Читать книгу: «Навья отрава», страница 3

Некоторым купеческим караванам удавалось уйти живыми после посещения Деревни, но лишь тогда, когда Старейшины позволяли им это, если становилось ясно, что те не станут болтать. Так, много лет подряд в Деревню заезжал один и тот же караван, с которым у Старейшин был особый уговор. И платили им за молчание тоже особо. Купцы увозили с собой мешочки с золотом. Они понимали – если станут хранить тайну того места, где Деревня стояла, им же лучше: и за товары получить щедро, и сверху того. А хитрые купцы всегда заламывали большую цену. Мол, и так слишком далеко от тракта, лошадям тяжело, да и людям непросто пробираться сквозь эти заросли. Без проводника, ох, как нелегко затерявшуюся деревню отыскать. То река дорогу преградит, то болота непроходимые, то такие буреломы и густые чащи, что охота плюнуть и назад повернуть, лишь бы не плутать.

За холмами простиралась необъятная долина, укрытая черным лесом. Сейчас скрыться от преследования было труднее. Деревья стояли голые, а если встречался ельник, то вскоре он редел. И когда отряд обнаружил довольно свежие лошадиные следы, припорошенные свежим снегом, все приободрились. Стало ясно, что больше некому здесь следы оставлять. По зиме и ранней весне тут никто не бродит. Сперва мешает снег, которого порой наваливает чуть не в человеческий рост, а потом – растаявшая снежная жижа, вперемешку с грязью.

– Эй, Тварь, – выкрикнул Илизар, положив ладонь на рукоять меча. – Что скажешь насчет следов? Это наша беглянка?

Черный всадник склонил голову, точно принюхиваясь, и громкое грудное рычание вырвалось у него из груди. Он простер плотно обмотанную бечевками и тканью руку вперед, указывая направление, и серая кожа на ней, тронутая гниением, натянулась, едва не лопаясь.

Сторожевой храбрился изо всех сил, стараясь не выглядеть трусом в глазах остальных. Он никому не сказал, что в эту ночь ему снился пугающий сон, как черный всадник повалил его оземь и легко вырвал ему ребра, отчего он чуть не заорал во все горло, проснувшись. Илизар негодовал на себя и на служителя Темного Бога, но ничего не мог поделать.

Сейчас от их странного спутника не исходила угроза. Илизар с отвращением поморщился и отвел взгляд от гниющей плоти, которую нельзя было спрятать под плотной тканью. Он понимал, зачем тело Твари обмотали этими лоскутами, пропитанными душистыми маслами, которые должны были если не устранить, то смягчать ужасающее зловоние, но это не слишком помогало. Кроме того, у Твари могла отходить плоть от тела – ибо он был мертв.

Хорошо, что было довольно холодно. Лето превратило бы черного всадника и его коня в сочащуюся разлагающуюся плоть под лучами солнца. Но они бы не умерли, потому что уже были мертвы.

Всеслав сделал вид, что ничего странного не заметил, когда слабый ветерок донес до него зловонный запах черных всадника и коня, и лишь изрек:

– Значит, двигаемся верно.

Следы уводили вперед, в чернеющий мрак грозных дубов и кленов, но чем больше наступал день, тем светлее становилось кругом. И когда из-за туч показались первые проблески солнца, лес тут же ожил. Потянулись длинные тени, а снег заискрился множеством разноцветных сияющих искр.

Посланник натянул капюшон еще ниже. Он прятался от солнца, которое было ему ненавистно. Он не испытывал человеческой боли, но солнце вызывало у него слепую ярость, которую он проявлял, грозно рыча.

Сторожевые переглядывались. Большую часть пути Тварь молчала и исполняла приказания. Но это яростное жуткое рычание пробуждало глубинный страх перед созданием, которому чужды прощение, любовь или милосердие. Заметил это и Главный Сторожевой. Понимая, отчего на лицах его собратьев написана тревога, он сказал:

– Хорошо служишь, Посланник. Ты заработал награду. Можешь утолить голод тем, что отыщешь в лесу. Я позволяю тебе.

