Читать книгу: «Ол. Роман-полилог», страница 3

Глава 6. ФБстолярий

….Данияру Касымову нравится фото Асели Карагуловой…

Анель Даир: Она тебе нравится?

Данияр Касымов: Кто?

Анель Даир: Асель…

Данияр Касымов: С чего ты взяла?

Анель Даир: Потому что ты ее лайкаешь. Комментишь. Чуть ли не хваленые оды пишешь

Данияр Касымов: Милая, она всего лишь моя бывшая коллега. И я знаю, что внутри это очень неуверенный и мнительный человек.

Анель Даир: По ней не скажешь. Судя по ее частым селфи¹³ с бикини – уверенность у девушки зашкливает. Хотя, я рассмотрела целлюлит у нее.

Данияр Касымов: Что с вами, девушка? Частые селфи – признак внутренней тоски. Ей очень плохо. Ее бросил муж. У нее нелегкий период. У нее разбито сердце.

Анель Даир: А ты что, психолог? И ты решил ее поддержать? Может, съездишь, утешишь горемычную, дамский утешитель?

Данияр Касымов: Это всего лишь лайк¹⁴. Он ни к чему не обязывает. Я могу лайкать многих людей в ленте. Но это не значит, что я испытываю что-то большее, чем лайк.

Анель Даир: Это выражение симпатии. И даже – эмпатии. А если женщине – это признание красоты, это намек на возможную близость. Это эролайк, что значит больше, чем просто лайк.

Данияр Касымов: А у меня он ничего не значит. Вот поверь. Абсолютно ничего.

Анель Даир: И в то же время ты не лайкнул мое фото??? Как это понимать?

Данияр Касымов: Потому что ты для меня и есть красота. Идеал, о котором необязательно говорить. Понимаешь?

Анель Даир: Если цветок не поливать, он засохнет. Твой лайк – моя поддержка. Самая необходимая опора. Ведь люди, наши френды в Соцсети судят о наших отношениях нашим эмоциям в Интернете. Представь, что они подумают, если мой жених не лайкает меня. Не означает ли это то, что ты меня разлюбил? Может, ты эту самую Асель любишь? Скажи? Я все пойму. Обижаться не буду (:

Данияр Касымов: Какие глупости. Конечно, я люблю тебя. И более того, я не представляю жизни без тебя.

Анель Даир: …Если ты меня любишь, заблокируй, пожалуйста, эту дамочку. Удали ее из друзей.

Данияр Касымов: Но она не так меня поймет.

Анель Даир: Вот как? Хорошо, если для тебя важно ее мнение, прошу не звонить мне больше.

Данияр Касымов: Ну, зачем ты так.… Так и быть. Я заблокирую ее. Все, что скажет мое сердце. Что-то еще сделать?

Анель Даир: Не надо мне одолжений. Я вижу, ты расстроен из-за того, что не будешь видеть в ленте эту вульгарную особу???

Данияр Касымов: Нисколечки. Тебе показалось.

Анель Даир: Тогда мне нужен пароль от твоего аккаунта. Мы же одно целое. Не правда ли?

Данияр Касымов: Ну да.…Но… это моя личная переписка. Это…

Анель Даир: Если мы будем мужем и женой, у нас не должно быть ничего личного. Только совместное. Поэтому… Поэтому я хочу контролировать.

Данияр Касымов: А не лучше ли нам закрыть наши аккаунты? Зачем нам этот ФБ?

Анель Даир: Ну, это неразумно. Мне нужно писать мысли. Чтобы они видели наши отношения. Чтобы я видела их жизнь. Это же целая Вселенная. Как это можно удалить? А как они увидят фотографии нашей свадьбы?

Данияр Касымов: Но на свадьбу придут наши друзья и родственники. Зачем нам другие?

Анель Даир: Ну, ты что. Не все из моих френдов могут прийти. Не всех мы сможем пригласить. Максимум 100—200 человек. А в друзьях у меня 5000 человек. Представляешь?

