Читать книгу: «Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой», страница 20

Весь мир Гарди сузился до железного шелома с черепом полумаской, он был причиной всей боли и гнева манбьерна, уже осознавшего свой конец. Старый берсерк, принимая свой вьюрд, решил забрать за собой и эту неуловимую тварь. Это была его последняя атака, последний рывок пред вратами Трюмхейма- зала волчьего воя Скади. Гарди кинулся на Хортдоттир, широко разведя лапы, покалеченную и ещё здоровую, а в следующий миг ослеп. Сольвейг бестрепетно шагнув в эти объятья рока, буквально разорвала полу-медвежью морду, рассекая до костей шкуру молниеносным, почти не видимым для глаз, непрерывным градом горизонтальных взмахов. Врядли кому-нибудь удалось сосчитать, сколько их принял Гарди, но последний самый сильный она нанесла из разворота, вырвав когтями гортань грозного берсерка.

Манбьёрн, обдав кровавую кройщицу потоком крови из распотрошенного горла, упал к ногам воительницы. А мысли умирающего в последние секунды жизни были не о своём проигрыше, и не о обречённом городище. Погружающийся во тьму разум берсерка тревожила картина в виде лап Сольвейг. Никто за долгую память Гарди, никто и никогда за всю историю Скадиного братства не мог трансформировать отдельную часть своего тела, процесс нельзя остановить на полпути.

Бой, прерванный невиданным, достойным саг поединком, закипел вновь, под громыхания щитов да боевые кличи, сдобренные пением стрел. Стены щитов давили друг дружку под звон стали и вопли раненых втаптываемых в грязь неистовым напором. Хьярхьялькский хирд знал, что это его конец, но всё равно упорно держал строй, заставляя захватчиков платить кровью за каждую пять земли под главными вратами его городища. Он держался, даже когда им в спину ударило четверо ульфхендаров с более чем сотней воинов, взявших дальние врата. Хирд держался стойко и полёг в размытую кровью землю вместе со своим ушедшим, как и пристало вождю ярлом.

Кровавый в своей жестокости штурм продолжался весь день и не стихал до глубокой ночи, покуда Лёствёртцы не вырезали на корню все отчаянно отбивающееся очаги сопротивления. Он пронёсся по городищу стальной волной, зачищая каждое подворье и дом от былых его хозяев, остервенело отстаивающих свои родовые чертоги. И утих лишь тогда, когда немногочисленных, как один, раненых воинов и простых жителей, стариков, женщин, детей и трэлов согнали, словно отару, на главной площади. Где под плачь детей, эбевигцы провели долгую, полную ужасов ожидания своей незавидной судьбы ночь, тревожно озираясь на угрюмое оцепление воинов Фьордфьёлька.

Городище-крепость пало, сотни пленных ждали её решения, надо было обустроить своих воинов, что носились от дома к дому в поисках добычи, вырывая ногти и прижигая раскаленной сталью плоть их недавних хозяев. Позаботиться и о своих раненых, приготовить достойное погребение для павших, пред Сольвейг разверзлась целая пропасть дел, но она будто забыла о них. Благо выручил Ансгар Эрикссан ставший незаменимым для кровавой кройщицы в этом походе, взявший большую часть этих хлопот на свои умудренные зимами плечи.

Жарко пылал очаг в длинном зале ярловых чертогов Боли, так неотвратимо, словно братья, похожих на её собственные. Всё тот-же длинный очаг, те-же столы, да лавки меж двух рядов несущих резных столбов, теряющимися своими концами во тьме крыши. Тоже оружие, мечи, топоры, копья и щиты, развешанные поверх шкур по стенам. Вот только этот зал был шире, да и резьба на столбах была совсем иной, нежели в Лёствёртских чертогах, чуждыми были и не сберегшие своих домочадцев идолы предков хранителей, грозно нависавших над ярловым креслом, затейливо вырубленном из древнего дубового пня.

Сольвейг лишь коса оглянула на убранство зала, как и на его хозяев, некогда властную кюну с детьми близняшками, что, не церемонясь, выволокли войны по единому кивку своей госпожи, отправив к остальным пленникам.

