Читать книгу: «Зимнее солнце», страница 2

Интересно, ее брат обладает такими же качествами?

Ее размышления прервал телефон, вибрирующий в кармане медицинского халата. С трудом переводя дыхание, она закрыла глаза и повернула телефон экраном к себе. Если звонок от кого-то из больницы или от ее наставницы, то она может рухнуть в обморок прямо там, где стоит, или пойдет искать лопату, чтобы вырыть себе могилу.

Но звонила ее соседка Октем. Ответив на звонок и проведя рукой по волосам, девушка начала в волнении расхаживать по комнате.

– Слушаю, Октем.

– Караджа, дверь опять сломалась. Разве ты не вызывала мастера в прошлый раз? Она не закрывается, – сказала сонная соседка на другом конце провода и громко выдохнула от волнения. – Я постараюсь ее закрыть, но не уверена, что она откроется, когда ты придешь. Поэтому на всякий случай я не буду выключать звук на телефоне и положу его рядом с кроватью. Если ты придешь и не сможешь открыть дверь, то, пожалуйста, позвони мне.

Караджа, вспомнив о неудачной попытке договориться о стоимости ремонта двери с вызванным мастером, закусила нижнюю губу; потом она вспомнила, как крепко спит ее соседка по квартире.

– В прошлый раз возникла проблема… Поэтому мастер не пришел. Скорее всего, сегодня я буду до утра на дежурстве, к моему возвращению ты уже проснешься. Но если вдруг не смогу открыть, позвоню.

– Какое еще дежурство? Кому ты врешь? – Октем рассмеялась, но смех ее был вялым и сонным. – Твой красавчик однокурсник, с которым мы обменялись номерами, только что написал мне, что ты пропала из приемного отделения. Ваша Гестапо⁵ разносит все на своем пути, как Халк. Он сказал, что произошла массовая авария или что-то в этом роде. Ты что, не проверяешь сообщения? Хотя удивительно, что ты вообще ответила на мой звонок.

Сердце заколотилось в груди. В то время, пока ее подруга продолжала что-то говорить, она отвела телефон от уха и быстро посмотрела уведомления.

– Признавайся, где ты? Я обижусь, если ты прогуливаешь смену и веселишься без меня… Хоть мы и не очень близки, но мне тоже скучно дома. Или общаться со мной неинтересно?..

В телефоне были десятки сообщений и несколько пропущенных звонков. Торопливо направившись к двери, Караджа в растерянности снова приложила телефон к уху и выбежала в коридор.

– Октем, я вынуждена прервать разговор.

Охранники, мимо которых она пробежала, смотрели ей вслед. Тем временем она была уже в конце коридора, пытаясь восстановить в памяти маршрут, которым сюда пришла.

– Стой, стой, – услышала она голос соседки, когда уже собиралась выключить телефон.

– Что такое? – спросила она, запыхавшись.

– Привезли лекарства для твоей мамы. Убрать их в холодильник?

– Оставь на кухне. Дома все равно холодно, ничего страшного не случится.

– Хорошо. Тогда все, пойду почитаю Аль-Фатиха⁶ за спасение твоей души, дорогая Караджа.

– Отключайся, Октем. Отключайся.

Добравшись до конца шумного коридора, ведущего к выходу на ринг, девушка увидела, что на верхних трибунах суетятся люди, спеша занять места. Заметив три лифта, расположенные рядом друг с другом, она ускорила шаг, но ее внимание привлек знакомый человек, который только что закончил телефонный разговор и теперь пристально смотрел в ее сторону. Это был тот самый тренер, который вышел из медпункта, когда у него зазвонил телефон. Несмотря на возраст, он выглядел таким же мускулистым и крепким, как молодой боксер.

Девушка кивнула в знак приветствия и хотела пройти мимо, но тренер обратился к ней:

– Простите, доктор, не могли бы вы подойти? У меня есть несколько вопросов, – сухо произнес он.

