Читать книгу: «Дао Вероники. Книга о необычайном», страница 3

Шрифт:

Я окинул взглядом свои ладони и не нашёлся, что ответить. Вероника некоторое время смотрела на меня, а потом отвернулась в окно и принялась разглядывать проплывавшие мимо нас пейзажи. Мне же было не до красот. Где-то внутри меня шевелилось нечто, что было давно и накрепко забыто, и теперь оно просыпалось, ворочалось и заявляло права на жизнь. Что-то незнакомое и пугающее обосновывалось во мне, совершенно не интересуясь моим согласием на этот счёт.

– Откуда ты узнала про мои кошмары? – нарушил я повисшее молчание.

– Это у тебя на лице написано, – рассеянно ответила Вероника, не отрываясь от окна.

Мне стало совсем не по себе, и я тихо спросил:

– Ника, кто ты такая?

– Твой шанс, – едва слышно пробормотала она, подобрала ноги и свернулась калачиком на сиденье, собираясь спать.

§2. Кто ты есть

С неба льётся лунный свет.
Спряталась в тени кумирни
Ослеплённая сова.
– Дзёсо Найто.

Автобус увозил нас всё дальше на юг. Вероника прислонилась к моей руке и почти мгновенно заснула; я же смотрел на проносящиеся мимо рисовые поля и размышлял о том, как неожиданно порой складывается жизнь, устраивая встречи, которые становятся поворотными в судьбе. В том, что наша встреча была именно такого рода, никаких сомнений не оставалось.

Пока моя компаньонка спала, я ещё раз прокрутил в памяти все обстоятельства нашего вчерашнего знакомства, пытаясь найти в них хоть что-то, что смогло бы пролить свет на её загадочную личность.

•••

Вчера, приехав в Пномпень к середине дня и заселившись в первый подвернувшийся гестхаус, я сразу же отправился бродить по городу. Колорит здешней жизни здорово отличался от вьетнамского, и я ходил по улицам, наблюдая городскую суету, а заодно пытался понять, что мне делать дальше.

К вечеру я вышел на Сисоват – туристическое сердце Пномпеня. Эта длинная набережная была заполнена самым разнообразным народом: от респектабельных парочек подчёркнуто буржуазной наружности до бродяг-бэкпэкеров, всем своим видом выражавших принадлежность к отдельному племени свободных белых разгильдяев. Среди гуляющих сновали молодые местные ребята с цепкими взглядами «любой каприз за ваши деньги», ищущие, как бы подзаработать; на каждом углу стояли кхмерки, торгующие всякой съедобной мелочью.

Вскоре мне захотелось тишины. Я спустился к реке и увидел на берегу какую-то кучу хлама, – кажется, за ней было подходящее для уединения местечко. Я уверенно зашагал туда, но подойдя ближе, обнаружил, что место занято: на траве, чуть в отдалении от горы мусора, сидела худощавая девушка с забранными в хвост волосами и что-то сосредоточенно рисовала в блокноте.

На вид ей было лет двадцать семь или около того, и мне показалось, что родом она откуда-то из Восточной Европы. По безмятежному, но целеустремлённому выражению её загорелого лица, украшенного едва заметной россыпью веснушек, становилось понятно, что путешествует она уже далеко не первый месяц. Эту догадку подтверждала и одежда, в которой неуловимо ощущался дух странствий: широкие штаны песочного цвета, кеды и потёртая майка в серо-красную полоску. Неподалёку лежал рюкзачок, из которого торчал кусок пакета с чем-то съедобным.

Заметив меня, девушка чуть улыбнулась, кивнула в знак приветствия и снова углубилась в рисование. Я кивнул в ответ и устроился на траву в некотором отдалении. Тишины мне больше не хотелось, зато моя соседка вызывала неподдельный интерес. Некоторое время я колебался, не зная, как начать разговор, а потом спросил прямо:

– Hey… What are you drawing?*

* Привет… Что рисуешь? (англ.).

Девушка оторвалась от блокнота и уставилась на меня долгим пристальным взглядом, словно силясь вспомнить, где и когда мы встречались раньше. Её глаза удивительного тёмно-зелёного цвета излучали такой поток направленного в мою сторону внимания, что по спине пробежал озноб. Этот взгляд казался каким-то радиоактивным, он как будто пронизывал насквозь и вызывал свербящее желание куда-нибудь укрыться. Наконец, девушка опустила глаза и молча протянула мне блокнот.