Запылало множество светцов в бывших покоях Боли, освещая бледную, словно смерть, опоенную, лишающим чувств, отваром Баребру, лежащую поверх шкур на большой хозяйской кровати, над коей склонилась кровавая кройщица. Едва омыв руки и скинув шлем, Сольвейг отослав всех, плюнув на свои обязанности военного вождя, принялась за раненую сподвижницу. Аккуратно развязав тесёмки чешуйчатого ламеляра, она сняла броню и подбитую мехом стёганку, обнажив устрашающие раны, разбитых, порванных когтями могучих плеч. Медленно нашёптывая запомненные от старой Сегурдры заговоры, Хортдоттир наскоро очистила раны, обработав запирающим кровь настоем и долго правила, как могла дроблёные кости, лишь затем, внимательно оглядев суставы плеч и решив, что все сделано как должно, приступила непосредственно к поверженной плоти. Заполнив борозды когтей, сильно пахнущим варевом, она сшила дратвой раны, прочно стянув грудь и плечи могучей воительницы длинными тряпичными лоскутами.

Доверенные войны изредка появлялись, меняя лучины, поднося все требуемое. У каждого на лице застыл не озвученный вопрос, выживет? Сильную, напрочь лишенную корысти, прямую словами и делами, как рукоять её молота, Баребру уважали и любили в хирде. Сольвейг и сама задавалась этим вопросом, поминая при этом Асинью Эйр, великую целительницу, но волею держала себя в руках. Три часа у неё ушло на почти не размолотые плечи и ещё полтора на перебитые лодыжки, надежда была мала. Но, все же была, вот только выдержит ли молотобойщица плаванье до Фьёрдфьёлька, к единственной гарантии своего исцеления, женщине овеянной мрачной тёмной славой что стала опорой власти для некогда ненавидящей её Сольвейг.

Кровавая кройщица вернулась в зал уже под утро. Хмуря наполовину сокрытое татуировкой, изувеченное лицо, она уселась на ярлово кресло, пора было браться за другие дела. По её велению в чертог доставили четверых, одного старика и трёх женщин, владеющих навыками знахарей из местных.

– Кто из вас лучше всего одарён Фрейей и Эйр? – сузила Хортдоттир глаза, оглядывая жмущихся к друг дружке женщин и гордо держащего голову старца, всех как один в окропленных чужой кровью одеждах. И по женским взорам, обращенным к старцу, узнала ответ ещё до того, как он прозвучал.

– Я, Фроуд Хауксанн, местный знахарь и Ховгоди в храме, но врачевать твоих воинов не стану и другим закажу. У нас своих раненых в избытке.

– Станешь, еще как станешь. Одином клянусь, и ученицы твои станут, коли есть у них семьи. – ощетинилась оскалом Сольвейг, крутанув за рукоять упёртый кончиком в пол пред ярловым креслом клинок.

– Да прокляни тебя Ассы, ведьма, неужто не жалко тебе людей, воинов, честными ранами поражённых, мало тебе крови пролитой, крики тех, кого твоей волею оставили без помощи, не будут по ночам донимать? – покраснел лицом от едва сдерживаемого гнева старик.

– Мало крови? Крики по ночам! – бешеный крик воительницы разлетелся под сводами зала. – Всё ваше конунгство, все острова, да даже выпусти я каждому из вас от мала до велика потроха, вам не расплатиться за кровавый Йоль и за крики моих соседей, да друзей в ту ночь.

При упоминании священного зимнего праздника даже гордо стоящий Ховоди Фроуд и тот виновато опустил взор, отяжелевший позором его конунга.

– И не смей поминать Асов. – уже спокойнее продолжила кровавая кройщица. – Они на моей стороне, им тошно даже смотреть в вашу сторону. А будь иначе – здесь бы не сидела. Но в чем-то ты прав. Сколько есть раненых детей не выше моего клинка?! – кивком головы она указала на своё оружие.

– Твои хирдманы не трогали детей, за что честь и хвала тебе, воительница, таковых здесь нет.

– Значит у вас нет тех, о ком потребна забота? Ведь всех прочих, я не далее, как завтра отдам на жертву богам, усладить взор почивших лёствёртцев, что пируют нынче пред Хлидскьяльвом златым троном всеотца.

