Читать книгу: «Ход Гоголем», страница 3

– Получается, что так. В последние дни он тяжело болел: не только физически, но и душевно – смерть близкой подруги сильно на него повлияла. Может быть, дело в этом?

– Знаете, Всеволод Андреевич, я бы мог с вами согласиться, если бы в этом же письме, буквально несколькими строчками выше, слово «целый» не было бы написано правильно. Как вы и ваши эксперты можете это объяснить? Это же, по сути, одно и то же слово!

– Дайте-ка взглянуть. – Покровский перегнулся через плечо Кирилла и наклонился над столом. – Да, действительно. Может быть, здесь случай каких-нибудь чередующихся гласных? Может, есть какие-то грамматические правила, о которых вы не знаете?

– Нет таких правил, – твёрдо заявил Кирилл. – У меня было два семестра исторической грамматики русского языка и пятёрка на экзамене. Я же буквально несколько месяцев назад курсовую писал, изучая ваш экземпляр ломоносовской «Российской грамматики».

– Ах, помню-помню! Замечательная у вас вышла работа!

– Если бы этого не было, я бы и внимания не обратил на эту ошибку. Но тут, извините, слишком свежи знания всех этих правил – очень уж много ночей я провёл за написанием курсовой и подготовкой к экзамену.

– Ну вот вам и бросилась в глаза эта ошибка, Кирилл. А мои эксперты, зная, насколько неграмотно писал Гоголь, просто не придали этому значения. – Букинист пожал плечами. – Да и сам я совсем не знаток старинной грамматики, поэтому тоже не обратил внимания.

– Вот именно, – кивнул Кирилл. – А я обратил и точно вам говорю: слова «целый» и «цела» должны быть написаны одинаково, через ять. Я, конечно, встречал людей, которые расставляют буквы в словах наобум – у них и правда одно и то же слово каждый раз может быть написано по-разному. Но в то, что писатель, автор учебника, «художник слова», – Кирилл выделил интонацией этот эпитет и даже поднял вверх указательный палец, – как написано на памятнике тут неподалёку, мог допустить такую ошибку, я не верю.

– Но тем не менее вам придётся поверить, Кирилл. – Голос Покровского внезапно стал серьёзным. – В этом письме нет ничего необычного. Глупая ошибка – ну с кем не бывает? Теперь, с вашего позволения, я вернусь к своим делам.

Он уже развернулся, чтобы вернуться к своему столику, как вдруг Кирилл снова к нему обратился.

– Погодите! Всеволод Андреевич, тут ещё ошибка!

– Кирилл, я же вам говорю…

– Да погодите вы! Это даже не ошибка, это… я не знаю что. Это вообще бессмыслица какая-то! Смотрите: слово «том» написано без твёрдого знака на конце! Точнее, эта буква называлась ер. Это уж совсем невероятно!

Покровский стоял, суетливо бегая глазами от бумаги к Кириллу и обратно. В конце концов он спросил:

– Скажите, всегда ли в конце слов, заканчивающихся на согласную, ставился твёрдый знак?

– Не всегда. Его иногда опускали при стенографировании для экономии времени и в телеграммах для экономии места. Но чтобы в обычном письме, когда человек никуда не торопится, он пропускал эту букву… Нет, конечно, со временем ер перестали выводить так уж старательно – видимо, понимали, что это атавизм, который рано или поздно выйдет из употребления, но хотя бы какую-то закорючку ставили всегда. Вот, смотрите: Гоголь и сам всегда пишет твёрдый знак в тех местах, где он необходим, пусть и просто обозначает какой-нибудь каракулей. Так что я не понимаю… Подождите, вот ещё!

– Что там?

– Слово «рукопись» написана через i десятеричное – то, которое с точкой, а должно быть через обычную и. А вот ещё: слово «второй» оканчивается на i десятеричное вместо и краткого. Чертовщина какая-то…

Покровский сжал губы, нервно заморгал и спустя некоторое время выдавил из себя:

– И всё же письмо настоящее, Кирилл. Бумага и чернила соответствуют XIX веку, а почерк совершенно точно принадлежит самому Гоголю.