Она остановилась и, покачав головой, подошла к тренеру, которому на вид было около пятидесяти лет, мысленно молясь чтобы он задал вопросы как можно быстрее. Если в приемном отделении возникла критическая ситуация, ее отсутствие в условиях большого потока пациентов приведет к тому, что ее наставница, которую соседка по квартире, насмотревшись сериала «Доктора», называет Гестапо, разъярится вдвойне. Порой она могла быть очень жесткой. Поэтому сейчас главным желанием Караджи было вернуться в приемное отделение.

– Только можно побыстрее? – громко попросила девушка, двигаясь за тренером к окну в конце коридора. – Я тороплюсь. Мне нужно возвращаться в больницу.

Она услышала, как он тяжело вздохнул, и едва не столкнулась с ним, когда он внезапно повернулся.

– Ну как? – громко спросил мужчина. – Я имею в виду швы. Они выдержат эту ночь?

– Важно защитить область ранения от удара. Ранее наложенные швы разошлись из-за неосторожности, и мне пришлось зашивать рану заново. Если во время поединка швы опять разойдутся, то начнется кровотечение, а он может даже не почувствовать этого из-за действия анестезии. Может попасть инфекция. Может подняться температура. Могут начаться галлюцинации. – Облизав пересохшие губы, девушка сделала глубокий вдох, а затем перевела взгляд на стоящего перед ней серьезного мужчину. – Федерация знает об этой ситуации? Это нормально, что он в таком состоянии будет участвовать в поединке?

– Надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами, девочка, – пробормотал мужчина, глядя на экран снова звонящего телефона и отклоняя вызов.

– Можете не сомневаться, – она произнесла слова невнятно, но он понял.

– Вот и отлично.

Сглотнув, она посмотрела на него и сухо сказала:

– Его соперник – мой брат.

Когда суровое выражение лица тренера сменилось удивлением, девушка уже отступила на несколько шагов. Не дав ему возможности проронить слова, она быстро развернулась и устремилась к лифту. За спиной снова зазвонил телефон, и до нее донесся агрессивный ответ мужчины. Она была уже в лифте.

Когда двери лифта закрывались, она заметила знакомого человека, приближающегося с другой стороны. Это был ее брат, одетый в бордовый спортивный костюм. По его сонному выражению лица и зевоте нетрудно было догадаться, что он недавно проснулся. Рядом с ним шел его тренер, а за ним – товарищи по команде. Взгляд девушки словно приковали к закрывшимся дверям лифта, за которыми скрылся ее уверенно шагающий брат. Ее сердце колотилось бешено, а мысли путались. Что ей делать? Может быть, стоит подняться и пожелать ему удачи? Или сообщить ему о травме его противника? Что делать?

Не стоит разговаривать с ним лично. Можно просто отправить ему сообщение. Но что она скажет, если он спросит, откуда у нее такая информация? Она не знала.

До самого выхода из здания она боролась сама с собой. В этой ожесточенной схватке в ее сознании верх одержали моральные принципы. Связанная клятвой Гиппократа, она не могла использовать состояние пациента в своих интересах, даже под давлением обстоятельств. Она знала, что, если поделится с братом этой информацией, он ее осудит и очень разозлится.

Такой груз был непосильным для девушки.

И все же в ту ночь этот груз лег на ее плечи.

1. Жизни под откос

Самой изнурительной борьбой, в которую я когда-либо вступала, оказалась борьба, которую я вела сама с собой.

Я была той девушкой, которая не стала бы разводить костер, несмотря на пронизывающий холод, лишь бы не осветить путь своему врагу. Я была той девушкой, которая из гордости не позволила бы себе просить о помощи, даже если бы умирала с голоду; которая, пересилив боязнь вида крови, поступила в медицинский университет, которая умела молчать, а при необходимости обворожить своим красноречием, которая умела устанавливать личные границы и говорить нет, которая отстаивала свои идеи до конца, которая имела свои идеалы и убеждения, которая казалась легкой и воздушной, но при этом уверенно стояла на ногах.

А сейчас? Сейчас я чувствую себя дымкой, которая рассеется при первом же дуновении ветра.

Неужели все кончено?

Неужели мир рухнул?

Я нахожусь под его руинами?

Или руины – это я?

