Читать книгу: «Елизавета Федоровна», страница 2

В семье малышку стали называть Эллой, и она постоянно радовала родителей, хорошея день ото дня. В дальнейшем отец и мать будут сравнивать с ней всех последующих детей, привычно видя в Елизавете своеобразный эталон красоты и здоровья. А пока, до появления младших братьев и сестер, Элла росла рядом с Викторией, довольно быстро догоняя ее. Любуясь дочерьми, Алиса сообщала матери: «Элла уже некоторое время говорит “папа” и “мама” и называет себя сама, ползает везде, очень энергичная и веселая, прямая противоположность Виктории, которая так бледна, белокура и теперь худая, а у Эллы глаза темно-голубые и волосы роскошного каштанового цвета, так что про этих двух крошек никогда не скажешь, что они сестры. Они очень милы друг с другом, им нравится быть вместе, они приносят нам много радости. Ни за что не променяла бы их на мальчиков! Это такие милые сестрички, и они могут стать хорошими подругами».

Для разраставшейся семьи старый городской дом стал совсем тесен, но благо весной 1866 года закончилось строительство давно необходимого дворца. Переезд в красивое и удобное жилище сулил множество приятных перспектив.

Вместо этого пришла новая беда – в июне началась Австро-прусская война, в которой Гессенское герцогство выступило на стороне австрийцев. Людвиг ушел на фронт, детей отправили в Англию, а оставшаяся дома Алиса занялась подготовкой больниц для раненых. Двенадцать лет назад во время Крымской войны она вместе с матерью обходила лондонские госпитали, где получила первые представления о медицинской помощи. Тогда же ее восхитила деятельность знаменитой Флоренс Найтингейл, английской сестры милосердия, ставшей национальной героиней. Теперь многие принципы Флоренс по устройству полевых госпиталей Алиса взяла на вооружение. Управление госпиталями она также взвалила на свои плечи и, кроме того, включилась в изготовление необходимых бинтов и солдатского белья. Вновь беременная, герцогиня в постоянном нервном напряжении трудилась не покладая рук. «Ваши подданные, – писала она матери, – ежегодно организуют сбор средств в пользу госпиталей. Могу ли я просить вас, чтобы на этот раз часть из них была передана нам? Через доктора Дженнера мы уже заказали в Англии корпию и другие перевязочные материалы… Мы сами шьем здесь рубашки и уже сшили четыре дюжины. Людвиг множество раз ходил в бой на лошади, которую вы ему подарили. Он хорошо переносит стрельбу, но не любит, когда рядом рвутся снаряды».

11 июля Алиса родила третью дочь, названную Иреной, что по-гречески значило «мир». В этом звучала ее надежда, звучала мольба. И мир наступил уже через две недели. Фактически он являлся капитуляцией, но другого выхода не было. Существование герцогства висело на волоске. Сопровождаемое канонадой приближение прусских войск вызвало в Дармштадте панику, и только немедленное прекращение боевых действий ценой любых уступок могло спасти несчастную страну.

Столицу наводнили пруссаки. Они вели себя бесцеремонно и нагло. Грубили, мародерствовали, влезали куда угодно, включая винные погреба герцога. О масштабах катастрофы бедная Алиса сообщала матери: «Мы потеряли окраинные земли и весь Гессен-Гомбург, всего шестьдесят четыре тысячи душ. Кроме того, мы должны уплатить три миллиона, и это после того, как в течение шести недель обеспечивали постой прусской армии, что обходилось нам по 25 тысяч флоринов в день. Половина нашей армии оказалась под прусским командованием. На железных дорогах царит полнейший беспорядок. Почта и телеграф вскоре станут прусскими. Пруссаки посягают на наши художественные ценности, наши старинные картины, книги и рукописи».

Ничего этого маленькая Элла не видела и, конечно, помнить не могла. Однако на всю жизнь у нее останется полное неприятие всего прусского, почерпнутое из общего семейного настроения. А еще на ее детстве отразится бедственное положение страны и собственной семьи, вызванное военным разгромом. И без того небогатые Людвиг и Алиса теперь еле сводили концы с концами, экономя практически на всем.