0т её слов у старика подкосились ноги, и в голос зарыдали его ученицы. А некоторые из воинов Фьордфьелька, что находились в зале и те судорожно взглотнули, словно враз стали давить на подбородки ремешки шеломов. Даже сидящий на одной из лавок, что были ближе у ярловому креслу, обычно невозмутимый, всякого повидавший Ансгар Эрикссан и тот поперхнулся поднесённой ко рту кружкой с мёдом. Копьё Рока недоверчиво уставился на предводительницу вторжения, прикидывая в уме, может стращает, но нет, наполовину сокрытое вязью татуировки лицо было непроницаемо серьёзно в своём решении.

– Но у вас есть шанс спасти свои семьи. – продолжила меж тем Сольвейг. – Послужите мне, и я пощажу их. Ты, Фроуд, займешься моей лучшей воительницей и не отойдешь от неё ни на шаг даже в плаванье до Фьордфьелька, где и обретешь новый дом, а вы, ученицы мудрого Ховоди, будете пользовать моих воинов, если с семьями хотите разделить судьбу своего наставника!

– А что-же будет с детьми, какова их судьба? – вновь поднял голову Фроуд.

– Лёствёртский хирд – вот их вьюрд, детей распределят по семьям городища и усадьбам Фьордфьелька, где и воспитают как должно в почтении к законам Асов, да преданности креслу ярла. Это много больше того, что уготавливал нам конунг Игван.

– Сыплешь, зато в грязь, столько трэлэй на продажу да в хозяйства, или данников на худой конец, Вивека знала о твоих планах. – сказал подошедший Ансгар, имея в виду население взятого городища, едва увели обречённо склонивших головы, старца и его учениц.

– Ни мне, ни твоей правительнице не нужны кровники, даже трэл может восстать. А так и асы сыты, и угодья целы. А дети такого возраста врядли запомнят свои корни. Я пред асами клялась на браслете, что утоплю это конунгство в крови и клятву свою сдержу, кто бы не встал на моём пути. – многозначительный взгляд кровавой кройщицы, словно ледяная вода, ожёг Эрикссана, напомнив воеводе о его месте.

Занимался кровавый рассвет, играя лёгким ветерком на шепчущем прибое, накатывающем на песчаную косу берега. Ансгар в компании, как обычно по пояс обнаженного Торольва, сокрывшего голову волчьей мордой накидки, уже как затемно, начали погрузку военной добычи. Растянувшись длинной, как живая змея вереницей, сбросившие брони войны Фьордфьёлька и Тваитфьелька, носили из стоящего на холме городища захваченное добро, сундуки, бочки, огромные тюки шерсти – гордости местных пастбищ. Были и ящики с железными крицами местных рудников – подарок кузнецу Бруни и Гному Фиральдеру от их заботливой кюны.

Лёствёрт рос, креп новыми стенами, домами и людьми. Минуло всего полгода с тех пор, как ярлово кресло заняла Сольвейг, а главное городище Фьордфьёлька уже было не узнать, оно превратилось в настоящую непреодолимую крепость, обнесенную, что с моря, что с суши высокой стеной, древесным частоколом в каменной основе со множеством целиком сложенных камнем крытых башен, чей рост подпитывали вот такие налёты, оправданные местью.

Вот только не было нынче утром до боли знакомой картины. Не было пленных, будущих трэлов с молчаливой покорностью, опустив головы идущих к бортам, готовым увезти их в неведомые края Морских коней. Ладьи, загружаясь, отчаливали от многочисленных причалов, одна за другой, ставя парус в направлении Фьордфьёлька, дабы свезя добычу вернуться спустя неполную семьдницу. Но первым, ещё ночью, ушел один из завоеванных и вытащенных из Эбевига крутобоких Кноров, что увез детей и израненную Баребру в купе с приставленным знахарем Ховгоди, окружённым дрожащей от ужаса семьёй.

При воспоминании об этом, не самом славном своём деянии, Ансгар поморщился. Мало нашлось тех, кто своей волею отдал детей нагрянувшим среди ночи вражьим Лёствёртским хирдманам. Согнанные посреди городища в большинстве своём израненные хьярхьяликцы пытались сопротивляться, но куда там. Войны Сольвейг, не церемонясь, рубили и кололи тех, кто пытался удержать надрывно ревущую мелюзгу. А ведь могла и их под нож пустить как лишнюю мороку. Оправил себя воевода, втайне радующийся тому, что хоть эти шесть десятков малышей увидят следующий рассвет. Не полностью выгорело сердце их предводительницы, не пойми зачем отославшей в леса целый отряд воинов, числом около пяти десятков.