Я услышала шепот подруги Октем, сидевшей рядом со мной: «Караджа». Одетые в черное с головы до ног, мы ехали в черном микроавтобусе, предоставленном Федерацией профессионального бокса. За маской равнодушия скрывалась скорбь, окрашивающая все вокруг в оттенки печали. Я посмотрела на свои черные волосы, рассыпавшиеся по плечам; черный платок готов был соскользнуть с головы. Разжав дрожащие пальцы, я приподняла голову, закрыла глаза и крепко сжала губы.

Караджа. Это мое имя.

Когда моя мама была юной, к ее дому в родной деревне часто прибегали косули. Опасаясь, что ее отец может застрелить их, мама подбирала подол юбки и бежала прогонять незваных гостей, не обращая внимания на непогоду и грязь. Как-то раз одна косуля рассердилась и погналась за моей мамой через всю деревню до самого источника. Именно в тот день она встретила моего отца; он был просто случайным прохожим, остановившимся утолить жажду, – так говорит моя мама, ведь я не знаю своего отца. Я никогда его не видела. Из-за упрямства той косули судьбы моих родителей пересеклись, а образ тех прекрасных косуль из деревни, которую моя мать покинула после этой встречи, навсегда остался в ее памяти. Имя моему брату дал дед, но, когда мама увидела меня, она сказала: «Мою черноглазую девочку должны звать Караджа. Пусть глаза ее черные, а судьба будет светлой».

Теперь это единственный лучик, освещающий мне путь, потому что я одинока. А сегодня одиночество чувствуется еще острее.

Все детство я носила мешковатые рубашки, которые свисали с моих хрупких плеч, и тайком присваивала одежду из гардероба брата. Мое детство прошло незаметно, или, может быть, я слишком рано повзрослела. Шум в доме создавал только мой брат; он отличался вспыльчивым характером, и мы узнавали о его приходе домой по звуку громко хлопнувшей двери. Не заходя на кухню, где я делала уроки за столом, а мама фаршировала долму, уже из коридора он интересовался, что можно поесть, потом обыскивал холодильник, набирал в перекус столько, сколько мог унести, и уходил в свою комнату, откуда не показывался до самого вечера.

– Едой, которую ты утащил, можно как минимум сутки кормить голодных в Африке, – говорила я ему вслед.

Он шел в свою комнату, не останавливаясь, и отвечал, не оборачиваясь:

– Эта еда гарантия твоей безопасности как минимум на неделю.

Полицейский стал нашим постоянным гостем, еженедельно принося очередную жалобу. В округе не было ни одного парня, с которым бы не подрался мой брат; особенно попадало тем, кто заглядывался на меня. Мое имя было у всех на слуху, и все знали, что Караджа из дома с синей дверью – неприкосновенная. Все боялись моего брата, поэтому не осмеливались даже поздороваться со мной. Однажды, когда я училась в средней школе, в День святого Валентина один мальчик оставил на моем столе красную розу, которую сорвал в саду. Мой брат, узнав об этом, заставил его съесть эту розу вместе с шипами, а остальных – смотреть, как несчастный мучительно ее жует. Он был психопатом. Его воображение превращало любой невинный взгляд в мою сторону в назойливое домогательство, в каждом проходящем мимо дома человеке он видел потенциального вора, во всех женатых и разведенных мужчинах – коварных хищников, жаждущих заполучить мою мать.

Несмотря на недостатки нашего района и школы, я всегда считала, что его опасения были чрезмерными. Были.

Однажды брат сидел перед телевизором в тишине уютного вечера и следил за развитием событий в сериале, который с волнением смотрел каждую неделю. В момент напряженной сцены он внезапно бросил взгляд на мать, чистившую для него яблоки, и, как будто подгоняемый внезапной решимостью, произнес:

– Мама. Я буду драться.

На следующее утро ему предстояло сдавать экзамен в университете. Мама молча поставила на стол контейнер с очищенными фруктами и ушла в свою комнату.

– Я же просила его не делать этого, – прошептала я в пустоту, не в силах отвести взгляд от своих побелевших холодных рук.

– Что? – переспросила Октем, слегка повернувшись ко мне и немного наклонившись, чтобы увидеть мое лицо. – Караджа, что ты сказала?

