Читать книгу: «Тайный остров», страница 2

V.

Я предполагаю дальнейшие совещания с командующими в отношении намерений, обрисованных в этой директиве. Доклады о проведении предполагаемых приготовлений всеми родами войск вооруженных сил будут направляться ко мне через Верховное командование Вермахта.

А. Гитлер».

После разгрома СССР планировался захват Афганистана, Ирана, Ирака, Египта, района Суэцкого канала, Индии, Гибралтара, лишение Англии сырьевых источников, осада и прямая интервенция на Британские острова.

После решения «английской проблемы» гитлеровцы в союзе с Японией намеревались путём высадки крупных морских десантов захватить США и Канаду.

Но прежде нужно было в кратчайшие сроки решить и навсегда закрыть «русскую проблему».

Что мог сделать в этой ситуации Сталин?..

Готовиться к войне и стараться оттянуть её начало – что он и делал.

И, конечно же, даже понимая опасность пропустить первый удар, Сталин делал всё, чтобы защитить СССР от обвинения в агрессии. Отсюда и якобы неготовность (знали, готовились) к войне, и приказы «не поддаваться на провокацию», и, как следствие, – поражения в первые месяцы войны.

Да, Сталин понимал, что, скорее всего, первая линия обороны станет жертвой, якобы нерешительности (лично его, Сталина, нерешительности) в первые часы и даже дни войны. Он сознательно шёл на эту жертву, сознавая все обвинения, которые, рано или поздно, тайно или явно, падут именно на него…

21 июня, когда немецкие войска уже были развёрнуты для наступления, в войска западных округов СССР поступил следующий документ:

«1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.

3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко.

Жуков».

* * *

Над озером, над заозёрным глухим лесом, над Семигорьем, над миром вставало солнце, разгоняло ошмётки тумана.

Иван спустился по росной тропке к воде. Всмотрелся в озёрную даль, хоть и знал, что не увидит там ничего особенного: зелёный шёлк осоки, вода, чайки и утки на лёгких волнах, тёмная полоса дальнего берега…

Взял мешок с рыбой. Пошёл домой. Но по пути свернул к церкви, к деду Николаю.

Дед в сторожке при церкви и кладбище живёт. Толстые липы и берёзы над могилами затеняют кладбище, сирень опьяняет запахом…

Иван не хотел будить деда, положил две рыбины на крыльцо и пошёл прочь. Но сообразил, что рыб могут утащить вороны, которые во множестве сидят на макушках старых деревьев, или вон та чёрная с рыжими подпалинами собака, неизвестно чья и откуда тут взявшаяся…

Он вернулся к сторожке, дёрнул дверь. Она поддалась, сразу пропуская в единственную комнату: окошко напротив двери, под ним топчан с раскинутым старым тулупом, стол сбоку. В углу над столом икона. Дед на коленях. Молится.

Поднялся тяжело.

– Чего ты? – Глянул на ходики, подумал сразу – не пропустил ли время для первых «склянок». Не пропустил.

– Вот, дед. Рыба… – И, помолчав, добавил: – Дед, а я ведь, кажись, на острове был сегодня.

– На каком? Зачем?

(В озере было несколько небольших пустынных островков, на которых разве только захваченные непогодой рыбаки иногда ждали спокойной воды.)

– На том… На тайном…

Старик посмотрел на него, недоуменно сперва. Потом нахмурился, потом бороду почесал.

– И чего же видел там?

– Святых видел. Сказали, война будет.

– Ну, не знаю… Давай рыбу-то, спасибо… Много взял, молодец, – похвалил, кивнув на мешок.

А когда ушёл внук, пал на колени, зашептал молитву истово – ведь и сын Иван этих монахов видел. Перед тем, как ушёл из дома насовсем…

Сын его, тоже Иван, отец Ивана, ушёл ещё на «германскую» (только по весне женился, а в августе забрали), жена дочку первую уж без него, но в положенный срок родила. В семнадцатом Иван вернулся. На две недели только и приехал. На гармошке поиграл, дочь на руках подержал, посенокосить успел и снова ушёл. Когда уж прощались, тоже сказал тихонько вдруг: «Батя, я на острове был… Молятся там…» И ушёл. Через полгода письмо. «Погиб за рабоче-крестьянскую власть». А ещё через три месяца родила Катерина сына, которого тоже Иваном назвали…

Глава вторая

1

Красное солнце встало над миром.