Данияр Касымов: Но зачем нужны эти друзья, многих из которых ты в жизни не видела?

Уведомление 1.@ Мансур Мулдакулов отметил фото с вами на Тойказане.

Анель Даир: У нас здесь образовалась такая духовная, виртуальная связь. И даже если я их не видела, они для меня очень близки и ценны.

Данияр Касымов: Но у тебя это переходит в одержимость. Твоя рука тянется к телефону даже тогда, когда мы вдвоем.

Анель Даир: Ну, дорогой, это тебе кажется.

Данияр Касымов: А ты смогла бы сейчас отказаться на время, хотя бы. На пару дней удалить свой аккаунт.

Анель Даир: Ммм… ну… вообще-то… возможно.

Уведомление 2. Сообщение.

Айгуль Сырбаева: Анельчик, звоню, звоню. Не берешь. Когда встретимся?

Анель Даир: Ну, мы же здесь можем поговорить.

Айгуль Сырбаева: Что значит здесь? Я хочу видеть тебя. Разве общение в личке что-то дает? Ты что?

Анель Даир: Хорошо. Хорошо, я позвоню тебе. Я сейчас с Даником переписываюсь. Отзвонюсь

Айгуль Сырбаева: О… передай привет ему от меня. Он классный. Люблю

Анель Даир: Кого. Меня или его?

Айгуль Сырбаева: Обоих. Пока-пока.

Данияр Касымов: Как там папа?

Анель Даир: Никак. Ушел из дому и не берет трубку.

Уведомление 3. Письмо.

Анна Калашникова: Анель, я скинула вам отчет.

Посмотрите?

Анель Даир: Хорошо

Анна Калашникова: Не стала отправлять по имейлу. Так быстрей.

Анель Даир: Ок. Я отвечу попозже. Спасибо.

Данияр Касымов: Мне казалось, что у меня получился разговор. Но потом я его потерял. Уже третий день его нет работе.

Анель Даир: И дома тоже нет. Не знаю, что делать.

Данияр Касымов: Так, где он может быть?

Анель Даир: У аташки и ажеки. Когда он ругается с мамой, он сразу туда бежит.

Уведомление 4. Айгерим Даут просит лайкнуть страницу «Мир гармонии и отсутствия ссор».

Глава 7. Шанырақ¹⁵

– Даиииррр… Даиииррр, – слышался вдалеке зовущий женский голос…

Море, вспениваясь белой пеной, обрушивалось на крутой косогор берега.

– Даиррр…. Назаааддд, – слышался отчетливый голос матери.

Он, не оглядываясь, бросился в воду.

Барахтаясь маленьким тельцем ребенка, его отбрасывало на берег, но он все равно упорно кидался в море, пытаясь схватить уплывающий детский мячик.

Большая волна накрыла его, и, уйдя под воду, он на миг потерял сознание, погрузившись в другой мир, наполненный чередой картин.

Вот он плывет уже сильными рывками уверенного тела 20 летнего юноши. А вот он уже рядом с невестой идет ярким солнечным днем майской весны Алматы.

И наконец он видит себя, лежащим в постели, в родительской квартире. На той же кровати, на которой прошло его детство. Из окна светила яркое утреннее солнце. Сладкая истома радостного пробуждения по-детски охватила отдохнувшее тело.

Комната была наполнена ароматом свежих, только испеченных бауырсаков¹⁶, которые обычно мама пекла

в Священную Жума¹⁷. Даир радостно потянулся, предвкушая прекрасный мамин завтрак и уютный день у родителей.

….Из приоткрытой двери доносились голоса:

– Он выглядит словно побитая собака, выгнанная из дому. Разве мужчина уходит из дома? В наше время не было такого, – прогудел недовольный, надтреснутый бас отца.

– Смагул, с ней любая собака завоет. Она холодная, словно лед. Ледяная. А мужчине нужно тепло, – ворчала мама.