Я просила его не делать этого. Я сказала ему, что утром он должен пойти и сдать экзамен, что нужно хорошо подготовиться и поступить в университет. Я знала, что брат интересуется боксом, ведь он ходил в спортзал и наблюдал, как тренируется молодежь. Он тоже занимался спортом и был крепкого телосложения; но ему не нужно было пробовать себя в боксе. Ему нужно было, получить профессию и устроиться на хорошо оплачиваемую работу – это единственное, чего хотела от нас мама.

– Вы должны учиться и твердо стоять на ногах. Тогда вы будете свободны и ваши решения будут зависеть только от вас самих, – всегда говорила она.

Это все, что от него требовалось.

В то утро он ушел из дома и больше не вернулся.

Говорят, что каждый шаг, который мы делаем, и каждая дорога, на которую мы ступаем, отражают сделанный нами выбор и определяют нашу судьбу. Этот выбор – темные улицы, где можно заблудиться, и безлюдные склоны, требующие от нас неустанной выносливости и определяющие темп нашего дыхания и ритм бьющегося сердца. У нас есть выбор. В наших силах сидеть с достоинством, словно на троне, или ссутулиться, словно под тяжестью невидимого груза. От нашего выбора зависит все. Наш выбор делает нас такими, какие мы есть.

В ту ночь прямая дорога, по которой я так долго шла, разветвилась на две, а небо, всегда казавшееся далеким и недоступным, обрушилось на мою голову. Оцепенев на ледяном и мокром асфальте, я была не в силах решить, какой путь выбрать.

В ту ночь вдруг осознала, что даже уклонение от выбора – это тоже выбор, а шипастые ветви терновника, укоренившегося в груди, обвили мое сердце. Говорят, что кладбище манит к себе тех, в чьих сердцах угас огонь жизни. Каждый день, проходя мимо морга, я невольно бросаю взгляд на это мрачное здание. Я знаю, что однажды и меня привезут сюда на носилках под белым покрывалом. Размышляя об этом, я понимаю, что жизнь можно прожить даже с оледеневшим сердцем, ведь человеческий дух способен выдержать невообразимые испытания и невзгоды. Сейчас, после всего пережитого, я осознаю это с предельной ясностью.

Об этом не пишут в школьных учебниках.

Образование, которое мы получаем, не способно подготовить к жизненным испытаниям; мы познаем все на собственном опыте. Каждое пережитое событие подобно семени, посеянному в саду нашего сознания. Его можно полить и, если посчастливится, вырастить из него прекрасный цветок опыта. Но мой сад сожгли. Моя некогда плодородная почва превратилась в бесплодную пустошь. Материнское молоко, когда-то согревавшее меня, превратилось в горький ком, застрявший в горле. Каждое утро я просыпаюсь, ошеломленная тем, что снова наступил рассвет, земля продолжает вращаться, а жизнь идет своим чередом.

Жизнь не измеряется количеством потерь. Жаль. Я первая начала бы рыть себе могилу.

Подняв взгляд, я увидела протянутые ко мне теплые изящные руки Октем. На указательном пальце левой руки была татуировка, напоминающая о ее любимой собаке, ушедшей в лучший мир.

– Караджа, – произнесла она голосом нежным, как шелест листвы. – Нам пора выходить. Сейчас начнется погребение. Все ждут тебя.

Будучи свидетелем множества хирургических вмешательств, я видела пациентов, покидавших этот мир прямо на операционном столе; я не раз наблюдала, как мои преподаватели, стоя в конце коридора и засунув руки в карманы белого халата, без тени сострадания сообщали родным страшные новости. Я никогда… никогда ничего не чувствовала. Я была свидетелем того, как люди падали на колени, сотрясаемые отчаянными рыданиями, но оставалась безучастной, не в силах разделить их боль.

А теперь в глубине души я сама стою на коленях в безмолвном отчаянии.

– Смотри, – прошептала мне жизнь. – Я снова лишила тебя любимого человека. И я могу сделать это еще много раз. Теперь ты как хрупкое здание, разрушенное землетрясением и обреченное на снос.