* * *

Шли годы. Жизнь постепенно налаживалась, входя в привычную колею. А в доме Алисы звучало все больше и больше детских голосов. В 1868 году у герцогской четы родился долгожданный наследник, Эрнст Людвиг и вслед за ним, в 1870-м, еще один мальчик, Фридрих. Прилив самых нежных чувств вызвало у родителей появление новой дочери, Алики, в 1872 году. Они нашли ее такой же красивой, как Элла, и называли между собой «Солнышком». Через два года в семье появился последний ребенок, Мария.

К воспитанию детей герцогиня относилась самым серьезным образом, положив в его основу те же принципы, что прививались когда-то ей самой. «Викторианский дух» прочно поселился в ее доме, диктуя незыблемые постулаты – простота в быту, закаленное здоровье, четкий распорядок дня и постоянный труд. В любое время года детей будили в шесть утра. Через час, облаченные в простую, иногда сшитую матерью одежду, они приступали к занятиям – основы важнейших наук, рисование, музыка, иностранные языки, среди которых главенствовал английский, по понятным причинам не считавшийся иностранным. Уроки длились до половины одиннадцатого, во второй половине дня дети должны были самостоятельно продолжить занятия по учебникам. После первого завтрака с традиционным немецким меню полагалась прогулка. В два часа пополудни семья собиралась за обеденным столом, в пять, словно дело происходило в Лондоне, – за непременной чашкой чаю. Перед сном дети самостоятельно застилали постели, предварительно закончив все дела под строгим взором английской гувернантки. Во всем порядок, во всем регулярность.

Конечно, это не лишало детей материнского внимания. Каждый день Алиса находила время, чтобы час-другой побыть рядом с ними, почитать книжку или совместно помузицировать, помочь с рукоделием или с рисованием. В одном из писем мужу она с умилением рассказывала, что их восьмилетняя Элла «совсем не хочет расставаться со мной, когда я прихожу к ним в комнату. Она постоянно меня целует и обвивает своими пухлыми ручками мою шею. Каждый раз, когда я ухожу, происходит “сцена”. Она такая ласковая… Милая толстушка Элла очень сильная и отнюдь не тихая… Она еще прелестнее, чем прежде, и очень милый ребенок». Однако подобные проявления родительских чувств никогда не переходили во что-то сентиментальное. Детей не баловали, не давали никаких поблажек. «Важно принцам и принцессам знать, – писала герцогиня матери, – что они ничем не лучше других людей, хотя и стоят выше их, и что это положение налагает на них двойную обязанность: жить для других и подавать им пример быть добрыми и скромными, и я надеюсь, что мои дети вырастут такими». Точнее не скажешь.

Приведенные принципы дополнялись еще одним и, пожалуй, наиболее важным – христианским милосердием. Каждую субботу Алиса вместе с дочерьми отправлялась на Маурштрассе, где находилась городская больница, которой герцогиня постоянно оказывала поддержку. Там, чтобы хоть как-то скрасить тяжелое положение страдальцев, они раздавали цветы и самодельные подарки. Дети навсегда должны были запомнить, что помощь ближнему – первейший долг и святая обязанность.

С раннего детства Элла любила слушать рассказы об уже упомянутой нами знаменитой подвижнице милосердия, святой Елизавете Тюрингской, ставшей для нее образцом в служении людям. Столь любимая в Дармштадте святая, дочь венгерского короля Андраша II, вышла замуж за ландграфа Тюрингии Людвига, с которым прожила недолгие, но счастливые (несмотря на расхожее, обратное мнение) шесть лет. Познакомившись с францисканскими идеалами бедности и милосердия, ландграфиня взялась активно помогать страждущим – создала большую больницу для неимущих, кормила бедняков. Когда ее муж-крестоносец умер во время похода в Святую землю, Елизавета полностью посвятила себя служению обездоленным и, основав новый госпиталь, трудилась в нем наравне со всеми. Какой удивительный пример, какой высокий подвиг!