– Но ошибки…

– Ошибки случаются, и случаются даже у великих людей. Ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает, а Николай Васильевич сделал очень многое. Кирилл, мне нужно вернуться к своим делам, простите.

Кирилл проводил букиниста взглядом и насупился. Его настроение, которого и так почти не было из-за необходимости делать доклад, теперь улетучилось полностью. Больше всего сейчас ему хотелось бросить всё, поехать в общежитие и завалиться спать – он слишком переутомился со всеми этими письмами, ерами и ятями, так что голова отказывалась соображать. Но бросать работу было нельзя – сбор материалов для доклада нужно было закончить сегодня же. Завтра будут новые занятия, новые задания и новые проблемы. Затягивать с докладом про ненавистного Гоголя совершенно не хотелось.

«Кофе, – мелькнуло в голове у Кирилла. – Мне нужен кофе». С этой мыслью он встал, накинул пальто и бесшумно, чтобы не помешать Покровскому, вышел из салона.

Выйдя на улицу, Кирилл остановился, поднял глаза к небу и глубоко вдохнул сырой ноябрьский воздух. Шумно выдохнув, он почувствовал, как вместе с этим выдохом улетучивается и напряжённость, и даже часть злости на всю эту ситуацию, поэтому даже немного усмехнулся. «Дались мне эти ошибки! Чего я к ним прицепился? Ну накосячил Гоголь в орфографии больше, чем двоечник-второгодник, ну и что? Вон Всеволод Андреевич говорит, он и так грамотностью не блистал, а перед самой смертью, наверное, совсем поехал».

Временно отбросив от себя все мысли о Гоголе, Кирилл привычно сунул нос в воротник пальто и зашагал к ближайшей кофейне. На улице было темно и влажно – сырость, казалось, висела в воздухе, занимая всё пространство и проникая подо все слои одежды, поэтому даже короткая прогулка по любимому Арбату вызывала отвращение. Нет, ему точно нужен был крепкий чёрный кофе – не только для того, чтобы взбодрить усталый мозг, но и чтобы согреться изнутри. На хороший кофе в приличной кофейне денег у Кирилла не было – никогда не было, – поэтому он направился к знакомому окошку, где иногда покупал недорогой кофе навынос – не особо вкусный, но хотя бы горячий и крепкий, а иногда даже немного бодрящий.

Купив напиток, он обхватил картонный стаканчик замёрзшими руками и решил немного пройтись по Арбату – идти в «Мельпомену» с кофе всё равно было нельзя. Это же надо будет освобождать стол от документов, потом обязательно протирать его поверхность влажной тряпкой, потом сухой… Правила Всеволода Андреевича относительно заботы о книгах и чистоты на рабочих местах были строгими, но Кирилл соблюдал их неукоснительно, поэтому и пользовался таким доверием пожилого букиниста.

Неспешно прогуливаясь, он дошёл до Стены Цоя. Легендарный арт-объект, покрытый сотнями, если не тысячами надписей, всегда вызывал интерес Кирилла – он считал его таким же памятником письменности, как, например, древние берестяные грамоты или рунические камни. Поэтому иногда прогуливался здесь, разглядывая послания, оставленные поклонниками группы «Кино» со всей страны. Среди криво нацарапанных маркерами закорючек попадались цитаты из песен, признания в любви к музыканту и даже слова благодарности от людей, которые благодаря его музыке встретили свою судьбу. К тому же здесь частенько можно было послушать уличных исполнителей. Так случилось и на этот раз.

Тот самый волосатый паренёк, которого Кирилл видел раньше, перебрался к Стене Цоя. На предыдущем месте он, видимо, сумел заработать немного денег, так что теперь пел исключительно для души, отчего и вовсе перестал стараться – прибавившаяся к фальши в голосе явная нетрезвость дали Кириллу понять, на что именно парень потратил заработанные деньги.

Музыканта окружала компания молодых людей такого же небрежного вида. Все они были в кожаных куртках и все вместе пьяными хриплыми голосами пели, а если точнее, орали слова песни про анархию. Чуть поодаль стояло несколько случайных прохожих, слушая сомнительного качества музыку. С последними аккордами песни толпа парней взорвалась ликующими воплями и разразилась криками «Даёшь анархию! Анархия – мать порядка!»

