Читать книгу: «Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой», страница 17

Как и в памятный день Хольмганга люди, словно волны от носа дракара, расступались, открывая дорогу огромному черному волку и его хозяйке – вестнице скорби, прибывшей для огненного погребения. Облачившуюся по скорбному случаю в длинное чёрное платье, вышитое серебром, с накинутой на плечи меховой шалью. Легкий ветерок играл белёсыми волосами, стянутыми на челе руническим обручем с чёрным, как ночь, камнем. Вот только и без того бледное лицо жрицы Хель и вовсе казалось лицом покойницы, а под лишенными радужной оболочки глазами залегли глубокие тени невиданной усталости. Было ещё одно разительное отличие от прошлого посещения. В этот раз жрица Хель явилась не одна, если не брать в счет её зверюшку. За Вестницей под всеобщие изумлённые толки, да возгласы важно шел живой Цверг. Овеянное легендами существо с седой длиннющей бородой, заткнутой за дорогой, в цену всего городища, украшенный, драгоценностями пояс. И кольчуге под толстым плащом. Гном что ростом не превышал пояса обычного человека, был невероятно широк в плечах, от чего казался почти квадратным, а в оной руке дивный гость держал жуткого вида секиру.

Руагор ярл, как и Сольвейг, переборов на силу изумление, ещё издали учтиво поклонились помощнице смерти и её спутнику, тому, что тоже в свою очередь ответил уважительным кивком. Правитель Фьёрдфьелька со своей названной дочерью в последующие после битвы вечера не раз и не два говорили тайком, от прочих ушей, о невиданном пришествии Драугров. И смогли найти только одно объяснение случившемуся. Кто, как не жрица самой полумертвой богини, смогла бы, призвать силы ужасной Асиньи, а теперь, видя её страшную усталость, только укрепились в своих догадках.

– Ну, воительница, зажги ладью под одним из величайших воинов, что знал Фьордфьельк. – торжественно обратилась Вестница скорби к Хортдоттир.

А та, в свою очередь, уважительно склонив голову, двинулась к трофейному дракару, слыша позади нарастающий в своей силе громкий мелодичный голос жрицы Хель, обращённый к лёствёртцам.

– Все фьордфьелькцы, сложившие голову в первой трусливой атаке, и после, в славной песне клинков, но павшие без оружия в руках, будут достойно приняты в царстве моей владычицы. И вы знаете, что в Хельхейме есть покои для достойных душ, почетные палаты, да залы. Вот вам воля моей богини и моё слово, не будет им мрака, да хлада, лишь заслуженный покой.

Слова, разлетевшиеся над берегом хоть и молчаливо, но радостно, не смотря на скорбный момент, были приняты народом в тайне скорбящем о павших без оружия в руках родичах. А сама вестница скорби под небывалые, ещё теплые взоры, вместе с Цвергом подошла к ярлу.

– Позволь представить тебе, ярл Руагор, посол народа гномов, Фиральдер, говорящий с предками. Прибыл заключить торговый союз и оказать помощь в эти тёмные для Фьордфьёлька времена.

Цверг и владетель Лёствёрта вновь обменялись чинными поклонами. И ярл, уже собиравшийся что-то сказать, был остановлен поднятой рукой гнома.

– Позже, достопочтенный правитель, позже мы найдем время для разговора. – приложил цверг руку к широкой груди, в очередной раз склонившись, но уже в сторону кресла кюны Аникен, стоящего немного в отдалении. – Я непременно услажу твоё любопытство. – Вновь обратился он к Руагору. – Любыми ответами. А пока давай простимся с павшими, сейчас их час.

– Выдрать бы руки той мастерицы, что наложила швы твоей названной дочери. – тихо молвила Вестница скорби, возвращая к себе внимание Руагора. Жрица задумчиво глядела своими белёсыми очами на несущих огонь к погребальным кострам. А зверюга- волк улеглась у самых ног хозяйки.

– Это наименьшая из её тягот. – так же тихо ответил ярл, все ещё нет, нет, но поглядывающий на низкорослого бородача, живую сагу, стоящую рядом. – Пред ней встал нелёгкий выбор в трудное время. Асинья Скади обратила на неё свой взор и, думно мне, в горячке мести после потери отца. – голос Руагора слегка дрогнул. – Она его примет.