Ему не пришлось повторять дважды. Черный всадник, казавшийся медленным и одеревенелым, превратился в стремительную тень, сорвавшуюся с места так быстро, что Сторожевые оторопело переглянулись.

– Где он? – пробормотал Светозар, и его лицо стало совсем белым. – Куда девался?

– Не трусь, малой, – ощерился Будигост. – Мы и прежде его таким видели. Верно говорю?

Илизар кивнул, задрав подбородок. Ему не хотелось показать, что от таких передвижений всадника у него принимались мелко трястись руки.

– Так и есть, – небрежно произнес он. – Он уже охотился прежде.

– Да, – прошептал Светозар. – Такие же как он, разодрали моего родного братца в Ночь Темной Богини. Растащили по кусочкам, словно это был слабый зеленый листок, а не крепкое мужское тело. Они налетали именно так – быстро, бесшумно. И мы ничего не могли поделать. Я выжил, слава Богам, чтобы отомстить за брата.

Светозар умолял взять его в отряд, хотя Всеслав не хотел. Но тому удалось его уговорить. Он уважал право юноши утолить свою месть. В Сторожевые брали более сильных и крепких, созревших мужчин, но, когда навьи истребили многих таких, играючи, выбора не оставалось. К тому же Светозар прилюдно пообещал, что, если его не возьмут, он сбежит, нарушив указ под страхом наказания, но ничто не удержит его от стремления отомстить черной ведьме.

Илизар замолчал, слушая, как запальчиво говорил малец, и до крови прикусил губу. Во рту сразу стало кисло.

«Проклятый мальчишка, – с досадой подумал он. – А ведь Светозар прав».

Ему самому становилось не по себе, но он боролся со своим страхом. Он испытывал стыд, что даже Светозар рвется в бой, показывая, что не боится, а он – здоровый мужик, вздрагивает от присутствия Твари.

Всеслав восседал на лошади спокойно, глядя перед собой. Он ждал, когда чуть вдалеке затрещат ветки, послышится лошадиная поступь, и черный всадник, насытившись, вернется. Он всегда возвращался, повинуясь приказу Темного Владыки.

Порой тот появлялся рядом совсем бесшумно, отчего на затылке принимались шевелиться волосы. Никто не мог понять, как тяжелой лошади и ему самому удавалось быть такими тихими и незаметными.

– Проклятые навьи, – бормотал Илизар, сплевывая. – А что с ним будет, когда мы исполним поручение Старейшин? – спросил он у Главного Сторожевого.

Тот пожал плечами.

– Это решат сами Старейшины. Надо думать, Тварь вернется туда, откуда ее призвали.

Будигост задумчиво дернул бровями.

– Захочет ли черный всадник вернуться во тьму?

Всеслав раздраженно вздохнул.

– Послушайте, – повысил он голос. – Я понимаю, что вы думаете о скором возвращении домой к вашим родным, и вам вовсе не хочется мерзнуть в этих лесах, продираясь сквозь чащи в поисках поганой ведьмы. Знаю, что вы мало спите, впрочем, как и я. Но если вы продолжите такие речи, я буду вынужден сообщить о вашем малодушии на собрании в присутствии Старейшин. Вы знали на что идете и с кем, потому я более не желаю слышать ничего подобного. Сомневаясь в воле Темного Бога и наших мудрых старцев – вы подвергаете осмеянию и позору себя.

Илизар подумал, что узнал о том, что к их отряду присоединится жуткий мертвец, пожирающий сырую плоть, уже после того, как дал свое согласие. Да он готов был преследовать проклятую ведьму один через эти леса, лишь бы в затылок ему не глядели остекленевшие глаза покойника.

Что могло взбрести тому в голову?

Застонала земля, повеяло холодом, тонкие черные ноги, с проглядывающими костями взрыхлили свежий снег, и в маленький отряд ворвалась черная большая тень. Повеяло тленом и сырой могилой.

– Да чтоб тебя! – выкрикнул Илизар, не сдержавшись. – Не смей так делать, Тварь, – процедил он сквозь зубы, и сжал поводья лошади, чтобы унять дрожь в руках.