Тут от стены близлежащего дома отделилась ссутулившаяся фигура мужчины весьма помятого вида в старом пальто и смешной вязаной шапочке и направилась к нетрезвой компании.

– Что ж хорошего в этой вашей анархии, молодые люди? – обратился он к ним. – Все ваши мыслители от анархизма – если вы, конечно же, читали их сочинения, – все эти Прудоны, Кропоткины и Бакунины, они же всего лишь теоретики. – Парни уставились на него пустыми глазами. – Их утопическую анархию невозможно претворить в жизнь – это нежизнеспособная система! И история это показала – никто, нигде и никогда не смог построить долгоиграющее анархическое общество. А уж знаменитое прудоновское высказывание, которое вы тут выкрикиваете и которое у тебя, Сеня, на куртке нашито, – это вообще глупость несусветная! Анархия есть хаос, а от хаоса не может родиться порядок.

– Сан Саныч, – прошепелявил один из парней, выступая вперёд, – хорош филосохствовать! Давай лучше выпьем?

– Ох, ребята… – Взгляд мужика заметался. – Вы же знаете, мне нельзя! Ну, разве что немного.

Тут же раздались ободряющие возгласы и звуки похлопывания по плечу, из чьей-то куртки появилась початая бутылка водки, и Кирилл поспешил покинуть место – подобные мероприятия, как и вся эта компания, казались ему омерзительными.

«Но в чём-то этот мужик прав, конечно, – думал он по дороге к салону. – Как хаос анархии может превратиться в порядок? Хаос – это по определению беспорядок, и упорядочить его невозможно…»

Тут Кирилл встал как вкопанный. Бумажный стаканчик с недопитым ещё кофе выпал у него из рук.

«Упорядочить? А в каком, собственно, порядке появляются эти слова с ошибками в письме? Что там было? “Цела”, “том”, “рукопись”, “второй”? Нет, это я их в таком порядке обнаружил. А что если… Нет, этого не может быть! Но надо проверить». Он сорвался с места и торопливо зашагал к «Мельпомене».

Придя в салон, Кирилл на ходу снял пальто и тут же направился к своему креслу. Ещё не успев полностью опуститься в него, он схватил письмо и начал его перечитывать. «Не может быть! – пронеслось у Кирилла в голове, а брови сами поползли наверх. – “Второй том, рукопись цела”. Неужели… Нет, этого не может быть!»

Всё ещё не веря своим глазам, он негромко крикнул:

– Всеволод Андреевич! Подойдите, пожалуйста!

Раздались шаги, и вскоре к Кириллу подошёл Покровский.

– Что случилось, Кирилл? Признаюсь, обычно вы работаете более самостоятельно.

– Я… – замялся студент. – Я прошу прощения, что снова отвлекаю вас, но… – Он сделал глубокий вдох и выпалил: – Я не верю, что Гоголь мог допустить столько ошибок в одном коротком письме!

– Вы нашли ещё?

– Смотрите, Всеволод Андреевич. Слова с ошибками складываются в слова: «второй том, рукопись цела».

Букинист сначала нахмурился, потом удивлённо поднял брови, затем перевёл глаза с письма на Кирилла и обратно. Тот продолжил:

– А что, если… ну, в порядке бреда, – проговорил студент, откинувшись в кресле и закрыв глаза. – Что, если эти ошибки не случайны? Если Гоголь допустил их умышленно?

– Что… что вы имеете в виду?

– Очень странный набор слов получается, не находите? «Второй том» и «рукопись цела» – вы не думаете, что это шифр?

– Шифр? – ахнул Покровский. – Мог ли такой человек, как Гоголь, играть в шарады? – Букинист заметно нервничал, но в его в его глазах уже показался огонёк энтузиазма.

– Вы сказали, что Шевырёв был профессором и академиком – он бы эти ошибки точно заметил. Что, если Гоголь таким способом хотел передать ему скрытое послание?

Покровский задумался и внезапно воскликнул:

– Кирилл, давайте поищем ещё ошибки! – Всеволод Андреевич, казалось, совсем забыл о своей шахматной партии. – Чего не поищешь, того и не сыщешь.