И словно вторя этому извечному спутнику жизни, где-то вдали вновь застучали топоры да заступы. Там, на одной из полян, окружённой холмами, позади Эбевига, куда под негодующие вскрики пленных из храма вынесли всех асовых идолов, кипела работа по их установке на новом месте для затеянного Сольвейг ритуала. Ансгар невольно содрогнулся, представив такое жертвоприношение.

– Паруса, паруса на горизонте, цвета конунга Скёльда. – отвлёк бывалого ветерана один из хирдманов. Копьё Рока вместе с Торольвом прошлись до конца одного из причалов, на коем непрестанно кипела работа, пристально вглядываясь в линию горизонта.

– И выпям цвета нашего конунга. – сказал Торольв, подставив сложенную козырьком ладонь ко лбу, дабы не мешало солнце. Глядящий в сторону парусов одинокой ладьи, что, минуя удаляющихся морских коней Фьордфьёлька, быстро приближалась к берегу. – Стервятники на нашу добычу зарятся. Нет, чтобы с хирдом да в пламя битвы, а они опосля, как трупоеды явились.

– Думай, что говоришь, берсерк, цвета конунга, или совсем мозги собачьими стали? – чуть толкнул его в плечо Ансгар, сурово сведя брови.

– А хоть и конунг. – Торольв пожал плечами, словно речь шла о чем-то незначительном. – Правда, она везде правда. Вот увидишь, начнут волю Скёльда нам навязывать. А где был он, этот конунг, когда Лёствёрт кровью умывался и когда мы городище… – ульфхендар указал в сторону холма с Эбевигом. – На щит брали?

Берсерк, беззаботно насвистывая, уселся на один из тюков шерсти, что в великом множестве, вперемешку с прочим добром, заполняли причал, дожидаясь очередную ладью. Рядом опустился и Ансгар, прислонивший своё копье о ближайшие ящики. Сердцем старого война овладевала тревога. Во что может обернуться этот визит? Для него, умудрённого множеством зим при дворе ярла, не укрылось, как стал возвышаться Фьордфьёльк среди прочих владений. Копьё Рока осознавал, каким бельмом на глазу Скёльда становилась эта вотчина, ведомая неистовой Кюной. Конунг будет пытаться осаживать не в меру ретивых лёствёртцев. Это было ясно как день. Вот только получится ли.

Память Эрикссана, дожидающегося людей конунга, вернула его в день прибытия с союзными силами Тваитфьелька в городище Сольвейг. Когда назначенный Вивекой воевода, ошарашено бродивший меж высоких и крепких, новых полукаменных стен городища, истово изумился, увидев, как несколько ладей отвозят от причалов Лёствёрта землю и камни, ссыпают их чуть дальше от берега по обе стороны Фьорда. Он спросил тогда Кюну, зачем такая морока. Правительница в компании ещё одного дива впервые увиденного воеводой, гнома Фиральдера, усмехнувшись и взяв веточку, расчертила песок, простенькой схемой объясняя задумку её маленького родича, уплывшего обучаться на Райсьярен, от которой глаза Ансгара вылезли из орбит. Там, куда бессчетное количество раз отгружали грунт и камни, мол, вскоре появятся насыпи, каждая со своей стороны Фьорда. Чью кромку от размыва укрепят множеством свай. После, поверх возведут две башни, соединенные меж собой толстой цепью, что будет затоплена, а в случае вторжения, её за счет хитрых механизмов можно будет поднять, пресекая путь Драккарам врага, запирая их во фьорде.

Что мог Скельд противопоставить такой нарождающейся силе, да ничего и, если увечный конунг не совсем глуп, а говорят, наследник Акки весьма мудр и прозорлив, то он не будет пытаться противостоять Фьордфьельку, не будет душить, а поддержит одно из самых выдающихся своих владений. Как это сделала Вивека, рассудив, что в тени ярловства Сольвейг и Твайтфьёльк будет крепнуть, да набираться сил. Но это были всего лишь мысли старого ветерана, ему далеко до высоких кресел конунгов и их мыслей. Асы рассудят, прав ли он.

