Цитаты из книги «Рони, дочь разбойника», страница 3
– Какое дождливое у нас лето, – сказал Бирк. – Но скоро распогодится, вот увидишь.
Дождь и в самом деле в конце концов прекратился. Но поднялась настоящая буря, которая срывала с берез листья, выкорчевывала вековые ели и сосны. Весь лес гудел. Да, золотая осень миновала. На берегу реки стояли теперь голые деревья и гнулись от порывов безжалостно налетавшего на них ветра.
– Какое ветреное у нас лето, – сказал Бирк. – Но скоро распогодится, вот увидишь.
Однако погода не улучшалась, а ухудшалась. С каждым днем становилось все холоднее. Не думать о зиме стало уже невозможно, для Рони во всяком случае. По ночам ее мучили кошмары. Однажды ей приснилось, что Бирк лежит на снегу мертвенно-бледный, а волосы его покрыты инеем. Она проснулась от своего крика. Было уже светло, и Бирк разжигал огонь в очаге. Она кинулась к нему и с облегчением увидела, что волосы у него по-прежнему рыжие и не припорошены инеем, но лес за рекой впервые побелел от изморози.
– Какое морозное у нас лето, – сказал Бирк с усмешкой.
- Ну, теперь ты узнала серых гномов? - спросил Маттис, когда они уже сидели у очага и Рони отогревала озябшие ноги.
- Ага, теперь я узнала серых гномов.
- Но ты еще не знаешь, как их одолеть. Они издали чуют, что их боятся, и тут же становятся опасными.
- Да-да, - подтвердила Ловиса. - И так ведут себя не только серые гномы. Поэтому в лесу безопасности ради надо ничего не бояться.
- Хорошо, - сказала Рони, - я это запомню.
Маттис только вздохнул и прижал ее к своей груди.
- Ну а ты помнишь, чего еще тебе надо остерегаться? - спросил он.
Да-да, все это она, конечно, хорошо помнила. И последующие дни только и делала, что остерегалась всех опасностей, и потому заставляла себя не бояться того, что страшно. Так как Маттис её предупредил, чтобы она остерегалась упасть в реку, она отважно скакала по скользким камням именно там, где бешенней всего бурлила вода. Не могла же она, в конце концов, гуляя по лесу, остерегаться упасть в реку. Уж если надо остерегаться реки, то только там, где кипят стремнины и закручиваются водовороты.
Да и кто ей мог быть нужен, когда дни ее и без того были полны счастья.
Эге-гей! Сейчас после долгой зимы снова начнется развеселая разбойничья жизнь! И оба атамана, и Маттис, и Борка, радовались этому, ведь ничего другого, кроме как разбойничать, они не умели делать. Они родились разбойниками и останутся ими всю свою жизнь.
А вот дети их оказались куда умнее и радовались совсем другим вещам. Например, тому, что уже почти растаял снег и они снова смогут ездить верхом, или тому, что скоро, очень скоро переберутся в Медвежью пещеру.
И когда Рони мчалась на лыжах вниз по склону горы, то забывала обо всем печальном. Но стоило ей переступить порог замка и увидеть мрачного Маттиса, который молча и неподвижно сидел у камина, как горе снова обступало ее.
– Утешь меня, Рони, – просил Маттис. – Расскажи что-нибудь…
– Скоро снова придет весна, и тебе станет легче, – говорила она, но Маттис в это не верил.
– Лысый Пер никогда больше не увидит весны, – говорил он со вздохом.
И на это у Рони не было слов утешения.
Впервые пошел снег, и белые сырые хлопья падали на гроб, который несли на руках Маттис и его разбойники. Гроб этот Лысый Пер выстругал себе сам, еще когда был молодым, и всю свою жизнь хранил его в чулане для одежды.«Разбойнику гроб может понадобиться в любую минуту», – говаривал в свое время Лысый Пер, а все последние годы удивлялся, что он ему все еще пока не понадобился.«Все равно рано или поздно он мне пригодится».
Маттис шагал по залу из угла в угол, рыдая в голос и выкрикивая:
– Как же так? Ведь он всегда был, а теперь его нет. – Маттис все повторял и повторял эти слова: – Как же так? Он всегда был, а теперь его нет!
И тогда Ловиса сказала:
– Маттис, неужели ты не знаешь, что никому не дано быть всегда. Мы рождаемся, живем и умираем, таков закон жизни. Чего же ты убиваешься?
– Как мне его не хватает! – вдруг закричал Маттис. – Просто сердце останавливается в груди.
– Хочешь, я тебя обниму? – спросила Ловиса.
– Да! Обними, обними поскорей! – крикнул Маттис. – И Рони пусть тоже обнимет.
– Скажу честно, мне легко на сердце от того, что ни один из вас, ни ты, ни Бирк, не хочет стать разбойником. В мои годы разбойничать было удовольствие – риск, веселье, но теперь это очень опасное дело. Оглянуться не успеешь, как уже болтаешься на виселице.– А кроме того, когда у людей отнимают их вещи, они плачут и кричат, а я не хочу, чтобы люди плакали и кричали.
– Я уже смирился с этим, – сказал он. – И ты смиришься. Нынче мы для детей не указ. Они поступают как хотят. И тут уж ничего не поделаешь, хотя это очень тяжело.
Оба атамана долго сидели молча, и будущее представлялось им в мрачном свете. Пройдет немного лет, а их гордая разбойничья жизнь будет казаться людям фантазией, сказкой, выдумкой, воспоминания быстро поблекнут, никакого следа нигде не останется.
Но постепенно они все же вернулись к рассказам об охоте на крыс в свинарнике и решили все же радоваться жизни, несмотря на своеволие детей.
Рони и Бирк глядели друг на друга так, словно были одни во всем ущелье, да что в ущелье, одни во всем мире. Да, эти двое будут стоять друг за друга до последнего, это всем стало ясно.
