. Или приколотой к стене или двери одного из зданий. Почему-то мальчик представлял своего родителя исключительно в позе распятого на кресте человека. Его рука, тянущаяся к двери, чуть дрожала, и в этот момент пальцы монаха сжали его запястье, заставив остановиться.

– Она обрела покой. Вот увидишь, – произнёс Роулан, удачно поймав взволнованный взгляд мальчика.

Он убрал руку в сторону, давая Гензу возможность всё же положить ладонь на дверь и толкнуть от себя. Скрип.

Взгляду мальчика предстала крошечная часть города, который раньше был ему удивительно знаком. Лавка весёлого, доброго булочника, всегда подкидывавшего в корзину каждого ребёнка, приходившего к нему, пирожки с яблоками или расплавленной медово-ягодной прослойкой, была словно бы обезображена. Её широкие, словно желающие показать дружелюбие хозяина, окна были заколочены, каждое, по меньшей мере, тремя досками. Точно повязки на ослеплённых (выдранных, вырванных) глазах, призванные скрыть уродство некогда красивых очей.

Первый шаг за прежний кров, когда мальчик впервые за долгое время обрёл полноценную тень, подарил Гензу поток ослепительного света, ударившего сначала в один глаз, а затем во второй. После временного замешательства, Генз лучше увидел не только лавку булочника, но и всю улицу, служившую ранее местом ссор и прощений с мамой из-за покупок на масштабной ярмарке в городе, а также местом окончания или зарождения вечной дружбы, детских серьёзных кровных конфликтов и вспышки первой любви. Ныне же все переменилось . Улицу накрыло густым туманом уныния смрадом от разлагающихся человеческих тел, в которых копошились черви, коих оказалось много и на дороге. Изуродованные, в разорванной одежде или без неё, трупы валялись повсюду с перекошенными гримасами животного ужаса на лицах. Отличные по количеству наростов, пбелизне кожи, полу и возрасту, но имеющие одну общую черту. Причиной смерти этих ужасных чудовищ стали пробившие их спины, груди и головы стрелы. Совсем как те, что были в колчане монаха.

Мальчик слишком долго ожидал, чтобы некто забрался в подвал и освободил его, и из-за этого мёртвые испорченные тела вызывали лишь непривычное отвращение и быстро пробегающую по всему телу дрожь. Монах пошёл доставать свои стрелы, стараясь браться за древко как можно дальше от вошедших в тела наконечников.

– Это я их привлёк? – нерешительно спросил мальчик, всё же понимая, что был слишком тихим для наживки.

– Нынче некоторым из нас приходится учиться кротости, сравнимой с кротостью травы в безветренную погоду, – туманно ответил Роулан, чуть ухмыльнувшись, пока Генз стыдливо опустил взгляд: – А некоторым будет полезно оттачивать свои умения в обращении с новым орудием труда.

После последних произнесённых слов, Роулан чуть отодвинул свободной рукой край своей одежды, чтобы обнажить для взгляда ребёнка верёвочный тёмный пояс, на котором висел небольшой колокольчик с закруглёнными краями. Один из тех, звук которого заставляет стада скота слепо идти прочь от источника раздражения, туда, куда пожелает хозяин.

– Если ты не слышал его звона, – сказал монах, подходя к последнему телу, из которого, словно неправильный крест, торчала тёмная стрела, – значит ты сумел отправить своё сознание столь далеко в небеса к нашему Создателю, что тот расслабил твоё тело достаточно чтобы практически полностью опустошить твою плоть и то что она скрывала и скрывает в себе. Не каждый может такое пережить. Можешь собой гордиться.

Мальчик склонил голову, принимая лестные слова в свой адрес, хотя сам думал, что в тот момент лишь витал в собственных мыслях.

Отвернувшись, ребёнок все еще не решался как следует оглядеться по сторонам, потому что боялся приметить тела знакомых, а может быть, и матери.

– Она обрела покой, – повторил священник, вовремя переведя взгляд с Генза на калитку в заборе старого обветшалого дома, который был заброшен ещё с самых-самых первых дней и часов жизни мальчика. Но там не было никогда дерева или плюща, проросшего на территорию соседних участков или на дорогу. И единственное, что возвышалось со стороны этого дома и тень чего падала в том числе на дом Генза – это небольшая башня.