Всеслав, нахмурившись, хотел сказать Илизару, что пора бы к этому привыкнуть, как увиденное остановило его: застывший, как ни в чем не бывало, всадник прижимал костлявой рукой к луке седла половину туловища мертвого оленя, отчего красные ручейки стекали по черным лошадиным бокам и пятнали белый снег.

– Отряд – собраться! – выкрикнул он, стараясь отвлечь людей от жуткого зрелища. – Долг зовет нас. Вперед!

Сторожевые пришпорили лошадей, отводя взгляды от черного всадника и красных пятен на мерзлом снегу. Здесь не так давно прошли двое преступников. И их непременно настигнет положенная кара.

Глава 3. На постоялом дворе

Миновал еще один день в пути.

Марешка пребывала под впечатлением от нового проявления силы и мановением пальцев заставляла кружиться в воздухе водяные капли, собирала их в большой плотный шар, а потом разбивала на множество крошечных капелек, которые сверкали в лучах зимнего солнца. Владар привык к этому и уже не смотрел так, будто увидел болотного духа. Зато Пряник вовсю набаловался, бросаясь за плывущими каплями, подпрыгивая и пытаясь их схватить. Так он и носился туда-сюда, спрыгивая с лошади, а потом заскакивал обратно, цепляясь за длинную юбку и накидку хозяйки.

Но так легко у нее получалось управляться только с водой. Снег или лед ей были неподвластны, только если не начинали таять. Сила, что жила внутри, вела себя непредсказуемо. Марешка то словно теряла ее полностью, то вновь ощущала, как она наполняет ее. Змейка становилась то горячей, то холодной. Она откликалась на пробуждение силы и помогала проявиться, но не могла заставить ее быть с ней постоянно.

Это мучило неизвестностью. Марешка не понимала, отчего такое происходит, было чувство тревоги, что это связано с Ночью Темной Богини. И прежде случалось, что она плохо ладила с силой, когда чего-то боялась или переживала, мучаясь тяжелыми воспоминаниями. Человеческое обременяло. В мгновения отчаяния Марешка желала избавиться от него, но потом понимала, что это невозможно. Она должна примирить в себе человеческую и русалочью кровь, иначе всю жизнь проведет в таких мучениях.

Ночь Темной Богини показала, что дарованная сила может быть огромной. Но тогда то, что помогло ей проявиться, было связано с всепоглощающей яростью, которую Марешка испытала лишь раз. Они покусились на жизнь маленького горностая, который точно ни в чем не был виноват. И это изменило все. Стало последней каплей.

Даже смерть Радомира не вызвала у нее такую ярость. Весть о его гибели причинила невыносимую боль, отягощенную чувством вины. Боль ослабила Марешку, почти заставила смириться. Но вторая попытка причинить боль обернулась против жителей деревни.

Гнев затопил ее как полноводная река, овладел разумом. Да, она призвала на помощь Богиню, но теперь поняла, что могла справиться и сама. И если бы не ее горячность, то теперь была бы свободна от любых уговоров.

Что попросит Богиня? Марешка страшилась и ждала этого, чтобы узнать поскорее. Многое изменилось для нее. Хотелось освободиться от мыслей о Радомире, который умер страшной смертью из-за нее, когда она не смогла защитить их обоих.

Марешка ругала себя, ненавидела, но спустя время поняла, что так только разрушает себя изнутри. Радомира не вернуть, хотя эта рвущая боль сердце надолго останется в нем.

Следовало принять все, что произошло и прекратить напрасно терзаться, иначе русалочьи чары ослабнут, а то и вовсе погаснут. Змеиная Царица не раз говорила, что она обязана уважать свой дар. Так и следовало поступить.

«Помни, кто ты, дочь русалки. Следуй своему пути».

И Марешка пообещала себе, что приложит все усилия, чтобы не дать русалочьему огню погаснуть. Хотя бы в знак уважения перед русалочьим народом и матушкой. Владар, если и догадывался о ее терзаниях, ничего не говорил вслух. Но она видела, что он много думал о том, что случилось. Они могли молчать довольно долго, а потом пускаться в длинные рассуждения о том, что их ждет или о том, что они оставили позади. Владара тоже мучили темные мысли. Отчего родная мать отреклась от него? Как она живет сейчас где-то там, в одном из Дальних Городов? Вспоминает ли о потерянном сыне?