С колокольни разнеслись, будто подскакивая, раскатились по округе шесть ударов в колокол. Иван запряг жеребца в косилку, поехал на указанный бригадиром лужок. Хоть и воскресный день – да ведь трава-то не ждёт. Перестоит – силу потеряет…

От бессонной ночи и монотонной тряски на косилке разморило его. К речке сбежал, умылся. А когда поднимался, снова услышал дребезжащий звон от села, с колокольни… Нет, не часы дед отбивает. Пожар что ли? Иван оглянулся тревожно. Не видно дыма нигде.

Поехал в село…

У сельсовета уже толпа.

На крыльце председатель сельсовета Ячин – щуплый пожилой человек в пиджаке поверх старой гимнастёрки, в фуражке без кокарды; председатель колхоза Коновалов – высокий, худой, сутуловатый (пиджак на нём висит, будто с чужого плеча), со щёткой усов и зачёсанными назад волосами; представитель райкома партии, выходец из Семигорья, потому всем известный Круглов – круглый и белёсый, с неизменным портфелем под мышкой; незнакомый молодой человек военной форме.

– Это-то что за офецер? Баской-ти?.. – старуха, видно ещё не понявшая, о чём речь, у товарки спрашивает.

– С района, говорят, приихал…

– Тихо вы, тарахтелки! – ругается стоящий рядом ветеринар Глотов, но сам ещё добавляет поучительным тоном: – Офицеры-то при царе были – теперь командиры…

С крыльца доносятся фразы, по мере их понимания, мрачнеют лица людей:

– …Товарищи, фашисты напали на нашу Родину!.. Дадим отпор фашистам… Слава нашей советской родине, слава партии большевиков, слава товарищу Сталину!.. Все как один!..

– Да что случилось-то?

– Война, немцы напали. Говорят, Молотов по радио выступал.

– Ну, дадим немчуре…

– Как бы тебе не дали…

– Что за разговоры!

– Тихо там!

– Товарищи, теснее сплотимся вокруг нашей партии!..

«Опять враг на Русь пришёл. Будем молиться. А ты иди и не бойся. Иди! Бог с тобой…» – снова Ивану Попову почудились слова монаха…

К вечеру стали собираться на праздник.

Война – войной, а праздник он всегда был…

Те, кто из дальних-то деревенек, шли, ещё и не знали ничего. Так что, как новая партия парней и девок в село заходила, начиналось:

– Слыхали?

– Чего?

– Война!

– Какая ещё война?!

– С немцами! Молотов, говорят, выступал!..

Начальство – Ячин, Коновалов, Круглов, лейтенант Ершов – сидели в сельсовете у раскрытого окна, курили.

– Надо ещё собрание сделать. Люди подходят. Надо выступить, разъяснить ситуацию. А гулянка бы сегодня и вовсе ни к чему… – представитель райкома Круглов сказал.

– Нет. Это Савелий Ферапонтович никак нельзя. Гулянку не остановить. Пусть… – председатель колхоза Коновалов своё мнение высказал. Ершов с председателем согласился. И Ячин поддакнул:

– Пусть гуляют. Приказа ведь о мобилизации ещё нет…

– Ещё нет, – подтвердил Ершов. Он знал, что завтра приказ будет, потому он и здесь. Завтра, после того как по телефону вот сюда, в сельсовет, передадут приказ, он и начнёт работу по мобилизации…

А гулянка зачиналась без спросу и разрешения…

Пиликает гармонь, по улице парни идут.

 
Как в деревенку заходим —
Телеграмму подаём:
«Убирайте, бабы, девок,
Нет, так замуж уведём!»
 

– Это косминские, что ли? – райкомовец спросил.