– Так это?.. – поспешил высказать свою внезапную догадку Генз.

– Кладбища ныне полны скверны. Негоже столь чистым созданиям там лежать. А сюда я более не вернусь. Как, думаю, и ты. Так что сделай же и скажи, что считаешь нужным. Жду тебя на крыше вон там.

Монах мотнул головой в сторону кузницы, стоявшей выше по дороге, которая венчалась, будто короной, двумя высокими трубами. Чуть дальше было ещё несколько труб, помимо тех, которые были разбросаны по городу и периодически закрывали солнце для простых людей. Страна, и особенно столица, готовились к тому, чтобы взлететь на первую ступень мирового прогресса и процветания благодаря машинам, части которых, как убеждали все, были сильнее, точнее и продолжительнее в своей работе, нежели руки обычного работяги. Да и пекарское и кожевенное дело процветали.

– На крыше? – спросил Генз.

– Проверка твоего духа пройдена. Но неспроста ворота до сей поры закрыты. Нам обоим придётся пройти через испытания тела, – ответил Роулан.

Они разошлись. Мальчик оставил все мысли о том, как забраться на крышу кузни, осторожно перешел дорогу и отворил со скрипом калитку.

Невысокий зелёный газон окружал двухэтажный ветхий деревянный дом, стоящий на прочной, но дешевой каменной основе. Окна без ставен причудливой формы. Доски ровные, но попорченные временем. Крыльцо отсутствовало, как и ступеньки, ведущие в дом. Чтобы зайти или выйти, приходилось делать солидный шаг. Несмотря на отсутствие трубы, Генз почему-то понял, что печь внутри была. И в голове сразу возник иной образ этого дома, когда кто-то заботливый готовил вкусное блюдо. Как дым, ударяясь в крышу, расползался по ней, опускаясь к стенам и к полу, но, вытягиваемый воздухом с улицы, уходил прочь. А башня, которая в часовенках, виденных Гензом прежде, держалась на подпорках, упирающихся в стену главного здания, но не на талантливо подобранном балансе.

И возле этого дома сейчас находилась одинокая чистая могила в виде едва заметной земляной насыпи, на вершине которой рядом с крестом лежало три тёмно-синих цветка. Совсем как те, что были в венке, собранном отцом Генза для матери мальчика, дабы та всегда помнила о нём. Даже когда война неизбежно заберёт его у семьи и у этой земли. Будь она прославляющей страну или защищающей её.

Мальчик встал на колени, молча склонив голову перед крестом. Он думал, что вот-вот заплачет, но лишь сидел, подобно статуе, держа ладони на своих коленях. Но мысли блуждали, как бездомные псы, и бросались на каждое печальное воспоминание. Совместные игры, перепалки и препирательства.

Ох, как же по-детски наивно ребенок думал, что, узнай он каким-то чудом о подобном будущем раньше, то совсем ничего бы не просил у мамы на ярмарках, чтобы она точно знала: не вещи нужны сыну, а тепло души и его самые искренние проявления. Он думал о том, как бы сам сделал для неё могилу, если бы выполз из укрытия и сам бы настиг убийцу. Думал о том, что сделал бы ее больше, украсив целым ворохов подобных цветов. Чтобы Всесоздатель точно заметил видел, как её здесь любили. Чтобы в садах его она получала всё, чего была достойна.

Гензель извинился перед духом матери за трусость, но губы словно бы сами собой произнесли совсем иные слова, точно подсказанные святым духом:

– Я не виноват.

И как бы Гензелю ни хотелось сказать то же самое, но без одного короткого слова-отрицания, как бы он ни пытался это сделать, на губах словно бы зудела недосказанность и отсутствие искренности.

Он извинился и за чревоугодие с жадностью, которые привели монстра в его подвал. А до этого частично привели к тому, что в доме в момент прихода мясника не было еды.

– Я не виноват, – произнёс он и в этот раз.

И вновь за тремя словами последовали тщетные попытки со всей свободой произнести лишь два.

