Читать книгу: «Пьеса для Пузыря», страница 2

Мытарства и душевные терзания Антона Павловича прервались только в России. Туда он от них рванул не с радостью, а скорее бежал от абсолютного отчаяния. Сразу в пахоту. Озимые, подсолнечник, кукуруза. Сеялки, бороны, культиваторы. Трактора, комбайны, самосвалы. Сорняки, вредители, засуха. Пестициды, гербициды, удобрения. Запчасти, семена, солярка. Сменил направленность своей профессиональной деятельности кардинально. Вместо давно минувших сражений, ставших уже книжными, он с головой погрузился в сражения настоящие – за урожай. Ни сна, ни покоя, а главное – нежелание оного – лишь бы не возвращаться в вонючее болото депрессии, не подсаживаться с горя на стакан. «День год кормит». Не плохо кстати начал кормить – и самого Антона Павловича – управляющего фермерским хозяйством, и Сергея Ефимовича – его непосредственного шефа и двоюродного брата в одном лице. Бывший историк, внезапно для всех и самого себя в первую очередь, раскопал в подвале своей скромной и тихой до того личности скрытый талант талантливого управленца и смекалистого коммерсанта. Жилка, которую не рассмотрела в своём супруге «лариска», назвав его во время последнего, уже совсем давнего, разговора по телефону, «мягкотелым лошком», а ещё – «наконец-то никто не будет мне дышать в пупок», всё же была в нём и, как оказалось впоследствии, золотоносная. А потом была удачно совершённая сделка по выкупу производственного здания, в котором оказались, не успевшие отправиться в металлолом, четыре огромных чана из нержавейки. В первую же ночь, после выгодного приобретения Антону Павловичу пришла очень простая и ясная идея – замешивать в этих чанах тесто и печь хлеб. И понеслось …

Покинем же давно схлынувшее, горько оплаканное, полузабытое и оставим в покое так же, как и электромонтёра Василия, горе-лучшего друга Антона Павловича и его бывшую жену. Им тоже не предстоит участвовать в будущей пьесе, что нельзя сказать о его двоюродном брате. Вернёмся в Московский офис «васильковых». Тем более, что Лёшка уже успел свернуть вторую сигаретку с ароматным чёрным табаком. Спор только начинал разгораться …

– Ну ведь можно же было промолчать, Верочка Анатольевна, – Зина стояла посередине офиса, являясь сейчас центром общего обсуждения, не считая конечно, пока отсутствующего Антона Павловича, – Кто же вас за язык-то тянул?! – вопрошающе-обвинительные слова её обращались к бессменному главбуху ООО «Валошкi» Вере Анатольевне. У той был очень виноватый вид, которому особый оттенок неловкости и смущения придавали её сухенькая фигурка, забившаяся в самый угол офиса (там стоял её рабочий стол), массивный шейный корсет, а ещё сразу пара надетых на маленький нос очков – узенькие – на самом кончике – для чтения и с толстенными квадратными стёклами – от близорукости. Шею ей неделю назад повредил «потомственный прекрасный костоправ», как разрекламировал того заместитель Пузыря, он же его двоюродный брат Сергей Ефимович. На первом же сеансе в квартирном кабинете подмосковной Щербинки по «молниеносному уничтожению» вдовей холки, что-то в шее у шестидесятилетней Веры Анатольевны хрустнуло и надорвалось.

– Вы зэ фами мна попасыли. А тэпер я вивовата? – бессвязные тихие звуки вылетели вместе с хлебными крошками изо-рта главбуха. Корсет не позволял ей свободно двигать нижней челюстью и к тому же она жевала домашний бутерброд с любимой Брауншвейгской.

– Вера, когда уже с тебя снимут это ошейник? – маленький и толстенький Сергей Ефимович хихикал в громадном для своего роста кожаном кресле с высокой, как у трона, спинкой, стоящем рядом с пальмой. Он при этом уминал маленькие овсяные печеньки из круглой жестяной коробочки, лежащей на коленях. Все в это время что-то ели. Обед.

– Не ошейник, а воротник Шанца, советчик-благодетель, – Вера Анатольевна дожевала кусок и теперь речь её была, хоть и по-прежнему очень сдавленной, но уже более-менее понятной, – Я говорю – вы же сами меня попросили. А теперь я виновата?