– Нет… Это, кажись, бариновские, – председатель сельсовета сказал с усмешкой.

А с улицы неслось:

 
По деревенке пройдём
Да девяносто один раз.
Все окошечки завешены —
Не видно, девки, вас.
 

Тут и девки откликнулись:

 
Мы, девчата боевые,
В девках не останемся.
Ох, и горе же тому,
Которому достанемся.
 

– Да, девки у нас боевые! Точно – не засидятся, – снова председатель сельсовета Ячин сказал и улыбнулся.

– Да женихов-то сколько уйдёт… Вернулись бы… – покачал головой председатель колхоза.

Словно в подтверждение его слов кто-то выдал (наверное, поколение за поколением семигорских парней сочиняли по новой эту частушку):

 
Завтра в армию забреют,
Завтра в армию возьмут!
Завтра слёзоньки у девушек
Из глазок потекут!
 

– Ну, дадут фашисту по зубам и вернутся! – бодро Круглов сказал.

– Не говори «гоп»… – Коновалов начал, да сам себя и оборвал.

Стали по домам расходиться. Круглов – к старикам родителям, которые уж заждались его, первым ушёл, пожав всем руки, будто укатился, плотно зажимая под мышкой свой портфель. Коновалов гостеприимно пригласил лейтенанта переночевать у него (правда, жил-то в ветхой бобыльской избушке, его родительский дом одряхлел без присмотра и давно был уже разобран на дрова). Ячин тоже позвал, но Ершов попросился ночевать в сельсовете.

– Ну, так и ладно, кабинет-то я запру, а вот тут на диванчике – пожалуйста. А то, может, ко мне всё-таки? – Полуэкт Сергеевич Ячин приговаривал, запирая дверь в кабинет.

– Нет… Я, знаете, поздно ложусь… – лейтенант Ершов говорил, посматривая на стоявшие тут старые напольные часы, тикавшие громко и как-то в разнобой. – Прогуляться ещё хочется… – И вдруг спросил: – А это откуда тут такие? – кивнул на часы…

– А это… Часы-то… – Ячин замешкался, а Коновалов сказал:

– Это от старого хозяина, поповский дом-то, выслали его…

Ершов кивнул.

– Ну, ваше дело молодое… – Ячин сказал, протянул руку лейтенанту.

Ершов, оставшись один, закурил снова. Запоздало подумал, что надо было хотя бы поужинать у председателя. Вынул из планшетки (кожа её тёмно-коричневая, без единой ещё царапины) кусок пирога, завёрнутый в газету, налил в стакан стоялой воды из графина… Гармонная игра, частушки, голоса долетали с улицы, беспокоили, звали…

 
Хулиган мальчишка ходит
По тесовому крыльцу.
Слёзы катятся у девушки
По белому лицу.
 
 
В чистом поле я родился,
Воспитали у чужих.
Хулиганству научился
У товарищей своих.
 

А вот девушки поют:

 
Раз гармошка заиграла,
Значит надо выходить,
И самой повеселиться
Да и всех повеселить.
 
 
Говорят, что боевая —
Просто бойковатая.
Вся семейка боевая,
Я невиноватая!
 
 
Говорят, что некрасива —
Что же я поделаю?
За красой – не за цветами —
В полюшко не сбегаю.
 
 
Хорошо гармонь играет,
Хорошо и слушать-то.
Задушевная подруга,
Игроки и сушат-то.
 

Олег Ершов – городской. Окончил десять классов и военное училище. Причём выпустили их из училища досрочно (и доучиться-то месяц оставалось) – 14 мая. Направили, практически всех, на западную границу. В такой ситуации о скорой войне догадался бы и полный дурак. Так что о том, что очень скоро (не через год-два, а в ближайшие месяцы) придётся вступить в бой с фашистами, – все военные, от наркома обороны до курсанта-первокурсника, знали.

