Читать книгу: «Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой», страница 18

– А Льёт сейчас, поди, усы пивной пеной обдаёт, тоже мне ульфхендар, псина облезлая. – Сольвейг скривилась, представив себе жар, что стоял нынче в ярловом чертоге. Благо затянувшиеся за неполные пару семьдниц рубцы не жгли лицо, словно каленая сталь. Вот только легче от этого не становилось, едва стоило глянуть в зеркало. Да, увидав впервые своё новое отражение, Хортдоттир чуть не ошалела. Вся левая сторона была сплошным корявым шрамом от подбородка до самого лба, частично захватывая верхнюю губу, из-за чего теперь до конца её дней левая часть рта, останется растянутой в жутком оскале, а в купе с прищуренным, чудом уцелевшим глазом и вовсе, приходи смотреть Фрея поди обзавидуеться.

Хоть и не подавая виду, отшучивалась, мол, что войну, шрамы, она видела выражение лиц всех лёствётцев, когда те на неё смотрели, за исключением разве что Адульва, Руагора, Аникен да Бруни с Льётом. И в тайне страдала, пока названный племянник не огорошил, мол, раз самой тошно, так забей узором, как берсерки тела покрывают вязью там, хитрой или рунами. А по мне ты всё та, Асы смотрят не на личину, а на дух. Малец, солоно хлебнувший наравне со всеми в Йольскую ночь, прозрел куда дальше прочих. За это Сольвейг была ему несказанно благодарна, для себя порешив, что как получше заживёт непременно- воспользуется его советом. Но было ещё кое-что, что надавало покоя рыжеволосой воительнице. Едва маленький ярл предложил ей украсить лицо вязью, то сам он, приблизившись несколько мгновений, пристально вглядывайся в её лик словно представляя татуировку, а затем, выкатив глаза в изумлении, что теперь было для него редкостью ошарашено, будто с чем, не соглашаясь, замотал головой.

– Не где, а когда. Великие асы не может быть. – Тихо едва слышно молвили губы маленького родича. Пугая и видом и речью свою названую тётку. Не знавшую что Адульв к своему ужасу просто уже видел этот будущий узор как и его хозяйку вернее во что она превратится.

– Тоже, небось, у очага сидит, мясцо трескает за обе щёки, козявка наглая. – чисто для приличия буркнула рыжеволосая воительница. – Хотя не, по столбам своим прыгает – света достаточно. – оборвала себя Хортдоттир, помня, как оборвалось её сердце при виде нового увлечения названного родича.

Никто из немногочисленных оставшихся слуг и не задался вопросом, зачем маленький господин приказал врыть на подворье с десяток столбов высотой в полный рост взрослого человека, на равных друг от друга расстояниях. Как и не предала этому значения Сольвейг, больше беспокоясь об ухудшающемся состояние её названного отца Руагора, от не желавшей заживать раны. Пока не увидала маленького родича на них. Шею свернёт, была её первая мыслью, при виде, как обнаженный по пояс Адульв переступает по ним. Она, метнувшись, было согнать родича со столбов Хортдоттир, замерла, заворожено глядя на странный танец в исполнении мальчика. Адульв размеренно ступал по верхушкам столбов, грациозно двигаясь из стороны в сторону, то пригибаясь, то отскакивая, будто когтями нанося удары по воздуху. Он словно кот, что бьёт лапой, причудливо махал руками, изгибая тело во всевозможных позициях. Долго она наблюдала за ним, любуясь ловкими движениями, всё четче осознавая, как сильно изменило его странное забытие, а не минуло и полдня, как составила улыбающемуся родичу компанию. Под почти такой же, как и раньше не омраченный горестями беззаботный общий смех, двигалась вместе с ним, всецело оценив достоинства такой тренировки, правда, не безоружной как у мелкого, а уже с мечами.

Да, стояла зима, хоть и уже пошедшая на убыль. Не миновало и полной луны после кровавого Йоля, но Асы, будто винясь пред своим народом, простёрли над Фьордфьёльком свою длань, давая покой. Не свирепствовала боле метель, да и мороз не трещал. Любой северянин сказал бы, что не погодка, а песнь Скальдовская. Вот только этот северянин не брёл по средину бедра в снегу, абсолютно голый, как торила сугробы сейчас Сольвейг, пробираясь всё глубже в чащу.