– Твой славный побратим неспроста когда-то отринул этот, так называемый, дар. – вестница хмуро глянула в сторону стоящего невдалеке, ульфхендара Льёта. На что, опирающийся на трость берсерк, во все глаза разглядывающий гнома, только улыбнулся в ответ.

– Напомни, ярл, ей об этом, как-нибудь на досуге. Да, много крови утекло из твоего ярловства этой атакой. Хитёр Игван, змеи отродье. – при упоминании Конунга стоящий рядом гном, представленный Фиральдером, демонстративно сплюнул себе под ноги. – Всякого повидала, но чтобы напасть на Йоль, ни разу. – Помощница смерти вновь оглядела готовые заполыхать костры.

– Пролилось бы ещё больше, кабы не Драугры, твоих рук дело почтенная жрица. – голос владыки Фьордфьелька стал едва слышен.

– Я лишь проводница сил моей богини, её благодари.

– Но куда делось это неуспокоенное воинство, где они теперь так и остались в моей вотчине?

– А ты, вождь, куда после похода ведешь свой хирд?

Ярл непонимающе уставился на вестницу скорби, а она ответила ему усталой улыбкой. – Вот и я отправила их восвояси, прямиком во владения конунга Игвана. – И от последних её слов Руагор чуть было, не смотря на скорбь и траур, не расхохотался в голос.

Один за одним заполыхали костры, высоко взметнулось пламя, погребая сгинувших на священный Йоль лёствётцев, а Сольвейг застыла у самой кромки полыньи. Глядя на небывало спокойное лицо отца, лежащего на высоченной куче дров посреди боевой ладьи, в окружении таких же крепких, словно дубы, да сильных, подобно лесным турам, воинов- молотобойцев. Плюющийся искрами факел предательски задрожал в руке, она знала, что нужно делать, но оттягивала этот момент. Силясь запомнить в мельчайших деталях такое родное и дорогое лицо, частично прикрытое тенью от капюшона в виде медвежьей морды, наполовину изуродованное страшным старым шрамом. Слёзы ожгли её собственные, еще только начинающие заживать рубцы, сделавшие дочь так похожей на отца, но тянуть более было нельзя.

– Прощай, отец, так много я не сказала тебе. – голос Хортдоттир предательски дрогнул. – Но знай, главное, знай, что я так сильно тебя люблю и горжусь тобой, а теперь отдохни до тех пор, покуда и за мной не явится валькирия, до встречи там, в чертогах Вальгалы, поцелуй за меня мать.

Факел, перелетев через усеянный по наружи щитами борт дракара, упал на добротно облитые китовым жиром дрова, будя огненную ярость, выплеснувшуюся высоким пламенеющим столбом.

Он силился, как мог, убеждал своё старое сердце, что побратим теперь в лучшем мире, и вместе с женой пирует за длинными столами в чертогах Одина. Но всё-равно по обветренным, усеянным сетью морщин и шрамов скулам, потекли слёзы, теряясь в выбеленной сединой бороде, едва пламя охватило морского коня с тем, кто ещё со времён их детства был рядом.

Вернулась, высоко держа голову Сольвейг, встав рядом с Ярлом, Цвергом и вестницей скорби, также молчаливо устремив взор на множество пылающих костров. Долго стояли они, так отдавая безмолвную хвалу всем павшим, покуда не нарушил тишину, да треск горящего дерева голос жрицы Хель, обращённый к Руагору.

– А что же Адульв, внук твой, не вышел проститься с павшими, или рана так сильна? – но, видя, как понурили головы ярл и Хортдоттир, а кюна Аникен, сидя в своём кресле, с надеждой на неё посмотрела, вестница скорби посуровела лицом. – Что с ним?