Мама всегда защищала. И в детстве. И сейчас.

– Айша. Она мать твоей внучки….

– Я сказала неправду?

– Сын сам виноват. Вырос, словно большой теленок. И ты не отпускаешь от вымени.

– Ох, Смагул. Как ты заговорил? Он большой ребенок. Они – дети всегда. Они не видели того, что мы видели…

– Но ему под 50. Понимаешь?

– Ну и что? Что в этом такого? – упрямо твердила Айша.

– Эх, что говори тебе, что не говори.

Даир аккуратно вышел из комнаты:

– Доброе утро, папа, мама.

– Доброе, – пробурчал старик, уткнувшись в пиалку¹⁸.

– Ой балам¹⁹, проходи. Садись. Сейчас я накормлю тебя, – радостно засуетилась Айша.

Даир аккуратно прошел за стол, пытаясь не смотреть на отца. Он всегда испытывал неловкость, некую робость перед отцом.

Это чувство осталось еще со времен детства. Они практически не виделись. Отец – целый день на работе. И в те редкие минуты, когда Смагул был дома, сын всячески избегал его.

– Работать нужно, отдавая всего себя. Забыв обо всем, – говорил в редкие минуты многословия отец.

…Закипел чайник на газе. Мама не любила быстрые чайники:

– Они портят воду. Не должна вода быть быстрой. Так и жизнь пройдет быстро. Вода для нас священна, – оправдывалась мама перед внуками, надарившим ей кучу брендовых чайников.

Вся новая кухонная техника оставалась пылиться в кухне, контрастируя антуражу старой дубовой мебели почти сталинских времен.

– Она впитала ваше детство. Ваши вкусы. Она стала почти живой. Это живая мебель. Она сделана во времена вечных вещей и будет стоять еще долго. Не люблю я эти новые поделки ненастоящие, – ворчала Айша, пресекая попытки детей заменить старый хлам

Но хламом трудно было назвать эту мебель. Весь советский сервиз, чашки, тарелки и фужеры аккуратно были расставлены по полкам и празднично блестели за стеклами серванта, покидая шкаф по особым случаям.

На столе были традиционные баурсаки, сметана, талқан²⁰, сузбе²¹ и куски домашнего сыра.

Мама никого не любила подпускать к кухне, ревностно охраняя свое хозяйство. Если кто-то готовил на кухне без ее ведома, порядок вещей нарушался, и она долго сердито бурчала, что де из-за беспорядка не может найти то, что должно быть под рукой.

– Что тебе сегодня приготовить? Может беляши пожарить? Лапшу?, – привычно засуетилась мама, а отец уткнулся в газету, усиленно что-то читая.

«Милая мама. Ты уже не молода, как прежде. Сколько тебе уже? Уже за 80? Ужас. Как бы я хотел, чтобы ты жила еще раз 80 лет. Ты же можешь, мама, ты сделана из стали. Что бы вы оба жили еще раз 80 лет со своим вечно сердитым, суровым парнем – стариком, изображающего из себя смешную строгость… Эх, папа, мам, как же я люблю вас. Как хочу обнять вас. Вы такие милые, как дети. И в то же время взрослые. Простите, что я не уделяю вам достаточно времени. С этой суетой. А может, к черту все. Буду жить с вами».

Еле передвигающаяся при помощи палочки, с больными коленями, ревматизмом и давлением, Айша, тем не менее, ни минуту не сидела без дела. Мастерила, вышивала, надев огромные лупообразные очки в роговой оправе. Иногда вязала и пряла. Временами ей помогала живущая в их доме родственница из аула, студентка Анаргуль.

Старушка сердито прогоняла ее, ругая за небрежность и неаккуратность. Но через какое-то время, не справившись с ниткой и иголкой, опять звала нерадивую помощницу.

– Ты взял отпуск, сынок? – осторожно спросила мать.