Лунный свет переливами играл на обнажённом женском теле с широкими бедрами и высокой грудью, тенями ложась на рельефных поджарых мышцах. А сама Хортдоттир то и дело принималась потирать левой рукой правую, вконец окоченевшую, обездвиженную из-за прижатого к боку мехового свертка. Из заветной шкуры, в чьих глубинах средь мехов покоился заветный оберег в виде оттиска звериной лапы, врученный вожаком ульфхендаров, для этой судьбоносной в её жизни ночи.

Сотня шагов и всё решила она для себя, прикидывая пройденный путь, да припоминая строгий наказ Льёта. Как можно дальше, говорил он. Первый раз, если дозволит Асинья Скади, самый трудный и бесконтрольный. Сама не поверишь, что натворила, поэтому забредай как можно дальше от тепла очагов и слабой людской плоти.

Впереди зажглась пара огней, едва видимых отблесков меж тенью деревьев, а спустя пару ударов сердца всё пространство пред Сольвейг замелькало парными бликами, не сулящими обнажённой да безоружной деве ничего хорошего.

– Вот те и благость Асиньи, подарок Скади, излюбленным её детишкам, вот ведь угораздило. – буркнула Сольвейг, пытаясь прикинуть размеры волчьей стаи, а заодно и свои шансы увидеть рассвет.

Хортдоттир знала, что волки редко, почти никогда, не нападают на людей, как на более сильных хищников. А на женщин и того реже, но от знания этого лучше не становилось. Особенно глядя на алчущие добычи десятки звериных буркал перед ней.

Несколько мгновений продолжались безмолвные гляделки. Одинокая девушка посреди заснеженных буреломов и серый выводок, вышедший на охоту. Пока один из волков не шагнул вперёд к замиревшей сердцем человеческой женщине. Это был матерый вожак с серо-стальной шкурой и рассечённой множеством шрамов мордой, помнящей десятки жестоких битв за главенство в стае.

Глядя на него, воительница неожиданно прыснула смехом, сама не зная от чего, то ли от натянутых, словно ванты дракара во время бури нервов, то ли от сравнения этого волка, не выше её пояса, со зверем вестницы скорби. Вот там был волк так волк, лик смерти в чёрной холке не ниже плеча, клыкастый отпрыск, то ли Гарма, то ли Фенрира с белым рукотворным узором на боку. Хотя ей сейчас хватило бы и этого невысоклика в купе с его голодной братией. Но зверь и не думал нападать, лишь подняв оскаленную морду, заглянул Хортдоттир в глаза, удивив несказанно совсем не звериным взором жёлтых буркал, а затем, как ни в чем не бывало, прошел дальше. Словно волна, расходящаяся пред носом морского коня. Стая, минуя воительницу, двинулась дальше, на что Сольвейг, машинально пожав плечами, побрела в глубину Фьордфьелькских лесов, тихо помянув про себя всех, какие были асов, и среди первых хозяйку зала волчьего воя Трюмхейма. Инистую великаншу, ту самую, которой сегодняшней ночью должна была принести клятву.

– Пожалуй, дальше не надо. – Сольвейг огляделась, стоя на небольшой заснеженной полянке, окружённой древними сосновыми гигантами. Как нестранно, но холод перестал донимать, виной тому, как думала рыжая воительница, был дикий раж, гоняющий кровь по жилам опосля встречи с волчьей стаей, да и предстоящее дело не могло не волновать.

Пару раз, глубоко вздохнув, набираясь смелости, Хортдоттир накинула на обнажённые плечи уже размотанную волчью шкуру так, что бы морда зверя легла поверх головы и, зажав в руке оберег в виде оттиска лапы, обернулась лицом к молодой луне. Множество вечеров вглядывалась она в этот незамысловатый каменный оберег в форме лапы с четырьмя рунами. Простенький, но бесценный дар Ульфхендара Льёта, дар самой Асиньи. И вот момент настал. Воительница, именуемая среди своих Кровавой кройщицей, зажмурившись, дрогнувшим голосом произнесла название четырёх рун.