– У тебя есть обезболивающее? – спросила я хриплым голосом.

В отчаянной попытке найти что-то Октем перебрала содержимое сумки, а затем повернулась ко мне с нескрываемым беспокойством. Она нахмурилась, но затем выражение ее лица смягчилось.

– Думаю, у тебя есть, – сухо произнесла она, показывая на мою черную сумку. Расстегнув молнию, Октем просунула руку внутрь. – Я положила таблетки для твоей мамы вчера вечером, на случай если ты забудешь. Кажется, там были и обезболивающие. – Из кучи пузырьков с разноцветными этикетками она достала тот, что был из темного стекла; звук ударяющихся друг о друга таблеток нарушил тишину, царившую в микроавтобусе.

Я взяла холодный пузырек и пробежалась глазами по надписи на нем. Это был сильный обезболивающий препарат, отпускаемый по рецепту. Я понимала, что не должна принимать его, но в ту минуту ничто другое не могло облегчить пульсирующую боль в голове, поэтому я отвинтила крышку, вытряхнула одну из бело-желтых капсул и проглотила.

Я наивно полагала, что если смогу пережить этот день, то хуже уже не будет.

Не оглядываясь на Октем, я протянула руку и открыла дверь микроавтобуса. Осень в этом году была суровая. Я поднялась с кресла и вышла на улицу. Сильный порыв ветра ударил в лицо, замораживая слезы в острые кристаллы, царапавшие кожу. Мои волосы и тюлевый платок быстро растрепались. Следом за мной вышла Октем. Шмыгая носом от холода, она встала передо мной, поправила сползший с моей головы платок и закрепила его заколкой, которую вытащила из волос.

– Осторожно, не урони, хорошо? Земля мокрая. Вчера был такой ураган, хорошо, что дома не снесло крышу.

Я едва заметно кивнула, вытерла тыльной стороной ладони нос и осмотрелась. Со стороны кладбища доносились голоса людей; их едва можно было разобрать, но мне было безразлично. Я сделала несколько шагов в сторону от машины и попыталась разглядеть господина Хильми, тренера моего брата. Впереди, среди раскачивающихся ветвей деревьев и белых мраморных надгробий, я увидела скопление незнакомых лиц, собравшихся вокруг имама⁷; без сомнений, это были друзья моего брата и члены его команды.

Потом я увидела три венка, лежавшие на грязной дороге; они были огромными, на их лентах чернели слова соболезнований от Федерации профессионального бокса. Я почувствовала жар в груди. Несмотря на мороз, внутри меня бушевало пламя. Пока Октем закрывала дверь машины, я повернулась и направилась в сторону венков. Пока микроавтобус не остановился у ворот кладбища, я не подозревала, что его прислали из федерации. У входа стояло несколько журналистов. Они стремились запечатлеть сенсацию для своих новостных сюжетов, а лицемерные представители федерации фальшиво выражали мне сочувствие, желая утихомирить шквал критики в СМИ. Это они прислали прессу к воротам кладбища. Я точно знала.

В приступе гнева я перевернула два венка, а затем, стиснув зубы, изо всех сил ударила третий. Я сознавала, что все собравшиеся вокруг холодной ямы, которая станет новым домом для моего брата, устремили на меня изумленные взгляды, но меня это не волновало.

– Караджа, прошу тебя, не делай этого. – Октем схватила меня за руку и потянула прочь от венков, которые я безжалостно топтала. Она встала передо мной и положила руки мне на плечи. – Не надо, прекрати. Это бессмысленно.

– Я знаю, Октем, – прошептала я сухим голосом, потерявшись в своих мыслях. – Но в чем вообще есть хоть какой-то смысл? Где этот смысл? – Я убрала ее руки и пошла дальше; вокруг были разбросаны цветы, оторвавшиеся от венков. Я снова пнула один из них, ударившись ногой об дерево. – Ну и кого я смогла защитить в этом беспощадном мире?

– Караджа, пожалуйста, не надо…

– Что не надо, Октем?

– Не загоняй себя в могилу вместе с ним.