С основами религии детей Людвига и Алисы знакомил лютеранский пастор Карл Зелл, но духовное развитие Эллы проходило, прежде всего, под влиянием матери. И неудивительно – герцогиня испытывала на редкость широкую и глубокую любовь к Богу, совсем не характерную для протестантской церкви, в лоне которой она воспитывалась и жила. В ее письмах королеве Виктории можно встретить поразительные откровения, говорящие о высокой духовности Алисы, о ее искреннем смирении и беззаветной преданности Христу: «Вера в Бога! Всегда и беспрестанно я чувствую в своей жизни, что это – моя опора, моя сила, какая крепнет с каждым днем. Мои мысли о будущем светлы, и теплые лучи этого света, какой является нашим спутником жизни, разгоняют испытания и скорби настоящего». Эти чувства, эта любовь к Всевышнему, это пылкое желание всегда следовать Заветам Спасителя не могли не передаться ее детям, двое из которых станут русскими православными святыми. Вся дальнейшая жизнь Елизаветы и Александры будет подтверждением материнских слов: «Милосердие Божие действительно велико, и Он посылает бальзам на израненное, истерзанное сердце, чтобы дать ему облегчение, и, посылая нам испытания, учит нас тому, как мы должны переносить их».

Однако штрихи предначертанного не видны в «дармштадтские» годы юной принцессы Эллы. Девочку отличал жизнерадостный характер, она часто улыбалась, хотя уже в раннем возрасте ее размышления могли касаться серьезных вопросов бытия, озадачивая мать такой «недетской» философией. В подобные минуты Елизавета казалась отрешенной, витающей где-то далеко, но вскоре к ней возвращалась привычная веселость, а взявшись за дела – рисование, рукоделие, чистописание – она проявляла абсолютную сосредоточенность. Наибольших успехов Элла добилась в шитье, справляясь с ним самостоятельно и безошибочно.

Еще одной из черточек ее характера стала рассудительность. «Во время завтрака со мной, – сообщала в одном из писем Алиса, – Элла увидела, как я обмакнула печенье в кофе, и сказала: “О, мама, так нельзя! Разве так можно делать?” – потому что я не позволяю так делать. Она такая смешная, и с ней не так-то просто управляться – прямая противоположность Виктории, которая очень послушна».

И все-таки в первую очередь девочку волновал окружавший ее прекрасный мир – упорядоченный с немецкой пунктуальностью и одновременно наполненный необъяснимой красотой. Буковый лес, начинавшийся почти сразу за городом, сосновые боры, протянувшиеся до самого Рейна, полевые цветы, которые Елизавета так любила, – все это манило, восхищало, радовало.

В самом Дармштадте ей нравилось бродить по аллеям старинного пейзажного парка Херрнгартен, где когда-то прогуливался сам Иоганн Вольфганг Гёте и где имелся маленький уголок регулярного сада, напоминавший Версаль. Еще более притягательным был утопающий в цветах парк Розенхёэ (Розовый холм). Здесь вместе с сестрами Элла нередко собирала букеты, предназначенные их «друзьям» – пациентам городской больницы.

Иногда приходилось навещать дедушку Карла и бабушку Елизавету в их пригородном Бессунгене. Доброго деда, всегда готового показать в своем доме что-то интересное, Элла искренне любила, а вот бабушка первое время вызывала у нее лишь неприятные чувства. Вероятно, причина крылась в заметной «прусскости» Елизаветы-старшей, в ее манерах, в акценте. К тому же все, что напоминало Пруссию, в Дармштадте воспринималось исключительно негативно. Лишь постепенно Элла прониклась к бабушке глубокой привязанностью, в итоге беззаветно полюбив ее. Сама же Елизавета Прусская с самого рождения внучки, получившей ее имя, не чаяла в ней души. Радовалась ее успехам, подмечала в характере своей любимицы некоторые черты, схожие с собственными. Набожная и благочестивая, мать герцога Людвига отличалась большим милосердием. Главным делом ее жизни стала забота о бедных. В Дармштадте по ее инициативе был учрежден дом диаконис Елизаветинского монастыря, на который она пожертвовала крупную сумму. Кто знает, не у немецкой ли бабушки Элла впервые познакомилась с некоторыми идеями, впоследствии претворенными в жизнь ею самой.