Где-то в дали, словно потешаясь над ней, издевательски каркнул ворон, ничего не произошло. Приоткрыв один глаз, Сольвейг оглядела себя, а затем словно обидевшись, глянула в сторону ночного светила и на сам оберег. Точно зная, что не ошиблась, уж что-что, а эти руны она вызубрила наизусть, пока принимала решение. Может ошибся Льёт, пронеслась в голове тревожная мысль, да нет, с силами асов не шутят, тут же оборвала она себя, пристально вглядываясь в оберег, перевернув его пару раз, ломая глаза в тусклом свете. Четыре руны, одна за другой сверху в низ. И тут взор кольнула странная тень, лёгшая на неровности камня под определённым ракурсом, видимая только при таком слабом свете едва зародившейся луны.

– Пять рун, их пять. – улыбка тронула веснушечное лицо, обезображенное недавним шрамом. В этот раз, произнеся заветные слова, она уже не смыкала глаз, опять ничего.

– Да порвись оно всё надвое. – Кройщица от злости, что было сил, сдавила в кулаке оберег. Да так, что одна из острых граней порезала ладонь. Тоненьким ручейком потекла кровь на белоснежный снег, а Сольвейг, глядя на это, разъярившись ещё больше, в сердцах топнула ногой, тут же громко охнув. Всю конечность прожгло болью, будто освежёванную. Следом, у Хортдоттир скрутило нутро, словно её сцапал инистый великан. Девушка повалилась в снег с глухим стоном, принявшись кататься из стороны в сторону от невыносимой агонии, скрутившей всё её естество. Кровавая кройщица попыталась закричать, но рот будто онемел, а челюсти ломило, словно ей пытались разом выдернуть все зубы. Превозмогая себя, она перевалилась на спину, полными слёз глазами уставившись на луну, поплывшую перед гаснущим взором под ломивший слух хруст собственных костей.

Яростный звериный вой, доносившийся из глубины Фьордфьёлькских лесов усиленный эхом скал фьорда, пронёсся над дышащими дымом очагов, заснеженными крышами длинных домов Лёствёрта, и достиг слуха Адульва, сидящего на верхней ступени высокого каменного крыльца, что вёл в ярловы чертоги, возвышающиеся над городищем. Мальчик в меховой безрукавке поверх свободной рубахи, словно заслушавшись, поднял голову, обернув детское личико с копной неуёмных светлых волос в сторону воя. Небесно-голубые глаза с не по годам усталым прожженным взором, сузились, а детские губы тронула улыбка.

– Ну вот, теперь в стае Скади стало на одну волчицу больше. – Донеслось из-за спины маленького ярла, внука славного Руагора.

Адульв обернулся, посмотрев на стоящего у распахнутых двойных створок дверей чертога ульфхендара Льёта. Берсерк улыбался, открытое чуть грубоватое лицо, обрамлённое аккуратной короткой бородкой, частично скрывала волчья морда накидки, покрывающей плечи и добрую часть спины, лапами ниспадая поверх рубахи на грудь. За неполную луну, миновавшую после кровавой бойни на священный Йоль, милостью своей богини, поджарый грозный берсерк, получивший множество смертельных для обычного человека ран, оправился почти полностью и теперь обходился даже без трости. Взор Льёта тоже был устремлён в сторону воя.

– Не прав ты, могучий берсерк. – Тихо произнёс Адульв, заставив лидера ульфхендаров внимательно посмотреть на себя.

– Это еще почему, Альдмонссан?

– Это не просто очередная волчица, избранная Асиньей Скади, не ровняй мою названую родственницу с прочими. – слова ребёнка заставили берсерка обратиться в слух. – Не забывай, Льёт, про её происхождение и род. Сольвейг моего рода, древнего и славного, и высокое кресло Руагора- деда моего, по праву старшинства опосля его, её. Она не просто волчица, а первая на длинной памяти скальдов, кюна волчица. И если ты думаешь, что она ради братства лесов Торста отринет ярловство, обменяв эти чертоги… – мальчик кивком указал на собственный дом, в чьих дверях стоял берсерк.– На ваши пещеры, то ты глупее, чем хочешь казаться.