– Рана-то не сильна, вот только в беспамятстве внук мой еще со времён битвы, как принесла его мёртвая лучница. Он дышит, воду проглатывает, но в себя не приходит, а знахарку нашу, Сегурдру, зверски убили в налёте. Уже собирался сам к тебе вновь на поклон идти, да ты, жрица, сама объявилась, но самое страшное – глаза его. – шепотом сказал Руагор ярл, наклонившись к Помощнице смерти. – Стоит веки поднять, они, словно закатившись, одни белки, поможешь внуку моему? – последнюю часть фразы Руагор сказал, глядя на невестку. И потому чуть не подпрыгнул, отпрянув, едва обернулся обратно к жрице.

Глаза с крохотными точками зрачков были сильно прищурены, свелись гневом тонкие брови. Тени легли под очи ещё сильней, как и под скулы, а бледные, словно обескровленные, губы растянулись в оскале. Помощница смерти, небывалое дело, тяжело и взволнованно задышала.

– Чего сразу не позвал, пять дней, целых пять дней!

– Так жив ведь и воду пьет, думали, время просто нужно. – влезла Кровавая кройщица, пока опешивший ярл изумлённо пялился на разгневанную Вестницу скорби. Но в ответ та лишь махнула рукой, чуть ли не бегом припустив к ярловому дому.

– Это для нас с вами пять дней, а для духа ребёнка там, куда он попал, целая жизнь. – крикнул за жрицу гном, семеня маленькими ножками, пытаясь нагнать вестницу скорби.

– Гости, какая право неожиданность. – пронесся эхом по туннелю надломленный женский глас, перешедший в истеричный хохот. – Вот ведь какая радость, гость в дом, асы в дом. Чертоги мои, правда, уже не те, но вы не робейте, проходите.

Сноровистым движением воин выхватил своё, похожее на когти, оружие, а лучница позади ловко натянула тетиву. Никто из них и не рассчитывал, что в этот раз обойдется. Ещё один поворот, и впереди замаячил тусклый, чуть зеленоватый свет, пути назад не было.

Коридор, чей потолок постепенно уходил вверх, закончился высокой аркой, что вывела их к очередному залу, большому, просто громадному, овальной формы, вдоль стен которого стояли десятки жаровен, давно уже угасших, но исходящих призрачным зелёным пламенем. А впереди, прямо посреди зала, на возвышениях меж двух невероятно правдоподобно вырезанных из камня волков, высотой в три человеческих роста, склонивших морды в хищном оскале, стоял трон, на коим, закинув ногу на ногу и приветственно разведя руки, восседала древняя кюна.

– Вот это вляпались. – присвистнула лучница, таиться больше не было смысла.

– Чтоб тебе вороны язык первым склевали, вёльва- пустобрешница. – тихо буркнул в ответ воин, не сводя взора с гордо восседающей навьи.

Они бивали без счета Драугров, как и прочую нечисть. Но сейчас пред ними оказалось нечто совсем иное невиданное доселе, словно сотканная из белёсого тумана кюна. Она не была горой увядшей плоти, коию можно порубить простым оружием. Она была бестелесна, слегка подрагивающей хмарью в образе статной женщины в такой же призрачной, короткой кольчуге и кованных из пластин поножах, да сплошных наручах от запястья до наплечников под меховым плащом. Лицо навьи, ровно на левую половину, скрывал узор, сделанной ещё при жизни витиеватой татуировки. Несмотря на посмертный облик, её лик был соразмерно правильным. Высокий лоб, чуть широковатые скулы над твердо очерченным узким подбородком, тонкая линия губ, чуть задранных со стороны татуировки и незнающая покоя копна свободно ниспадающих волос, часто перекрывающих своей вольностью горящие белым пламенем глаза, не зеленоватым как у прочих проклятых, а именно ослепительно белым.

– Приблизитесь, дозволяю ведь, не иначе, чем за принесением присяги. Вы явились ко мне, жаждете славы и богатств. Жаждите стать частью моего непобедимого хирда. – поманила навья рукой, зайдясь в своём диком хохоте.

Но воин лишь сузил глаза, увидев как во время её широкого жеста, солнцем блеснули на тонких пальцах призрака два древних кольца. Местами почерневших от времени, но вполне вещественных, как и словно выплавленный из обсидиана длинный меч, с вычурной серебряной рукоятью и навершием в виде головы волка, облокочённый о левый подлокотник каменного трона.

