Читать книгу: «Память so true»

Шрифт:

© Б. Кутенков, текст, 2022

© Формаслов, 2022

I
Человеку и саду его

«как ягоде куста на ревности взрослось…»

 
как ягоде куста на ревности взрослось
как черепной земле на старости взболелось
так я тебя люблю сквозь двинутую ось
сквозь гронасовский лёд и седаковский мелос
 
 
в прицеле параной всевидящей чека
твой умный лунатизм но окуляры стрёма
не различат тебя сквозь линзу цветника
по запчастям портрет – и вроде всё знакомо
 
 
вот андрогинный фас вот хрупкий лепесток
тут – простоты ярлык на образ метамета
вот эпатажный жест в отдельности жесток
и линза взад-назад под искажённым светом
 
 
вот коммента нытьё ей чудится за жизнь
в девической слезе не распознавшей Бога —
красавица моя крутись себе крутись
под – изма слепотой и плёнкой филолога
 
 
которому вот-вот – ударом по глазам
на нелюбви свету докостно пробирая
а ты и сам с усам умеешь ты и сам
и страшно под пыльцой растерянного рая
 
 
в глазах ещё ожог бензиновый цветной
пароли к ебеням
та тяжесть что не сдвину
а ты медаль медаль ты новой стороной
и побелевший ум с орбит как пёс цепной
как верящая мать за безвозвратным сыном
 

«I…»

 
I.
Музыкой стань, драгоценный твой лёд,
слово расплавь, мой порыв неотсюда;
в сердце – заслонка от русских тенёт,
Райнер Марину светло оттолкнёт
всей полнотою сосуда.
Станет, не станет нестрашной грозой —
речь мезозойна, от прочей закрой
слух, только к ней продлеваясь лицом.
Близкое небо над Череповцом.
II.
Слово стоит с молодым поплавком,
с белой блесной в кистепёрой губе,
рилькевский мертвенный свет ни о ком,
верю ему – и не верю себе,
в сторону смотришь – на всё, что не я,
верю всему, что не я, что не ты:
преображённая речь-полынья,
честное дно, письмена темноты.
 

«I…»

Александру Паршенкову


 
I.
как белое яблоко – в чёрный налив труда
как тёмное яблоко – жгучей беде разлома
скажи мне так тихо что горе не навсегда
что не было горя что горе тебе знакомо
за минских три дня
изучивший пути стыда
истерик моих вопрошающе-терпеливо
скажи что за вторником будет опять среда
за раной разрыва – изученный путь разрыва
и знающий сердцем куда мне теперь идти
наитьем бездонно-детским себя не зная
скажи что простишься до адовых тридцати
до пули что белым цветком прорастёт сквозная
ещё до вопроса в разлитое молоко
до всех поджидаев что в белом «недалеко»
до каменных джунглей в твердеющей ране речи
что смерть с нами будет на «ты»
но уже легко
ушедшим к себе
а оставленным легче
легче
 
 
II.
и покуда в небе ментовский гул
под огнём собянинского апреля
кто влетел – влетел
кто уснул – уснул
лишь заблудший вспомнит как шли и пели
безнадзорной памяти дребедень
городов о многом границ о многом
сдрызни чёрт-во-мне пролистной олень
невозврата точку продевший рогом
в прежнем сне на музыку опершись
но пока и ей не прошить границы
расскажи что будет – внахлёст ли жизнь
снова кэпсом в личку ли «застрелиться»
новый друг случившийся невпопад
на окно присевший спасенья тише
изучать влетевший весенний ад
юнкершмидта весенний ад
и о смерти накрепко запретивший
между тем и этим один связной
в неученья тьме в разобщенья клети
вопрошаньем спасший одним весной
как умеют лишь мотыльки и дети
верь во весь двадцатник —
и будет в нас
«как тогда» не надо —
но по-другому
детский шмель сквозь душу прошедших глаз
взлётный свет большого аэродрома
 

«где жизнь убывает, где ты убываешь, не весь…»

Николаю Васильеву


 
где жизнь убывает, где ты убываешь, не весь,
но – дерево полурассвета, но – ветви без денег —
там женщина входит, проснись поскорее, я здесь
огнём заблудившимся, чёрным трудом запределья
 
 
в ней птица дрожит соловей и трава-чистотел
и тайна горит мизогина в небесном июне;
смотри же на голое небо, как я посмотрел
отплытия прежнего, нового сна накануне
 