Борт дракара ударил в мостки причала и еще до того, как были сброшены канаты швартовки. Из покачивающейся на прибое ладьи, выскочил посланец конунга, высокий плечистый воин в дорогом, подбитом мехом плаще поверх кожаной кирасы с тяжёлой золотой цепью на груди. Ансгар под тихий хохоток берсерка Торольва горестно вздохнул, его надеждам не суждено было сбыться.

– К кюне ведите. – высокое, широкой кости лицо, с аккуратной бородкой, как и волосы цвета свежей соломы, было надменно поднято. А сам посол нарочито возвышенно смотрел на давно смывших кровь и очистивших одежды, но все равно выглядевших помятыми и сильно уставшими Копьё Рока и Ульфхендара.

– А ты кто такой будешь?– улыбнулся берсерк, разглядывая гостя в ответ, словно тушу на скотобойне.

– Я? – на лице посла от такого приветствия забегали желваки, а войны, покидавшие ладью позади своего вождя гневно сузив глаза, положили ладони на рукоятки мечей и топоров.

– Ты, ты, родители вежеству не учили, или безродный?

Лицо сидящего рядом с берсерком Эрикссана тронула улыбка, уже предчувствуя дальнейшее, воевода, что было сил сдерживал нарастающее желание прыснуть смехом.

– Я, Оддманд Магниссан, посол конунга Скёльда и коли не проявишь ко мне должного почтения, то кары тебе не миновать. – назвавшийся Оддмандом был на столько уверен в себе, что даже не обратил внимания на заветный оберег, болтающийся на груди Торольва, в виде звериной лапы со множество прочих когтей и клыков, усевающих кожаный шнурок. Да и волчьей шкуры накидку, он словно проигнорировал, что говорило о его глупости или девственно скудном понимании земель своего конунга. Но эту оплошность берсерк тут-же исправил.

– Конунгов посол. – словно торопясь исправить невольно содеянное оскорбление, Торольв поспешно спрыгнул с тюка и, отерев руку о штаны, протянул её Оддманду. – Не гневись, не признал. – чуть склонил голову ульфхендар под самонадеянным взором посла, пожавшего протянутую руку.

– А сам-то чего не представляешься, какого рода будешь?

– Я-то, человек маленький. Не чета вам, знатным людям. Мать Торольвом нарекла, из рода ушел по зову великой Асиньи. – с каждым произнесённым словом берсерк крепче сжимал хватку на ладони собеседника, постепенно бледнеющего лицом, клявшего норн, что удостоили от рождения, столь кривым языком. – Берсерк ульфхендар на службе у славной кюны Сольвейг Хортдоттир.

Последние слова Торольва, прозвучавшие под громогласный хохот Ансгара, что враз утерявший надменность посол, что его выбеленные, покрывшиеся потом, утратившие всякую готовность обнажить оружие воины, встретили хмурым молчанием покорности коварной судьбе, что уже не выглядела столь беззаботной.

– За мной, да пошевеливайтесь! – махнул им рукой берсерк, что, разжав, наконец, ладонь посла, направился вместе с Ансгаром к петляющей меж холмов дороге, ведущей в Эбевиг. – Я не люблю, когда мою кюну заставляют ждать.

Посольство конунга в сопровождении Копья Рока да берсерка поднялась на холм и, минуя разбитые тараном врата, у коих возник целый склад награбленного выносимого из города добра, вошло в казавшееся вымершим городище. Меж пустых разграбленных домов которого, словно навьи сновали, лёствёртцы подчищая остатки захваченного имущества. Один из спутников Оддманда, поинтересовавшись сколь долго длилась осада, аж поперхнулся, узнав, что крепость городище пала за какой-то неполный день.