– Вежеству вас не учили, трэлы неблагодарные, свинопасы дерьмом вонявшие. – вскочив с трона, навья злобно притопнула. – На колени пред своей кюной. Покуда не раскрылись ваши спины разогнутыми рёбрами, пуская в полет кровавых орлов.

– Она настолько безумна, что и не осознает, кем стала и где сейчас находится. – тихо шепнула лучница.

– Не гневись, прекраснейшая владычица. – преклонив в почтении голову, воин шагнул вперёд, от чего навья, улыбнувшись, склонив голову набок, пристально вгляделась в него. – Не хотели мы невольно оскорбить хозяйку здешних земель. Наш путь был долог и труден, но он того стоил, дабы лицезреть овеянную сагами кюну, чью красоту не в силах передать скальды. – от последних слов спутника лучница скривилась, словно от зубной боли. Сама же хозяйка кургана, присев обратно на трон, положила подбородок на кулак опёртой о подлокотник руки, жестом велев продолжать.

Сделав ещё пару шагов, воин согнулся в почтительном поклоне, заведя правую руку за спину, в чьей ладони, словно из не откуда стало заходиться пламя. Лишь бы сработало, словно мантру твердил он про себя, продолжая изливать туманному умертвию потоки лести. Не сводя взора голубых глаз с золотых колец истинной цели их путешествия. Цели, что поможет вырваться из этого проклятого узилища.

Резкий рывок вперёд и ярящийся пламенеющий шар, направленный сильной рукой, летит в мёртвую кюну, сопровождаемый парой полных надежд взоров. От силы удара и гнева первозданной стихии вычурный каменный трон пошел сетью мелких трещин. А вот навья, сквозь которую без всякого ей ущерба, пролетел фыркающий искрами снаряд, только криво усмехнулась, издевательски покачав головой из стороны в сторону.

– Надо же, у меня в гостях жрец – огнепоклонник, давненько, давненько не видела я вашего брата на своих землях. Каким же ветром или шуткой норн занесло тебя, мальчик, в мои чертоги?

В ответ воин лишь изготовился к битве, встав в боевую стойку, выученную давным – давно под сводами Зала щитов, как сейчас казалось в совершенно другой жизни. Чуть согнув ноги, левая впереди, позади правая, также и руки, левая оружная парой кованых когтей перед собой, правая с новым огненным сгустком, слегка опущена и заведена назад. Весь его лик словно дышал уверенностью, вот только разум истово метался в сомнениях, только сейчас осознав, наконец, с кем свела его пряжа норн, что даже никогда не подводившее оружие оказалось бессильно.

Легкий шелест над самым плечом, и о спинку трона звякнул наконечник стрелы, вот только в этот раз древняя Кюна ощутимо поморщилась, гневно вскочив со своего седалища, злобно глянув на валяющуюся рядом стрелу, на чьём наконечнике криво выцарапано красовалась парочка древних рун.

– Вот за это, ты, жаба черноволосая, поплатишься. – бесплотный указательный палец с золотым кольцом был направлен на лучницу. – Ох, как поплатишься. – от безумного облика умалишенного призрака не осталось и следа, пред ними была грозная воительница прошлого. – А ты, велеречивый воришка. – перст указал на война. – Пред смертью расскажешь мне, как умудрился повелевать огнём без заговорённых колец. Ко мне мои верные, порвать девку, а парня чуть покалечить.

И словно ожидавшие команды, из-за волчьих статуй, один за другим, цокая по камню пола, видоизмененными когтистыми ногами показались четыре давно истлевших ульфхендара. Некогда гордые избранники Скади выглядели ужасно. Обвисшие, местами полностью облезшие шкуры едва обтягивали искривлённые высушенные фигуры берсерков. Не было боле жизни в пустых глазницах, освящённых голодным, до живой плоти, зеленоватым светом на полузвериных ликах. Как и не было той звериной грации, коей ульфхендары обладали при жизни, она покинула тела, вместе со звериным духом, оставив пустые безвольные оболочки. Жалкие тени былой мощи, что как-то рвано, подергиваясь, устремились к врагам своей госпожи. Кто, как человек на двух лапах, а кто подобно зверю, о четырёх.