Угораздило же его – Ершова – накануне выпуска, 13 мая, в госпиталь попасть с воспалением лёгких. Через месяц дали недельный отпуск, а затем – в распоряжение райвоенкомата, направлявшего когда-то в училище. Что ж – теперь он точно знал, что в тылу не засидится, скоро на фронт, может, вот с теми, кто сейчас гуляют на улице…

Ершов курил, стряхивая пепел за окно. На столе лежала пачка газет. Взял для интереса верхнюю, прочитал: «Колхозное знамя». «Орган райкома ВКП (б)». На первой же странице сводка показателей работы колхозов и совхозов района. И по всем показателям «Сталинский ударник» впереди. «Ну, ещё бы! Отстающему колхозу такое бы название не дали», – подумал Олег. И заглянул в конец сводки – последним по всем показателям был колхоз под названием «Смычка»…

Пробежал и заметку под мутной фотографией: натужно улыбающаяся женщина в платке и халате (от ретуши похожая на пожилую цыганку) держала в обеих руках по поросёнку…

«Не по дням, а по часам.

Работая свинаркой на ферме колхоза “Вожатый”, Августа Мефодиевна Дробова во время опороса в течение трёх недель проводила дни и ночи на ферме, там и спала… Ни одного случая падежа!

Под ее внимательным уходом поросята росли не по дням, а по часам. В недельном возрасте они весили пять-шесть килограммов и прибавляли от 600 до 1000 граммов в сутки.

Всем бы свинаркам перенять опыт Августы Дробовой!» И подпись: «Колкор Корин».

«Это кто ж такой – “колкор”? – Ершов озадачился. – Ааа, наверное, колхозный корреспондент». И ещё подумал – этому бы Корину на ферме поспать, как той свинарке…

Ещё одну заметку прочитал, уже только потому, что тем же Кориным подписана была.

«Беда рекордистки Вероники.

Доярка колхоза им. Кирова Нина Петровна Зубова обнаружила, что у коровы-рекордистки Вероники болит сосок. Нина Петровна всполошилась, побежала в контору колхоза, из глаз её текли слёзы.

Через некоторое время о больном соске Вероники узнали в колхозе все. Партбюро колхоза ставит этот вопрос на своем срочном заседании. Секретарь партийной организации тов. Позгалец на этом заседании с тревогой говорит: “Представляете ли вы, товарищи, что значит сосок Вероники? Это честь нашего колхоза. Это мировой рекорд от коров остфризской породы. В капиталистических странах больше 10 тысяч литров молока от таких коров не получали, мы хотим взять от Вероники 11 тысяч литров. Надо сейчас же принять самые решительные меры к тому, чтобы сосок Вероники был в ближайшее время вылечен! За работу, товарищи!”»

Олег представил, как прочитал бы про «сосок Вероники» в своей группе в училище… Губы в улыбку потянулись… И тут же понял, вспомнил, что большинство ребят из его группы уже воюет. Но… аккуратно вырвал лист с заметкой о рекордистке Веронике, свернул, сунул во внутренний карман гимнастёрки.

Он будто специально себя всё сдерживал, не бежал на голос гармошки и девичий смех… Но вот, неторопливо, будто ещё накапливая солидность в себе, поправил портупею, одёрнул гимнастёрку, вышел на крыльцо сельсовета, запер дверь, как наказал председатель, ключ под порог сунул. Вышел на улицу…

Играли Ванька Попов и гармонист из Космина, ближайшей деревни. Они как будто соревновались, а может, наоборот, передых друг другу давали, играли по очереди. Плясали тоже вперемежку – семигорские девчата, косминские парни и из других деревень…

– О! Товарищ командир, к нам давайте! – первой увидела Ершова невысокая крепкая девушка в платье, сшитом по-городскому, в ботиночках, блестящих даже сейчас, в сумерках…

Ершов подошёл. Опять портупею поправил, достал пачку «Казбека». Самый бойкий, видно, из местных стрельнул тут же у него папироску.

– Как думаете – долго воевать будем? – парень спросил, прикурив от спички, тоже протянутой Ершовым. Был это Митька Дойников.