Льёт, очень внимательно посмотрел на мальчика, ещё совсем недавно на этом самом крыльце с восторгом засыпавшего его вопросами. И понял, как же сильно он изменился после той ужасной ночи, вернее опосля своего странного беспробудного сна. За последние седмицы берсерк неоднократно ловил себя на том, что всё чаще и чаще ему начинало казаться, будто из-под этого детского лица на него смотрит не ребенок, а умудрённый долгими зимами дед, вдоволь вкусивший чужой, да своей крови.

– Как знать, маленький ярл, как знать. – хмыкнул ульфхендар, оскалившись в своей, свойственной лишь ему, беззаботной манере. Постаравшись не подать вида, как сильно взбудоражили его слова Адульва, даже не слова, а далеко несвойственная ребёнку прозорливость.

Берсерк ушел, кивнув в дверях выходящему ярлу. Несгибаемый, старый вождь в длинной дорогой шелковой рубахе свободного вышитого ворота, подпоясанный воинским ремнём, отягощёнными слева ножнами, украшенными серебряными бляхами, присел рядом с внуком. Иссечённое морщинами да шрамами лицо с длинной, седой, проплетённой косами бородой, было сильно бледно, а лоб усевали бисеринки пота. Все движения довались ему с великим трудом, ярл насилу смог приобнять своего внука.

– Ну, вот, и у нас в роду объявилась избранница Скади, скажи мне кто раньше, что мой род окрепнет названной дочкой берсерком, да внуком, несущим в себе частичку первого пламени, осмеял бы, видят Ассы, осмеял.

– Мир не стоит на месте, деда, Игдрасиль цветёт, да вянет, подобно любому древу. Даже могучая Вёльва не в силах разглядеть наперёд вышитый Норнами холст. – Адульв не обратил внимания, как изумлённо уставился на него дед.

Взгляд мальчика был прикован к двум круглым шрамам на собственной ладошке. К следам двух древних золотых колец из тёмной подкорки мира. Отпечатавшихся, что на его плоти, что на душе, оставив, помимо шрамов, множество вопросов, ответ, на который маленький ярл сможет получить только в одном месте – на укрытом дымом, негаснущего вулкана, острове. А именно на священном Райсьярене, где навряд ли оценят серебряный витой браслет с застёжкой, в виде волчьей морды, закусившей непроглядно чёрный камень. Но на это Адульву было глубоко наплевать, он ценил этот подарок превыше прочих.

– Спасал бы ты, деда, лучше нашего гостя Фиральдера, а то не ровен час, Бруни его насмерть заговорит.

– И то верно. – Усмехнулся натужно Руагор, знавший, что бедный гном, живая сага, ставший в последнее время центром внимания всего городища, самые большие убытки понёс непосредственно от Бруни, не иначе решившего вызнать все тайны кузнечного дела подгорного рода цвергов. – Ну, с него не убудет, сам пришел, знал цену.

И это было правдой, Бруни наравне с прочими, лишившийся очень много в роковую ночь, смог найти для своей истерзанной души замечательную отдушину. Не в хмельном мёде, не в глубокой всепожирающей ярости, да жажде мести, как большинство уцелевших лёствёртцев. А в лице Фиральдера, коему были ведомы такие тайны кузнечного мастерства, о которых прочие и помыслить не могли.

А Руагор ярл, чувствуя, что это одна из последних таких тёплых бесед с внуком, решил отдать остатки своего, и без того утекающего, как вода сквозь пальцы времени, внуку. Старый воин знал, конец не далёк, его всё же убила та темноволосая лучница. Хоть и не сразу, но всё же убила. Знал это и Адульв, он видел чернеющую от заражения руку деда. И потому склонил свою голову о его плечё, решив уделить весь этот вечер деду, даруя тому заслуженный душевный покой. Так они и сидели большую часть ночи, в тишине, безмолвно любуясь огнями асов, переливающимся всеми цветами северным сиянием, иначе именуемым Биврёстом.