Гензель вспомнил прикосновение материнских рук на плечах и макушке. Она клала руки ему на грудь, когда ребенок болел особенно тяжело. Во время той самой болезни, которая заставляла содрогаться не только тело, но и дух в страхе смерти, которая в ранние годы казалась ещё более ужасающей. И эти прикосновения дарили детскому телу такое спокойствие, уверенность и внутренние силы, что оно становились волшебной нитью, соединяющей ничтожное человеческое естество с чем-то божественным. Он помнил материнский голос, который одинаково наделял его взгляд верой и радостью, заставлял его буйную голову склониться с покрасневшим от стыда лицом. Но лучше всего он помнил чувство осознания её как своей родственницы. То непонятное, для многих приятное, а для многих и мерзкое чувство, от которого, после любых ошибок, слов и поступков, человека всё равно влечёт к другому человеку. Просто потому, что они – родные души.

Гензеля уже наконец-таки наполнило чувство спокойствия.

Но вновь он сказал то, что не желал произносить.

– Мы не скоро встретимся, мама.

Гензель уже не пытался исправить сказанное, убрав назойливое отрицание. Он лишь думал о прошлом и смирялся с возможным будущем. И по частям собирался себя нового в настоящем.

Болезненный мальчик, для которого слишком рано всем – от семьи до друзей – стала мать. Он много сбегал из дома, думая, что мир легко его примет, стоит только до него добраться. Но мир с детьми-драчунами, взрослыми, не любящими опускать взгляд, если рядом нет лордов и королей, отрядил Гензелю место только на крышах, в узких проходах в досках и стенах. И только дома он ощущал себя жителем огромного свободного мира. Доски стен вместо домов, дощечки пола как улицы. Небо, полное жарких паров, заменил потолок горницы.

Тогда мальчик хотя бы немного понял, что быть под крылом куда лучше, чем слишком рано падать.

– Я скучаю. – Он достал из маленького кармана припрятанную от монаха сладость и положил её среди цветов.

Затем встал и сделал пару тихих шажков до калитки в заборе. И слова «пока, мама» смешались со стуком древа о древо.

Мальчик видел, куда ему нужно было идти. Пробежать дальше лавки булочника. Преодолеть подъём на холм, который к тому же охвачен странной тенью кого-то, похожего на человека, но дёргающегося в неровном припадке. Нужно свернуть. Дворами мёртвых домов идти проще. Ранее там давно не бывало человека, а нынче нет и монстра. Всего лишь разрушенные и полные плесени хибары, частично разрушенные, чьи останки хорошо помогают быстрее подниматься вверх как по ступеням. Один дом, второй. Третий…

Что-то треснуло под ногой. Мальчик опустил взгляд, рассматривая склизкое существо.

Ошибка. Большая ошибка.

Жирная белая крыса издала предсмертный визг, призывая на помощь сородичей.

Гензель слышал топот мелких ножек, но вместо побега совершил иное. Он потянулся к бедному существу с переломанным хребтом. Маленькая ручка подняла толстенькое тельце, которое было снаружи пропитано влагой земли, грязью и собственной слюной, которая, как замечал Гензель, нет-нет, но стекала со ртов бродячих животных. Она была вязкой и обильной, периодически с оттенками крови. Мальчик облегчённо выдохнул, когда почувствовал под своими пальцами биение крошечного сердца и перегонку воздуха по столь же малым лёгким. Крыса. Не имея силы сопротивляться, мальчик засунул животное в карман, где ранее покоилась сладость для материнского покоя. Зверь оказался на удивление мал ростом и спокойно занял своё новое лежбище.

А вдруг монах найдёт способ исправить ужасную ошибку ребёнка. Отнятая невинная жизнь после общения с душой принятой богом казалась не просто смертным грехом, а богохульством.

Увлекшись приливом жалости, Гензель даже не заметил, как к выходу из-под пола дома, на котором стоял мальчик, начали выглядывать, заострённые морды сородичей несчастного раненного создания, смело продвигаясь вперёд.

Миг – и резкий выпад крысы чуть было не отнял у мальчика палец на ноге. Из щелей вынырнуло ещё с десяток всеядных тварей, для которых наступило пиршество.