– Не думаю, что очень долго, но и лёгкой эта война не будет. Всерьёз будем воевать, товарищи…

– Ишь, какой сурьёзный! – опять та девушка голос подала (подружки её захихикали). И не глядя на Ершова, будто и нет тут его, выскочила в круг, гармонисту махнула, выдала:

 
Полюбила лейтенанта —
И ремень через плечо.
Получает тыщу двести
И целует горячо!
 

– Ну, Верка даёт! – сказал кто-то. И осуждение, и зависть в голосе.

Ершов папиросу замял, вышел в круг тоже. Частушек он не знал, да и плясал не очень. Но тут пошёл, пошёл – топнет, ладонью по голенищу хлопнет…

Иван Попов играет на гармошке. Две девчоночки обмахивают гармониста веточками, комаров отгоняют.

Ершов старательно пляшет, каблуками крепко землю мнёт…

– Сноп бы под ноги – вымолотил бы, – кто-то из парней говорит со смешком.

А Митька Дойников Валю Костромину на глазах у всех лапает…

– Да отстань ты! – она на него ругается и ближе к Ивану отходит.

– Что отстань-то! Война же, заберут вот завтра! – тянет её за руку от круга Митька.

– Вань, ну скажи ты ему! – Валя просит.

– Отстань от неё.

– Чего?!

Гармошка замолчала. Все на них смотрят, видят, что дело нешуточное.

– Чего отстань-то? – это уже Ивану Митька говорит. – Я вот тебе отстану, – в плечо толкнул. Иван ремень гармони с правого плеча уже скинул…

Если б не Ершов, добром бы не кончилось.

– Нам завтра, ребята, может, в бой идти вместе. А вы! Думайте хоть! Всё, шутки кончились. Война! – и будто самого себя убедил, серьёзный стал, в пляску уж не пошёл больше. А пошагал, да так твёрдо, уверенно, будто и по делу какому, будто и знал куда… Остановился, развернулся, к сельсовету пошёл.

– Товарищ военный, – женский голос позвал. «Вот оно, – внутри заныло сладко. – Вот оно…» Две девушки у соседнего дома стояли. Одна – та, что частушку про лейтенанта пела. – А вы бы нас не проводили? Вот надо ей в соседнюю деревню, а поздновато уж, темно.

– Провожу, конечно…

Туда втроём шли по ночному просёлку, девушки запевали частушки, смеялись, спрашивали о чём-то лейтенанта, и тот отвечал… На околице одна из подружек простилась, к своему дому побежала.

Шли обратно… Всё дышало кругом… «Дёргал» в поле дергач; соловьи, будто парни гармонисты, сменяли друг друга в любовном свисте; казалось, кто-то перешёптывался и вздыхал в кустах; туман, живой, шевелился над озером. Пахло травой, влагой, землёй, жизнью…

И вела, влекла лейтенанта Верка Сапрунова, отчаянная девка, к стожку за леском, вчера смётанному…

А в Семигорье ещё догуливают…

– Смотри-ка, директор-то… Ничего себе, пьяный же в доску… – один парень другого локтем в бок тычет, на директора школы Антона Сергеевича Сняткова, ведомого женой, кивает.

– Эх вы, дурачки, он же жалеет вас, не на праздник же вам идти-то, – говорит жена, рукой обхватившая мужа, плечо подставившая, тащившая его на себе домой…

А парни-то и не смеялись – поражены были, впервые директора школы в таком состоянии видели.

2

В Семигорье собирались партии мобилизованных из ближних и дальних деревень. С мужиками и парнями шли матери, сёстры, жёны, дети.

Ночевать устраивались в здании сельсовета, в конторе колхоза, у родни.

Из дальней деревни Степановки пришли трое, подлежащих мобилизации. Среди них и Егор Другов. Его провожала жена Настя – дочь Катерины Поповой, Ванькина родная сестра, внучка деда Николая. Пришли и две их девчоночки, пяти да четырех лет, – Даша и Глаша.

– Бабушка, а ты нас научишь кружево плести? – девочки к бабушке Кате ластятся.

– Да мама-то вас разве ж не учит?

– Не учит! – хором и радостно кричат сестрёнки.

– Есть мне когда учить-то… Скажете же… – смущается, краснеет Настя.