Самыми прекрасными были дни, проводившиеся в загородном Кранихштайне. Рядом с двухэтажным домом, наполненным охотничьими трофеями, находилось небольшое озеро, а окружавшие его деревья давали приют многочисленным журавлям. В переводе с немецкого это место так и называлось – «Журавлиный камень». Тенистый парк начинался сразу за окнами, отчего дом казался еще более романтичным. В один из дней Виктория и Елизавета, поддавшись такому настроению, написали свои имена алмазным перстнем на оконном стекле.

Две старшие дочери Алисы очень сдружились. И это было особенно странным, учитывая заметную разницу их характеров. Викторию всегда отличали практичность, железная воля, организаторские способности и тяга к точным наукам. Более мягкая и впечатлительная Элла со своим особым видением мира на первый взгляд была ей полной противоположностью, но они, как это порой бывает, дополняли друг друга, создавая прочный союз. Постепенно к нему присоединились младшие – добрая, покладистая Ирена и с ранних лет серьезная Алики. С братьями, пожалуй, лучше всех находила общий язык Елизавета. «Из всех сестер, – вспоминал Эрнст Людвиг, – Элла была мне всех ближе. Мы почти всегда во всем понимали друг друга, она настолько тонко чувствовала меня, как это редко бывает с сестрами».

Из Кранихштайна семья возвращалась в Новый дворец (официально он так и назывался – Нойес пале). Полностью созвучный вкусам герцогини, этот дом отличался неброской, но уютной красотой. Его гостиные, украшенные произведениями английского искусства, нередко и с удовольствием посещались представителями культуры – богословами, писателями, философами. Здесь побывал Рихард Вагнер, а другой выдающийся композитор, Иоганн Брамс, удостаивал хозяйку совместной игрой на фортепьяно. Эрнст Людвиг потом с гордостью рассказывал, что стал первым слушателем знаменитых Венгерских танцев. Гордились мамой и остальные дети, счастливые в столь незабываемые моменты.

И, конечно, особую гордость всегда вызывал отец – большой, сильный и такой добрый. Он был героем войны с «противными пруссаками»! Он спас утопающего во время морской бури, когда другие отчаялись что-либо сделать! А как легко и весело он мог включиться в детскую игру, разрешая возиться даже у себя в кабинете! К сожалению, многочисленные военные, а затем и административные обязанности не позволяли ему уделять семье больше времени, но тем желаннее было детям поскорее вновь увидеть его крупную фигуру и улыбчивое лицо.

Когда в 1870 году Людвиг отправился на войну с французами, шестилетняя Элла писала ему первые в своей жизни письма: «Папа, поздравляю тебя с днем рождения и с тем, что ты получил Железный Крест. Если я сегодня буду хорошо себя вести, фройляйн фон Э. пообещала мне такой же», «Дорогой папа, ты выздоровел? Все наши куклы здоровы. У куклы Виктории – день рождения, она получает подарки. Вчера в первый раз выезжали с мамой на прогулку. Шел очень сильный дождь…», «Мой дорогой папа, желаю тебе счастливого Нового года. Мама поставила в нашей школьной комнате твой портрет. Мы были в Ратуше, где устроили Рождество для бедных детей. Их папы на войне».