Марешка понимала, что в душе его тлеет искорка надежды, хотя и довольно слабая. Пообещала, что попробует отыскать Феотинию через видение и понять, где именно она живет. Потому как еще не удалось разузнать название города, в котором это произошло. Быть может, Феотиния и вовсе покинула его.

Из троих путников, пробирающихся через густые леса, один горностай был весел. Его ничто не тревожило, кроме пропитания и тепла. Маленький Пряник был довольно непоседлив, но ему позволялось носиться и скакать, потому что звериная натура требовала этого. Он мог скакать долго, потом спрыгивал куда-то в снег, взбирался на деревья, пропадал из виду на время, но потом непременно возвращался.

На исходе дня они выехали к березовой роще, ища безопасное место для ночлега, как с пригорка нежданно-негаданно показались темные крыши. Марешка прищурилась, не веря глазам, опасаясь, что зрение играет злую шутку, но Владар сказал, что тоже видит какие-то дома.

Нужно было проявить осторожность. Приблизившись, они разглядели большую вытянутую избу с двускатной крышей и несколькими пристройками рядом. Из печных труб валил дым. В морозном воздухе витал запах хлеба. Владар втянул его носом и даже причмокнул.

– Быть может, попросимся на постой? – предложил кузнец. – Все ж таки в доме ночевать куда приятнее.

Марешка согласилась, мечтая улечься на самую обычную постель, увидеть крышу над головой, погреть руки у жарко пышущего очага.

Калитка в больших деревянных воротах оказалась открыта. Всадники сошли с лошадей, оглядываясь. Сразу за частоколом навстречу к ним бросились две собаки, заливисто лая. Пряник, сидя на девичьем плече, грозно что-то зачирикал на своем языке, показывая, что думает о здешних собаках. Марешка улыбнулась им. Псы почти сразу завиляли хвостами, и она порадовалась, что животные все еще тянутся к ней, принимая часть той силы, что роднит с матерью-природой.

Они смотрели по сторонам с особым любопытством, ведь никогда им еще не приходилось покидать пределов деревни. Двор казался похожим на привычные дворы соседей. Пока что ничего необычного замечено не было.

Они поднялись на запорошенное снегом крыльцо по невысокой лесенке, и Владар стукнул по двери кулаком несколько раз. Рука у него тяжелая, отчего дверь так и затряслась. Почти тут же раздались шаги: открыла дородная женщина в синем платке, одетая в простую льняную рубаху и длинную коричневую юбку. Рукава были закатаны до локтей, обнажая округлые пухлые руки, усыпанные мукой.

Она быстро оглядела незнакомцев и расплылась в улыбке:

– Никак гости? – сказала женщина, заглянула к ним за спину, а потом неожиданно зычно выкрикнула кому-то. – Эй, Умилка! Дочка! Поди сюда! Отведи лошадей на конюшню! – и продолжила уже потише: – Мы уж думали, никто к нам в эту пору не пожалует. Метель долго не утихала. Вот не зря я уговорила тогда мужа строить постоялый двор здесь. А то как бы бедные путники без нас в такую холодину обходились? Заходите, заходите, а то изба стынет! Ой, а это еще кто? – хозяйка увидела Пряника, который выглянул из-за плеча молодой девушки, всплеснула руками и сама тут же ответила. – Горностай! Малец какой! Чудно! Ну, вы проходите, проходите!

Гости послушались и вошли вслед за ней, немного оглушенные быстрой речью. Мимо проскользнула шустрая девчонка, набрасывая на бегу кафтан и овечью шапку. Она стрельнула любопытным внимательным взглядом и побежала дальше исполнять наказ матери, а хозяйка все говорила и говорила, не давая вставить ни слова, размахивая руками. Марешке была понятна ее речь, несмотря на то, что говор отличался от того, к которому они привыкли.

– Чего молчите, гости дорогие? – наконец, спросила хозяйка. – Стеснительные больно? А меня звать матушкой Купавой! Мы тут впятером живем, по-семейному, гостей встречаем-провожаем, но все чаще с весны по глубокую осень, – она хохотнула, и снова быстро-быстро заговорила о том, как бедным путникам нелегко приходится в здешних лесах. Пряник прижимался к плечу Марешки, и она слышала, как быстро колотилось его сердечко. Быстрая речь матушки Купавы приводила в замешательство.