– Ну, давайте, – соглашается бабушка. Подвигает пяльцы с подушкой для кружева. Втыкает булавки. Помогает им заплести «косички» из ниток, объясняет… Да вдруг и забудет говорить-то, и пальцы – сухие и твёрдые, похожие на коклюшки – замрут.

– Бабушка, а дальше?

А у бабушки слёзы по щекам бегут.

Мужики за столом, бутылочка на столе. Выпили по стопке. Дед Николай Иванович, пытаясь бравость свою показать, на Катерину с Анастасией прикрикнул:

– Нечего слёзы лить! Вернутся скоро! Победят Гитлера!..

– Да молчи уж, дед… – Настя, рукой махнула, и, не скрываясь, к Егору своему прижалась, за руку его двумя руками ухватилась…

– Ладно, пойду я на дежурство – никто не отменял, – сказал дед и, натянув картуз с мятым матерчатым козырьком, ушёл в свою сторожку.

Иван всё работой себя старался занять – на дворе что-то потюкал топориком, за водой сходил…

У колодца встретился с Валей Костроминой. Что-то сказал ей, что-то ответила она…

В этот вечер – 24 июня – уже никаких гулянок и пьянок не допустили. В магазине запретили продажу водки. Всё же пьяные были. Двоих даже Ершов «арестовал» с помощью председателя сельсовета Ячина. Заперли на ночь в какой-то кладовке.

Днём почтальон привёз газеты от 23 июня. Одну из них («Правду» или «Известия») ветеринар Глотов прихватил в конторе и сейчас спешил на излюбленное место чтения – колокольню…

Между прочим, случилась сегодня история: Оська-поляк не явился на призывной пункт, устроенный в сельсовете. Сперва думали – ну, мало ли, припозднился, придёт. Не приходил. На рабочем месте – в пожарке, Оськи не было. Домой к нему парнишку отправили. Мать его, глухая старуха Марья Полякова, сказала, что ушёл ещё рано утром…

«Может, уже объявился Оська», – думал Глотов подходя к «пожарке»-церкви.

Сам Глотов призыву на военную службу не подлежал, чему и были подтверждением его очки с толстыми стёклами и металлическими дужками. Но и он уже задание и даже приказ получил. Круглову позвонили из райкома партии, а он, переговорив с Ячиным и Коноваловым, вызвал Глотова, назначил ответственным по Семигорскому сельсовету за мобилизацию лошадей. Должность не маленькая: не только ведь в своем колхозе, во всей округе лошадей осмотреть, годных для войны отобрать… Завтра вот он уже в дальний колхоз поедет (в своём-то колхозе от жеребёнка, вчера родившегося, до пожарного мерина – всех знал). Ветеринар полнился значимостью, но и побаивался ответственности. Чаще обычного поправлял очки на носу…

Нет, Оська-поляк не объявился… Но был другой приятель деда Попова – пожилой колхозник Авдей Бугаев, отец осуждённого за прошлогодний пожар бригадира.

– Ну, давай, читай, Сано, – попросил Попов ветеринара, когда тот газету из-за пазухи достал.

Глотов, поправив очки, торжественно начал:

– Выступление по радио заместителя председателя совета народных комиссаров союза эсэсэр и народного комиссара иностранных дел Молотова. Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года…

– Это ещё позавчера, значит, он по радиву говорил? – перебил Попов.

– Да, – недовольно ответил ветеринар и продолжил, но уже не так торжественно, как начал. – Граждане и гражданки Советского Союза, советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Старики слушали, затаив дыхание, возможно только сейчас начиная понимать, какая беда разразилась, куда уже завтра уйдут их дети, внуки…

– Это неслыханное нападение на нашу страну, – продолжал чтение Глотов, и голос его снова окреп, посуровел, – является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключён договор о ненападении, и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то что за всё время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей. Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в пять часов тридцать минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на CCCP несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной. По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы, и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчёт несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.

– Вот как! Сами напали да теперь на нас и сваливают! – не выдержал дед Попов. Бугаев молча покивал.