В Дармштадте Людвиг пользовался большой популярностью. Местные жители отмечали его доброту, отзывчивость, внимание к чужим нуждам. Из уст в уста передавались рассказы о том, как герцог помог кому-то из горожан или подвез до дома деревенскую старушку с тяжелой поклажей. Для солдат он являлся кумиром – делил с ними тяготы похода, а в бою не прятался за их спины. И только для жены Людвиг оставался малопонятным, иногда совсем чужим человеком. Их личные отношения складывались непросто, осложняясь периодически размолвками, после которых в семье, как правило, воцарялся более прочный мир.

Причины всех недоразумений крылись в слишком большой разнице характеров, обнаружившейся уже после свадьбы. Герцог был старше супруги на шесть лет. Его отличали простота, открытость, немецкая прямолинейность и тяга к привычным с детства вещам. Более утонченная и эмоциональная Алиса долго не могла найти с ним общих интересов в духовной сфере. Наталкиваясь на непонимание, обижалась, виня в происходящем только себя. Иногда разногласия дополнялись противоположным отношением к Дармштадту – герцогине никак не удавалось понять и принять этот город, что периодически вызывало у нее раздражение. Людвиг же вставал на защиту своей малой родины, удивляясь нежеланию супруги уступить в столь очевидном деле. Однажды трения привели к долгому отъезду Алисы в Англию, где уже вскоре она поняла, как не хватает ей рядом «дорогого Луи» с его добротой и заботливостью. Временная разлука с мужем вновь поспособствовала сближению.

Алиса, конечно, любила его. Когда Людвиг серьезно заболел, уделяла ему все время – читала вслух, музицировала, стараясь поднять настроение, спала на софе у подножия его постели, и пока не появились первые признаки улучшения, не отходила от мужа ни на шаг. Когда он отправлялся на войну, ежедневно волновалась и переживала. Мелкие домашние проблемы теряли всякое значение, если речь шла о чем-то действительно серьезном. И понятно, что они никогда не затрагивали детей. Все перипетии родительских отношений оставались надежно сокрытыми.

Что же касается подданных, то даже самые придирчивые взгляды не могли заметить ничего предосудительного или просто неправильного в семействе герцога Людвига. В нем соблюдались основополагающие нормы, в нем проявлялись традиционные добродетели, в нем подрастали учтивые дети. В итоге все местное население признало его образцовым.

* * *

Франко-прусская война 1870–1871 годов, заставившая гессенцев выступить на стороне своих недавних обидчиков, навсегда лишила герцогство политического суверенитета. Победившая Пруссия добилась своей главной цели – «железный канцлер» Отто фон Бисмарк создал из немецких земель единую Германскую империю со столицей в Берлине. Прусский король сделался кайзером, и никаких других монархов в его державе отныне быть не могло.

Еще по итогам предыдущей войны Гессен-Дармштадтское герцогство потеряло вместе с частью территорий значительную долю самостоятельности. Тогда только дипломатическое вмешательство российского императора позволило несчастному правителю сохранить само существование престола вместе с титулом, пусть и поменявшимся на «Гессенский и Прирейнский». Теперь даже это стало фикцией, громкими словами при пустом содержании. Вернувшийся с фронта Людвиг тяжело переживал унижение родной страны и ущемление своих фамильных прав. Алиса сочувствовала ему, хотя в глубине души понимала неизбежность и целесообразность объединения германских земель.

Но пока шла война, думать о таких вещах не приходилось. Герцогиня вновь самоотверженно трудилась в госпиталях, один из которых развернула в своем дворце. Там ее можно было увидеть не только у кроватей раненых, но и на кухне, занятой приготовлением пищи. Рядом с ней работала, обжигая кастрюлями руки, восьмилетняя Виктория. Нехватка медицинского персонала заставила герцогиню ежедневно давать всем желающим женщинам уроки основных навыков сестер милосердия. Но больше всего дармштадтцев потрясла организованная Алисой доставка во дворец раненых французов. Лечить врагов! Добропорядочные бюргеры не сразу поняли всю глубину ее христианского поступка.