Даир не ответил, судорожно взяв в руки горячую чашку и усиленно глотая чай.

Ему как можно дальше хотелось отогнать мрачные тучи вчерашних переживаний от этого идеального, солнечного, почти детского дня.

– Я уволился, мама. Наверное, перейду на другую работу, – вспомнив разговор с Данияром.

– Человек всегда должен работать. Мужчина не должен сидеть дома. Он должен работать, – куда-то в сторону изрек Отец.

«Да кто же спорит. Он найдет работу. С его опытом – это не проблема. А не найдет, обратится к друзьям в Астане, которые занимают высокие посты. Они-то точно найдут.

Да и надоело работать в это маркетинговом мире – разве он для этого родился?

Отца можно понять. Он раб работы. Человек системы. Не дающий ни себе, ни другим послабления.

А он?

Он уже живет в то время, когда работа перестает быть обязательным инструментом успеха мужской инициации и жизненного порядка».

– Я найду работу, папа. Сокращение. Тяжелые времена у компании. Кризис. Поэтому пришлось уйти, – чуть покраснев, соврал Даир.

– Мужик находит работу даже во время Джута²², чтобы прокормить свою женщину. Так я спас твою мать. Мужчины забывают свое предназначение, – сердито прохрипел старик, и, тяжело поднявшись, пошел к двери. – Посмотрю новости.

– Как ты чувствуешь себя, сынок? Ты голоден? Сейчас чаем напою чаем, подогрею еду, – захлопотала старуха.

– Мам, я не голоден. Только чай.

– Как же, как же. Нельзя так. Сейчас подкрепимся, айналайын²³. Как там Айсулу, Анель?

– Я у вас побуду, мам?

– Конечно, балам. Арине²⁴. Это твой дом, ты здесь вырос. Твоя комната всегда здесь, – перемежая казахские слова с русскими, захлопотала радостно старушка.

Смагул пытался сосредоточиться на новостях, сидя перед телевизором. Но все внимание было переключено на разговор сына с матерью на кухне:

– Анель на работе. Все хорошо.

– А Айсулу?

– Нормально, – неуверенно ответил Даир, – нормально, – чуть тихо дрогнул голос.

Изменившаяся интонация, скомканная фигура, растерянный взгляд – сын не умел скрывать проблемы в доме.

– Вы поругались, сынок? – спросила, Айша.

– Нет… нет, – неуверенно стал оправдываться Даир, – я решил немного отдохнуть. Соскучился по вам.

«Фальш. Слюнтяй. Слабак. Никогда мужчина не должен уходить из дому. Предав семью – предашь Родину. Дезертир» – пронеслось в голове Смагула.

Айша только лишь раз ушла из дому. Это было тогда, когда он пришел домой поздно, выпивший. На рубашке краснела помада. И от него пахло женскими духами.

Айша ничего не сказала. Собрав вещи, она забрала старшую дочку и ушла утром.

Только через несколько месяцев они помирились.

Но Смагул больше не повторял ошибку.

– Ты устал, сынок. Ты побудешь рядом с нами. Мы соскучились по тебе. Мой ботақан²⁵. Что тебе приготовить сегодня?

– Мам, я давно не кушал твое кеспе²⁶. Очень скучаю.

Голос сына был жалок. Удручен.

«Что я вырастил и разве такого я хотел сына»? – ругал себя Смагул.

Но внутри появилось это слизкое, размытое ощущение, которое дрожащим комком подкатывало к горлу.

То, что он ненавидел.

То, что ему мешало расстреливать пленных немцев.

То, что когда-то его самого чуть не погубило.

Жалость.

Предательская. Глупая. Неуместная.

Пройдя лишения в детстве, голод, войну, лагеря, Смагул знал цену счастья и пытался оберегать семью всеми силами.

Он превратил свой дом в крепость, не жалея сил.

Чтобы они не голодали. Чтобы они были защищены.