Один прыжок и быстрый бег. Почти не разбирая дороги, Гензель устремился прочь, протискиваясь между останков стен и кустарников. Он менял положение тела и ступней там, где крысам не нужно было даже замедляться. Он начал тяжело дышать, хотя его преследователи, без малейших изменений в тоне и громкости, продолжали угрожающе пищать. И через этот писк пробивались звуки скрежета крошечных зубов.

Но стены закончились. Осталось преодолеть по широкой дороге только одно невысокое здание – и нужная крыша будет почти что над головой Гензеля. Он бежал, преодолевая крутой подъём, как вдруг, прямо перед мальчиком, вырос силуэт скрюченного, опустившего голову и выгнувшего шею, словно сломанную, существа, чудовищно похожего на человека. Тряпье вместо одежды уже в некоторых местах было порвано, из тела сочилась странного вида кровь, сохранившая алый цвет. Неестественно прищуренные глаза, над одним из которых виднелись остатки нароста, как у прочих тварей, с каплями застывшей крови, а также болезненно худые руки, крепко сжимавшие вилы. Чудовище повернулось лицом к бегущему мальчику и едко улыбнулось.

– Хжьуйна, сари, ухри—и—ин…. – неестественно растягивая словоподобные звуки, изрекло существо и нацелилось сверкающими лезвиями вил в приближающееся тельце.

Заметь Гензель раньше, как нечто выходит из-за поворота, и он бы свернул немного в сторону до того, как ровная поверхность дороги сменилась полосой препятствий, полной камней и разбитых предметов быта. Поэтому необходимо было уходить с линии атаки. Попытка отскочить в сторону помогла мальчишке не насадиться на вилы, но она же заставила наступить на плоский кусочек глины, что некогда был нижней частью расписной тарелки.

Гензель поскользнулся. Падая, он никогда не умел себя контролировать и, вопреки вере матери с небес и собственному убеждению в героичности, закричал. Закричал как самый обычный ребёнок во время игры или спешки за чем-то на кухне. Но сейчас он упадёт и сразу же побежит. Или умрёт от удара вилами. Или не успеет вскочить и подвергнется нападению крыс, и его глаза окажутся в желудке одной из крыс.

Но падения не произошло вовсе. Тонкая рука схватила ладонь Гензеля и слегка потянула назад. Это произошло столь неожиданно, что ребёнок, прежде чем рухнуть на спину, всё же оглянулся, дабы посмотреть на спасителя. Еще одно чудовище с занесённым над головой оружием. У него была возможность урвать добычу, но нечто осмысленное поселилось в единственном свисающем глазу. Страх, жалость и непонимание собственных поступков мелькнуло в нем, словно чудовище вовсе не считало Гензеля своей жертвой. Во взгляде монстра Гензель поймал тень вопроса, который простой прохожий задал бы ему в подобной ситуации во времена до чудовищ. «Ты в порядке?» или «Ты что сдурел так носиться?»

Гензель воспользовался мгновением, чтобы посмотреть туда, откуда существо вышло. Рядом с маленькой дверцей – входом в домик рабочих одного из местных предприятий, – на ступеньках сидело похожее создание, только с длинными волосами, свободными от наростов глазами, но выпяченной вперёд губой. Наросты полностью заполонили её рот, не давая своему носителю нормально есть, из-за чего тело превратилось в скелет, обтянутый серой кожей. Мятая короткая женская одежда, сильно поднятая в районе груди намного выше опущенных сосков. А на коленях у сидящего существа лежало осквернённое дитя. Короткие волосы, формы тела, как у, предположительно, женской особи. Можно было заметить, что тёмно жёлтые наросты, начав свой путь у вершины шеи со стороны щёк дошли до самих ушей, почти полностью закрыв их.

Две эти фигуры смотрели на мальчика не только с удивлением от внезапного его появления, но и с ожиданием, перемешанным с ненавистью. Словно они одновременно ждали его или кого угодно и закипали от ненависти, что Гензель остался жив. У лишённого слуха крошечного уродца комок бешено загулял по глотке, прогоняя изо рта пузырящуюся слюну. А взгляд самой высокой и худой особи медленно переходил на мужское создание, словно пытаясь глазами беззвучно передать своему сородичу кровожадный приказ.