Глотов ничего не сказал, только строго недовольно глянул на старика. Продолжал:

– Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины. Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие страны и народы. Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору. Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу. Правительство Советского Союза выражает твёрдую уверенность в том, что всё население нашей страны – все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины – отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочён и един как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить всем необходимым Красную Армию, флот и авиацию, чтобы превозмочь врага. Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами!

– Вот, как значит… Так значит… – снова первым подал голос Николай Иванович Попов.

– В конце-то как там? – переспросил Авдей Бугаев. – «Наше дело правое…»

– Враг будет разбит, победа будет за нами! – Глотов ещё раз прочитал.

– Дай Бог, дай Бог, – негромко сказал дед Попов.

Авдей вдруг спросил, неизвестно к кому обращаясь:

– Так почто не Сталин-то, а Молотов выступает?

– Ну… Сталин… – не нашёлся, что сказать Глотов.

– У Сталина делов щас… – добавил Николай Иванович Попов.

Прочитал Глотов и Указ о мобилизации, по которому призывались военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. И сводку за 22 июня…

«Сводка Главного командования Красной Армии за 22.06.1941 года.

С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боёв противник был отбит с большими потерями. Только на Гродненском и Крастынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два в 15 км и последнее в 10 км от границы. Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника».

3

Поутру 25-го застучали двери, заскрипели калитки… С котомками за плечами выходили мобилизованные. Лейтенант Ершов, с глазами узкими и красными от бессонных ночей (как из райвоенкомата сюда выехал, почти и не спал), но подтянутый и бодрый, ждёт на крыльце сельсовета…

Вера тут же стоит, неподалёку, в своём городском платье, платочек в руке мнёт. Лейтенант строго поглядывает на неё, но пока молчит.

Подходят мужики: на руках младший ребёнок, жена ухватилась за локоть, ребятишки постарше к ногам жмутся. Парней матери и сёстры провожают…

Прошли по главной улице, вышли к большаку, к мосту через речку. Дальше никогда провожать не ходили. Прощаться стали. Бабы завыли. Тут Верка больше не сдерживалась, к лейтенанту бросилась. Ершов коротко, сильно прижал её и отстранил, отвернулся, платочек же, что она в руку вложила, в карман галифе сунул.

…Поначалу невесело шагали, потом Ванька Попов гармошку развернул. Все заговорили, закурили на ходу…

Шли по старой Сухтинской дороге вдоль озера в райцентр (озеро узкое, но почти на сто вёрст вытянутое).

На дороге местами ещё булыжное мощение осталось, по большей же части уже обычный просёлок, умятый телегами – машин и тракторов тут ещё и не видывали…

Сколько веков этой дороге?.. Шли по ней когда-то кандальники под охраной конвоя; тянулись купеческие обозы на городские ярмарки; проезжали по ней Великие Князья и Цари – на молебны в северные обители; уходили из века в век рекруты; ковыляли калики перехожие; а по большей части – тряслись на тележонках да уминали лаптями крестьяне, жители сёл да деревень, что, как бусы на нитку, на эту старинную дорогу нанизаны…

К вечеру партия мобилизованных из Семигорского сельсовета в количестве пятидесяти человек, пройдя за день около сорока километров, остановилась в стенах бывшего монастыря в селе Крутицы. И монастырь назывался Богородице-Рождественский Крутицкий… Впрочем, и тут уже не монастырь, а то, что осталось от него. В сестринском корпусе школа, закрытая по летнему времени. Какие-то розовые развалины в зарослях иван-чая… В Богородицком храме был теперь клуб, и в тот вечер показывали фильм.

Почти все пошли на фильм – до их краёв кино редко доезжало. Смотрели на незнакомую шахтёрскую жизнь. Переживали, когда вредители устроили обвал в шахте, смеялись шуткам героя фильма Вани Курского… А уже после фильма устраивались на ночлег – прямо во дворе, на траве, ночь была тёплая… Кто-то напевал песню из фильма: «Спят курганы тёмные, солнцем опалённые…» Тут же на гармошке пытались подбирать мелодию, слова вспоминали…