Следуя негласному правилу победителей, воин ударил первым, его пламенный болид влетел в одного из истлевших ульфхендаров, отбросив того пылающего не хуже хворостяной вязанки обратно за статую. На что оставшееся берсерки, не заставив себя просить дважды, молниями метнулись в стороны, рассредоточившись по залу.

Двое мчась зигзагами, бросились на мужчину, а третий, словно вернулся на миг в него разум, широким полукругом помчал к лучнице, только что довольно усмехнувшейся. Видывали они всяких: и Драугров, и невесть во что обратившихся проклятых жадных до крови Альвов. Довелось однажды заново умертвлять ётуна, ни говоря уже о великом множестве кровавых ведьм, так называемых рудных ворожей, да колдунах-самоучках. И потому лучница, спокойно натянув тетиву, вела наконечником стрелы, мчащуюся мёртвую бестию, почти до упора. И выстрелила, когда та уже взвилась в высоком прыжке, разведя когтистые руки-лапы в стороны, готовая разорвать на части возмутительницу покоя её госпожи. Если несущий древнюю руну наконечник смог доставить хоть и не сильное, но вполне ощутимое волнение мёртвой кюне, то её ульфхендара он напросто развалил на кучу ветхих останков, а женщина тут же обернулась к войну, доставая очередную стрелу.

Первый берсерк закружил вокруг него, давая второму зайти за спину. Но мужчина не намеривался давать им преимущество, слишком хорошо зная эту тактику. Скачок влево, вправо, вперёд, низко согнувшись под взмахом, и кованые когти, куда как длинней и острее тех, коими обладали ульфхендары, парой взмахов, один на выпрямлении от себя, другой сверху, отсекают высушенные лапы и врезаются меж впалых ребер, поднимая неупокоенного перевёртыша в воздух. Рядом с лицом заклацали гнилушки клыков, но воин чуть крякнул от натуги, про себя удивившись весу истлевшего берсерка, развернулся и бросил ульфхендара, перекинув через плечо на его же собрата, пуская в вдогонку сгусток пламени в сцепившихся меховых умертвий. Один тот, что был отправлен в полёт, запылал, второй, правда, успел, вскочив на лапы, метнуться в сторону, но был настигнут стрелой, разделяя судьбу остальных.

Воин успел только подмигнуть своей спутнице, когда лицо, несущее давнее клеймо ожесточённо нахмурилось, её губы не успели ещё расцепиться в остерегающем крике, а он уже оборачивался, подставляя под удар когти.

Обсидиановый клинок ударил по паре лезвий, измученно звякнула сталь, и ему показалось, что рука сейчас просто отсохнет. Навья улыбалась, чуть отступив, держа в бесплотной руке древний меч.

– Ну, воришка, давай поиграем! Ты ведь за этим сюда явился? – показала она два золотых кольца на свободной руке. – Докажи, что достоин.

Проклятая кюна стояла пред ним, а уже в следующий миг словно растаяла в воздухе. Лишь темный шлейф от обсидианового меча скользнул куда-то в сторону, заставив в очередной раз обернуться, и вовремя, навья уже была за спиной. Уже взвился в замахе её клинок, не оставляя ему выбора, кроме жёсткого блока, звоном стонущего металла разлетевшемуся по залу.

Онемевшая рука повисла плетью, обронив оружие. А воин, словно толкая от себя воздух воображаемым щитом, ударил правой ладонью, выпуская огненную круговерть пред собой, надеясь хоть как-то навредить мертвой Кюне. Но куда там, туманный силуэт, пронизанный языками пламени даже не дрогнул. Крутанув размытым силуэтом клинка, отвлекая внимание, навья ударила колющим, от которого мужчине пришлось спасаться уже в длинном кувырке в сторону. Вспыхнул в памяти увиденный в детстве Хольмганг, вот только шансов ударить обманкой исподтишка у него не было.