Наступивший мир сопровождался полным разорением герцогства, условно входившего в число победителей. Семья Людвига находилась в самых стесненных обстоятельствах – по меркам их круга, близких к нищете. Именно тогда жизнь герцога и герцогини осветило «Солнышко», новорожденная дочь Алики. Как награда за перенесенные испытания, как лучик надежды на светлое будущее. И тут же черная тень затмила родительское счастье – у маленького Фридриха (Фритти) врачи диагностировали гемофилию. Алиса была потрясена. Ее сын унаследовал коварный, опасный и тяжелый недуг, нарушающий механизм свертывания крови. В семье королевы Виктории он впервые проявился у младшего брата Алисы, принца Леопольда, и вот теперь оказалось, что загадочный ген перешел в следующее поколение.

За Фритти следовало внимательно наблюдать, уберегая от малейших царапин и ушибов. Да разве можно предугадать, в каком неожиданном месте спрячется роковая опасность? 29 мая 1873 года резвившийся Фритти случайно выпал из огромного, до самого пола, дворцового окна. Упав с высоты в двадцать футов (шесть метров), он сильно ушибся, но остался невредим. Другой ребенок на его месте, возможно, поправился бы, однако внутреннее кровоизлияние в данном случае привело к летальному исходу тем же вечером. Малышу было два с половиной года. Раздавленная горем Алиса напишет матери: «В самый разгар праздника жизни мы внезапно сталкиваемся со смертью… Всю жизнь нам надлежит готовиться к встрече с вечностью».

Смерть брата стала первой трагедией, развернувшейся перед Эллой. Первым потрясением. Боль утраты усиливалась видом материнских страданий, не прекращавшихся ни через месяцы, ни через год. Мысль о собственной вине постоянно терзала и мучила Алису, доводя ее до исступления, вынуждая отказаться от всех привычных дел и заставляя чахнуть буквально на глазах. Элла с трудом подбирала слова утешения. И всегда старалась, по возможности, быть рядом. Два года спустя она писала матери из Шотландии, где гостила у бабушки: «Сегодня годовщина смерти бедного Фритти. Мне так хотелось, чтобы мы все были в Дармштадте, и тогда смогли бы положить цветы на его могилу».

Время постепенно залечило семейную рану, а заодно принесло существенные перемены. В марте 1877 года умер дедушка Эллы, принц Карл. Поскольку у Великого герцога не было детей, Людвиг, как старший племянник правителя, стал наследником Гессенского престола, взойти на который ему пришлось спустя всего три месяца. Возглавлявший страну двадцать девять лет Великий герцог Гессенский и Прирейнский Людвиг III скончался 13 июня, и его символический трон занял отец Эллы, Людвиг IV.

Нового сюзерена подданные встретили очень тепло. И у него, и у его жены прибавилось обязанностей, причем Алиса попыталась провести некоторые социальные реформы, на что ее сил уже не хватало. Хотя чувства гессенцев давно потеплели, их герцогиня утратила былую искорку: она интересовалась общественной деятельностью, науками, искусством, но все больше уходила в себя. В семье же ничего не изменилось – та же бедность, та же нехватка элементарного, тот же повседневный распорядок.

Летом 1878 года семейство Людвига отправилось в Англию. Детям был необходим целебный морской воздух. Королева сняла для них большой особняк на берегу Ла-Манша, в Истборне, любимом курорте англичан. Впрочем, Алисе, как всегда, было не до отдыха. За короткое время она и здесь организовала несколько благотворительных акций, а в октябре повезла детей к бабушке в Осборн. Новая встреча с домом детства не обрадовала, герцогиню не покидали мрачные мысли, усилившиеся после недавней лондонской катастрофы. 3 сентября на Темзе затонул прогулочный пароход «Принцесса Алиса». Под покровом ночи в него врезалось груженное углем судно, что привело к гибели порядка семисот человек. Та, чье имя красовалось на борту злосчастного парохода, сочла произошедшее дурным предзнаменованием. Расстроенная и печальная, перед отъездом из Осборна она сфотографировалась со старшими дочерьми. Как принято, на память. Это будут ее последние фотографии…

Сразу по возвращении домой, 5 ноября, принцесса Виктория пожаловалась на боль в шее. Следующим утром у нее диагностировали дифтерию, быстро поразившую и других детей. Не заболела только Элла, немедленно изолированная во дворце, а затем вывезенная из Дармштадта. 15 ноября болезнь перешла на четырехлетнюю Мэй. Ее хрупкий организм не смог справиться с таким тяжелым недугом, и той же ночью девочка умерла.