На почти законченном карандашном рисунке были изображены каменные развалины с проросшими сквозь них гигантскими корнями, – похоже, руины какого-то древнего храма. Рисунок был красивым и даже завораживающим. Не успел я поинтересоваться, что именно здесь изображено, как девушка спросила:

– Как ты меня нашёл?

Её приятный, чуть резкий голос звучал очень эмоционально, вкладывая в этот странный вопрос сразу несколько интонаций: вопрошающую, утверждающую и требующую. Я слегка опешил и произнёс:

– А как ты узнала, что я говорю по-русски?

– У тебя на майке написано, – чуть улыбнулась она.

Я посмотрел на маленький квадратик логотипа на рукаве своей футболки и улыбнулся в ответ.

– А ты внимательная!

– Так как ты меня нашёл? – повторила она, снова окинув меня своим странным взглядом.

Я пожал плечами.

– Никого я не искал, просто хотел посидеть в тишине.

Девушка слегка приподняла брови.

– А что, вокруг не было других мест?

– Сама посмотри, – я обвёл рукой берег. Он был полностью пустым, не считая небольшой компании, сидящей метрах в тридцати от нас.

– Понятно, – отчего-то вздохнула она. – А что ты делаешь в Пномпене?

– Ещё не знаю. Я только приехал.

– Понятно, – повторила она. – А я тут уже третий день. Кстати, я Вероника.

– А я Дима. Рад знакомству! – обрадовался я.

Вероника, как и я, оказалась родом из Москвы, и тоже подолгу жила вдали от родины. По Юго-Восточной Азии она путешествовала почти год, а сюда, в Камбоджу, приехала из Лаоса. На вопрос о своих дальнейших планах она неопределённо повертела рукой, словно не желая это обсуждать.

Мы некоторое время делились впечатлениями о городе, поговорили о разнице между кхмерами, лаосцами и вьетнамцами, а потом замолчали, и повисла тишина. Удивительно, но у меня сразу возникло ощущение, будто мы давным-давно знаем друг друга, и поэтому наше молчание не доставляло никакого неудобства.

Наконец я решил нарушить тишину.

– Ника, ты не голодна? Может, сходим куда-нибудь?

– Давай, – откликнулась она. – Тут как раз недалеко есть местечко, где готовят хороший самлор.

– Что это? Оно хоть съедобное?

– Очень даже, – рассмеялась Вероника, поднимаясь на ноги и закидывая рюкзачок за плечи. – Это великолепный местный суп. Пошли.

Мы пересекли набережную и углубились в жилые кварталы. Вероника уверенно вела меня какими-то закоулками. Её походка отличалась удивительной собранностью, и я ещё подумал, что обычно так ходят люди, когда им важно экономить силы, – например, в горах.

Идти было недалеко, и уже через десять минут мы сидели в небольшом ресторанчике, заняв столик на улице. Суп со странным названием оказался действительно вкусным. Моя новая знакомая воодушевлённо рассказывала про свою лаосскую жизнь. Она мило улыбалась, приятно жестикулировала, а её мимика, как зеркало отражавшая все эмоции, совершенно очаровала меня.

Я, в свою очередь, поделился подробностями из своего вьетнамского путешествия, а заодно посетовал, что мучаюсь от неопределённости, не представляя, что делать дальше. Оставаться в Пномпене не хотелось. Здесь было что посмотреть, но я словно чувствовал зуд в ногах, – что-то снова тянуло меня в дорогу. Однако я по-прежнему не понимал, куда же мне ехать.

– Значит, надо уезжать, – сказала Вероника. – И мне тоже уже пора.

– А тебе куда?

Она помолчала, а потом как-то неуверенно произнесла:

– К морю?..

– В Сиануквиль, наверное?

– Ну… почему бы и нет?

Стало понятно, что у неё тоже нет никаких определённых планов, и это весьма обрадовало меня. Как это ни странно, но всего за час я успел привыкнуть к этой необычной девушке, так внезапно свалившейся мне на голову, и упускать её из виду совсем не хотелось.

– Ника, а мне с тобой можно? – осторожно поинтересовался я после небольшой паузы.