– Вечер добрый, хозяйка, – наконец, вымолвил Владар. – Мы и правда искали ночлег и были бы признательны за гостеприимство.

– Ах, ну что за радость! – Купава всплеснула руками так, словно они были давно знакомы, а теперь увиделись. – Ну проходите, гости дорогие, обогрейтесь! – и хозяйка поманила их внутрь.

Из небольших сеней они попали в просторную горницу, где стояли начищенные столы и лавки. Пахло хвоей, дымком, печеным мясом и горячим хлебом. Жарко пылала натопленная выбеленная печь. Марешка вдруг поняла, что очень устала, и постоялый двор послала им сама судьба.

Купава подхватила масляную плошку с горевшим фитильком, провела гостей дальше, где за горницей в полутьме толкнула дверь. Здесь было куда холоднее, но Купава сказала, что в углу сложен очаг для таких случаев и ее сын разожжет огонь, покуда постояльцы трапезничать будут.

– А вот тут спать будете, – объявила она, обводя рукой маленькую комнатку, поднимая плошку повыше. Огонек осветил простую, но добротную обстановку: застеленную постель, лавку, узкий стол и каменный очаг в углу. Сквозь слюдяное окошко со двора пробивался тусклый свет зажженных факелов. – Вы надолго к нам?

– Завтра отправимся в путь, – сказал Владар.

Ответ ее разочаровал. Видно, хозяйка рассчитывала, что гости поживут подольше, но пожала плечами:

– Как хотите. Я вас не гоню. А то куда ж торопиться зимой. Люди стараются никуда не ездить в такую погодку. Опасно это. То стужа, то волки.

– А далеко ли до купеческого тракта? – спросила Марешка, чем вызвала удивление у Купавы.

– Не так далеко. Мы стоим на одной из дорог, что к нему ведет. Сейчас ни зги не видать – все снегом завалило. А так у нас постоянно гости бывают. Порой все занято, даже места не найти. Хорошо, что летом на сеновале спать можно. Ну а зимой, как я уже сказала, мы тут сами по себе. Крайне редко кто заезжает.

Стоило ей это сказать, как Марешка тут же о Радомире подумала. Наверняка бывал тут.

– Вы располагайтесь и ступайте в горницу. Накормлю вас. О себе расскажете, а то прям любопытно, откуда вы такие взялись, – сказала Купава.

Приняли их как самых дорогих гостей. Купава скоро накрыла на стол, доставая из печи одно кушанье за другим. Новые постояльцы порядком проголодались, поэтому их не пришлось уговаривать. Владар ел да нахваливал отменную еду.

Купава, закончив суетиться, уселась на лавку, подперев округлый подбородок рукой. Она с широкой улыбкой наблюдала, как они уплетали пироги и похлебку, и без умолку рассказывала о своем житье, начиная с самых молодых лет. О том, как ее сосватали совсем молодой, как замуж вышла, как отправились они лучшей доли искать из родного города.

– А чего уехали? – спросил Владар. – Плохо там жилось, что ли?

Купава вздохнула, и впервые помрачнела.

– Не сладили с родней мужа. Невзлюбила меня свекровь. Уж что я ни делала – все плохо. А муж мой поступил не так, как обычно, когда другие молчат и позволяют невесткой помыкать. Сказал, что он себе жену раз и навсегда выбрал, значит ему за нее и ответ держать. Собрали свой нехитрый скарб и поминай, как звали.

– А родня что? – спросила Марешка. – Рады были?

– Куда там! – Купава рукой махнула и снова заулыбалась. – Свекровь как увидала, что сын меня выбрал, и выла, и упиралась, и двери закрывала собой, а потом такого наговорила на прощание, что до десятого колена не разберешь. Быть может и сбылись ее проклятия. По первой мыкались мы по деревням и городам, нигде не могли приткнуться. У мужа сбережения были, да и у меня часть приданого. Мне его родители хорошее справили перед тем, как померли. Хотя часть приданого свекровь все ж таки не отдала. Вцепилась мертвой хваткой. А я и плюнула – лишь бы отстала.