Алиса обезумела от горя. Смерть любимой малютки она долго скрывала от других детей, но постоянные просьбы Эрни передать сестренке подарок заставили ее сказать правду. Заплакавший мальчик бросился в материнские объятия, и Алиса, пренебрегая опасностью, нежно поцеловала больного сына. Этот поцелуй назовут позднее «поцелуем смерти», хотя, возможно, заражение герцогини спровоцировало что-то другое. Две недели она чувствовала себя хорошо, говоря о возвращении сил, но 7 декабря слегла.

Не имея возможности увидеть мать и не зная о тяжести ее состояния, Элла догадывалась о возникшей угрозе. Едва получив известие о маминой болезни, она послала ей записку: «Дорогая мама! Посылаю тебе эту рамку, которую я сама нарисовала. К сожалению, она не очень красивая. Я надеюсь, что ты чувствуешь себя лучше в этот вечер. Я пишу так крупно, чтобы тебе было легче читать в постели». Беспокоилась и об отце: «Дорогой папа, мне бесконечно жаль, что мама плохо себя чувствует. Если я смогу что-то сделать для тебя, пожалуйста, дай мне знать. Я всегда очень рада, если могу тебе как-то помочь».

Трагическая развязка наступила 14 декабря в восемь часов утра. Роковая дата, годовщина смерти принца Альберта… Отец словно звал к себе дочь в день своей памяти, и последними словами умирающей были: «Дорогой папа!»

Герцогство погрузилось в траур. Люди искренне переживали утрату, оплакивая неутомимую благодетельницу. Подлинный масштаб ее личности только теперь стал по-настоящему понятен подданным. С церковной кафедры пастор Зелл говорил о ней как об «истинной матери страны», благородной правительнице, образцовой супруге. «Это был дар божественного провидения нашей земли», – подытожил проповедник. Тем не менее гроб Великой герцогини, согласно ее воле, был покрыт британским флагом. До последних дней она считала себя прежде всего английской принцессой.

«Моя мама была одной из тех великих душ, – вспоминал позднее Эрнст Людвиг, – которая, несмотря на то, что она умерла молодой, достигла высокого уровня совершенства; и все леди, с которыми я говорил, отмечали, что они изменились под влиянием ее личности. Они стали более серьезны и научились развивать в себе внимание к страждущим». Элла унаследовала от матери много ценнейших качеств – трудолюбие, великодушие, общительность, любовь ко всему прекрасному. Но главное, отзывчивость, сострадание, соучастие в бедах и радостях народа. И еще, вместе с сестрой Алики переняла глубокие религиозные чувства, отличавшие Алису всю жизнь.

Людвиг похоронил жену в Розенхёэ, среди лужаек и деревьев красивого парка. Через несколько лет на одной из площадей Дармштадта, неподалеку от дома, где родилась принцесса Елизавета, местные жители за счет своих пожертвований возведут обелиск. Надпись на нем будет гласить: «Алисе – незабвенной Великой герцогине».