В её взгляде опять появилось нечто радиоактивное, что в очередной раз заставило меня поёжиться. Несколько долгих секунд она в упор разглядывала меня, а потом непринуждённо встряхнула волосами и мило улыбнулась.

– Почему бы и нет. Поехали прямо завтра с утра.

– Вот и отлично! – я обрадованно улыбнулся в ответ.

Сразу после ужина мы купили билеты на утренний автобус до Сиануквиля, курортного городка на побережье Сиамского залива, потом ещё немного погуляли, а около полуночи я проводил свою теперь уже компаньонку до её гестхауса, где мы и распрощались до завтра.

•••

Автобус резко качнуло, и Вероникина голова съехала с моей руки. Не открывая глаз, она подвинулась обратно, а её лицо скрылось под рассыпавшимися волосами.

– Ника, – я слегка пошевелил плечом, – я тут вспоминал твой взгляд, от которого аж озноб пробирал. Что это было?

– А, это… я просто считывала, – не открывая глаз, пробормотала она.

– Что делала?

Вероника вздохнула и не ответила. Я опять пошевелил плечом. Она недовольно сверкнула глазом сквозь волосы.

– Определяла, каково оно в твоей шкуре.

– А как это? Сопереживание? – принялся выяснять я.

– Нет.

– Сочувствие?

– Нет.

– Сострадание?

Вероника промолчала.

– Тогда что значит «быть в твоей шкуре»? – не унимался я.

– То и значит: быть в твоей шкуре! – раздражённо воскликнула она и выпрямилась. – Ну вот не даёшь ты мне поспать! Я испытывала то, что испытывал бы ты, если бы из тебя вытряхнули мусор.

– Какой ещё мусор?

– Жалость и неуверенность, – Вероника вдруг брезгливо повела плечами. – Ты слишком жалеешь себя и постоянно сомневаешься в своих решениях.

Возразить особо было нечего: я и сам в последнее время замечал, что сомнения стали мешать мне жить. Однако от девушки, которая знала меня меньше суток, слышать такое было не слишком-то приятно.

– Не думаю, что у тебя есть основания так говорить, – недовольно заметил я.

– А ещё склонность защищаться, – мстительно добавила моя неласковая компаньонка. – Что защищаешь-то? Тайные подвалы своего драгоценного внутреннего мира?

Я почувствовал раздражение.

– А что, это не естественно?

– Не естественно хранить хлам в подвалах и тратить кучу сил, чтобы его охранять, – она насмешливо, но добродушно посмотрела на меня.

– Почему ты опять нарушаешь мои границы? – начал было я, но Вероника с досадой перебила:

– Отстань! – и, кинув взгляд в окно, добавила: – Кажется, сейчас будет остановка.

Автобус подъехал к придорожному кафе. Мы вышли и немного походили, разминая ноги. От утренней свежести не осталось ни следа; солнце уже припекало, а порывы тёплого ветра поднимали лёгкие струйки пыли, красноватой от какого-то специфического вида местной глины.

В кафе Вероника попросила, чтобы я купил ей молочный коктейль и что-нибудь перекусить, сунула мне в руки свой рюкзачок и пошла к очереди, образовавшейся перед туалетом. Я поизучал богатое разнообразие местной выпечки, потом взял несколько рогаликов, кофе, и отнёс всё это за свободный столик. Посмотрел в сторону своей попутчицы, в который раз удивившись, насколько она маленькая – даже не выделяется среди низкорослых местных женщин. Словно почувствовав мой взгляд, Вероника обернулась и вопросительно кивнула. Я махнул ей рукой – «Всё хорошо».

Несмотря на непредсказуемость и взбалмошность, а может быть, именно благодаря им, Вероника нравилась мне всё больше, однако сейчас в моей голове был бардак, и требовалось привести мысли в порядок. Я принялся размышлять над вскрывшимися обстоятельствами. Итак, сначала была встреча с сайгонским стариком, ставшая причиной моего поспешного отъезда из Вьетнама. Потом произошла история с собакоголовым в ржавой бочке. Оба события я почти сразу забыл. Вероника как-то умудрилась вытащить их из моей памяти, и… меня вдруг осенило: всё её дикое поведение было всего лишь спектаклем, разыгранным с единственной целью, – заставить меня вспомнить! Она знала об этих событиях, но не их детали и форму, а то, что они происходили, и зачем-то хотела, чтобы я вспомнил о них тоже. Знала она и то, что мой собакоголовый и её Лепесточный пёс – одно и то же, и вот это уже совсем не укладывалось в моей голове.