Развевающиеся волосы хлестали меня по лицу, кожу обжигал ледяной ветер, в глазах померкло, мир погрузился во тьму. Я хотела смочить пересохшие губы, но не было сил даже сглотнуть. Тело стало тяжелым, ноги не могли нести его дальше, а легкие отказывались впускать воздух.

– Пойдем, – сказала Октем, протягивая мне руку. – Пойдем, и покончим с этим. Нас ждут. Тебя ждут, Караджа. Давай. – Она сделала шаг в мою сторону. – Ну же, возьми меня за руку.

Я взглянула на ее руку, потом на ее глаза, призывающие идти дальше; но я не хотела идти дальше. Покончить с этим? О чем говорит Октем? Кто меня ждет? Все, кого я мечтала видеть рядом с собой на жизненном пути, покинули меня. Больше нет такой руки, за которую я хотела бы ухватиться.

Горячая слеза скатилась по огрубевшей от холода коже. Соль обжигала кожу, а вода оставляла за собой пустоту.

– Пойдем, малышка, – со слезами на глазах пробормотала Октем, взяла меня за руку и потянула к себе. Она нежно обняла меня, а мои руки болтались, как сломанные ветки. – Мы встретились не так давно и еще не до конца знаем друг друга, но тем не менее мы уже выбрали общий путь, верно, Караджа? Мы решили жить под одной крышей. Я не люблю обниматься и знаю, что ты тоже, но отныне мои объятия всегда будут открыты для тебя. Ты можешь в любое время лить слезы мне в жилетку. Я обещаю, что не буду злиться.

Я резко выдохнула, издав нечто похожее на смех, однако выражение моего лица не имело ничего общего с радостью. Октем обладала такой же силой духа, как и я. При каждом ее появлении я улавливала тонкий аромат духов. Несмотря на то что мы уже некоторое время жили под одной крышей, мы никогда не говорили по душам, поэтому ее приезд сюда и поддержка имели для меня огромное значение.

Люди, которые остаются рядом в момент, когда никого больше нет, заслуживают особого места в наших сердцах.

Встряхнув головой, я отступила, высвободилась из ее объятий, наклонила голову, шмыгнула носом и глубоко вдохнула.

– Хорошо, – сказала я хриплым голосом, не понимая, когда успела охрипнуть. Октем обхватила меня за плечи; мы пошли бок о бок, сошли с тротуара, вошли на кладбище и двинулись по каменной дорожке. Опавшие листья под ногами хрустели, словно эхо шагов тех, кто покинул нас, когда пришло их время. Происходящее казалось каким-то безумием.

Когда пришло их время? Нет. Время для моего брата еще не пришло. Его туда отправили. Оторвали от жизни. Уничтожили. Убили.

– Проходи, девочка, проходи, – сказал господин Хильми, отступая в сторону, чтобы я могла пройти между остальными. Рядом с пустым гробом, прямо перед могильной ямой, стоял имам в белом одеянии. На голове у него был тюрбан, а в руках – книга.

Охваченная ужасом, я опустила взгляд и заглянула в глубину могильной ямы – под деревянными досками виднелась белизна савана. Они мне его не показали. Или, может быть, я не захотела его видеть, не помню. Я не помню того проклятого утра. Я не помню даже своего имени.

– Мой брат был крупным парнем, он не поместился бы в этой узкой яме, – сказала я дрожащим голосом, не отрывая взгляда от могилы. – Вы хороните не того человека.

Отстранившись от Октем, которая нежно гладила меня по спине, я перевела взгляд на имама, а затем на господина Хильми. Товарищи по команде, окружавшие нас, смотрели только вниз.

– Почему вы ему не сказали? – прошептала я. Хотелось кричать, но мой голос был слаб и тих. – Почему вы не сказали ему идти домой?

Ноздри господина Хильми расширились, он отвел от меня взгляд, уставившись в землю.

– Смотрите мне в глаза, – я пыталась сказать как можно увереннее, но голос дрогнул. – Пожалуйста, смотрите на меня, – пробормотала я. – Почему вы не сказали ему сдаться?

– Твой брат был очень гордым человеком, – ответил господин Хильми, сцепив руки перед собой. – Он не хотел прекращать бой, потому что считал это позором.