– Слово «любой», Верочка Павловна, мы вас не просили произносить, – важно, жестикулируя в воздухе, как дирижёрскими, словно Гергиев, китайскими палочками для еды, произнёс Юра. Главный мерчандайзер. Один из трёх. Двое других – Люба и Жека – хорошо спетым, но немым дуэтом подтверждающе закивали головами. Все трое кушали фрунчозу с древесными грибами и запивали какой-то зелёной слизью из узеньких стаканов. Так же все трое, в отличие от остальных, не придерживались делового стиля в одежде. На них были цветные футболки «oversize» с «мультяшными» принтами. У Юры – на голубой в маленьких облачках – был рисованный его тёзка с огромной головой в скафандре космонавта и с непропорционально маленьким тельцем. Дополняла такую «красоту» надпись «пьяными» буквами – «ЮРА БУДЕТ …». Что он будет? Никто не знал. На кроваво-красной футболке Жеки под плакатно-вызывающим «ПЕРЕВЕРНЁМ!» вверх ногами была напечатана злющая матрёшка. У Любы футболочка была заправлена в рваные на коленях Ямомотовские «бойфренды» и имела бледно-фиолетовый цвет, словно застиранная, да и принточек был скромненьким – малюсенькими буквами английское слово «wild» и такой же малюсенький сжатый кулачок внутри символа Венеры. Особой «дикости» её внешнему образу добавляло маленькое железное колечко с каплевидной жёлтой жемчужиной, вдетое в носовую перегородку. Сколько бы Люба не заходила в кабинет к Антону Павловичу – за подписью или за взбучкой – он непременно, если рядом ещё в это время кто-то находился, заговорщически подмигивал тем и указывал пальцем вслед выходящему забавному товароведу, а после – на свой нос. «Чудная у нас Любаша». Он совершенно не обращал внимания на внешний вид своих сотрудников, кроме их обуви и степени вымытости волос. Главное в делах, чтобы было всё строго и порядок.

– По правде сказать, обещание за ВСЕХ устроить Пузырю «любой» сюрприз – это полный факап, – низкий баритон, чеканящий каждое произносимое слово, заставил всех повернуть головы туда, откуда он издавался. Этот голос всегда заставлял всех обращать на себя внимание. Так же, как и его хозяин. Герман. Никто, кроме Антона Павловича, не знал, чем именно он занимается в фирме, но он был в курсе абсолютно всего и «с ним всё получается, как надо» – опять же со слов самого Антона Павловича. Герман ничего не ел в эту минуту. Стоял видной статуей рядышком с висящим на стене большим цветным постером с четырёхликим Марком Аврелием в стиле Энди Уорхала. Двумя пальцами холёной руки он держал малюсенькую белую кофейную чашку и отхлёбывал из неё неспешно, маленькими глоточками – минут десять уже как. Холёным он был весь с головы до ботинок. Приталенный льняной пиджак оливково-зелёного цвета, узкие тёмные брюки по щиколотку, кипельно-белая рубашка с воротничком нараспах и бордовые лоферы на босу ногу. Всё идеально и дорого. Такой на нём сегодня был наряд. Другие – кстати, ничем не хуже. Прибавить ко всему этому: «острижен по последней моде» и высшая степень (по Пузырёвской шкале измерения) вымытости его чёрных с редкой благородной проседью волос – всегда.