* * *

Прежнее счастье безвозвратно ушло, беспечная пора детства Эллы завершилась, резко перейдя в отмеченную сиротством юность. О несчастных внуках позаботилась королева Виктория, составившая подробную инструкцию о порядке их дальнейшего воспитания и написавшая детям о своей готовности стать для них новой матерью. Но если первое желание затем четко выполнялось овдовевшим Людвигом, гувернанткой, фрейлиной и нянями, то осуществление второго, зависящего лишь от самой Виктории, не имело реальной перспективы. Дети любили бабушку, а та, несомненно, питала к ним самые нежные чувства, еще более поразительные с учетом того, что прежде они никогда не проявлялись по отношению к ее собственным чадам. И все-таки королева оставалась монархом двадцать четыре часа в сутки, прагматичность всегда господствовала в ней над сердечностью, и той теплоты, что дарилась ею осиротевшим внучатам, не хватало для задуманного. Элла быстро почувствовала себя взрослой, самостоятельной, ответственной за младших. Переживая горе, она старалась хоть как-то смягчить его удар для других, прежде всего более слабых. Но слова утешения находила и для отца, и даже для бабушки.

Продолжились занятия с учителями, на которых согласно королевским указаниям должны были присутствовать приставленные к детям мисс Джексон или мадам Гранси. Тем же дамам вменялось в обязанность обращаться к Великому герцогу по всем вопросам воспитания, а также оберегать принца и принцесс от влияния других родственников, кроме их отца, немецкой бабушки и, разумеется, самой королевы. К прежним местам досуга прибавился уютный замок Вольфсгартен, унаследованный Людвигом вместе с престолом.

Периодически королева брала внуков к себе, в Англию, и те несколько месяцев, проведенных в шумном Лондоне, в великолепном Виндзоре или в живописном шотландском Балморале, были для Елизаветы счастливейшем временем. Нередко в летние месяцы она гостила в Осборне, где дышала морским воздухом и с удовольствием купалась. Элла хорошо знала и о том, что здесь состоялась свадьба ее родителей, и о том, что Осборн-Хаус был любимым домом бабушки. Теперь о былом счастье во дворце среди прочего напоминали две статуи, запечатлевшие дедушку Альберта в образе английского короля Эдуарда III, облаченного в рыцарские доспехи, и саму Викторию в образе его жены, доброй королевы Филлипы, заступившейся за поверженных врагов. И пусть это были изображения «по мотивам» давнего придворного маскарада, в них ясно читался образец супружеского союза. Он – бесстрашный, сильный и справедливый, она – верная, заботливая и милосердная.

Огромная Британия представлялась Елизавете полным контрастом милому, но такому захолустному Дармштадту – здесь чувствовалось дыхание еще малоизвестного мира, здесь кипела настоящая жизнь, пусть и не всегда ощутимая в королевских парках, где можно было весело резвиться. Правда, в личном быту мало что менялось – та же простота, та же расчетливость. Только если в Дармштадте они скорее обусловливались недостатком средств, не хватавших порой даже на постельное белье, то в Англии проистекали из протестантского культа самодостаточности. Починка одежды, штопка и вязание были давно освоены Эллой и никуда не исчезли из привычного распорядка.

Тем ярче и фантастичнее выглядела для нее картина официальной придворной жизни, когда приведенную в большой зал ее ставили рядом с многочисленными кузенами и кузинами, титулованными дядями и тетями, знатными лордами и леди, рыцарями Подвязки и кавалерами Бани, министрами и дипломатами. В нужный момент все это пышное общество благоговейно замирало и в распахнутых дверях появлялась Божией милостью Королева Великобритании и Ирландии, Императрица Индии и Защитница Веры. Одетая, как всегда, в черное в знак бесконечного траура по мужу, она медленно проходила мимо пестрой толпы, всем своим видом олицетворяя могущество державы, подчинившей себе пространство и время. Среди лиц, выражавших ей почтение, Елизавета замечала даму в неимоверно красивых драгоценностях, вызывавших вокруг завистливый шепот. Это была «тетя Мэри», герцогиня Эдинбургская, вторая невестка королевы. Ее гордый вид и ни с чем не сравнимые украшения объяснялись просто – герцогиня была дочерью русского царя. И в голове юной гессенской принцессы невольно возникало смутное представление о далекой таинственной России, лежавшей где-то в снегах и чем-то сильно пугавшей обитателей Туманного Альбиона.