 
на стебле качается, стебле тончайшем, слепя
в тебе полутёмного ницше сквозь белые блики,
и так говорит: всё равно потеряю тебя,
вся правда – о дереве страшном твоя, двуязыкий
 
 
ты – ветви больные, ты – ад замерзающий, спи,
закончено время, оставлены долгие крики;
вся правда твоя – не со мной, в этой страшной степи,
вперёд, говори, говори же, известкоязыкий
 
 
себе – недоделанный космос неспящих обид
другим – перелёт новогодний, легко и недлинно
и слово её прибывает в тебе и горит
как высшая тяга
на ёлке последний кульбит
цветы и горячая глина
 

«надень смертельный свой наряд в небывшее сыграем…»

 
надень смертельный свой наряд в небывшее сыграем
ты будешь ноша по плечу я скрипка ни при чём
где смертник мир преобразив болит о взлётном рае
и бродит глупенький иов грозясь больным лучом
 
 
давай меняться на раз-два ты музыка пробоин
ты свет которому равны я мир которому равно
и лишь невзлётное в лице застыло у обоих
как на губах больной страны докрымское вино
 
 
а может так
ты молоко на языке простудном
я голос не хотящий плыть из дословесных тайн
проспать рожденье взаперти как на работу утром
сорвать бессмертье так легко как мудаку дедлайн
 
 
но сроки всем уже по грудь и свет глядит проворен
хемингуэевским скопцом на заоконные дела
где всем приятно быть толпой и сладко на работу
и на минуту отложить
спокойствие ствола
 

пэчворк

I

 
так говорит, как первый грех пришёл – и говорит;
как будто в чёртовой игре исхожен ближний вид,
но вечен бред, единствен лёд, где тонут – всемером;
так первым делом – самолёт, а человек – потом;
как плод, что до поры затих, в тебе взрастив чумную мать,
как будто в мире нет других и больше не бывать;
как будто дважды два не два, не три, а чёрт в трубе,
и если данность и жива, то – больше не в тебе;
как будто зеркало – не рай, но ад – зеркальный брат;
как будто – «встань и поиграй» – убитому стократ;
так в плеске-памяти весла, когда другим тебя несло,
больная юность ожила, прильнула тяжело;
всё о себе, цветёт и пьёт из вены смерть мою и страх,
как будто очумелый год на скоростных ветрах,
растёт, как тело-чистотел, и светом наповал;
как будто хаос налетел и смерть расцеловал
 

II

 
небо низко. детство далеко.
юность бьёт в уснувшее ребро,
подступает к мёртвому виску.
 
 
в ноябре над суздалем темно.
бьётся птицей выпущенный ад,
белым полудетским завитком.
больше клетки говорит.
 
 
и щебечет белокурый бред:
– я – не я, а сотворивший луч,
я из праха сотворил тебя,
 
 
из дедлайна, смерти, немоты;
разум вбросил в сумрачный пэчворк;
ты – не ты, я породил тебя,
произвёл на время – и убью.
 
 
если ты уснувшее ребро —
я в него горящий бес;
если пляска пули у виска —
я насквозь прошедший, не убив.
 
 
сын и ужас твой.
сын и ужас твой.
 
 
забоюсь горенья твоего —
в то вернёшься, что ещё не пламя;
устрашусь родившего ребра —
снова в смерть и старость возвратишься.
 
 
там – собою будь, как до изгнанья.
там – целуй свой неоживший грех.
 

III

ибо нам не осилить пути.

Денис Новиков

 
говори обо мне, словно речь плавника,
словно зренье – не юный простор мудака,
словно завтра – не посвист с вещами,
а – осколочный сор: сам-плавник, сам-мудак,
белый хохот пространства, большое «за так»
в еженощном твоём обещанье.
 
 
словно бес – в поражённое смертью ребро,
говори о себе перед вечным зеро,
золотым завитком у пэчворка,
вся боляща и льнуща, как юность в плече,
без «вообще», только – прах в очумелом луче,
в свете ужаса, сна и восторга;
 
 
и – восторгом овеяв полуденный прах,
помолчи обо мне – на пэчворкских ветрах,
в кратком зове о босхе и глине, —
ибо свет нефонарный – пространство огня,
ибо мне не осилить тебя и меня,
как елабужной жути – марине;
 
 
так прости мне – пожар, я тебе – колдовство,
ибо слово себя не простит самого
за отеческий бред перочинный,
отпуская – в беспамятство, в звёздность и в ночь —
плавниковую речь, белокурую дочь,
тех, кого приручили.
 