Немного поколебавшись, я залез в её рюкзачок и вытащил блокнот, желая снова посмотреть на Лепесточного пса. «Да, всё верно, так и есть» – убедился я, ещё раз внимательно изучив рисунок. Я так погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как вернулась Вероника.

– Ну и что ты делаешь? – раздался надо мной её подчёркнуто ласковый голос. Я поднял глаза. Она стояла возле меня, подбоченившись, а в её выразительном взгляде читалось требовательное недоумение.

– Как видишь, шарюсь в твоих вещах! Ты же вот позволяешь себе копаться в моей памяти.

– А ты согласен на это?

– Как будто у меня есть выбор.

Вероника хитро прищурилась.

– Что ж, никто тебя за язык не тянул. Ладно, шарься, если интересно. Но вот где мой коктейль?

– Ой, прости, совсем забыл! – я собрался было встать, чтобы принести напиток, но она махнула рукой и сама направилась к стойке.

«Сейчас вернётся, и всё у неё выясню» – решил я. Но когда Вероника наконец-то уселась за столик, протянула мне один из двух зеленовато-кремовых коктейлей, изящным движением поправила волосы и очаровательно улыбнулась, мне вдруг расхотелось что-либо выяснять. С ней было интересно так, как ни с кем раньше, и это главное.

Вероника отпила коктейль и зажмурилась от удовольствия. Вдруг рассмеявшись, она принялась рассказывать, как двое суток добиралась в Камбоджу из Лаоса, и как, уже приехав в Пномпень, три вечера кряду выходила на главную набережную, где мы наконец вчера встретились. Когда она стала говорить, какое поначалу я произвёл на неё странное впечатление, откуда-то со стены на моё плечо вдруг спрыгнул геккон. Маленькая ящерка была так стремительна, что её прикосновение заставило на миг затаить дыхание. Она словно бы сообщила: «Да» – и тут же была такова, а я радостно воскликнул:

– Смотри-ка! Он говорит, что мы неслучайно встретились!

Вероника рассмеялась.

– А ты до сих пор сомневаешься, что мы в одной лодке?

– Ника… – я на секунду замялся, – если бы ты меня не шокировала своими дикими выходками, мне не удалось бы ничего вспомнить. Ведь так?

Не отрываясь от коктейля, она окинула меня заинтересованным взглядом.

– Надо же, догадался. Да, всё так.

– Ты специально так себя вела?

Вероника довольно кивнула.

– А нельзя было как-то помягче?

– А зачем? – она чуть кокетливо вскинула брови. – Привыкай, я такая.

Я усмехнулся.

– А почему я вообще всё это забыл?

Она долго смотрела на меня, а потом сказала:

– Потому что ты постоянно врёшь. Вот я и требовала, чтобы ты прекратил это. Я просто не уточнила, что делаешь ты это неосознанно. Ой, кажется, пора бежать!

Водитель несколько раз прокричал что-то и замахал нам рукой – похоже, все уже были в сборе и ждали только нас. Мы проглотили остатки кофе, схватили недоеденные рогалики и побежали в автобус.

– Так вот, – продолжила Вероника, когда мы уселись на свои места. – Ты постоянно врёшь себе, потому что носишься со своей личностью, как с писаной торбой.

Я приподнял брови, выражая недоумение. Вероника тут же сгримасничала, передразнив меня, и сказала:

– Что ты на меня так смотришь? Ты отрицаешь всё, что даёт мир, если это выходит за рамки твоих представлений о мире.

– Но ты же совсем не знаешь меня, – возразил я. – Я всегда открыт новому.

– Вот как? Тогда ответь, допускаешь ли ты существование, скажем, алхимии?

Я уверенно кивнул.

– Конечно. Я уважаю Юнга, который относился к алхимии весьма серьёзно. А…

Вероника тут же перебила меня:

– При чём тут Юнг? Вот лично ты веришь, что алхимия существует прямо здесь и сейчас?

