Читать книгу: «Дао Вероники. Книга о необычайном», страница 5

§4. Шёпот Аниматора

О, с какой тоской

Птица из клетки глядит

На полет мотылька.

– Исса Кобаяси.

В начале второй недели мы с Вероникой отправились на один из дальних пляжей. Ничего примечательного, кроме рыбного ресторана, там не обнаружилось, – то же чистое море, тот же бархатистый песок и те же пальмы. Отличался только контингент: отдыхающие здесь были явно побогаче, чем там, куда обычно ходили мы.

Искупавшись, мы позавтракали и улеглись загорать. Но стоило мне расслабиться и задремать, как Вероника вдруг захотела, чтобы я порисовал на песке.

– Ты умеешь чертить мандалы? – спросила она.

– Только если схематично, – я приоткрыл один глаз. – А тебе зачем?

– Хочу кое-что тебе показать. Но сначала нарисуй мандалу.

– Ладно, – я поднялся на ноги, подобрал какую-то палку и начертил большой круг. Рисовать не хотелось, однако я быстро вошёл во вкус, так что вскоре возле нас красовалась простенькая, но симпатичная мандала, которую я выложил изнутри ракушками.

– Ну как тебе? – спросил я, любуясь своим произведением.

– С душой, – Вероника одобрительно кивнула, а потом прыгнула внутрь круга и принялась затаптывать моё творение. Я озадаченно наблюдал за этим актом вандализма, зная, что нечто подобное практикуют буддисты, и терпеливо ждал обещанных объяснений.

– Теперь нарисуй ещё одну, – попросила моя подруга, когда окончательно всё уничтожила.

– Зачем?

– Нарисуй.

Я нарисовал вторую мандалу, уже маленькую и примитивную. Вероника поморщилась и сказала, что это не мандала, а полная ерунда, в которую я не вложил ни капли души, и даже топтать её нет никакого смысла. Она попросила нарисовать снова, красиво и с душой.

– Нарисую, если объяснишь, зачем, – несколько раздражённо отозвался я.

– Низачем, – она простодушно захлопала ресницами.

– Низачем не буду.

– Тебе что, сложно? Всё равно сидишь без дела!

Я слегка повысил голос:

– Ну а мне-то зачем это надо?

Вероника завернулась в цветастое парео и удивлённо округлила глаза.

– А ты всё делаешь только зачем-то?

Сидя сейчас на песке, укутанная в яркий кусок ткани, она напоминала маленькую хищную зверушку, смотревшую на меня внимательным взглядом. Хотелось одновременно и погладить её, и на всякий случай отодвинуться подальше.

– Всё всегда делается зачем-то, – философски заметил я. – Для каких-то целей или для удовольствия, что тоже цель.

– А почему? – Вероника склонила голову набок.

Я не сразу нашёл, что ответить на такой странный вопрос.

– То есть как «почему»? Потому что так эффективнее жить.

– Ууу… – протянула Вероника, глядя куда-то в сторону. – Чем же я так прогневала мир? Бедная я, несчастная…

– Чего это ты там бедная? – насторожился я.

– Да так… – она махнула рукой. – А зачем тебе всё это в итоге?

– Что «всё»?

– Ну вот ты живёшь, у тебя цели, цели, цели. Вертишься, как белка в колесе, всё что-то делаешь. А какова конечная цель всех твоих целей?

– Эм… – замялся я. – Ты что, хочешь поговорить о смысле моей жизни?

– О чём? – Вероника снова округлила глаза. – Вся твоя так называемая жизнь давно уже похожа на поезд, который вышел из пункта А, едет от станции к станции и в конце концов прибудет в пункт Б, где пойдёт на металлолом. Разве у такого поезда может быть смысл?

Я вздохнул. Мало мне было сайгонского старика, подорвавшего мою веру в себя и показавшего бессмысленность той жизни, которую я вёл, так теперь ещё и Вероника подливает масла в огонь.

– Ника, я понимаю, о чём ты говоришь, – с тоской в голосе произнёс я. – Только что мне с этим делать? Я не знаю, как сойти с этого поезда. Я даже толком не знаю, кто я там – пассажир, машинист или кто-то ещё.