– Господин Хильми, – перебила его Октем. – Не стоит говорить об этом здесь и сейчас.

– Пожалуйста, не лезь в это, Октем. – Мой голос звучал как удар молотка, вгоняющий гвоздь в уже треснувшую стену. – Чего вы ждете? – спросила я, повернувшись к товарищам брата по команде, двое из которых держали лопаты и стояли рядом с кучей земли. – Разве не вы убили моего брата? Почему бы не закопать его прямо сейчас?

– Госпожа Караджа, – сказал господин Хильми, сдерживая себя. – Что это за слова? Если они в чем-то и виноваты, то только в том, что до конца поддерживали вашего брата.

– И что же произошло в конце? – Испытывая жгучий гнев, я перевела взгляд с господина Хильми на друзей брата, державших лопаты. Я старалась дышать носом. – Что стало результатом вашей поддержки? Гроб, который вы принесли на своих плечах?

Один из его друзей, не отрывая взгляда от земли, закрыл глаза, вдохнул холодный октябрьский воздух и сухо произнес:

– Мы ждали, чтобы вы первой бросили землю. – Он не смотрел на меня.

Я понимала, что мои обвинения очень серьезны и что брат выбрал эту профессию на свой страх и риск, но мне было трудно мыслить здраво!

Я зажмурилась, пытаясь взять себя в руки, и, повернув голову, сделала глубокий вдох. Смогу ли я? Мои руки дрожали, я сжимала и разжимала кулаки, впиваясь длинными ногтями в ладони, пытаясь сосредоточиться. Я прикусила нижнюю губу и почувствовала металлический привкус крови.

Я подняла руку, как бы говоря «Дай», и взялась за деревянный черенок лопаты.

– Ты заставил меня делать это, – прошептала я. – Вы заставили меня делать это.

Звук мокрой земли, падающей на доски, эхом отдавался в моем сознании. Он напомнил мне звук дождя, стучащего в окно летним вечером, когда я сидела за письменным столом в гостиной… Каждый вторник, перед тем как уйти на рынок, мама ставила на плиту кастрюлю и говорила мне приглядывать за ней. А я упорно забывала. За ужином мой брат по подгоревшему вкусу еды понимал, что мама снова доверилась не тому человеку, и ругал меня.

– Я не говорю тебе не учиться, Караджа, учись, но пока ты ищешь квадратный корень из икс, могла бы и за едой присмотреть…

– Я вообще не слышу, как мама уходит из дома, как же я вспомню, что надо выключить плиту?

– Разве я не говорила тебе заниматься на кухне? – говорила тогда моя мама.

А я отвечала:

– Стол в гостиной шире и удобнее.

Могилу моего брата засыпали землей. Сверху положили несколько роз и гвоздик. Прочитали молитвы, а затем толпа исчезла. Его товарищи по команде направились в сторону выхода с кладбища; проходя мимо меня, они что-то говорили, но я слышала только их бормотание. Я была погружена в свои мысли, не воспринимала и не понимала сбивчивые слова; все, что они говорили в тот момент, не имело никакого значения.

Господин Хильми подошел и остановился передо мной; его голова была опущена. Он положил одну руку мне на плечо, словно переводя дыхание, провел другой рукой по бороде и с трудом выдохнул. Его губы шевелились, он смотрел мне в глаза, я слушала его, но ничего не слышала. В ушах стоял гул, как будто рядом взорвалась бомба и от высоких децибелов пострадал слух.

Я рассматривала цветы, лежащие на могиле, когда поняла, что мы с Октем остались одни.

– Караджа, я не была знакома с твоим братом, но, если бы мне выпала такая честь, не сомневаюсь, что увидела бы в нем ту же отвагу, непокорность и силу духа, что и в тебе. Я не сомневаюсь, что он был прекрасен, ведь у него такая очаровательная сестренка. – Октем стояла в одном шаге от меня, ее рука лежала на моем плече. Слушая ее слова, я с трудом сдержала слезы и отвела взгляд от могилы. Начал моросить дождь.