«“Давайте поищем!” – мысленно проворчал Кирилл. – Как будто вы их будете искать. Как будто нашли бы вы их без меня».

Кирилл начал медленно читать письмо вслух, выписывая в блокнот некоторые слова:

– «Работа моя сдвинулась. Отец наш небесный наконец ниспослал мне вдохновенье. “По вере вашей да будет вам”, – говорит апостол Матфей. А я молюсь целый день напролёт, да и за перо не сажусь без молитвы. Душа моя требует выплеснуть всё на бумагу, но чувствую, что времени у меня мало, – болезнь может сжечь меня дотла в любой момент. Уже второй раз за этот год посещает меня чувство, что смерть моя где-то на пороге. Но я печалюсь не о том. Грустно мне, что рукопись моя останется не окончена, а как бы мне хотелось, чтобы она была цела! Я едва успею написать вторую книгу, но уж никак не третью. Ты знаешь, друг, что разум велел мне написать три книги, – через это хочу сохранить память о себе в вечности, как свеча, растаяв, оставляет след на листе бумаги. Благодарен Семёну, что со мной в эти последние дни. Твой весь, Н.Г.»

– Ух, – выдохнул Кирилл и откинулся на спинку кресла.

– Что получилось? – нетерпеливо спросил Покровский, заглядывая молодому человеку через плечо.

– Это… поразительно, – проговорил Кирилл. – Вот, послушайте: «Отец Матфей требует сжечь второй том. Рукопись цела. Велел сохранить Семёну».

Повисло напряжённое молчание. Сердце Кирилла колотилось так, что его стук барабанной дробью отдавался в висках, – он не верил тому, что только что обнаружил. Это же надо – след потерянного второго тома «Мёртвых душ»! Указание на то, что рукопись уцелела! Может ли это быть правдой?

– Кирилл, – дрожащим голосом прошептал Покровский, – мы с вами случайно сделали удивительное открытие!

«Ну да, “мы”, – подумал Кирилл. – Снова “мы”. Небось и все лавры себе заберёт».

– Я не могу в это поверить! – продолжил букинист, с трудом подбирая слова от волнения. – Сам Гоголь сообщает о том, что рукопись цела! Да ещё и с помощью шифра! Как интригующе! Вы представляете, какую ценность может иметь такой экспонат для книжного коллекционера?

– Экспонат? Для коллекционера?! – возмутился Кирилл. – Такой экспонат имеет ценность для русской литературы! А может быть, и для мировой. Если книга существует, ей место не в частной коллекции, а в музее или государственной библиотеке.

– Да, да… Наверное, вы правы, – нехотя согласился букинист. – И что вы собираетесь делать дальше? Будете искать рукопись?

– Да как же я её найду? Тут же ни одной подсказки!

– Тут вы, конечно, снова правы. Никаких надежд найти рукопись… – Он покачал головой. – Зато какой был бы материал для вашей курсовой или даже для диплома! Не говоря уже о ценности для русской культуры.

«Что это он делает? – Кирилл нервно переводил взгляд от письма к заметке в своём блокноте. – Подначивает?»

Конечно, Покровский его подначивал, даже не особо это скрывая, и это, похоже, сработало.

– Я… я пойду в музей Гоголя! – воскликнул Кирилл, вскакивая с кресла. – Есть же такой музей? Гоголь же жил в Москве?

– Жил-жил, и даже умер! – закивал Покровский. – И тут вам очень повезло, Кирилл: музей «Дом Гоголя» находится буквально через дорогу отсюда! Достаточно только перейти через проспект Калинина… то есть Новый Арбат. Но сейчас музей, конечно, уже закрыт.

– Значит, пойду завтра! – Кирилл воодушевлённо начал собирать вещи, но тут же добавил: – Сразу после пар – завтра важные предметы.

– Удачи вам, Кирилл! – улыбнулся букинист. – Держите меня в курсе и, главное, только меня! Не рассказывайте больше никому, ведь молчание – золото!

Кирилл бросил короткое «Ага!» и выскочил из салона, весь в мыслях о невероятном открытии.