– Ты не пассажир и не машинист, ты и есть сам поезд, – мягко сказала она. – И если ты не желаешь стать металлоломом в конце своего бессмысленного пути, единственный выход – перестать быть этим поездом и сойти с рельс.

– Как?

– Есть разные способы, – Вероника вдруг стала серьёзной. – Скажи для начала, ты никогда не задумывался о том, чьи вообще это цели?

Я неуверенно пошевелил пальцами.

– Мои, чьи же ещё. Я всё-таки сам строю свою жизнь.

Она покачала головой, с сожалением глядя на меня.

– Да ничего ты сам не строишь. У тебя нет ни одной уникальной цели, только копии. Ты просто выбрал из тех шаблонов, которые тебе предложили в детстве, и теперь исполняешь их, как программа. Вместо своей жизни ты проживаешь чужой набор сценариев.

Вероника говорила и одновременно чертила на песке рельсы, вагончики и квадратики станций. Я запротестовал:

– О чём ты говоришь? Какие цели не мои?

– Все, которые когда-либо ты посчитал своими, – ответила она, не отрываясь от рисования. – Все они – типовые шаблоны. И ты не ощущаешь полноты жизни потому, что отдаёшь свои жизненные силы чужому шаблону.

– Да ну… чушь какая-то! – только и смог произнести я.

Вероника усмехнулась и промолчала. В её взгляде, однако, промелькнуло что-то такое, что заставило меня прислушаться к её словам. Я принялся перебирать в уме цели, которые когда-либо ставил перед собой, и… действительно не смог найти ни одной по-настоящему своей. Поступить в университет, стать профессионалом в том, что мне нравилось, достичь комфортного уровня жизни, создать семью, наконец, – все эти цели были предложены мне в детстве, и я просто выбрал понравившиеся карты из готовой колоды. Даже такие, казалось бы, глубоко личные цели, которые я чувствовал своим призванием, на поверку оказывались не моими, ведь достигая их, я в итоге не получал наполненности.

– Но как же так… – пробормотал я через минуту, так и не найдя ни одной собственной цели. – Я же всю жизнь старался следовать сердцу…

– Ты ошибся, – Вероника дотронулась до моей руки. – Ты всю жизнь стремился заполнить внутреннюю пустоту. Очень немногие способны слышать голос сердца. За голос своего сердца люди почти всегда принимают чужую волю. Иногда кто-то из них начинает что-то такое подозревать, и тогда смутно чувствует, что живёт не своей жизнью. Но обычно этим всё и ограничивается. Никто по своей воле не хочет стать свободным – это слишком дорогостоящее мероприятие.

То, о чём она поведала дальше, разбудило во мне такой древний и потусторонний страх, что выражение «кровь стынет в жилах» показалось отнюдь не поэтической метафорой.

По мнению Вероники, пространство человеческой жизни состоит из четырёх измерений, из которых людям постоянно доступны первые три – это измерения надежд, разочарований и смысла. Четвёртое же измерение, алхимическое, открывается только тем, кто обнаружил путь за пределы человеческой идентичности.

Измерение надежд и измерение разочарований – это то, что называется «простая человеческая жизнь». Она мечтает о счастье, но страдает и считает себя в основном тяжёлой и скорбной. В этом пространстве люди живут мечтами и ожиданиями, которые у всех похожи, словно фотографии с одного негатива. Эта реальность напоминает двухмерный плоский мультфильм, где люди ориентируются на надежды, но раз за разом сталкиваются со страхом и разочарованием. Запутавшиеся в обрывках чужих представлений, двухмерные люди живут полуосознанной жизнью и полностью зависят от внешних обстоятельств, которые то дают им силы, то забирают их.

Жители двухмерного мира спят. В своём летаргическом сне они видят заколдованное сновидение о так и не начатой жизни. Они страдают, ведь сновидение высасывает их. Им снятся вихри, внутри которых они вертятся в бесконечном цикле – это их привычки, зависимости и быт «простой человеческой жизни». Им снится, что у всего должна быть цель, и эта цель – всегда награда. Они живут от цели к цели и полагают, что идут, но никто из них даже примерно не знает, для чего вся эта гонка и что их ждёт в конце пути.