Да, каменные полы зала стали куда как почище, отстранённо подумалось едва дышавшему войну, с ног до головы покрытому устилавшей полы пылью, помешанной с кровью от множества не глубоких, но чувствительных ран. Коими наградила не отстававшая ни на шаг, если её движения можно было так назвать, проклятая кюна, остервенело машущая своим невероятно, хоть сейчас бороду брей, острым, каменным клинком. Воин не знал сколько прошло времени с тех пор как он обронил свои когти, час, два, день или целая вечность, растянувшиеся в длинные прыжки, обороты и кувырки по этой овальной зале из одного угла в другой, подгоняемые жутко хохотавшей бестелесной навьей. Он слышал выкрики своей спутницы, чьи стрелы одна за одной прорезали силуэт преследовательницы. Они, несущие в каждом наконечнике силу руны, коробили этот жуткий, но прекрасный призрак, но видимого вреда, по сути, не наносили. Оставляя его, скачущего на зависть любой белке, война, без надежды, с готовыми разорваться сипящими лёгкими.

Нет ничего непреодолимого, как и нет всесильных под ветвями Игдрасиля, даже среди Асов и Ванов. Их грозный облик лишь отведёт тебе глаза от слабостей. Вспомнились слова старой знахарки, чей изувеченный дух первым встретил его в этом аду меж Мидгардом и Хельхеймом. Это её курган. Билась с каждым глухим ударом, бешено стучащего сердца, мутная, едва уловимая мысль в подкорке сознания. Здесь, именно здесь, её не попавшую ни в Вальхаллу, ни Хельхейм последняя юдоль. Но ведь она не всегда была навьей. Должно же быть тело, чей истомлённый дух, обречённый на долгие века мук, обрёл в своей ненависти не виданное ранее могущество, иначе, зачем возводить такой курган.

Снова бросок, как у хищной кошки и свист чёрного клинка позади, да размытый силуэт неотстающего несокрушимого врага. Оборот, кувырок, а глаза война шарят по зале в поисках места последнего упокоения Кюны. От них, от этих небесно-голубых глаз не укрылось, что в навью перестали лететь стрелы. Мельком глянув в сторону спутницы, воин увидел, что лучница, припав на колено, пускает нехитрые остатки запасов своего колчана в проход, из которого они вошли в эту крипту. Не иначе объявились хозяева пустых погребальных ниш. На зов своей госпожи явился некогда грозный и могучий хирд, скопище полуистлевших Драугров, распадающихся лохмотьями серой плоти от каждой стрелы, вот только их в отличие от стрел было во стократ больше.

Ещё чуть-чуть и их сомнут, порвут на части безвольные неуспокоенные, благо хоть навья развлекалась только с ним. А могла ведь легко и убить лучницу, по-видимому, эта жуткая забава, так называемая охота, была ей всласть. Думай, думай, где её останки твердил беззвучно сам себе воин, сберегая остатки дыхания, но времени на раздумья уже не было.

Очередной длинный кувырок и, вложив всю свою внутреннюю силу, он бросает огненный шар в трон, на удачу, скрипя зубами в надежде, что тело под ним. Зал озарило яркой вспышкой пламени, а резанное из камня седалище разлетелось кусками от силы, пущенной в ход. Разворотило даже камни под возвышением, на котором стоял трон. Обнажая пустую, тёмную землю без всяческих намёков на саркофаг Кюны.

– Наглец, за это я и после смерти стану наслаждаться твоими мучениями, отныне, ты, мой. – от отраженного эхом зала, злобные вопли навьи до боли резанули уши. А в следующий миг она и вовсе обратилось туманом, окружившим война со всех сторон, туманом с чёрной прожилкой. Болью распоротых мышц порвало левое бедро, опуская на колени, затем правое плечо насквозь прошибло обсидиановое лезвие, выбивая остатки дыхания из порубленного лёгкого. Сведённое яростью лицо древней правительницы, склонившейся над ним в своем боле осязаемом облике, лучше всяких слов рассказало войну, что до сего момента она просто забавлялась, тешилась над ним- глупцом. А как же иначе, ведь наверняка эта навья, бывшая при жизни легендой, хоть и овеянной кровавым безумием, успела позабыть о сражениях, куда больше чем он когда-либо знал.