Покровский медленно вернулся в своё кресло и в задумчивости упёрся взглядом в шахматную доску, не замечая её. Его собеседник с лёгкой ироничной улыбкой произнёс:

– Ну и времена пошли, Всеволод Андреевич. Ни вы, ни ваши эксперты не смогли найти зашифрованное послание Гоголя, а студент-третьекурсник смог!

– Да уж, времена… Я, признаться, никакого внимания на эти ошибки не обратил. Да и кто бы обратил? Все же знают про неграмотность Николая Васильевича. Вот что значит молодость – внимательный глаз и пытливый ум! – Он грустно вздохнул и в задумчивости помолчал. – Ну и надо заметить, что университетское образование у нас по-прежнему на высоте – вон как натаскали студента! С ходу заметил ошибки.

– А я вам всегда это говорил, – растянув губы в довольной улыбке, заметил гость.

– Что, если Кирилл и правда найдёт рукопись?

– Ну, тогда она украсит чью-нибудь коллекцию. Например, вашу.

– Бросьте! – Покровский махнул рукой. – Вы же коллекционер похлеще меня. Признайтесь: вы бы и сами не прочь заполучить такой экспонат?

Его собеседник зевнул и лениво передвинул фигуру на доске.

– При всей вашей симпатии к этому студенту, мне не верится, что он что-то найдёт. Сколько людей до сих пор верят, что второй том спрятан где-то в усадьбе? Сколько таких поисков уже было? Мои люди тоже искали и искали не один год. И не нашли никаких следов.

– О, Кирилл не такой, как все, поверьте! – воскликнул букинист и сделал ход. – Этот молодой человек мне сразу понравился – такой хваткий, такой целеустремлённый, любознательный. Немного ленивый, конечно, но если уж чем-то заинтересуется… Напоминает меня в молодости. Вы бы присмотрели за ним.

– Присмотрю, Всеволод Андреевич, присмотрю, не сомневайтесь. Вам, кстати, шах и мат.

Глава 3

Кирилл спал очень плохо. Возбуждение от сделанного открытия наполняло разум самыми разными мыслями, и все они были о рукописи.

Возможно ли, что второй том не уничтожен огнём, а лежит где-то и дожидается своего часа? И никто за долгие годы не смог обнаружить подсказку в письме Гоголя? Невероятно… Неужели это всё правда происходит наяву? И с кем – с ним?! С простым студентом, не хватающим звёзд с неба? Невероятно! А если он найдёт рукопись, то что с ней делать? Куда нести? Кому показывать? Может быть, Всеволод Андреевич подскажет? Нет, он постарается всеми правдами и неправдами заполучить рукопись, слишком уж жаден до подобных вещей. Нужен кто-то более надёжный.

Хотя к чему эти рассуждения? Рукописи-то ещё нет. Да и как её найти, непонятно. В письме Николай Васильевич не дал никаких подсказок, лишь сообщил о том, что рукопись сохранена. Минутку, а Семён?! «Велел сохранить Семёну», – так написано в письме! Нужно будет завтра узнать, кто этот Семён, – наверняка какой-нибудь друг. В музее должны знать о нём. Может быть, это единственная ниточка, ведущая к рукописи…

В те редкие минуты, когда круговорот мыслей немного успокаивался и Кирилл проваливался в дремоту, ему снились постаревшие от времени жёлтые листы бумаги, вихрем проносящиеся перед глазами. Мелькали чернильные строки, витиеватые буквы проносились перед глазами стаей ворон. Внезапно из-за кипы бумаг показывалось перекошенное от злости бледное лицо с усами и крючковатым носом. Человек грозил Кириллу кулаком и кричал: «Врёшь! Не найдёшь!» Затем бумаги вспыхивали в ослепительном пламени, видение рассеивалось под звуки безумного хохота, и Кирилл снова просыпался.

Во время очередного пробуждения он решил, что хватит уже мучиться в бесполезных попытках нормально уснуть, и встал с кровати. Потянулся, надел дрожащими от недосыпания руками одежду, протяжно и со звуком зевнул и вышел из комнаты.