Чтобы они не увидели того, что прошел он сам.

Но что получилось из мальчика?

Он так и не превратился в мужчину.

Только он, Смагул, судья своему сыну.

И не Айша, а он.

– Ну и что? Мой Даир. Меным балам²⁷ – он добрый. Может быть он нежный, как девочка. Зато у него сердце доброе. Ты хотел, чтобы он был алкашом как сын Хасена? – всегда защищала Айша

«Женщина, словно орлица, защищает птенца. Но так он не станет орлом. Кем он стал?

Бакалейщиком у тех, кого они презирали. И считали врагом.

Но что же, если он выбрал такой путь, так тому и быть.»

– Соскучились мы по внучке. Очень хотим ее видеть. Приводи ее, – прервал мысли Смагула голос из кухни.

– Она хочет выйти замуж, мам.

– Ойбай. Она же маленькая, – всплеснула руками старуха.

– Ей уже 25 лет, …да, – даже на расстоянии Смагул почувствовал подавленный голос сына. Так вот в чем причина их ссоры.

«Девушка – гость в доме», – говорили в Степи. Когда-нибудь она выходит замуж.

«Смагул, не плачь», – убеждал он себя, когда выдавал дочку замуж.

А ведь голос дрожал, на глазах были слезы. Ведь часть души всегда уходит с дочкой.

Но в городе сегодня сыновья уходят за жену, а дочки берут мужей.

Кто их поддерживает со старухой?

Дочка. И внучка.

А где Даир? Где поддержка его жены?

Только по праздникам зайдут, чтобы поздравить.

А в прошлый Новый Год зашел их навестить только сам Даир. А невестка и внучка даже не удосужились зайти.

Айша оправдывала, что они встречали Новый Год у родителей невестки, у Айсулу».

Нет, Смагул не считал себя мнительным. Он не хотел обижаться.

Но старики живут детьми. И он видел, как Айша страдала, хоть и не показывала виду.

Иногда старуха не спала ночь, вздыхая, и молча переживая.

Сын ближе к матери. Но это не значит, что он совсем не любил сына.

Скорей он рос, словно под покрывалом матери.

Она была посредником между ними. И о делах сына, отец узнавал от матери.

…

Все расслабились после прихода «кукурузника»²⁸. Люди стали мягче. Забыли о том, что строили. А «бровастый»²⁹ совершенно сделал их детьми.

Много стало свободы. Которая вырвалась и с каждым разом уничтожала все ценности вокруг. Жизнь рабочих, власть трудящихся стала прахом, дав привилегии тем, кто этого не заслуживал.

При Вожде, при Сталине, все было в порядке.

Да, стреляли.

Да, уничтожали. Он, Смагул, сам был в лагере, из немецкого попав в советский.

Но это нужно было для порядка. Для дела революции.

В итоге, отдав долг, он был реабилитирован. А в 80-х вернули все ордена и награды.

Ошибки неминуемы в таких делах. В Больших Делах.

А сейчас? А сейчас время мелких дел. Время мелких мыслей.

– Ты Анель передай: я по ней скучаю. Пусть приходит, – донесся трескучий голос старушки.

– Как Айя и Ася? – спросил сын о сестре и племяннице.

Старика немного раздражало вот это кромсание имен. Айжан, Асия превращались в непонятные имена – клички. Да и сын сам, слишком городской, практически не знал родного языка.

Смагул, стесняющийся своего косноязычного, кособокого русского лексикона, всегда мечтал, чтобы дети научились хорошо говорить на русском.

– Асия после учебы у нас. Айжан на работе. Устает. Но, Слава Богу, они постоянно рядом. Помогают по хозяйству. А нам ничего и не нужно. Что нам, старикам, нужно? Только чтобы вы были живы, – ответила мать, – Кстати, отцу подарили медаль в честь 70-летия победы.

– Поздравляю. У него уже столько медалей.