– Вот это да! – Владар даже жевать перестал. – Как же вы здесь очутились?

– Муж мой услугу одну добрую княжескому сынку оказал давно еще. Он плотничьим ремеслом промышлял, а у княжеского сына дом сгорел, так муж мой лучших строителей собрал и взял меньше, чем другие артели. В срок управились и такой дом отстроили, что загляденье. Так в награду княжеский сын ему подарил надел земли здесь и серебра отсыпал, узнав, что у нас своего дома нет. Удивлялся еще, мол, не дело, если у такого плотника и хорошего человека нет пристанища.

– Хорошо сделал, – похвалил его Владар. – А что за город, в котором этот князь живет?

– Холмоградом кличут. Знаете такой? – спросила Купава. – Тут два-три дня пути.

– Знаем, – сказала Марешка, вспоминая карту Дальнего Мира.

Хозяйка обвела рукой горницу, показывая на стены с гордостью:

– И это все муж сам отстроил. Ну как сам. С нами тут еще две семьи живут по соседству. Хорошие люди. Ладим, помогаем друг другу, чем можем. А с поздней весны по осень крутимся, как заведенные. Гостей всегда много – не присесть почти. А я вот люблю, когда так.

– А муж-то ваш где сейчас?

– Захворал чуток, – Купава сразу взгрустнула. – Но с ним сейчас дочка моя старшенькая сидит – Умилка. Вы видели ее – она лошадей ваших на конюшню отводила. Хорошо за отцом ухаживает. Многие травы знает. Мастерица наша. Так что, ежели хворь у вас какая или недомогание, можете у нее спросить, она поможет.

– Вы о нас не волнуйтесь, – сказала Марешка. – Нам только переночевать и мы уедем. Не станем тревожить.

Купава рассмеялась, сверкая зубами:

– Да уж какая тревога! Говорю же – любим мы гостей. О себе расскажите.

– Люди мы простые, – ответила Марешка спокойно и как бы смущаясь. Подбирала слова, чтобы не сказать лишнего. – Ничего толком не видали в жизни. Хотим получше устроиться. Вот и ищем лучшую долю.

– Совсем как мы с мужем моим когда-то, – мечтательно произнесла Купава, и в ее добрых глазах заблестели срезы. – Откуда ж вы сами?

Марешка улыбнулась ей. Отчего-то не хотелось раскрывать из какой именно деревни они уехали, хотя хозяйка могла совсем ничего о ней не слышать. Сказала лишь, что идут они издалека с северных земель в Дальние Города, ищут родственников, с которыми судьба развела. Но чтобы хозяйка не начала расспрашивать подробнее, стала больше о горностае рассказывать, как освободила его из силок, как вылечила, а он с ней остался жить. Пряник, уперев толстые лапы в стол, вовсю чавкал куском курицы. Марешка знала, что он бы хотел придушить и съесть мышь, которая скреблась под полом, но был рад и такому угощению.

Хозяйка, даже если и догадалась, отчего девушка уводила разговор в другую сторону, никак не выдала этого. Веселая, болтливая, зато мудрая оказалась. За это гостья испытала к ней особую благодарность.

Вскоре на лавку рядом уселись сын и младшая дочка Купавы – сероглазые и любопытные. Все глядели на горностая и руки к нему тянули. Пряник ощетинился, но Марешка строго велела вести себя смирно в гостях, и он с неудовольствием позволил себя погладить. Впрочем, потом он привык к детям и принялся скакать с лавки, на стол, к ним на колени, потом снова к ней на плечи.

– Вот неугомонный! – звонкий смех Купавы разносился по горнице. – Попробуй еще такого приструни.

Марешка ловила на себе пристальный взгляд Владара: такой, как в ту пору, когда они с ним совсем мало были знакомы. Не могла понять, смущает это или нет, и отчего глаза его то превращаются в осколки льда, то искрятся любовью и доверием.

Так было хорошо сидеть у натопленной печи, разговаривать с людьми, которых она могла никогда не узнать, если бы они остались в деревне.