Если двухмерный человек вдруг осознаёт, что спит, то может обнаружить, что вся его погоня за целями и наградами – ни что иное, как побег от кошмара бессмысленности двухмерной жизни. И тогда ему открывается третье измерение – измерение смысла.

Измерение смысла – это то, что называется «жить осмысленной жизнью». Обретая его, люди обнаруживают в себе внутренний стержень, который позволяет им жить, не ориентируясь более на надежды и разочарования. Это трёхмерная реальность, где осознание смысла собственного существования даёт силы двигаться вопреки внешним обстоятельствам.

Трёхмерные жители сами производят смыслы, которые не похожи друг на друга. Так укрепляется и расширяется их личность, и так они становятся всё сильнее. Подавляющее большинство людей конечной точкой своих устремлений считает именно измерение смысла, ведь здесь находится счастье и жизнь в гармонии с самим собой.

Но, как и обитатели двухмерной реальности, трёхмерные жители пребывают в летаргическом сне, с одним лишь отличием: их сновидение чуть более осознанно, однако оно тоже заколдовано и высасывает силы.

Из сновидения осмысленной жизни невозможно проснуться по собственной воле – это случается только тогда, когда человек сталкивается с пределами своих смыслов. Если он не отступает и решается заглянуть дальше, все его смыслы погибают. Мир такого человека рушится, и он осознаёт себя запертым в собственной личности, как в тюрьме. Вдруг оказывается, что он до сих пор продолжает спать, и что за пределами его личной тюрьмы существует безграничная свобода, ради которой он, собственно, и появился на свет.

Такое осознание дорого обходится человеку, потому что эта свобода уничтожает всякого, кто оказывается к ней не готов.

Трагедия человеческих существ заключена в том, что три измерения – надежд, разочарований и смысла – составляют всю человеческую идентичность. Они порождают иллюзорную реальность, в которую испокон веков помещено человечество. Эту реальность постоянно воссоздаёт и контролирует древняя потусторонняя сущность, – паразит, которого Вероника называла Аниматором. Пищей для Аниматора является сила, которую люди тратят на свои желания.

«Людей просто выращивают на ферме, чтобы регулярно их подъедать» – так вкратце охарактеризовала Вероника печальное положение, в котором с незапамятных времён пребывает человечество.

Жизненная сила, которую человек тратит на достижение желаний, кормит Аниматора до тех пор, пока человек остаётся в коконе своей идентичности и за себя Настоящего принимает свою индивидуальность. Выйти из-под власти Аниматора можно только в четвёртое измерение, – измерение алхимии, поскольку Аниматор сам является порождением алхимической реальности и не властен над ней. Здесь человек обнаруживает себя Настоящего.

Неудивительно, что Аниматор стремится не допустить побега. У него есть множество уловок, с помощью которых он удерживает человека в стойле, и среди них – так называемый «шёпот Аниматора». Своим шёпотом древний паразит подменяет голос сердца, – голос, который в алхимической реальности является единственным ориентиром. Шёпот Аниматора внедряет в человека чужеродную волю, заставляя его поверить, что это воля самого человека. Так Аниматор закрывает путь в измерение алхимии. Он сулит надежды и наслаждения, обращается к потаённым страхам и порокам, чтобы заманить нас в кокон самоидентификаций.

То, о чём поведала Вероника, подействовало на меня на каком-то очень тонком уровне. Я долго молчал, задумчиво покусывая губы, а потом сказал:

– Ника, всё это напоминает матрицу…

– Это значительно хуже, – отозвалась она. – Идея матрицы подразумевает, что людей использует кто-то извне. Аниматор же существует не только как отдельная от человека сущность, он внедрён в каждого из нас с самого рождения. Он так давно слился с человеческим родом, что люди сами, по своей воле, приняли его в себя как часть своей природы. И ответственность за такое положение вещей лежит на каждом, кто становится пищей для Аниматора.

Я только покачал головой.

– То, что называется личностью, – продолжала Вероника, – создаёт и охраняет именно Аниматор. Аниматор делает людей людьми, понимаешь? И при этом он не имеет никакого отношения к нашему естеству. Наоборот, он – суррогат человеческой природы, и в его интересах заставить нас поверить, что он тождествен самому человеку. Человек-носитель не должен даже подозревать о существовании внутри него этого паразита.