Откуда-то тянуло дымом и жареным мясом, где-то, противясь расправе, испуганно ревел скот, частью отряженный на забой, а частью, готовящийся к перевозке на Фьордфьёльк. Но не-было жителей и привычных картин удавшегося штурма на залитых свернувшейся кровью улицах, заваленных не убранными телами хьярхьяликского хирда. Распахнутыми настежь дверьми нетопленных домов и разорённых хлевов, встречал некогда людный Эбевиг, уже подметившего странности, посла конунга Скёльда. Ему не попалось ни одного пьяного, празднующего захваченным мёдом победу хирдмана, все войны, что встречались ему, в замест победных песен да шуток были трезвы и сосредоточенны, выполняя порученную работу. Не визжали девки, коих обычно сильнечали по всем закоулкам. Не ревели, оставшиеся без отцов да матерей, дети. Тишина, едва нарушаемая негромкими звуками кипящей размеренной работы, правила покорённым городищем, предрекая нечто ужасное, что заставит содрогнуться самих Асов.

– Почему не убираете тела, скоро гнить начнут, провоняв всё городище? И где все жители, что вообще здесь творится? – Вопросы Одманда удостоились лишь жуткой улыбкой Торольва. Но хотя бы на один из них посол вскоре получил ответ, достигнув главной площади разместившейся меж богатых ярловых чертогов и высокого Асова храма.

– Кюна Сольвейг в ярловом доме. – сказал Ансгар, но не был услышан.

Вниманием Скёльдова человека всецело завладела толпа изнеможенных людей, окружённых плотным кольцом воинов Лёствёрта. Голодные, грязные в большинстве своём, раненные Эбевигцы, словно скот, были согнаны на маленьком утоптанном пятачке земли. Боле они не кричали и не волновались, в ужасе замерев в ожидании невесть чего. Толпой, урчащей давно пустующими животами, овладел страх и безысходность, при виде которых посол решил взять быка за рога, быстрее справив назначенное конунгом дело. А с обласканной Асами удачливой, но горящей, затмевающей разум местью кюной, он объяснится, ведь конунгов человек, как ни как.

– С кюной Сольвейг поговорю позже. – бросил он Торольву и Ансгару, шагая ближе к оцеплению. – Жители Хьярхьялика, меня зовут Оддманд Магниссан, я посол и воля конунга Скёльда. И вот вам его слова. Не он начал эту войну, а Игван. Но Скёльд в милости своей предлагает вам мир, если присягнете его высокому креслу и будете служить данниками, то он всех вас милует, поставив своего ярла для надзора.

По измученной толпе пленников шепотами пошла рябь. А одна из женщин, в чьём бледном лике мало бы кто сейчас мог узнать жену павшего ярла, надрывно выкрикнула. – А как-же дети, нам вернут отнятых детей?

– Каких детей? – опешил Оддманд. – Приметив, что куда-то исчез берсерк Торольв.

– Тех, что ночью силою отняли и увели невесть куда. Нам вернут их?

– Вернут. – твёрдо ответил посол, уже представляя лицо довольного конунга, под чью власть ещё до договорного мира, встал целый остров, богатый рудниками да лесом. А в эти времена, когда враг уже жжет границы, такое подспорье нужно, просто необходимо. Великой кровью выйдет новая война с общим врагом, что людей, что Асов. Как и предрекали вёльвы, да услышавшие богов жрецы с разозлённого вечными налётами запада, двинулась грозная сила. И Скёльд, поначалу смеявшийся над грозными пророчествами, уже собирал всех своих ярлов, да заключал новые союзы, пытаясь обеднить вечно враждующие острова и владения. Вид пылающих поселений и приграничных городищ заставил уверовать, жаль только не успел до осады прибыть, стольких бы воинов сохранил. – отчужденно подумал посол.

– Кто это здесь тявкать удумал? – раздался позади Оддманда властный женский голос.

Торольв застал Кровавую кройщицу в главном зале бывшего чертога Боли. Кюна, не сбросившая за эти дни свою броню и почти не спавшая, склонилась над картой, разложенной на головным столе, на том, что располагался сразу за длинным, во весь зал, ярко пылающим очагом. Сольвейг, что-то нашептывая самой себе, водила пальцем по выделанной козьей шкуре, время от времени прикладываясь к добротной кружке, стоящей рядом, не иначе определяясь с целью следующего налёта. Хвала асам, островов, подобных Хьярхьялику, в Игваном конунгстве хватало.

– Как погрузка, без задержек, все войны сыты и доли определенны, нет склок из-за добычи? – поманила Хортдоттир к себе Ульфхендара, ожидая полный отчёт.