Я хотел было ответить утвердительно, но вдруг задумался. Действительно, про алхимию я знал только то, что читал когда-то в книжках, но я ни разу не сталкивался с ней в реальной жизни. Теоретически я, конечно, допускал, что существует нечто, лежащее за границами моего рационального представления о мироустройстве, но вот верил ли я в это по-настоящему? Пожалуй, что и нет.

– Умом ты допускаешь, а сердцем – не веришь, – Вероника словно прочитала мои мысли. – Твоя вера спит. И когда алхимия вторгается в твою жизнь, твоя личность начинает яростно обороняться, потому что всё иррациональное несёт для неё угрозу. Личность просто защищает свои границы и говорит: «Этого не существует».

– И ты в это веришь? – осторожно поинтересовался я.

Она окинула меня внимательным взглядом.

– Сайгонский старик, собакоголовый, Лепесточный, а ещё то, что я знаю про твои ночные кошмары – тебе этого мало? Ведь ты никогда не сможешь объяснить всё это рационально, как бы ни старался.

– Допустим, – чуть помедлив, кивнул я.

– А всё это и есть проявления алхимии. Но когда твоя личность сталкивается с подобным, она обманывает тебя, убеждает, что ничего не происходит. И ты всё забываешь. Это нужно, чтобы сохранить власть над тобой.

Я потряс головой.

– Погоди, Ника, ничего не понимаю. Кто кого обманывает?

– Ну что тут непонятного? – с досадой поморщилась она. – Твоя личность обманывает тебя. Вот представь себе солнечный луч. Он упирается в стену, на стене появляется пятно света.

Я сосредоточенно кивнул.

– Солнечный луч – это ты, стена – это окружающие люди, а пятно света на ней – твоя личность. А теперь смотри: нет стены – нет и пятна; нет общества – нет и личности. Но солнечный луч-то остался!

Я снова кивнул. Вероника искоса посмотрела на меня, передразнила мой жест и продолжила:

– Личность воплощается в присутствии других личностей, но без них она тут же исчезает. Она – иллюзия, которую порождают подобные ей иллюзии. Но сама личность убеждает тебя в обратном, а для этого сужает твоё восприятие исключительно до своего отражения в людях. Понимаешь?

– Не совсем, – осторожно заметил я. – Почему же личность не исчезает, когда человек остаётся в одиночестве?

– А человек никогда не остаётся в одиночестве. Он постоянно удерживает в уме образы других людей и ведёт с ними непрерывную внутреннюю беседу.

Я скептически посмотрел на неё.

– Это какая-то метафизика.

– Да, – с важным видом кивнула Вероника, – метафизика.

Я тут же принялся спорить:

– Мне всегда казалось, что личность есть ни что иное, как индивидуальность, а из твоих слов выходит, что она – просто социальная маска.

– Так и есть, – снова кивнула она. – Твоя личность включает всё, что ты считаешь самим собой, но всё это просто маска. Это не ты Настоящий. Ты Настоящий – это солнечный луч. И себя Настоящего ты не узнаешь, пока будешь отождествляться со своей личностью.

– А кто тогда этот солнечный луч, если я его, по-твоему, не знаю? – задал я, как мне показалось, резонный вопрос.

Вероника окинула меня пристальным взглядом и сказала:

– Не пытайся хитрить и понять мои слова умом. Ищи отклик в своём сердце.

– Это как, Ника? Как можно… – начал было я, но в этот момент произошло что-то невероятное. Вероника словно толкнула меня взглядом, – так, что мне показалось, будто моё лицо впечаталось в затылок, а внутри что-то оборвалось. Это напоминало американские горки, когда после краткого мига равновесия начинается крутой вираж, и тело сплющивает гравитацией. Я непроизвольно ухнул внутри себя, закрыл глаза, и поток образов захлестнул моё сознание.

…грязная забегаловка в Сайгоне, я сижу возле входа и жду, пока мне приготовят лапшу. Мимо проходит старик, наши взгляды пересекаются, и…

…реальность проваливается. Я стою посреди пустыни, а вокруг так темно, что не видно собственных рук. Пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то, я лихорадочно озираюсь по сторонам, и тут внезапная вспышка света больно бьёт по глазам, ослепляет и разворачивается в голове безмолвным вопросом: «Кто ты есть?».