Изящность и логика Вероникиных представлений здорово впечатлили меня. Я не ожидал, что она умеет выстраивать такие стройные концепции, и даже почувствовал лёгкий укол зависти: несмотря на то, что я полагал себя достаточно умным, сам бы я вряд ли так смог. Однако умные женщины всегда притягивали меня, и поэтому я смотрел на Веронику с искренним восхищением. Она заметила это и расплылась в довольной улыбке. Я тихо произнёс:

– Всё это чем-то похоже на идею дьявола.

– Одна из трактовок слова «дьявол» – «разделяющий», – Вероника тоже перешла на шёпот. – Divide et impera, слышал?

– «Разделяй и властвуй», – кивнул я.

– Так вот, Аниматор – разделяющий. Он внедряет в наш ум идею о делимости мира – идею, чуждую природе любого осознающего существа. Такой заражённый ум разделяет всё надвое: ноль и единица, хаос и порядок, добро и зло, а самое главное, «я» и «не я». Именно благодаря этой идее становится возможным появление личности. Теперь понимаешь масштаб эпидемии?

Я поражённо молчал, обдумывая услышанное. Вероника терпеливо ждала. Наконец, я спросил:

– Откуда тебе всё это известно?

– Отсюда, – она выразительно постучала пальцем по лбу.

– Ты хочешь сказать, что сама это придумала?..

– Конечно же нет. Просто я умею видеть то, что происходит у меня прямо перед носом. Я могу видеть Аниматора.

Я недоумённо посмотрел на неё.

– Аниматор существует где-то в реальности?

– А я что, похожа на Шахерезаду, которая тебя сказками тут развлекает? – совершенно искренне возмутилась Вероника.

На моём лице, вероятно, отразилось такое сомнение, что она осеклась, секунду помолчала, а затем ехидно поинтересовалась:

– Дима, а ты когда в меня влюбился?

– Чего? – опешил я.

– Чего-чего! Ты влюбился в меня сразу, с первого взгляда? Или уже потом?

Я покачал головой, сражённый такой непосредственностью, и честно ответил:

– Сразу же, как только увидел тебя на набережной.

– Как романтично! – Вероника сверкнула глазами. – А твоя влюблённость существует в реальности?

– А, вот ты к чему… Ну, если смотреть в субъективном смысле, то…

– Не нуди! – рассмеялась она, бросив в мою сторону горсть песка. – Отвечай: существует или нет?

– Конечно, существует.

– Вот подобным же образом существует и Аниматор. Только влюблённость – чувство преходящее, а Аниматор есть всегда. Он реален так же, как реален шум текущей в твоих венах крови. И если ты не слышишь этот шум, то только потому, что не умеешь слушать.

§5. Вход в бревно

Я в полночь посмотрел:

Переменила русло

Небесная река.

– Хаттори Рансэцу.

Через несколько дней мы по сложившейся уже традиции отправились с утра на пляж, а когда вдоволь наплавались в море, Вероника попросила принести ей фруктовый коктейль. Я сходил к ближайшему кафе, заказал пару напитков и, пока ждал их, в глубине кухни заметил большую открытую печь. Я засмотрелся на горевшие в ней дрова, и в памяти ярко вспыхнул полузабытый случай из времён моей студенческой молодости, произошедший в карельских лесах.

Будучи тогда студентом биологического факультета, я собирал полевой материал для своей дипломной работы. Некоторые мои маршруты пролегали таким образом, что приходилось идти много километров по непролазной тайге, и в такие дни я полностью выматывался. И вот, однажды вечером, вернувшись с очередного подобного маршрута, я сидел возле костра, пил чай с лесными травами и наслаждался долгожданным отдыхом. Вероятно, из-за сильной усталости я оказался в некоем подобии спонтанного транса: тело полностью расслабилось, все мысли ушли, а взгляд застыл на берёзовом полене, которое тлело в костре. В какой-то момент меня вдруг пронзила ослепительная вспышка, мышцы свело судорогой, и я увидел: там, прямо внутри бревна, существовала отдельная реальность! Я чувствовал эту огненную реальность так отчётливо, что окружающий мир показался всего лишь жалким её подобием, эфемерной тенью, какой-то бесконечно второстепенной производной. Это было переживание, на миг оживившее во мне связь с тайной мира, – ту связь, которую я, как мне казалось, безвозвратно потерял. В тот момент я понял, что должен найти вход в бревно; именно должен, потому что я почувствовал это как предназначение всей своей жизни.