Гензель только на секунду увидел в глазу поймавшего его монстра, смену эмоций от сожаления до ярости. Но затем лицо существа озарила вспышка истинного ужаса и боли. Пальцы, державшие Гензеля, сжались ещё сильнее до тех пор, пока на запястье чудовища не прыгнула большая чёрная, с местами выпадения шерсти и обнажением пульсирующей плоти, крыса. Рука существа разжалась, и Гензель полетел на землю, видя, как зверек попытался цапнуть его за указательный палец. Но мальчишка упал и отполз в сторону, а крыса потеряла к нему интерес, присоединяясь к своим сородичам. Они уже грызли чудовищу ступню, раздирая мелкими зубами одежду и добравшись до манящих кусков плоти.. Взбирались вверх по штанинам и под ними, ища места наиболее богатые мясом, врезались в них клыками и разрывали слой за слоем. Гензель, распластавшись на земле, видел над собой не столько человека, сколько человекоподобный ком крыс, частично ниспадающий вниз справа от своей жертвы и быстро перетекали по пыли, как по воде, к ногам женской особи. Беззвучный вопль боли и ужаса пытался вырваться из заполненных наростами уст чудища. Крысы ползли по ногам, не редко подтягиваясь на острейших зубах, высвобождая ещё больше крови. В один момент, зверьки добрались и до уродливого детёныша, накрыв своими мельтешащими серыми грязными телами. И на короткий момент, могло показаться, что женская особь кричит от нестерпимой боли голосом человеческого ребёнка.

Вскоре тела рухнули без жизни на землю, словно хрупкие скалы, столкнувшиеся со слишком крупными морскими волнами.

Гензель вскочил и побежал дальше, почему-то зная, что некоторые крысы, даже перекусив, не забыли старую добычу. За ним мчались лишь четыре крысы, но даже их бы хватило, чтобы куда медленнее, но сотворить с мальчишкой то, что их собратья и сёстры только что сделали с человекоподобными чудовищами.

Гензель забежал за угол. Здесь был склад, а нужным для парня выходом из него являлось окно, уходящее в стену, переходящую в нужную ему крышу. Внутри было темно, кроме мест, где на бочки и ящики падал солнечный свет. Где-то в самом тёмном углу виднелись силуэты скрюченных тонких людей, жадно пожирающих что-то маленькое и четвероногое.

Пока мальчик бежал и взбирался почти что прыжками по ящикам к окну, и пока крысы, бегущие за ним, пищали, всякое чавканье и любые звуки движения в том углу затихли.

Мгновение – и, проскользнув в щель окна, Гензель оказался на расстоянии прыжка от стены, сделанной на редкость прочной за счёт не столько умения мастера сколько благодаря его любви к перестраховке. Длинные, широкие и прочные металлические трубы служили укреплениями для всей конструкции, выступая за её пределы. Портившие вид многим горожанам, они нередко спасали от погонь и ненужных взглядов таких мальчишек, как Гензель.

Прыжок, который сейчас проделал Гензель, был словно кротчайший глоток свежего воздуха из прошлого. Единственный глоток, не связанный с сожалением. Нога оказалась аккурат на небольшом удобном выступе от сквозной балки. Рука же вцепилась в окончание металлической трубы.

Уверенный шаг на головку болта – и уже можно было ухватиться кончиками пальцев за край крыши. Теперь наступил момент, которым запугивала после прогулок по крышам Гензеля его мать. Нога поднялась на уровень трубы и уперлась в неё для последнего рывка тела вверх, но в этот самый миг труба застонала громче и жалобнее обычного. Гензель поспешил после толчка поддаться вперёд. Но опора уже полетела вниз, превратив толчок вперёд в удар тела по стене.

Вопреки ожиданиям, мир вокруг не замер, как во время прошлого падения, а ускорился. Из-за чего внезапное парение в воздухе по началу оказалось для Гензеля непонятными.