«белый снег на нетреснувшей этой земле…»

 
белый снег на нетреснувшей этой земле,
серый лёд от поста до погоста,
что и сам я – не путь, утонувший во мгле,
а – чумное застолье, танцор, дефиле,
коснояз невысокого тоста:
сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою,
в ускользнувших гостей выпускаю змею,
обнимаю оставшихся в гуще;
но осталось – в пылу соцсетей – интервью,
словно райский просвет на содомном краю,
где – с улыбкой змеиной цветущей —
кумиресса звенит про ушедшее зло
и в письме леденит обалдело,
будто сердце моё вместе с ней не цвело,
в несвободном паденье не пело,
 
 
не легчало, и вновь – из безмолвных низин,
прочь – в неё, к невысокой гордыне:
уходи, я тебе не отец и не сын,
я – иуда меж срубленных этих осин,
вечный сон о плече и о сыне
и безмерный второй – о плече и Отце;
но сейчас не держи меня крепче,
и ночное юродство – как Божий прицел
в подражанье беспамятству речи,
 
 
где нахлынул прибой – и отхлынул прибой,
пограничный дедлайн, совпаденье с собой,
 
 
мир, вернувшийся к чёткости линий,
мир, забывший – и вспомнивший нас на слабо
и упавший в траву, опалённый Тобой,
под киркоровский цвет синий-синий
 

«сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд…»

 
сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,
в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;
всё – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,
нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;
 
 
всё Ты слово, Ты речь, всё Ты пепел или огонь,
снова голос из дыма – и вновь приглушённый пепел;
а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,
как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,
 
 
я тебе, всё тебе, я тебе… что Тебе тогда:
вновь соседей убить, апельсины свои и песни;
есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дёгте труда, труда;
если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,
 
 
в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;
в том, что утром не вспомнит, – сойдёшь охлаждённым тоже;
так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли есть
так предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Боже
 
 
в этом блуде и мёде рождественской маеты
так вокруг никого лишь пришли-подмели-уплыли
затхлый ветер уносит соринку а Ты а Ты
и в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли
 

«где каждый близкий с рождества под дулом невозврата…»

Людмиле Вязмитиновой


 
где каждый близкий с рождества под дулом невозврата
и с детства вычерчен асфальт: вот нолик, вот беда, —
не надо уводить, язык, потерянного брата,
вести ко мне по кольцевой в прицельное «сюда»;
 
 
отдай вразвалочку огонь – в ладони одиночек,
где новой черни позывной звучит как блоковский гудок,
а в ухо – крик о мудаках дорвавшейся до точек,
так, боже, страшно одинок, так, боже, одинок,
 
 
что мнится – кончится как Бек: неходовое злато,
культура в старческих руках – в растерянность родне;
отсыпь иллюзий пощедрей на все её «не надо»,
не всколыхни неверный гул на неглубоком дне,
 
 
что чуть над бездной воспарит – и поутихнет вроде,
в потёмках лешие души, забьётся дивный страх,
посажен памятью на цепь – и ни один не бродит,
лишь прежний розанов сидит на гнущихся ветвях,
 
 
с листочком клейким под рукой плодит свои подобья,
и вновь скорбящая встаёт – и запирает дом,
пока тусовочный содом – и небо исподлобья,
пока горит её планшет немеркнущим огнём
 

Бесплатный фрагмент закончился.

Бесплатно
229 ₽

Начислим

+7

Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.

Участвовать в бонусной программе
Возрастное ограничение:
18+
Дата выхода на Литрес:
11 июля 2023
Объем:
60 стр. 1 иллюстрация
ISBN:
978-5-6046172-4-3
Послесловие:
Правообладатель:
Формаслов
Формат скачивания:
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
По подписке
Текст PDF
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
Текст
Средний рейтинг 4,4 на основе 7 оценок
По подписке
Текст PDF
Средний рейтинг 3,3 на основе 3 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,4 на основе 16 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
Текст
Средний рейтинг 3,6 на основе 27 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,2 на основе 27 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 3,9 на основе 114 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 3,8 на основе 10 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 2 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
По подписке