Слишком ощутимый пинок в грудь, казалось бы, призрачной ноги и он, соскальзывая с каменного меча, отлетает назад, заливая камень пола кровью. Что-то пронзительно кричит лучница, но он слышит только своё имя, да и то как сквозь толщу воды. А его смерть неторопливо идет навстречу. Да, при жизни она была прекрасна- подумал воин про себя, лёжа на каменном полу, глядя на туманное лицо полу татуированного призрака, словно плывущего к нему. Сейчас всё закончится, и он уже не вернется к себе домой, даже волчьи морды высоких каменных статуй, меж которых ещё недавно высился трон и те, словно с презрением, смотрят на него.

А почему на него, они должны сторожить покой своей госпожи, внезапно обожгла мутнеющий разум догадка, заставившая сквозь боль завести руки за спину в лужу собственной крови, уходить так, чтобы в Вальхалле увидели мой погребальный костёр. Пронеслась мысль, прежде чем он подмигнул уже нависшей сверху навье. Призрак уже занёс над головой меч, но отчего-то медлил с последним ударом, странно изумленно уставившись на лучницу, упомянувшую его имя. Мысль, что даровала воли, выпустила силу, что яростно клокотала внутри. Силу, что с хрустом костей и каменным дождем подбросила вверх тело война, в пламенном безумии спекая землю, да укутанное в саван тело в каменном саркофаге, что покоилось под плотно прилаженными каменными плитами.

Откуда-то из далека доносились сбивчивые взволнованные слова, не способные перекрыть силу предсмертного вопля кюны, повторившей пред взрывом огня его имя, до сих пор колоколом звучавшего в голове. Крик потерявшей остатки, так мало похожего на жизнь существования, был ужасен. Но не настолько, как боль, что разрывала каждую частичку тела. Воин ощутил, что полусидит у стены, и кто-то самозабвенно тормошит его, словно тряпичную куклу. Сквозь зубовный скрежет он смог открыть один глаз, веки другого словно были сцеплены клещами дюжего кузнеца. Все поплыло, он с трудом мог различить взволнованное лицо лучницы и свою неестественно вывернутую ногу поверх кровавой лужи. Спутница держала его за руку, непрестанно говоря о чем-то совсем не важном, о каких-то кольцах, наверно, о тех, что она только что вложила в его руку, и свободе. Вот ведь глупая! Он и так свободен, он просто хочет закрыть обратно глаз и отдохнуть.

Постепенно мысли стали четче, как и взор, что со слухом возвращался к нему, как и другие чувства, лавиной боли окатывавшие искалеченное тело.

– Давай, держись, осталось совсем чуть-чуть, такой путь прошли, не вздумай теперь здесь умереть. Кольца у нас, осталось прорвать завесу, и мы дома.

Да, кольца, похожие на два золотых светоча в своей ладони. Он, силясь не потерять свою ускользающую, но отчего-то важную мысль посмотрел на два древних ободка. Осталось лишь надеть их на большой и указательный пальцы. Воин потянулся другой рукой и с отстранённым безразличием увидел, что на обугленной ладони левой руки осталось всего пара ошметков почернелой плоти с торчащими костями замест перстов. Благо хоть другая рука уцелела, усмехнулся он, её вполне должно хватить.

– Надень их мне. – Хриплый булькающий голос показался ему совсем незнакомым и чужим, а вырывшаяся из горла кровь залила бороду. Лучница засуетилась, водружая древние кольца ему на пальцы. Но тут сам мир вокруг них содрогнулся, пойдя рябью и словно из ниоткуда, и со всех сторон разом загремел голос. Такой знакомый и почти забытый, оставшийся в прошлом. Голос, который воин мечтал услышать многие десятилетия мучений. А смирившись, что не услышит, начал охоту за этими проклятыми кольцами.

– Адульв, Адульв, вернись ко мне! – с каждым словом звонкий, но небывало властный глас вестницы скорби нарастал, заставляя сами корни этого мира сотрясаться.

– Значит, всё закончится так! – вымученно улыбнулась лучница, словно подбадривая его. – Иди, а я уж как-нибудь справлюсь.

– Только с тобой. – просипел он в ответ.