Я хватаюсь руками за лицо, падаю на колени и изо всех сил кусаю себя за руку, чтобы убедиться, что жив. От резкой боли на глазах выступают слёзы, но всё напрасно: меня, ощущающего боль, думающего, воспринимающего, – нет. Я всё чувствую, всё переживаю, но во всём этом нет меня.

«Кто ты есть?» – шелестит что-то вокруг. Свет. Я – свет, которого не может вынести тот я, стоящий в эпицентре этого света; тот я, который всегда полагал себя существующим, пока не встретил свой источник – порождающий его свет.

Горло свело судорогой, и я открыл глаза. Видение исчезло, но небывалая ясность осознания никуда не делась. Как это ни парадоксально, но одновременно я испытывал замешательство и не мог понять, сплю я сейчас или бодрствую. Я потёр руками плечи, пытаясь определить это. Ладони всё чувствовали.

– Можешь ещё меня пощупать на предмет реальности, – захихикала Вероника и повертела рукой перед моим носом. Я дотронулся до её руки, и она вдруг схватила и сильно сжала мою ладонь.

– Где ты сейчас был? Говори как можно короче, – быстро проговорила она.

Я забормотал:

– Там был свет… этим светом был я, но оказалось, что я совсем не знаю себя. Раньше всегда было так, что я – это тот, кто кусает свою руку, испытывает боль и так убеждается в собственной реальности, но я больше не реален в этом качестве. Моя личность…

Я не смог произнести вслух слова о том, что моя личность не реальна, а всего лишь чья-то трансляция, голограмма. Это сделала Вероника:

– Это фантом. Всё, что ты полагаешь самим собой – только фантом.

Я поморщился от глухой внутренней боли, как будто во мне что-то вырвали с корнем, – что-то большое, важное и очень-очень моё.

– Ника, что это? – прошептал я. – Что ты сделала?

Она слегка наклонила голову, как бы изображая приветствие, и сказала:

– Добро пожаловать во вторую природу. Ты в сновидении наяву. Отсюда открывается доступ к вытесненной памяти.

Ошеломлённо уставившись на неё, я пробормотал:

– Как… что?.. – и тут же, придя в ужас от того, как искусно было стёрто из моей памяти произошедшее в Сайгоне, воскликнул: – Это невозможно! Опять этот старик! Сколько ещё слоёв у этого воспоминания?!

– Это неважно, – Вероника сжала мою руку. – Просто запомни состояние несуществования себя. Оставайся в нём до тех пор, пока сможешь.

Некоторое время я сосредоточенно молчал, ощущая расщеплённость между бытием и небытием. Это состояние пронизывало насквозь всё то, что представлял собой я – тело, мысли, чувства, воспоминания… Я был, но меня не было. Потом, повинуясь внезапному порыву, я заговорил:

– Ужас из тех моих кошмаров, о которых ты проведала, охранял меня от встречи с самим собой. Иначе эта встреча разрушила бы всё, что я полагал собой, хотя и не был им на самом деле никогда!

Вероника наконец отпустила мою руку и улыбнулась.

– Для человека, только что стоявшего у пределов личности, ты выражаешься весьма связно! Теперь понимаешь, кто такой ты Настоящий?

Я едва слышно пробормотал:

– Это… это не человек?

Она не ответила, и некоторое время мы ехали в тишине. Автобус трясло, за окном проносились заросли пальм и редкие сельские постройки. Я украдкой поглядывал на свою загадочную компаньонку. Слегка резкие черты её лица сейчас светились какой-то древней красотой, как будто унаследованной от людей, живших ещё до Ноева потопа. Глубокий взгляд тёмно-зелёных глаз, обращённый внутрь себя, невольно наводил на мысли о непростых отношениях их владелицы с собственной судьбой, и я чувствовал, что всё, о чём говорила Вероника, было пережито ею самою. И ещё мне казалось, что она живёт на свете уже много тысяч лет.

Когда она достала припасённый с завтрака рогалик и откусила кусочек, я рассмеялся и воскликнул:

– Я как будто чувствую тебя всю целиком!

– Сейчас да, – проговорила Вероника сквозь набитый рот. – Сейчас я открыта для тебя, потому что в этом состоянии ты сам открыт перед собой.

– И я чувствую присутствие кого-то ещё, – задумчиво добавил я.

– Я знаю. Ты начал чувствовать того, кто постоянно сопровождает тебя уже несколько дней.