От мысли, что прожила бы там всю жизнь, брала оторопь.

– Растопили очаг в нашей комнате? – спросила Марешка, и получив ответ, продолжила. – Прилечь хочу. Устали мы с дороги. Не в обиду вам, Купава. Сердечно благодарим за трапезу и кров.

Хозяйка тут же вскочила, засуетилась, раскрасневшись.

– Заболтала я вас! Ступайте. Я тут пока буду, а если понадоблюсь позднее, то ищите меня на второй половине дома.

В очаге весело плясал яркий огонь, освещая уютное пристанище. Стало гораздо теплее, и Марешка могла скинуть часть одежды и войлочные сапоги. Забравшись на постель, она скинула платок и потянулась.

Тут до нее дошло, что постель-то одна. Сразу об этом она не подумала, а просить у хозяйки отдельную комнату было бы слишком подозрительно. Кто ж поймет, если жена хочет отдельно от мужа почивать?

Марешка с некоторым смятением уставилась на Владара, но он глаза закатил.

– Ложись, – сказал он сухо. – Быть может, еще у огня посижу. Поразмыслю, что и как делать станем. А ты засыпай. Не трону я тебя, глупая.

Должно быть, на ее лице отразились и облегчение, и радость, и недоумение. Владар вздохнул и голову понурил.

– Хочу, чтоб ты сама пришла ко мне, – сказал он тихо, глядя в сторону. – Не желаю тебя неволить. Но покуда рядом – стану защищать от всякой напасти. Люблю я тебя, не знаешь даже, как сильно люблю. Просто помни это.

Марешка проглотила едкую горечь, возникшую на языке. Лучше бы он молчал. Она вспомнила ночь после свадебного пира, каким был Владар, как угрожала ему ножом, а потом порезалась сама.

Владар перевел на нее взгляд и понял, о чем она думала.

– Мне проще было отступиться тогда. Боялся, что до конца пойдешь, хотя поверить не мог в то, что ты творила. В День Солнцеворота, когда ты пыталась утопиться, я понял, что если в этом мире не будет тебя, то и мне жить незачем. Не шутил я, когда говорил, что дорога ты мне, как никто. И убил человека я впервые тоже ради тебя, и сделаю это еще много раз, если понадобится, хотя противны мне убийцы.

Он замолчал и в тишине прозвучал его глубокий вздох. Владар криво усмехнулся.

– Вот сидишь ты сейчас и смотришь на меня, манишь, чаруешь так, что я едва сдерживаюсь, чтоб не кинуться к тебе и не прижать к себе. Но я буду ждать, – сказал он хрипло. – Слышишь?

Это было невыносимо! Она закрыла лицо руками, прошептала: «Прости. Устала я».

И с этими словами скорее к стене отвернулась, накрывшись стеганым покрывалом. Не могла смотреть в честное и открытое лицо человека, который чуть ли ни силой взял ее в жены, но, когда это произошло, изменил свое отношение. Ей хотелось плакать от бессилия. Сердце опять заболело, забилось, как птица раненая. Оно тосковало о другом.

Пряник запрыгнул на постель, подобрался ближе и улегся рядом, пофыркивая.

– Спокойных снов, – прошептала Марешка.

Сон был глубоким и темным, как самая длинная ночь в году. Впервые удалось уснуть без всяких видений, что мучили и беспокоили.

Неизвестно, сколько прошло времени, но она открыла глаза, заворочалась и не сразу вспомнила, где находилась. Пряник сопел рядышком, подергивая лапами. В угасающем очаге еще тлели красные угли. Их света хватило для того, чтобы понять, что они с горностаем в комнате одни.

Владар сидел на лавке перед тем, как она провалилась в сон. Должно быть в горницу отправился с хозяевами поговорить. Марешка представила, каково ему это все. Новые люди, новые места. То-то еще будет!

Она встала, подкинула дров в очаг, поглядела, как пламя медленно охватывало сухое дерево. Треск поленьев умиротворял. Просидев еще немного, нахмурилась, внезапно поняв, что думает о кузнеце. Отчего-то пробудилось смутное беспокойство.

Стала припоминать его черты лица, то, как он ходит, как ведет себя. Его образ ясно возник перед ней, но к чему это?