Помимо лёствёртцев, да бондов с близлежащих усадеб, этот вой достиг слуха ещё одного человека. Почти у самого подножья горной цепи Саркнар, из маленького редкого не севере окошка, укрытой в глубине предгорных лесов, косонькой избушки лился свет. Стоящая на столе масленая лампа со стеклянными стенами ярко освещала нехитрое убранство скромного жилища Вестницы скорби, играя отсветами на завешенных шкурами стенах. Весело трещал поленьями камин, словно пытаясь подыграть разносившемуся по избушке размеренному шуршанию, издаваемому точильным камнем, направляемым бледной рукой помощницы смерти.

Жрица Асиньи Хель, облаченная в скроенную из множества волчьих шкур одежду, сидела на застеленной мехами кровати и самозабвенно правила свой диковинный клинок с когтистой гардой. Рукоять лежала рядышком, а Вестница скорби с особым чаяньем потачивала острые грани разбитого на множество острых фрагментов дивного клинка, связанного меж собой и рукоятью, цепью не тоще пальца.

Вой донёсся до неё посреди ночи, на что жрица с прямыми белыми, ровно снег, волосами, схваченными на челе руническим обручем с черным камнем по центру, обернула своё худое точеное лицо к окошку, растянув бледные, отдающие синевой губы в хищной усмешке.

– Неправильный выбор, девчонка, ох, какой неправильный, да маленький мой. – Взор белёсых, лишенных радужной оболочки глаз с крохотными точками зрачков обернулся к лежащему на полу огромному чёрному волку, с белым рукотворным узором на боку. Словно в ответ, могучий зверь, чья морда лежала на передних лапах, приоткрыл глаза, внимательно уставившись жёлтыми буркалами на хозяйку.

– Ну, Льёт, привёл ты её к своей инистой великанше, не сказав всей правды о этом даре. Забыл, видать, упомянуть, что навечно разлучаешь с духом славного отца, да прочих предков. – Клинок со звоном собрался воедино, едва помощница смерти, хохоча от души, сжала рукоять. – Мне даже не нужно тебя, псина облезлая, убивать. Девчонка сама с тебя шкуру спустит, узнав, что отныне врата Вальхаллы закрыты перед ней и, не только с тебя, но и со всей твоей лохматой братии, а я как смогу помогу. Мы с ней связаны одним человеком, а лучшего сторожа для моего избранника не найти.

Эпилог
Укус волчицы

Спозаранку вставай, собираясь у недруга.

Голову снять, иль добро отобрать.

Лежачему волку добычи не будет.

Кто сидит, не одержит побед.

– Ярл Боли, они здесь. – едва, переведя дыхание, выпалил запыхавшийся от бега хирдман, срывая с головы клёпаный шелом с полумаской. – Паруса кроваво-чёрные, с волчьей личиной по центру, лёствёртсцы.

– Значит, всё же пришли мстить. – угрюмо кивнул Боли, поднимаясь с ярлова кресла, взмахом руки отсылая война.

Дородный, широкоплечий ярл Боли Иоранссан, облаченный в меха поверх рубахи, наигранно уверенно оглядел свою семью, собравшуюся в чертоге. Здесь была его жена кюна Ганвор, властная женщина в сером платье сорока зим, с высоким тонким лицом и тёмно-голубыми глазами, даровавшая правителю Хьярхьялика чудесных близнецов, едва начавших ходить, дочку Хертрюд и сына – наследника Хэльварда. Был здесь и его младший брат Торгнир со своей семьёй, прибывший в городище со своей усадьбы, едва весть о пылающих на прочих мелких островах деревнях, да усадьбах достигла острова. За длинными столами вокруг очага собрались все его ближники, да родовитые люди Хьярхьялика. И все они смотрели на своего правителя, могучего война Боли, а он пытался, хмуря обветренное ширококостное лицо с переломанным носом и длинной распущенной бородой, передать им уверенность и веру, коих сам не испытывал.

Молчание начинало затягиваться, родичи да ближники стали переглядываться, а он все молчал, глядя на тех, за кого ему предстоит сражаться. Но время дорого, сжав кулаки, ярл двинулся к своей клети, уверенно раздавая приказы.