Это Роулан поймал мальчишку за руку и медленно пытался поднять, демонстрируя силу, какую не ожидаешь почувствовать в разносчиках книг и серебряных крестов. Когда монах втянул мальчишку на крышу, они оба встали друг перед другом во весь рост. Роулан улыбался, глядя на ребенка. А тот смущённо и растерянно смотрел то на одежду монаха, то на его лицо. Чаще всего, он оборачивался и глядел в сторону пройденного пути. Словно боясь, что проделанное окажется лишь сном и через мгновение придётся делать всё то же самое. А в особенности – увидеть тех монстров и что с ними стало после нападения грызунов.

Роулан положил одну ладонь на плечо мальчика и другой двумя пальцами взял ребенка за подбородок и приподнял.

– Я ни на мгновение не сомневался в том, что ты справишься, – отметил Роулан. – Я лишь сомневался в том, что у тебя получится всё сделать столь хорошо. И мои сомнения были… абсолютно ошибочными.

Теперь и Гензель улыбнулся собеседнику, но радость тут же погасла.

– Там были… Люди. Я слышал детский человеческий крик. И монстры. Но… Они меня не убили… Словно… Не достаточно хотели. Я не понимаю.

– Понять нужно лишь одно, юный Гензель. Твой город. Наша общая родина. Всё, что ты видишь, стало оплотом того, кого смертным стоит называть единственным словом. Врага. А Враг хитёр и в своих чертогах он хорошо изучил наши грешные души и наши страхи. А значит, будет их использовать, дабы его земная столица лишилась последних праведников. Таких как мы. В криках и взглядах многое: чувства, порочная страсть, ужас. Но в них у людей и зверей нет души. Душа есть только в том, что имеет лишь человек. В речи. Не думай о тех, кто не способен к ней. Но всячески защищай тех, кто ею владеет. А для этого… – Роулан достал из-под мантии кинжал и протянул его мальчику. – Держи. Ты заслужил. И для нашей миссии, нам обоим пригодится оружие.

Мальчик принял из рук монаха кинжал. В этом оружии смешалась тяжесть, осознаваемая лишь ими двумя, что, когда плотные кожаные ножны коснулись маленькой руки, Гензель почувствовал себя сильнее. Красивые, почти идеальные по форме красные и зелёные светлые камни были умело вставлены в отверстия на одной стороне кожаного чёрного хранилища для тонкого, по сравнению с кухонным ножом, клинка, который в районе кончика походил больше на игру швеи, а не на грозное оружие воина. Рукоять была под стать новому владельцу: серебряная в основной часть рукояти с тёмными зелёными камнями внутри. Она расширялась посередине, как раз оставляя узкие кольца с двух сторон для указательного пальца и для мизинца. Гарда была в пятую длины клинка и имела с двух сторон заострённые края с прямыми углами. Настоящее произведение искусства.

Гензель видел солдат и рыцарей. Даже раз видел на базаре убийцу. Но подобное оружие рассматривал впервые.

– Что это за кинжал? – спросил Гензель, изучая новое имущество и борясь с желанием резко взмахнуть, чтобы вспороть воздух.

– Милосердный, – ответил монах. —Понимаю, в пору мира милосердным назовёт оружие только дикарь. Но если есть нужда видеть и, скрепя сердце, творить смерть, лучшего в милосердии, чем это оружие, не найти. Один точный удар под руку с хорошим углом – и клинок доберётся до сердца или до легкого. Насчёт непонятного слова не задумывайся. Давай. Клади его в карман, и мы двинемся в путь.

Гензель опустил взгляд и, вспомнив, свободной рукой аккуратно извлёк из кармана своего раненного пленника, который уже давно молчал, тяжело дыша.

Роулан слегка поморщился. Но уже в следующий момент посмотрел на животное с интересом.

– Интересные вещицы в твоих карманах, юный Гензель.

– Я чуть его не раздавил. Ногой. И если бы ушёл… Я думал, убийство грешно и по отношению к ним.

– Ты правильно думал, – заметил Роулан, не отводя глаз от животного и отрывая от подола своей мантии (или от чего?) небольшой кусок ткани. – Это создание не умрёт. И по завершению нашего похода, мы найдём для него новый дом.

Спокойным быстрым движением Роулан перехватил крысу и завернул её в ткань и положил в поясную сумку, сокрытую до этого под длинными одеждами.