– Your milkshake, Mister!* – весело окликнула меня стоящая за стойкой девочка, возвращая в реальность. Она ослепительно улыбнулась и протянула два коктейля. Я поблагодарил, расплатился и зашагал обратно к Веронике.

* Ваш молочный коктейль! (англ.).

Усевшись рядом, я отдал ей один из напитков и рассказал про своё внезапное воспоминание. Вероника настолько оживилась, что нетерпеливо заёрзала на месте и едва не опрокинула свой стакан.

– Вот видишь! – воскликнула она, сверкая глазами. – Тебе давно всё известно. Там, у костра, тебе открылась истинная цель твоего земного пути, и ты даже смог её сформулировать в словах. «Найти вход в бревно» – прекрасно звучит!

Я с признательностью сказал:

– Знаешь, ты первая, кто серьёзно отнёсся к этой истории. Все остальные не понимали даже, о чём идёт речь – им это казалось нелепым и абсурдным.

– Алхимия всегда абсурдна для тех, кто никогда не заглядывал в её владения, – улыбнулась Вероника. – Но ничего нелепого в твоей истории нет. Сакральные переживания – это самые живые переживания, которые только можно себе представить, и они могут происходить в каких угодно формах. Меньше всего про них можно сказать, что они нелепы и абсурдны.

Я посмотрел в сторону и задумчиво произнёс:

– Беда в том, что всё это стало казаться нелепым даже мне самому. Постепенно эта история с бревном стала неважной и скучной. Почему так, не знаешь?

Вероника дотронулась до моей руки и очень проникновенно сказала:

– Знаю. Тогда ты упустил шанс зова. А случилось это потому, что ты думал, будто впереди полно времени. Ты думал, что твоя жизнь – это нечто необъятное и вечное, и то, что не сделано прямо сейчас, ещё успеется. Ты и сейчас так думаешь. Ты же уверен, что смерть, конечно, наступит, но очень нескоро, и продлится всего мгновение. Но поверь мне, в реальности дела обстоят ровно наоборот. Для упустивших свои шансы смерть оборачивается вечностью, по сравнению с которой жизнь покажется эфемерной рябью на воде.

Вероника говорила это и смотрела на меня своим особенным взглядом, в котором я увидел мягкость – и одновременно бескомпромиссную жёсткость, любовь – и отвращение к жалости любого рода, силу – и глубокое смирение. В этом взгляде было всё. Я смотрел в её выразительные глаза и выбирал окончательно доверять всей этой противоречивости. И кажется, именно этим взглядом Веронике удалось окончательно поймать меня в свои сети.

– Ника, – задумчиво произнёс я, – как мне найти вход в бревно?

Не отводя от меня глаз, она тихо произнесла:

– Ты сделал свой выбор ещё тогда, в тайге, у костра. Нужно вернуться в тот момент и всё вспомнить.

Я снова прокрутил в памяти своё воспоминание и понял, что не могу обнаружить кое-каких подробностей. Тогда я лёг на спину и закрыл глаза. Когда я расслабился, то почувствовал на висках Вероникины ладони.

– Не шевелись, – прошептала она.

…костёр догорал. Слабые языки пламени едва прорывались над грудой углей. Я собрался было встать и принести ещё дров, как вдруг заметил что-то совершенно волшебное в тлеющем толстом бревне. Там, внутри, переливаясь алыми и бордовыми всполохами, словно в метафизической мастерской, ковалась моя судьба. Она была реальна настолько, что я мог бы потрогать её руками, если бы мои руки сами превратились в огонь.

Я заворожённо смотрел в бревно, испытывая такой трепет, как будто прикоснулся к реальности богов и демиургов. В этом огненном бревне плелось сновидение, – сновидение о моей жизни, моей судьбе и о том, что я всегда считал окружающим миром. И там, в этом таинственном бревне, я отчётливо услышал шёпот своего предназначения.