– Хирд на стены, и чтоб каждый имел вдвое против обычного запас стрел. У каждого дома, хлева и сарая полные кадки воды, трэлэй к каждому колодцу. Ассами клянусь, эта фьордфьёлькская сука обломает зубы о наши стены.

Не миновало и часа, а ярл уже шагал по главной улице своего городища, набираясь уверенности в весе воронённой кольчуги, покрывшей тело под плащом и в тяжести обоюдоострой ещё прадедовской секиры, зажатой в крепкой руке. Позади шли его брат, не пренебрегший дорогим, посеребрённым ламеляром стальной чешуи с кованым оплечьем, вооруженный щитом и малым боевым топором. И самый доверенный воин, да старый друг Гарди Викарссан, единственный безоружный среди готовящегося к осаде городища. Старый, могучий ветеран довольно улыбался, поглаживая заплетённую в три косы бороду, обрамлявшую посечённое множеством шрамов лицо со светлыми волосами, также заплетёнными в одну косу. На нём не было броней, лишь кожаные штаны да широкий пояс. Они, как и оружие, не нужны были берсерку манбьёрну, а настроение его было, как всегда, на высоте. Ещё бы, вскоре приняв свой медвежий облик, он не на шутку позабавится под вопли недругов, разрываемых звериными когтями.

Мимо ярла со свитой то и дело пробегали звенящие кольчугами, да скрипящие ламелярами вооружённые все, как один, копьями, щитами и в полтора локтя мечами хирдманы, с заброшенными за спину поверх щитов луками, спешащие занять своё место на стене. Сновал туда-сюда и обычный люд, городовые и бонды с окрестных усадеб, перебравшиеся в городище в эти неспокойные времена. Кто с вёдрами, кто с тугими пучками стрел, да связками копий вслед за хирдманами, поднося военный припас к валу.

Главное, хвала Асам, не-было извечной спутницы осад, паники и истошных женских криков, про себя довольно отметил ярл Боли, и это было очень хорошо. Ну, или почти не было, оправил он сам себя, прислушавшись к дикому мычанию, хрюканью да блеянью скота, запертого по хлевам, но явно чувствовавшего сковавшее городище напряжение. Ярл специально выбрал эту дорогу по главной улице Эбевига, от самого крытого высокой многоярусной крышей Асова храма, где он обратился к всеотцу Одину, громовержцу Тору и особливо к Тюру, тоже вступившему в неравный бой с Фенриром и потерявшему в пасти ужасного волка руку, обещая могучим Асам, великие жертвенные дары в случае, если городище выстоит.

А затем, идя меж длинных сложенных камнем домов, под заросшими мхом крышами, окружённых невысокими плетеными заборами. Он нарочито специально держал высоко голову, дабы все видели, что их вождь верит в победу. Легко, словно мальчишка, он вбежал по лестнице на частокол, выстроенный поверх высокого, в два человеческих роста, вала, насыпанного сразу же за глубоким, усеянным кольями рвом. Быстрый переход по ещё одной лестнице, и он уже над главными вратами, глубоко засевшими меж двух рубленых башен, соединенных меж собой, крытым тесаной крышей настилом, с высокими бойницами из заостренных, как и на частоколе, брёвен. Усиленных с наружи большими щитами с цветами ярловства, гордо нависающими над ужё загодя затворённым подъемным мостом.

Ярл невольно оглядел свое, имеющее круглую форму городище, гордо высившееся на каменистом холме, невдалеке от берега. Почти тысяча душ в более, чем двадцати выстроенных ещё пращурами домах, окруженных возведённым поверх вала частоколом, со множеством рубленых крытых башенок. Четыре сотни воинов, остальное женщины да дети, трэлэй он не считал. И все они, каждый человек, истово верили в него, в своего ярла, да крепость могучего хьярхьяликского хирда.

Жаль, не все бонды сумели прибыть со своих разбросанных по острову усадеб. Еще бы, лето. Кто на рыбном промысле, кто вывел скот на редкие среди лесистого Хьярхьялика, пастбища. Благо хоть не пошли в набеги этой весной. Как чуяли, Лёствёртцы не забудут славный Асов день Йоль, с коим их не запамятовал поздравить конунг Игван, чьи славные предки плюются в чертогах Вальгалы и по сей час. При мысли о конунге том, которому он, Боли, некогда присягнул, и его трусливом подлом поступке, за который кровью расплатятся все подданные, вождь потемнел лицом, обернув взор в сторону океана.