– Если бы он еще их надевал…

«Медали…

Если бы не было столько смертей.

Если бы не было крови.

Если бы не было лагерей.

Они отяжелели, эти медали.

И их трудно …трудно носить».

Глава 8. Окоп

1944 г. Белорусский фронт.

Привычный треск пулеметной очереди.

Взрывы снарядов, оглушавшие и без того контуженое сознание.

Кровь, вперемешку с грязью.

Периоды ожидания между атаками, скрашиваемые терпкой махоркой – горлодером, и бесчисленными байками.

Солдаты много шутили, часто смеялись, чтобы убежать от горечи войны, которая была постоянно рядом.

В рукаве окопа их было четверо.

Двое спали, присев на корточках и уткнувшись, закопченными от грязи лицами, в колени.

Смагул клевал носом, сквозь дрему слушая болтовню земляка Босана. Поджарый, острый на язык, резкий, Босан не замолкал ни на минуту.

Но человеческая речь среди одури разрушительной войны, даже от надоевшего Босана, убаюкивала.

Из соседнего полка, где служил друг, пришло известие, что Нурали погиб. Тот самый юный гармонист Нурали, по которому вздыхали все девушки аула.

Потом, уже после войны, Смагул узнал, что Нурали умирая, написал кровью на комсомольском билете «Умру, но ни шагу назад».

Эх…

Смагул привык к смертям на фронте. Здесь больше умирают, чем выживают.

И многие даже мечтали о ней, устав от бесконечной болотно-кровавой грязи.

– Говорят, Гитлер договорился с нашим, – опять завел разговор земляк, покашливая от крепкой махорки, – поскорей бы. Домой хочется.

– Откуда ты знаешь, Босан? Тебе что Гитлер лично доложил? – со злостью спросил Смагул.

– Ну так говорят, – неопределенно протянул Босан, скукожившись от холода.

Недалеко взорвался снаряд, осыпав их комьями земли. Они пригнулись еще ниже. Осколки неразборчивы и могут прилететь и от своих.

– Болтаешь много. Мы фрицев будем бить до самого Берлина.

– Немцев? А ты думаешь они из другого теста? Они такие же люди, как и мы. Вон погляди, это я нашел у убитого немца. Тут фотографии его дочки, жены. Жил себе человек и жил. Думаешь, ему хотелось тащиться в такую даль?

Смагул впал в дрему.

«Перед глазами опять появилось то самое болото.

По груди в воде, сливаясь с жижей, они, три новобранца, скрывались от врага.

Руки нащупали детскую распашонку под гимнастеркой. Мягкая ткань приятно грела руки. Это одежда малышки Алимы. Перед уходом на войну старушка Алуаш насильно нацепила на его грудь этот кусок ткани, пахнущий ребенком:

– Это оберег, балам. Ни одна пуля не возьмет тебя.

Он тогда только рассмеялся, упрекая старушку в суеверии. Но ее наказ выполнил.

Кожистая листва болотного багульника создавала плотный заслон между их укрытием и берегом, откуда слышалась громкая, отрывистая речь противника.

Как жаль, что у них нет пуль, чтобы перед смертью убить пару фрицев.

От истощения перед глазами плыли галлюцинации.

И этот немец, внезапно появившийся перед ними с автоматом наперевес, показался сначала иллюзией.

В плотно надвинутой каске, в серой униформе, немного полноватый, фашист нацелил на них дуло автомата.

Вот она – смерть – в лице этого толстяка. Жаль, что не в бою. Жаль, что в болоте, а не на поле битвы. Но смерть не выбирает мест.

Солдаты сжались, и мысленно попрощались с жизнью.

Фриц не стал стрелять, а жестом приказал им выйти из ямы.

Значит, хочет взять в плен. Участь незавидная. Ведь их учили не сдаваться.

Но, с другой стороны, не хотелось навечно остаться гнить в этой болотной яме.