В коридоре в такую рань совсем никого не было. Кирилл неторопливо дошёл до туалета, с громким фырканьем умылся ледяной водой, стараясь прогнать сонливость, сделал тщетную попытку пригладить взъерошенные волосы и пошёл на кухню.

Удивительно, но даже в такую рань она не пустовала – у окна сидел Артём, держа в одной руке кружку растворимого кофе, а в другой – приличных размеров бутерброд.

– Доброе утро! – весело поприветствовал он приятеля. – Как спалось? Отвратительно выглядишь.

– Доброе, – пробурчал Кирилл и сел рядом.

«Даже в шесть утра он похож на актёра с красной ковровой дорожки, – бросив короткий взгляд на Артёма, подумал Воронин. – Наверняка же лёг спать позже меня! А может, и совсем не ложился. И ни мешков под глазами, ни малейшей усталости в них».

– Тём, – обратился к нему Кирилл, прислонившись к стене и закрыв глаза, – а как ты нашёл ту могилу? Просто повезло?

– Во-первых, не могилу, а саркофаг. А во-вторых, – он задумчиво посмотрел в окно и отхлебнул кофе, – везёт только дуракам. А я точно знал, где искать.

– Это как?

– Книжки умные читал. Да, не удивляйся – я тоже много читаю. Я же сказал, что без книг в нашем деле никуда. Правда, не художественную литературу, а более, так сказать, полезную. Например, я ознакомился с дневником братьев-археологов, которые ещё при царе вели раскопки в похожем месте у похожего храма, – историк сделал ещё один глоток кофе. – Они подробно описали, где и что нашли. Я выбил себе похожий участок с той же стороны от святилища. Пришлось, конечно, руководителя экспедиции задобрить, зато – результат! «Студент четвёртого курса совершил археологическое открытие!» – передразнил он заголовок газеты.

– И как ты себя почувствовал, когда нашёл… саркофаг?

– Да охрененно я себя почувствовал! – Странный огонёк блеснул в глазах Артёма. – Если я ещё в универе нашёл такое, то что будет дальше? В земле полно всякого, что только и ждёт, пока его найдут! И я говорю не только о костях и глиняных кувшинах.

С лукавой улыбкой он достал связку ключей, на которой вместо брелока висела золотая монета.

– Это что? – удивился Кирилл, и это удивление тут же перешло в возмущение. – Ты что, присвоил себе находку? Участники археологических раскопок должны всё сдавать под отчёт!

– Ну, взял монетку – что такого? Она же моя – я её нашёл. Ладно, на самом деле три монеты – две я продал. Кто об этом узнает? – Артём подмигнул. – Ты же никому не расскажешь?

Кирилл задумался и разочарованно проговорил:

– Я думал, ты ради науки, ради открытия. Ну или хотя бы ради оценок.

– Да плевать мне и на науку, и тем более на оценки. – Артём махнул рукой, в которой всё ещё была зажата половина бутерброда. – Я археологом не из-за этого решил стать.

Повисла тишина, которую нарушали только звуки отпиваемого кофе. Приятель заговорил первый:

– Кир, а ты к чему спрашиваешь-то?

– Да так… Обнаружил кое-что. Может получиться интересная находка. Как у тебя.

– Интересная находка? У филолога? – Артём расхохотался. – Без обид, дружище, но если ты нашёл не библиотеку Ивана Грозного, ничего ценного тебе не светит. Не тот факультет выбрал!

Кирилл смутился, вздохнул и под издевательский хохот Артёма покинул кухню, а вскоре и общежитие.

* * *

Учёба не задалась так же, как и сон, – Кирилл мог думать только о письме Гоголя. На каждой паре он то и дело открывал свой блокнот и снова и снова перечитывал текст письма и расшифровку.

Кто такой Семён, Кирилл узнал сразу, как только залез в интернет, – так звали слугу Гоголя, крепостного из деревни писателя под Полтавой, который провёл с ним последние дни. Он же, согласно источникам, растопил злополучную печь, в которой сгорела рукопись второго тома «Мёртвых душ». Или не сгорела?