– Отправимся же теперь в путь, юный Гензель. Или у тебя есть ещё какие-либо секреты? – спросил Роулан, улыбнувшись самой своей тёплой улыбкой из тех, что доводилось видеть мальчику.

– Нет. Больше ни одного. Ни о настоящем. – Гензель в последний раз посмотрел на заброшенный дом с небольшой башней на крыше. – Ни о прошлом.

И они пошли по крыше, с тоской разглядывая вид прогнившего и пожирающего себя города.

Пожары словно бы стремились поймать в алые паутины пролетающих в небесах птиц. Такими ровными казались линии, по которым пламя в некоторых частях города передавалось от дома к дома. Огонь пожирал всё, и от этого некоторые дома падали, складываясь под весом ещё целых крыш. Под некоторыми подпорками виднелись останки раздавленных людей.

Ярче всего горела таверна, верхний дом которой был отдан прошлыми хозяевами города под роскошное публичное заведение, огонь от свечей в котором когда-то аккуратно пробивался через красные занавески, отбрасывая необычное розоватое свечение на улочки. Теперь природный огонь пожирал стены заведения, а вместо сладостных криков и стонов, можно было услышать только треск разгорающегося пламени.

Горела, но продолжала вертеть двумя оставшимися лопастями, мельница. А вот дворец, возвышавшийся над всеми строениями, не познал на себе огня, поскольку был полностью сделан снаружи из камня. И огромные ворота, укреплённые металлом, не верилось, что способны пропустить внутрь даже малый язычок огня.

Люди или их дьявольские пародии носились внизу, путаясь с крысами и немногими бродячими котами и собаками. В одной стороне, рядом с той самой горящей таверной, почти голая женская особь не то что с наростами, но с раздутой каждой частью тела, особенно шеей и пальцами на руках, пыталась сожрать нечто четвероногое и была прервана другим человекоподобным существом, которое с налету впилось и вырвало кусок горла сопернице. В другой, бледные, как сама смерть, детские особи закидывали ворону камнями, после чего разрывали упавшее тело почти поровну и поедали. Но всё то, что творилось на улицах, было куда как менее жутким и ужасающим по сравнению с происходящим у самого дворца.

Существа бродили из стороны в сторону, и большая часть из них уже не имела человеческих черт. Тела их состояли из наростов. Сталкиваясь друг с другом, они то проявляли убийственную агрессию, то спокойно расходились. Баррикады представляли собой окружившие дворец плотным кольцом перевязанные между собой копья, на которые были насажены несколько особей.

О трупах, разделивших орды крыс по разным уголкам города, говорить даже не приходилось. Между крыш, по которым приходилось перемещаться монаху и мальчику, были заранее проложены пути из надёжных плотных досок, установленных заблаговременно самим Роуланом.

– Вот. Держи, – сказал монах, протягивая Гензелю флягу воды и сладость. —Героизм и невозмутимость – это хорошо. Пока не упадёшь в беспамятстве от слабости.

– Спасибо, – ответил Гензель и начал пить воду, но пока не притрагиваясь к еде. – А вы дадите другой кусочек рахат-лукума крысе?

Монах повернулся к своему спутнику вполоборота. На правой половине лица Гензель увидел намёк на улыбку.

– Готов начать пост ради другого живого существа?

– Да. Готов! – почти что с вызовом и без каких-либо размышлений ответил Гензель.

Рука монаха отправилась под подол одежд, после чего из одного кармана лакомство перекочевало в другой.

В поясной сумке послышалось тихое чавканье и шуршание. Словно бы существо собиралось принять наиболее удобную позу, поняв, что ему не выбраться из своего нового жилища, но оно является именно что жилищем, а не желудком некоего злого существа.

Гензель улыбнулся и тоже угостился сладостью. Сразу после этого монах бросил через плечо кусок белого хлеба. Мальчик отреагировал быстро, схватил его и засунул в рот примерно половину, жадно поглотив затем и остаток хлеба. Кусок был посыпан и пропитан некими чудодейственными специями, дающими возможность Гензелю прочувствовать на кончике языка едва ли не все вкусы, какие он только испытывал в своей недолгой жизни. Кроме сладкого.