Я немедленно вспомнил о собакоголовом и поёжился от внутреннего холода, волной прокатившегося вдоль позвоночника. Моя попутчица смотрела на меня, с аппетитом поедая рогалик. Я пробормотал:

– Кто такой проводник в царство мёртвых?..

– Он тот, кто приведёт тебя к границам твоей идентичности и вытолкнет за их пределы в сумеречную зону.

– А что дальше?

Вероника пожала плечами.

– Этого не знает никто. Сумеречная зона – это территория непредсказуемости. Шаг в неё – это шаг в пустоту между вероятностями судьбы.

Я снова поёжился и тихо спросил:

– Я ведь не могу отказаться от этой игры, да?

– Не можешь, – покачала она головой. – Ведь ты такой же, как и я. Мы оба идём по пути нерождённых, и не мы выбрали этот путь, а путь выбрал нас. Не в наших силах изменить этот выбор.

Я вдруг остро почувствовал всё это. Внезапная вспышка осознания, что неведомый мне ранее путь ждал меня задолго до того, как я появился на свет, заставила зажмурить глаза. Я не знал, что такое «путь нерождённых», но сейчас мне не требовалось никаких объяснений. Этот путь имел оттенок печали, – той самой, что пронзила меня насквозь возле ржавой бочки, и этого было более чем достаточно. В состоянии, в котором я сейчас находился, мысли не обладали силой, зато чувства являлись здесь всем.

Мы немного поговорили о природе чувств. Вероника объяснила, что чувства – это движущее начало на пути нерождённых, и что важно отличать чувства от переживаний по поводу чувств. Первое – это живая сила, а второе – пустой человеческий мусор. Чувства могут быть смертельно опасны для личности, говорила она, поэтому за ними у личности существует особый надзор. В детстве человек способен черпать из чувств непосредственные смыслы, но взрослея, он начинает контролировать чувства, чтобы жить рационально. Заканчивается это тем, что человек выдаёт себе талоны на чувства. Теперь позволено плакать в театре и восхищаться картинами художника, но беспричинный наплыв печали или злости становится непозволителен. Разрешается любить или ненавидеть то, что согласовано с умом, но запрещается испытывать любовь и ненависть без вмешательства ума. «Неправильные» всплески чувств подавляются и забываются, а если этого не происходит должным образом, человек начинает страдать. Тогда, стремясь избежать страданий, он идёт к психологам, ест таблетки, начинает глушить алкоголь, – что угодно, лишь бы вернуться в состояние уютного и санкционированного самообмана.

– Дорога к себе Настоящему лежит только через чувства, и каждый, кто ступил на этот путь, должен быть готов сойти с ума. В самом прямом смысле: сойти с дороги, пролагаемой умом. И не однажды, – закончила свою речь Вероника.

Я понимал всё, о чём она сейчас говорила, но что-то неуловимое начало ускользать от меня. Ясность восприятия пропадала, воспоминания о луче света поблекли, стали скучными и неважными, словно далёкий призрачный мираж. Я выходил из состояния сновидения наяву, и моя личность успешно залатывала брешь, образовавшуюся из-за вмешательства в потаённые глубины памяти. Окончательно просыпаясь в реальность, я забывал.

Стало грустно.

– Чего загрустил? – Вероника состроила хищное лицо и клацнула в мою сторону зубами.

– Да… задумался, – я потряс головой и, ловя последнюю волну исчезающей ясности, спросил: – Скажи, когда ты рисовала Лепесточного пса, какого цвета была твоя печаль?

«Серебристо-лунная» – пришёл на ум ответ за мгновение до того, как она ответила:

– Цвета серебристой луны.

– Ника… ведь мы с тобой едва знакомы. Откуда… Как это всё?

Она лукаво, совсем по-лисьи, растянула губы в улыбке.

– Но ведь тебе это нравится. Неужели этого не достаточно?

– Послушай, кто ты всё-таки такая?

Она вытянула вверх руки, потянулась всем туловищем и отвернулась к окну.

– Ответь мне, – я слегка потолкал её плечом.

Вероника зевнула и проворчала:

– Ты опять? Боишься доверять, пока не прилепишь ко мне понятный ярлычок? Ну что ж, лепи. Можешь считать меня, в принципе, кем хочешь. Главное – не будь занудным.