Надо уточнить, что произнесённое вслух и при всех – даже с высокой должностью – сотрудниках прозвище шефа, никого ничуть не смутило. Герман не был в этом плане ни смелым героем, ни беспардонным хамом, ни тем более – тупым идиотом. «Васильковые» конторские в кругу своём открыто называли меж собой своего директора Пузырём. Подобная кажущаяся беспардонность в действительности и была только кажущейся, и нисколько – продиктованной неуважением к своему самому главному начальнику. Как любящая мать в порыве особой нежности называет своё дитя «бестолочью» или «горем несусветным», так – и конторщики. С тем же самым любовно-уважительным оттенком произносилась ими, вроде как, однозначно унизительная кличка Антона Павловича. Вот именно – вроде как … Любили и уважали все Палыча. Не смотря на все его временные тараканьи заскоки. А у кого их них? Бросьте в такого ботинком, пусть не врёт. В «Валошках», по крайней мере в руководяще-офисной их части, был удивительный, взаимодоверительный, крайне редко встречающийся для таких структур, микроклимат. Здесь никто никого не подсиживал, не стучал и не старался сожрать слабого и «больного». Заслуга в этом была как раз именно Пузыря. Он, как бывший преподаватель, причём по призванию, учил, наставлял и чувствовал каждого сотрудника, кто чего стоил и кем именно тот являлся на самом деле. Ну может быть и не настолько хорошо он «читал» каждого человека, или этот талант в нём вырабатывался годами, раз уж он не рассмотрел как следует в своё время в двух самых своих близких людях на тот момент предателей. Но факт остаётся фактом – коллектив он сколотил хороший – и работали отлично, и сами по себе были люди не с чересчур большим количеством внутреннего «говна». И вот сейчас, даже те претензии и недовольства, уже высказанные травмированному главбуху, вроде как, без всякого пиетета, скрывали за собой лишь дружескую иронию. А высказаться и пожурить уже успели все. Ну разве что лишь Зине было не совсем до смеха.

– Но почему именно я? – недоумённо, вскинув вверх руки и напустив на себя тень крайней обиды и неприятия, театрально воскликнула как раз именно она. «Пасхальный агнец» был против, протестовал и уже был готов всех забодать, – Мне даже рот не дали открыть! Вы же все поддакнули и зааплодировали как умалишённые, когда кто-то, – Зинин укоризненный взгляд направился в сторону Веры Павловны, – пообещал такую несусветную дичь и выдвинул именно почему-то меня на роль Шекспира. Моё имя Зинаида, а не .., ну как его. Не помню, блин.

– Вильгельм, – подсказал Лёшка, запамятовавшей имя английского классика, Зине. Она внимательно посмотрела подсказчику в глаза и по его хитрому взгляду определила явный подвох.

– Ещё раз дурак! – снова брезгливо отмахнулась Зина от назойливой «пчелы». Лёшка не моргнул и глазом. Он сворачивал очередную ароматную сигаретку. Подкалывать и курить он любил. Любил он и Зину. До сих пор. Хоть и перестал давно уже проявлять к ней заметные признаки своей сердечной симпатии. Прагматичный и холодный разум программиста давно уже, тщательно проанализировав все исходные точки, прямые и косвенные причины расставания, просчитал все возможные варианты дальнейшего развития. Внутричерепное «железо» выдало единственное: «Game over». «Ну, окончена, так окончена» – констатировал для себя Лёшка, но окончательно нажать на «delete» в отношении своей бывшей подруги и сожительницы так и не решился. Два года уже как они были врозь. Вместе рождённые в пятую годовщину развала СССР и учившиеся в одной и той же Московской школе. Вместе успешно окончившие политех и почти четыре года делящие на двоих узенький диванчик в съёмной однокомнатной крохотульке на Чертановской. Вместе их и «подобрал» Пузырь три года назад, как молодых специалистов для «обновления конторской крови». Всё бы и дальше наверняка так и было – через «вместе», но потом появился Володя. Или, как часто бывает в таких случаях, новый человек был лишь одной из причин разбега двух влюблённых. В другой раз – раньше – Зина бы не задержала особого внимания на ком-то ещё, но «другой раз» не этот. Звёзды так сошлись, гормоны бурно разыгрались, погода подчеркнула настроение, или же наоборот, установилась в противовес ему, накопились мелкие раздражения друг другом и взаимные претензии, пресловутый быт, вконец опостылевшая привычка обязательно быть вдвоём, «а была ли любовь?» … Да мало ли ещё этих чёртовых чёрных кошек на пути двоих. Перебежали, намутили, всё перевернули. У Зины тайный роман с личным водителем Пузыря – женатым Володей. Тайный на столько, что все о нём знали в конторе. У Лёшки другая, делящая с ним одно ложе, на этот раз широкое, в своей просторной студии на Баррикадной. В сухом остатке – ничего от прошлого. Но отдать должное обоим – ни злобы, ни обид, ни желания подгадить в отместку (совсем по-«васильковски»). Разве что лёгкое, как проходящий зуд от вчерашнего крапивного ожога, огорчение и всё-таки, по причине подвешенного сердечного состояния обоих, не поставленная жирная точка. Но так вышло. C'est La Vie,бля!