В четырёхсот шагах от врат проходила граница острова, прибрежная черта со множеством причалов, складов, да корабельных сараев, к коим вела укатанная дорога, петляющая меж зеленеющих травой холмов, не таких высоких как под городищем, пустынных из-за сведённого некогда леса. Причалы, в коих никогда не переставала кипеть работа, за исключением зимы, были безлюдны, даже корабельные сараи и те пустовали, лишившись морских коней. Промасленные, но так и не спущенные в воду четыре дракара и два кнора притащили в город, прикатив по каткам под защиту стен, оставить на поживу вторгшихся, о таком и помыслить никто и не мог.

– Будь ты проклят, конунг, пусть посмертием служит тебе хлад Хельхейма. – думал ярл, вцепившись взглядом во множество красно-чёрных парусов, украшенных изображением оскаленной волчьей морды, за словно скачущими по волнам драконьими головами морских коней, что неумолимо мчались к берегу. Семь дракаров и две снекки, и это только лёствёртцы, а помимо цветов Фьёрдфьёлька, было ещё четыре паруса черно-синего цвета, цвета ярла Вивеки, хозяйки Тваитфьёлька, союзницы и соседки фьёрдфьёлкцев. Сила шла на Хьярхьялик грозная, почти неодолимая, вся надежда на крепость стен, да подмогу бесчестного правителя. Конунга Игвана, что только недавно с помощью призванных с Райсьярена жрецов огнепоклонников, избавился от невиданной на протяжении веков напасти, принятой скальдами за Рагнарек в облике не упокоенных мертвецов, драугров, поднятых невиданным сейдом и брошенных на столицу конунгства Хедрагард.

Хоть ярл Боли и не знал властителя Фьёрдфьёлька Руагора, но был наслышан об этом мудром достойном ярле, с которым можно было договориться. Но ярл Руагор мёртв, зарублен на Хольмганге собственной, названной дочерью, той, которую сам же и ввёл в свой древний и знатный род. Ныне Фьёрдфьёльком правила кюна Сольвейг Хортдоттир, не ведавшая ни пощады, ни жалости, воительница, уже смолоду приобретя говорящее за себя прозвище -Кровавая кройщица, вошедшая на ярлово кресло ценой крови своего названного отца. Именно она вела сейчас свой хирд на Хьярхьялик, дабы отплатить кровью за кровь.

В такт глухим ударам барабана вздымались длинные крепкие весла, направляемые сильными руками хирдманов. Морской конь, словно взаправду скакал по волнам, вздымая вверх оскаленную драконью морду, за которую держалась одной рукой, подавшись вперёд, стояла кюна Сольвейг. Словно хищная птица, уцепившаяся взором голубых глаз за маячивший впереди, венчающий высокий холм городище-крепость Эбевиг, невдалеке от расчищенного от леса берега. Порывистый ветер игрался с толстой рыжей косой, а соленые брызги омывали усеянное веснушками лицо Хортдоттир, на левую сторону плотно покрытое хитрой вязью черной татуировки в виде переплетённых меж собой линий и рядом из трёх рун под глазом. Но даже эта татуировка лишь отчасти скрывала уродливый рваный шрам от подбородка до лба, предававший рассечённым некогда красивым губам словно озлобленный оскал задранного к верху уголка рта, вечное напоминание о священном по всему северу празднике Йоле.

– Скоро, скоро поплатитесь, все поплатитесь. Я уж укажу вам дорожку к Хельхейму, никого не обделю дорогой сталью Цвергов, всех уважу, от мала до велика. – шептала сама себе кровавая кройщица, оправляя свободной рукой ножны на правом боку, с длинным, в полтора локтя клинком вычурной серебряной рукояти, словно брата близнеца второго, что оттягивал широкий украшенный золотыми бляхами пояс, с левой стороны.