Покусывая губы, Марешка походила по комнате, глянула на беззаботно спящего Пряника, хмурясь еще больше, а потом накинула душегрею и пошла посмотреть, не сидит ли где Владар? Небось, опять думу думает горькую, что ему такая жена досталась. Но горница оказалась пуста. Это вызвало у нее еще большее недоумение.

Почему так долго нет Владара и где он? В деревне она бы знала, что он работает в кузнице или отошел с друзьями-приятелями повидаться. Но здесь у него никого не было, кроме нее.

Судя по всему, стояла глубокая ночь. Люди давно крепко спали, чтобы встать поутру и приняться за работу, как это бывает. И снова затопило чувство беспокойства. Марешка поспешила вернуться в комнату, чтобы надеть шерстяной плащ, и вышла на крыльцо. Морозный ветер ударил в лицо. Во дворе было тихо и спокойно. Несколько факелов ярко горели, освещая двор. Собаки дремали в будке. Одна из них подняла морду, завидев ее, зевнула, и снова улеглась.

Марешка обошла двор, заглянула в конюшню – никого. Их лошади, как и несколько остальных, мирно отдыхали в стойлах.

– Владар? – неуверенно позвала она, стоя посреди пустого двора.

И чего она бегает? Тут наука Велеславы и пригодится! Не зря гадания устраивали да вещи скрытые искали с помощью куриной косточки. Правда, знахарка, как только Марешка научилась этому, открыла другой секрет: дело совсем не в косточке, и долго хохотала, отчего девица тогда так и покраснела от досады. Она объяснила, что вместо косточки могло быть что угодно, хоть иголка, хоть ленточка или камешек любой. Не вещь ищет пропавшее, а тот, в чьих она руках находится.

Потом Марешка научилась искать пропажу без всяких косточек.

Подумав об этом, она вдохнула поглубже, выставила ладонь вперед и стала медленно крутиться вокруг себя. Сперва руки касался только холодный ветерок, но, когда повернулась в сторону калитки, ощутила в ладони покалывание и тепло.

Значит, туда направился. Она подивилась – чего Владару вздумалось туда идти посреди ночи?

Снег скрипел под ногами – Марешка всегда любила этот звук. Обычно он успокаивал, но сейчас в этой тиши звуки получались громкими, привлекающими ненужное внимание. Калитка оказалась не заперта, и это тоже настораживало. Обычно ворота и двери всегда запирают на ночь. Снег был весь усеян следами от человеческих ног и копыт лошадей, поэтому нельзя было понять, выходил ли кто за ворота в столь поздний час, но прикосновение тепла к ладони убедило, что она на верном пути.

– Владар?

Ее голос разнесся кругом, теряясь в морозной мгле и густой березовой роще. От белого снега становилось светлее, и она различала дорогу перед собой. Тут ей бросилось в глаза, что одни следы уводят прямо в рощу. Недолго думая, Марешка направилась вперед. Кто-то брел здесь недавно. Следы были совсем свежие, не примерзшие и не присыпанные новым снегом.

И чего ему вздумалось в рощу идти? Что он там искал?

Черно-белые березовые стволы мелькали стройными рядами, отчего вскоре зарябило в глазах. Покрытые инеем ветви покачивались от ветра, роняя колкие снежинки. Марешка снова позвала кузнеца по имени, то искренне негодуя, то испытывая противный страх.

Она злилась на Владара: какая нелегкая понесла его сюда? И отчего он не отзывался? Она чуяла усиливающееся тепло, которое привело в рощу.

– Да чтоб тебя… – проговорила она в сердцах, развернулась и увидала кузнеца.

Сперва обрадовалась, что он жив и здоров. Отчего-то было боязно за него, хотя он сам крепкий и сильный, и себя в обиду не даст. Затем Марешка вознегодовала и хотела уже спросить, что ему взбрело в голову. Ведь Владар всегда был довольно предсказуем.

Но сейчас так уже не казалось.

Кузнец стоял спиной к ней, уткнувшись в березовый ствол, будто сильно горевал. На нем были лишь тонкая рубаха и штаны, заправленные в сапоги.