Про отца Матвея тоже всё быстро стало ясно. Матвей Константиновский был священником из Ржева, с которым пять последних лет жизни переписывался Гоголь. А перед самой смертью писателя отец Матвей даже жил некоторое время в том же доме, что и Гоголь. Они быстро подружились, вели долгие беседы на религиозные темы. Он был единственным человеком, кто прочитал второй том «Мёртвых душ» перед сожжением, и даже стал духовным наставником Николая Васильевича, но незадолго до смерти писателя они поссорились.

«И именно из-за “Мёртвых душ”, – подвёл итог Кирилл, дочитывая статью в интернете. – Отец Матвей и в самом деле хотел, чтобы Гоголь уничтожил второй том».

Вот, значит, как. Писатель настолько боялся вызвать гнев священника, что предпочёл инсценировать сожжение рукописи? Но ведь он не мог допустить, чтобы рукопись просто осталась спрятанной где-то, – он должен был передать её кому-то, кто сможет издать книгу.

«Шевырёву, – пришёл к выводу Кирилл. – Раз уж он занимался посмертными делами Гоголя и публикацией книг. Для этого Николай Васильевич и направил зашифрованное письмо именно ему. Дошло ли оно до адресата? Надо будет узнать у Покровского, как к нему попало это письмо, – вдруг найдётся какая-то ниточка, ведущая к Шевырёву? Но это вечером».

В таких размышлениях он досидел до конца пар. Стоит ли говорить, что конспекты Кирилла в тот день представляли собой в лучшем случае обрывки каких-то фраз, произнесённых преподавателями? Два с половиной исписанных им тетрадных листа содержали бессмысленную мешанину из грамматических правил, исторических фактов, латинских крылатых выражений и цитат из произведений на нескольких языках, не говоря уже о заметках на полях с фразами вроде «узнать в музее про Семёна» и «спросить у В.А., откуда письмо». Даже сам третьекурсник вряд ли смог бы разобраться в том, что написал в тот день, да он и не планировал разбираться – об учёбе совершенно не думалось, все мысли занимала таинственная рукопись и предстоящий поход в музей.

Прежде чем направиться туда, Кирилл решил заскочить на кафедру и рассказать профессору Решетникову о своей находке – такой известный специалист по Гоголю наверняка заинтересуется открытием из жизни любимого писателя. Кто знает, может он и дурацкий доклад отменит? А то и подскажет что-нибудь?

Профессора Кирилл застал в его кабинете на кафедре – студент дежурно постучал в открытую дверь и вошёл.

– А, Кирилл Александрович! – радушно поприветствовал его преподаватель. – Уже приступили к докладу?

– Да, можно сказать и так. – Кирилл оглядел кабинет, в котором из-за длительной дистанционной учёбы был впервые. – А это кто?

Он указал взглядом на висящий за спиной у Решетникова портрет. Фотография изображала хмурого мужчину с орлиным носом и чёрными как уголь усами. Взгляд пронзительных глаз из-под насупленных густых бровей был направлен куда-то в сторону. Одет мужчина был в элегантный костюм-тройку, шею украшал завязанный замысловатым узлом платок, а в руке он держал трость. В ровном проборе угольно-чёрных волос виднелась благородная седина. Или это был просто блик?

– Ну что же вы, не узнали Николая Васильевича? – рассмеялся преподаватель. – А ещё взялись делать доклад о его творчестве!

– Это… Гоголь?

– Ну конечно, Гоголь! Единственная прижизненная фотография, 1845 год, Италия. Вы, конечно, привыкли видеть его живописные портреты, на которых он изображён с женоподобным лицом, идиотической улыбкой и жиденькими усиками? Вот – настоящий Гоголь! Мужественный и аристократичный!

Решетников очень точно описал впечатления Кирилла от портретов Гоголя, часто украшавших школьные учебники по литературе. Здесь же, казалось, был изображён совсем другой человек – настоящий джентльмен викторианской эпохи, величественный, изящный и невероятно мрачный. Такой Гоголь понравился Воронину гораздо больше – он чем-то напомнил ему Эдгара По, некоторые произведения которого Кирилл читал. У Гоголя и По вообще было много общего: они родились в один год, оба писали в том числе и мистические произведения, а по легенде, они даже могли однажды встретиться друг с другом. Но вот только Гоголь выглядел более… красивым. И гораздо более здоровым – по крайней мере, на этой фотографии.