Они приближались к берегу, и к Сольвейг, облачённой в дублённую чёрной кожей броню, усиленную кольчужными вставками по животу и спине, подошла Баребра. Это была грозно выглядевшая женщина, с волевым грубым лицом в длинной, до середины бедра, ламелярной броне, ростом своим, как и шириной плеч превышавшая чуть ли не всех мужчин на ладье. Она держащая на плече боевой молот на окованной рукояти шла по качающемуся на волнах дракару, словно по твёрдой земле. Редкая среди молотобойцев женщина приблизилась, протянув кровавой кройщице её шлем. Клёпанный из стальных пластин шелом, оплетённый кольчужной брамницей с частью черепа поверх более узкой полумаски, из под верхней челюсти которого выглядывали два металлических шипа, ну ровно клыки, защищавшие подбородок.

– Скоро прибудем, кюна, войны готовы. – сказала Баребра, обращаясь к обернувшейся Хортдоттир, поморщившейся при упоминании своего титула, как от чего-то противного.

– Не называй меня так. Не я владею Фьордфьельком, а Адульв. Я лишь берегу, да защищаю его место, покуда он обучается на Райсьярене. А уж тебе, воспитанной моим отцом, и вовсе не пристало так меня величать. Мы ведь почти сёстры. – от последних слов Хортдоттир лицо Баребры тронула грустная улыбка.

– Хватит с нас усадеб, да рыбацких деревень. – громогласно закричала Сольвейг, натянув шелом, буравя гребцов бешеным взором через пустые глазницы черепа полумаски. – Хватит по капле пускать кровь Игваных лизоблюдов. Сегодня мы ухватим добычу покрупнее, одно из первых городищ на пути к конунговым чертогам. – дружный рёв множества глухих голосов, мужских и женских, сослужил ей ответом. – На пути к мести и славе. На пути к Вальхалле и столу под взором самого Одина. – в этот раз рёв послышался уже и с соседних боевых ладей. – А ты, пёс облезлый, попробуй только вновь забыться, слышишь меня, Торольв, шкуру на ковры пущу. – под громогласный хохот сжатым кулаком погрозила Хортдоттир одному из пяти обнаженных по пояс воинов, что сидели на веслах, но в отличие от прочих хирдманов, облачённых в брони, красующихся множеством татуировок на тугих канатах мышц под накидками из волчих шкур.

– Не подведу, Волчица, не в этот раз. – обернувшись к Кюне, ответил Торольв, крепкий молодой парень с чисто выбритым лицом и светлыми, длинными волосами на обритой ровно наполовину голове. – На символе Скади клянусь. – прокричал он, имея в виду оберег в виде отпечатка звериной лапы на шнурке, висящем на шее со множеством клыков и когтей.

– Да напиться крови досыта голодная сталь, к треску копий, к стуку щитов. – выкрикнула она, подбадривая хирдманов, обнажив клинок и указав им на городище крепость, за пару мгновений до того, как киль дракара заскрежетал о прибрежный песок.

Одна за одной чуть в стороне от причалов приставали боевые ладьи к берегу, с коих в неглубокую, не выше пояса воду, выскакивали войны, заполонявшие берег. Создавая длинную, словно змея, стену щитов вокруг места высадки. Видя это, ярл Боли злобно сплюнул, не удалась уловка, ведь прямо пред причалами, под водой были затоплены окованные для прочности, рубленные из брёвен рогатины, страшное оружие для идущей на скорости ладьи, как и для людей за её вёслами.

– Взяли, взяли! – надрывала глотку Сольвейг, помогая вытаскивать на берег вторую снекку, первая лишенная вантов и вёсел уже лежа к верху килем со снятыми мачтой и носовыми фигурами. Они обе послужат хорошей защитой от стрел да копий во время штурма. Суетящиеся вокруг хирдманы поспешно сгружали с драккаров длинные мостки, да вязанки стрел. Кряхтя от натуги, под командой Баребры десяток молотобойцев подволакивали к первой, уже поднятой над головами, перевёрнутой снеке, тяжелеющий таран мореного бревна с кованой волчьей мордой на оголовье, своим весом, сокративший почти вдвое число воинов на одном из драккаров.