Фриц повел их не к своему лагерю, а в другую сторону, в лес.

Неужели хочет расстрелять в лесу?

Еле волоча ноги, солдаты обреченно побрели к лесу.

Смагул не боялся смерти. Она ежесекундно была рядом. Она стала такой же привычной, как и все обыденное в этой войне.

Немца можно попытаться обезоружить, и умереть уже от пули.

Но каждый шаг давался с огромным усилием. Три дня в болоте сделало их тиной: сапоги набухли, тело не слушалось. И, то падая, то поднимаясь, они, помогая друг другу, шагали к дубраве.

Фашист зорко следил за ними, время от времени подгоняя зычным окриком.

Как только они вошли в лес, фриц внезапно изменился в лице, опустил оружие, и похлопав их по плечу, залопотал:

– Их бин коммунист, камрад.

Затем, странный немец, продолжая хлопать их по плечу, передал им пару консервов и флягу с водой. И показал рукой в глубь леса:

– Шнел, шнел. Москоу.

Молча и бесстрастно, не оглядываясь, троица равнодушно пошла вглубь. Их не удивил необычный поступок немца. Война выжгла все чувства.

Возможно, фриц хочет выстрелить в спину. Все можно ожидать от них. На то они и враги.

Но он не выстрелил. А лишь помахав на прощание рукой, исчез в зарослях.

Они продолжали идти.

Потеряв счет времени.

Заблудившись.

И истощенные, потеряв счет дням, рухнули без сил возле реки.

 
                                         ***
 

Их нашла разведка…

Рядом с пустыми немецкими консервами..

– Нее, Смагул. Немец не враг.. Все люди братья, а война превращает нас в зверей. Это наверху дураки, а нам расхлебывать. Это не наша война. Не наша, – вернул в действительность неумолкающий Босан.

– Ты это, с языком аккуратней, а то быстро тебя пристрелят.

– А мы же на казахском говорим, кто кроме нас понимает, – хитро улыбнулся Босан.

– А ты думаешь, среди казахов нет стукачей?

– Так слухи то на русском ходят, а не на казахском, – с лукавой усмешкой ответил Босан. Несмотря на разницу в возрасте, а Босан был лет на десять старше, он не чувствовал никакого уважения к нему.

Да и на родине, пьяница Босан не пользовался почтением земляков.

Бабник, забияка, драчун – ни один дебош не проходил без него.

В мирное время такого бы и в армию не взяли.

Злило в Босане и то, что он не совсем учтиво отзывался о Сталине.

Хотя в отряде многие позволяли это.

Люди устали от войны.

Но Смагул верил, что они выиграют эту войну благодаря Сталину.

А пустобрехи болтают лишнее.

Защищать Отчизну – это доблесть, которая не каждому дана. Ведь в ауле остались те, кого не взяли на фронт. И они вынуждены жить полумужичнами в окружении баб. Незавидная участь, когда идет война.

– Щас бы 200 грамм для сугрева. И женщину… Ась, Смагул? – опять этот непутевый Босан отвлекает дурацкими мыслями.

– Мы сейчас должны думать о победе, а не о всякой чепухе, – гневно сверкнул глазами Смагул.

– Эх, братишка, – по-русски озорно ответил Босан, – Что думать о том, что далеко и непонятно. Пока живы, нужно жить. Война – тоже жизнь. А ты вон уже в старика превратился. Ты, небось, нецелованный? Завтра кончит тебя фриц, а ты бабу не пробовал. А?

Дурак Босан. И мысли у него дурацкие.

Не тебе слушать то, что было.

И не мне тебе рассказывать.

В войне много ушло девственников.

Да и сам он девственник.

Но разве признаешься в этом пошляку Босану?

И вообще, не о том думает этот разгильдяй.

Нельзя расслабляться. Враг впереди.

Враг, которого привык ненавидеть.

Из-за которого они покинули свой край.

Из-за которого он покинул Айшу…