– Но как же так! – возмутился Кирилл. – Почему художники рисовали его таким непохожим? Зачем эти странные черты лица? На фотографии такого и в помине нет!

– А кто его знает, Кирилл Александрович! Они художники, они так видят. А вы, собственно, по какому вопросу пришли?

Кирилл замешкался: «Говорить Решетникову или всё-таки не стоит? Может, вывалить всю информацию прямо во время доклада? Вот это эффект будет! И никто не сможет присвоить себе мою находку. С другой стороны… а вдруг опозорюсь, да ещё и на всю аудиторию?»

– Да я это… – замямлил он, но в конце концов всё же решился. – Николай Васильевич, я кое-что нашёл.

Кирилл плюхнулся на стул перед Решетниковым, достал блокнот и показал преподавателю.

– Я тут читал последние письма Гоголя и в одном из них нашёл, как мне кажется, шифр. С помощью орфографических ошибок писатель…

– Ошибок? – перебил профессор. – В подборках писем Гоголя в интернете нет ошибок – там они переведены на современный русский язык, исправлены и снабжены примечаниями. Где вы это нашли?

– В частной коллекции, – неопределённо ответил студент. – У друга.

– Хорошие у вас друзья, Кирилл Александрович. Я это письмо вижу впервые. А я-то думал, что перечитал их все, – усмехнулся Решетников. – Написано Степану Шевырёву незадолго до смерти. Если это писал действительно Николай Васильевич, а вы переписали текст верно, то в нём и правда много ошибок. Слишком много, даже для Гоголя. И таких нелепых…

– Да, я согласен. Но посмотрите, – Кирилл ткнул пальцем в блокнот, – если отобрать все слова с ошибками, получится…

– «Рукопись цела», – закончил за него Решетников. – Не верится. Просто не верится!

Он снял очки и, зажмурившись, потёр переносицу.

– Я посвятил годы, изучая документы Николая Васильевича и свидетельства о его жизни. Несколько лет исследовал черновики и письма, чтобы хоть как-то восстановить сюжет второго и третьего томов. А тут сам Гоголь пишет, что оригинальный текст уцелел… – Преподаватель покачал головой. – Просто не верится.

– Не верится, – согласился Кирилл. – Но ещё меньше мне верится, что именно в этом наборе слов ошибки случайны. Они же складываются в осмысленный текст! Смотрите: тут и про слугу Семёна, и про отца Матвея Константиновского.

– Да, я вижу. Что тут у нас получается… – Профессор принялся водить пальцем по тексту. – «…требует сжечь…», «…велел сохранить Семёну…». Ну что ж, это, похоже, зацепка, хоть и слабая. Интересно, зачем Гоголь написал это письмо и спрятал в нём послание? Хотел, чтобы его друг Шевырёв издал книгу? Но почему он не передал саму рукопись? Я, если честно, не представляю, где она теперь может находиться. Так много вопросов! И самый главный из них: если рукопись попала к Семёну, но не попала к Шевырёву – где она могла затеряться и почему?

Кирилл пожал плечами. Решетников продолжил:

– Так что, Кирилл Александрович, мне кажется, что найти сейчас рукопись – это что-то из области фантастики. – Он с громким хлопком закрыл блокнот и подвинул его к Кириллу. – А мы с вами занимаемся серьёзной литературой. Так что лучше сосредоточьтесь на докладе и не теряйте времени на глупости – кто его знает, что мог выдумать перед смертью Николай Васильевич? Может, это всё вообще плод воспалённого болезнью разума. А сейчас мне, простите, пора. Вы дальше что собираетесь делать?

– Я сейчас поеду в Дом Гоголя, узнаю там про его смерть, про второй том, про Семёна и вообще про всё.

– Дом Гоголя, – задумчиво произнёс профессор. – Это хорошая идея – вам не помешает подтянуть знания биографии Николая Васильевича, а там вам обо всём расскажут. Да и для доклада пригодится. На всякий случай запишите мой номер – можете смело звонить, если ещё что-то найдёте. Только не слишком поздно, – он улыбнулся, – я рано ложусь.