Сейчас я стоял перед выбором: последовать этому шёпоту или же отступиться, продолжая обманывать себя, что знаю, кто я такой. Но я лишь потряс головой, отгоняя это наваждение. Я так и не понял, что отступился и выбрал ложный путь.

– Не шевелись, – донёсся до меня Вероникин голос, едва различимый сквозь шум прибоя.

…я увидел себя словно со стороны. Я сидел возле костра в своей выцветшей штормовке, и вдруг… что-то тонкое, невидимое, но самое главное начало перетекать из меня в бревно. В трещины между переливающимися огнём угольками, всё глубже и глубже, – в ту бесконечность, которая таилась внутри. Я отпускал себя, и я делал это осознанно. Я отправлялся в вечное странствие, следуя за шёпотом из бревна.

Отчётливо ощущая эфемерность настоящего момента, я понимал, что вскоре всё пережитое потеряет для меня значение. Я продолжу жить, – жить так, как будто ничего не случилось, и пройдёт целых шестнадцать лет, пока я не окажусь на берегу Сиамского залива с девушкой по имени Вероника и не исправлю свой неверный выбор.

Я открыл глаза. Продолжая лежать, я мог лишь ошеломлённо смотреть на Веронику, без мыслей в голове, не в силах пошевелиться и даже произнести хоть слово. Почему-то я чувствовал себя так, словно мне только что отпустили грехи – очень легко, но одновременно осознавая всю тяжесть последствий своих деяний.

Когда я, наконец, пришёл в себя, то тихо пробормотал:

– Ника, что ты сделала с моей памятью?

Вопреки ожиданиям, она не стала увиливать от ответа, а сказала:

– Когда человек упускает шанс услышать зов своего сердца, это не проходит бесследно. В его душе остаются стигмы. Я вижу твои раны, и сейчас просто помогла тебе залечить одну из них. Я не знаю, как у меня это получается, да это и неважно. Я просто хотела тебе помочь.

Она помолчала и добавила:

– Хочешь, расскажу, как я сама однажды упустила шанс повернуться лицом к себе Настоящей?

– Конечно хочу!

– Это случилось, когда мне было двенадцать лет, – начала Вероника свой рассказ. – Вместе с мамой мы отправились навестить моего дедушку. Он жил на Чукотке в небольшом посёлке, и раньше я уже бывала у него. Мне всегда нравилось Заполярье, тундра, белые ночи – наверное, сказывались мамины корни. В один из дней дедушка решил свозить меня в чукотскую деревушку, километрах в ста от нашего посёлка, чтобы я вживую увидела быт оленеводов, а заодно пособирала морошки. Лето в тот год выдалось тёплым, – по чукотским, конечно, меркам, однако я умудрилась здорово разболеться. Мне очень не хотелось возвращаться обратно, и тогда дедушка отвёз меня к старухе, которую местные считали шаманкой. Её имя я забыла тут же, как только услышала, настолько непривычным оно было для моего уха. Звала я её просто – бабушкой, а про себя называла бабушкой Айгынгын.

Вероника отпила коктейль, немного помолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль, и продолжила:

– Бабушка Айгынгын жила в яранге на берегу реки, совсем одна, если не считать двух лаек. Когда мы приехали, она заставила меня раздеться и уложила на лежанку, укутав оленьими шкурами. Потом она запалила костёр, села рядом и принялась тихо напевать, кидая в огонь какие-то травы. Вдруг мне показалось, будто из меня вытягивают жилы, и страшно захотелось спать. Последнее, что я помню перед тем, как уснула, это её вопрос: «По доброй ли воле ты просишь защиты у духов?». Я кивнула и провалилась в сон, а когда проснулась, то чувствовала себя уже здоровой и полной сил. Я до сих пор помню, что мне приснилось тогда. Мне снилось, что я вышла из яранги, завернувшись в кусок шкуры, подошла к реке и увидела, как мимо проплывает длинная узкая лодка. В ней сидел кто-то, лишь отдалённо напоминавший человека: огромного роста, худой, как жердь, весь укутанный в обрывки шкур. Он повернул ко мне лицо, на котором не было глаз – только пустые глазницы, и я почувствовала, что если решусь и позову его, он заберёт меня с собой, в священную чозениевую рощу*. Во сне я знала, что эта роща – место рождения моей сестры-двойняшки, хотя никакой сестры на самом деле у меня не было. Но я испугалась и убежала, громко крича от ужаса. С этим криком на губах я и проснулась посреди оленьих шкур и дыма каких-то трав. Бабушки не было. Я завернулась в шкуру, вышла из яранги и увидела, что она кормит собак. Я подошла к ней, и она сказала: «Ты, дочка, не захотела вместить дары духов. Трудная будет у тебя судьба, ох и трудная…».