– Он бы сказал, что ты неподходящая для меня подруга, – пробормотала я пересохшими губами, резко выдохнув. – Сначала он осуждал бы тебя за внешность, считая, что раз ты красишь волосы и у тебя пирсинг и татуировки, значит, нас воспитывали по-разному и я не должна с тобой общаться. Не зная о том, что я утопаю в собственной грязи. Потом бы он понял свою ошибку и проникся к тебе симпатией.

– В самом деле, Караджа, – сухо отозвалась Октем. – Ты никогда не рассказывала мне о брате. И я не знала, что он был известным боксером.

– Мы долго не общались. – Когда я слегка повернула голову в сторону Октем, ее рука соскользнула с моего плеча. Она шагнула вперед и оказалась прямо передо мной. У нее было напряженное выражение лица, она поджимала губы – она не знает, что делать или говорить.

Зазвонил телефон, мы обе перевели взгляд на карман ее пальто.

– Извини, – пробормотала Октем, потянулась в карман и достала телефон. – Надо было выключить его. Прошу прощения… – Она смотрела на экран, собираясь отклонить звонок.

Я догадалась, что ей нужно взять трубку.

– Ответь, – сказала я.

– Не буду, – пробормотала она. – Это директор кафе. Если я отвечу, то он обязательно вызовет меня на работу и попросит поработать сверхурочно.

– А если ты не ответишь, он тебя не уволит?

– Пусть увольняет, – строгим и серьезным голосом сказала Октем. – Сейчас я должна быть здесь.

– Октем… – Пытаясь собраться с мыслями, я рассеянно огляделась и вдохнула запах влажной из-за моросящего дождя почвы. – Ты иди. Я хочу побыть здесь наедине с братом еще немного. Потом возьму такси и приеду домой. Увидимся вечером.

– Но Караджа…

– Если мы не будем вовремя оплачивать аренду, есть большая вероятность оказаться зимой на улице. – Телефон продолжал непрерывно звонить, и я кивнула, указывая на экран. – Какой смысл тебе торчать тут?

Я поймала удивленный и обеспокоенный взгляд Октем. Несмотря на ее замешательство, ей следовало прислушаться и уйти. Я говорила искренне: сейчас она не могла мне ничем помочь, а вот если нас выгонят из квартиры, это обернется для нас большими неприятностями.

– Хорошо, – сказала Октем. – Пожалуйста, не задерживайся до темноты, тем более сегодня температура опустится ниже нуля. Можешь заболеть. И обязательно вызови такси прямо к воротам кладбища, потому что у входа все еще стоят журналисты.

Я кивнула. Уходя по мощеной тропинке к широкой дороге, Октем ответила на звонок:

– Слушаю вас, господин Экрем, – после чего развернулась и исчезла между высокими, плотно посаженными деревьями. Микроавтобус федерации стоял на том же месте. В нем оставался только водитель, погруженный в чтение газеты. Это был лысеющий мужчина средних лет. Я не планировала возвращаться вместе с ним.

Мой взгляд блуждал по окрестностям, когда в нескольких метрах от меня я заметила еще одну похоронную процессию. Если бы я пришла сюда однажды на рассвете и бродила до заката, сколько похоронных процессий я бы увидела? Недалеко от меня раскинулось грунтовое поле, на котором стояла строительная техника. Вероятно, рабочие ушли на обед. Когда я приеду на следующей неделе, в вырытых сегодня могилах будут лежать холодные тела людей, которые сейчас живы?

Я подошла к холмику, где покоился мой брат, и опустила веки. Дождь падал на ресницы, словно разделяя мою печаль. Подняв голову, я увидела черный силуэт, возвышавшийся передо мной. Внутри меня вспыхнул ледяной огонь.

Убийца.

Мои глаза опухли от слез, я не могла даже моргнуть. Пыталась набрать воздух, но мне показалось, что невидимая сила обхватила мою грудь, сдавливая ее так сильно, что дышать было невозможно. В легкие попадал не кислород, а пары бензина, которые воспламенялись и причиняли нестерпимую боль. В теле бушевало пламя, но в то же время я ощущала холод, пронизывающий до костей.