– Но зовёт она лишь тебя, да и не во что мне возвращаться, ты ведь убил меня тогда, в чертогах своего деда.

– А мне всё-равно, Вендела, я тебя здесь не оставлю. – Адульв с силой схватил уцелевшей рукой, с только что надетыми перстнями, лучницу за плечо, всецело отдаваясь властно чарующему зову.

Хвала ассам, раздался над ним голос деда, и он открыл глаза, почувствовав, что его кто-то крепко держит за руку. Это оказалась выкупленная из рабства маленькая слепая Бердис. А рядом с ней, словно скалы над Фьордом, нависли сразу и мать с Руагором, вечно бледная, словно неживая, Вестница скорби и ужасно обезображенная свежими рубцами от подбородка до лба Сольвейг. Из-за которой тревожно выглядывал седобородый гном, не пойми как, очутившийся здесь.

Их взоры были полны беспокойства и трепета, быстро сменившиеся на изумлённую тревогу, а у матери даже на страх. Ведь сейчас на них чужим взором смотрел всё тот же непоседливый, взбалмошный мальчишка с угловато остриженной копной светлых волос, которого они хорошо знали. Взор его небесно-голубых глаз был совсем не детским, полным холода и обречённого спокойствия. Это был один из тех взглядов, что были присущи старым войнам, прошедшим чрез все кровавые жернова войн и набегов. Когда всё, что было светлое в душе, выгорает, дабы выжить, оставляя лишь цель и волю, сотворённую на подклёте из чужих костей.

Вестница скорби смотрела на своего избранника и втайне от других изумленных и обескураженных Сольвейг, Аникен, да Руагора ликовала. Её переполняло мрачное тождество, готовое вырваться из груди полным радости смехом. Глупые норны, вечно мнящие себя великими силами, вы хоть понимаете, что натворили, ей даже не пришлось его ломать, чего она так не хотела и уже отказалась от этой идеи, но они все сделали за неё. Они, три извечных пряхи, сами создали из боли и мучений того, кого она так долго ждала. Помощница смерти лишь помогла ему выжить, так сказать, бросила заготовку в горн, но сковали этот клинок именно они, сковали, дабы он занял своё место подле неё.

Голубые глаза Адульва, бродившие по таким близким и родным лицам, слегка задержали взор на белоокой жрице и скользнули куда-то за неё, заставив вестницу скорби обернуться. Изумлённо уставившись на облокотившуюся о стену молодую девчурку в кожаной кирасе с копной темных, часто проплетённых мелкими косичками волос. Она, чей лик нёс клеймо Скогармадра, улыбнулась ей и снова посмотрела на Маленького ярла с любовью и заботой, как у сестры или даже больше. Это в корне не понравилось разом помрачневшей жрице Хель, вот только сейчас сделать с призраком, навьей, притащенной мальчонкой вслед за собой, видимой только ей и Адульву, она ничего не могла. И потому, отвернувшись, бесцеремонно подошла к кровати маленького ярла, достав из кошеля на поясе дивный серебряный браслет с волчьей мордой, закусившей чёрный камень. Помощница смерти замкнула его на запястье мальчика, вырвав его руку из ладошек слепой Бёргдис. Чуть не охнув в голос, при виде двух выжженных, едва видимых шрамов на детской руке. Будто оставленных кольцами оттисков, один на безымянном, другой на указательном пальцах.

– Вот ведь поганство, Тролья сыть. Сейчас не хуже ётуна выглядеть стану. – бухтела себе под нос Сольвейг, вплетая меж фраз и стука зубов такие витиеватые ругательства, что были в силах задеть любого кормщика, да чего там кормщика, любого пропитого овцепаса – мясника.

Рыжеволосая воительница брела сквозь сугробы в глубину лесной чащи слабо освещённой, подгоняемой по небесному своду неустанным волком Хати, молодой лунной. Благо бледная сестра ока богов давала достаточно света, отражаясь от снежного покрывала. Можно было не бояться расколоть лоб об сосновый ствол, хотя как мыслила Хортдоттир, это было не самым страшным итогом в сравнении с мерзлой смертью или потерей пары тройки пальцев на ногах.