* Чозения – ивовое дерево, растущее в Северо-Восточной Азии по берегам рек.

Вероника допила остатки коктейля и жестом показала, что хочет допить и мой. Я протянул ей свой стакан. Она взяла его и заговорила снова:

– И лишь когда я повзрослела, то поняла, о чем сказала старая шаманка. Там, на берегу реки Амгуэма, судьба подарила мне редчайший шанс стать той, кем я должна была стать по своему предназначению – собой Настоящей. И моя сестра, мой двойник, ждала меня в священной чозениевой роще, но я так и не пришла…

Вероникина история затронула что-то очень глубокое в моей душе. Откуда-то я точно знал, что чувствовала она тогда, в яранге у чукотской шаманки много лет назад.

– И что ты сделала со всем этим? – тихо спросил я.

– Мне пришлось заново пережить своё прошлое, – вздохнула Вероника, – отыскать в нём то сновидение, сесть в лодку и отправиться, наконец, в чозениевую рощу. Но смогла я это лишь спустя двадцать лет.

Я ошеломлённо пробормотал:

– Ника, а зачем тебе… зачем нам всё это?

Она грустно усмехнулась.

– Низачем. Неужели ты не чувствуешь, что другого выбора у нас просто нет? Не обманывай себя.

Я долго и задумчиво смотрел куда-то сквозь Веронику, а потом поднялся на ноги. Больше обманывать себя мне не хотелось.

Моя подруга, казалось, поняла всё, что происходило у меня внутри. Она поднялась вслед за мной, подобрала какую-то палку и протянула её мне. Я понял, что она опять предлагает нарисовать мандалу, и в этот раз хорошо знал, зачем. Выбрав подходящее место, я принялся за работу. Вероника молча наблюдала, а потом сказала:

– То, что ты назвал «входом в бревно» – это твой личный путь к себе Настоящему. Чтобы идти по нему, нужно перестать зависеть от своих целей, перестать быть поездом, привязанным к рельсам. Для этого нужно учиться делать вещи низачем.

– Неделание, – кивнул я, не отрываясь от работы. – Действие ради действия.

– Нет, это не действие ради действия, – возразила Вероника. – Это действие низачем. Никак не оценивай то, что делаешь. Делай всё возможное, чтобы достигнуть результата, но на сам результат должно быть наплевать. Понимаешь?

Я обернулся и удивлённо посмотрел на неё.

– А мотивировать должна вера в то, что неделание приведёт к разрушению рельс?

Вероника покачала головой.

– Нет же. Не думай о мотивации. Делай низачем.

– Делать без ожиданий? – уточнил я.

– Да. Только будь готов к тому, что неделание станет доводить тебя до бешенства. Ты вдруг обнаружишь, что весь мир противится тебе, и будешь искать любой повод, лишь бы избежать неделания.

– А как часто надо это практиковать? – поинтересовался я.

Вероника пожала плечами.

– До тех пор, пока вся жизнь не станет неделанием. Тогда она станет естественной, потому что естественное состояние жизни – бесцельность.

– Прямо какой-то дзен, – усмехнулся я, продолжая работать над мандалой.

Веронике, кажется, не очень понравилась моя реплика. Она прищурилась и недобро произнесла:

– Это будет такой дзен, что ты однажды пожалеешь, что появился на свет.

Я ошеломлённо уставился на неё, но Вероника тут же рассмеялась и замахала руками.

– Не принимай близко к сердцу. Это у меня такие шутки.

Когда я закончил возиться с мандалой, то несколько секунд помедлил, разглядывая, что получилось, а потом принялся её затаптывать. Несмотря на то, что делал я это осознанно, чувство бесполезности происходящего не покидало меня, но я уже не обращал на него внимания.