– Всё идёт по плану, вот только прибыл пос… – Договорить Торольву не дала поднятая вверх рука кюны. До Сольвейг донеслись громкие слова Одманда, обращенные к пленникам.

– Какого там происходит, кто сожри его Гарм, пустобрешничает? – Даже берсерк и тот чуть вздрогнул под гневно прищуренным взором, обратившейся во слух Хортдоттир.

– Посол конунга Скёльда. – бросил ульфхендар в спину спешащей на выход предводительницы, застёгивающей на ходу взятый с ярлова кресла широкий пояс, отягощённый парой ножен.

– Я человек конунга, и я не тявкаю, а глаголю его указ. – обернувшись Оддманд, как смог придал себе более важный вид пред лицом прославленной рыжеволосой воительницы, стоящей на пару ступеней ниже распахнутых резных створ ярлова чертога.

Он боялся, и это было видно, он боялся пары мечей на её боках, что, если верить слухам, имели свойство быстро покидать ножны, он боялся взора прищуренных голубых глаз на частью сокрытом татуировкой веснушечном лице, что прожигали едва скрываемой ненавистью. Но более всего он боялся, что миссия, возложенная на него правителем, может провалиться, а ведь цель этого посольства была так важна. Только сейчас посол понял, что имя конунга, что распахивало пред ним любые двери, не имело здесь той привычной грозной власти, и он, видят боги, не так начал.

– Это моя добыча. – чувствуя на себе пристальные взоры её людей, тихо, но ужасно вкрадчиво, молвила кюна. – И Скёльд, будь он хоть трижды конунг, к ней отношения не имеет. Вот пусть своюет себе остров, тогда и берется рядить. А так, не смей указывать мне, нидинг разряженный.

Площадь мигом погрузилась в тишину ожидания, даже пленные перестали шептаться. Шутка ли, вот так осаживать посла конунга. Все взоры обратились к Оддманду и Сольвейг, чьи воины, тихо приближаясь к своим вождям, покрепче перехватили древки копий да рукояти мечей и топоров, буравя друг дружку осторожными взорами. Площадь стала подобно бочке китового жира, одна искра и пламя не унять. Это пламя сожрёт прибывших немногочисленных конунговых людей в мгновение ока.

– Я привёз приказ, ярлам немедля прибыть ко двору. И остановить кровопролитие, другое посольство уже, небось, прибыло ко двору Игвана с мирным договором. Твоя месть не имеет значения, есть беда намного страшнее, она затронет весь север. Оставь Хьярхьялик, верни жителям имущество и детей, и выдвигайся всеми войнами в Альдергард, Скёльд уже ожидает тебя.

Многие воины Фьордфьёлька, хорошо знавшие Сольвейг, даже прежде, чем та воссела на ярлово кресло и знавшие её жестокий нрав, на месте посла убрались подальше при виде страшно перекошенного словами Оддманда лица. Но посол, вновь обретя уверенность в силе конунгова слова и покровительства, принявший её молчание за покорность, подошёл ближе, уперев кровавой кройщице палец в плечо, продолжил.

– Подчинись воле своего Конунга, воительница, не тебе оспаривать его слова и право повелевать, ты всего лишь кюна одного из владений, знай своё место.

Твоя месть не имеет значения. Хортдоттир не видела боле лица Оддманда. Пред ней застыл отец, что, опустив голову, сжимал хладными руками рукоять своего молота. Полу сидя у одного из Лёствёртских домов, окружённый павшими воинами ценой своих жизней, не попустивших надругательств над телом своего наставника. Она снова вернулась на залитые кровью с детства знакомые улочки в заваленный умирающими да ранеными зал щитов. Воительница чувствовала тепло двух детей, что во время прорыва прижимала к себе, не надеясь уйти живой, она видела лицо кузнеца Бруни с потухшими скорбью о жене и дочери глазами, она снова принимала из рук мёртвой лучницы безвольное тело Адульва.

Твоя месть не имеет значения. Не слышала Сольвейг и слов посла, в её ушах стучала кипящая кровь, отдававшая истошными воплями боли и отчаянья, разрывающими площадь родного городища в священную Йольскую ночь. И теперь Скёльд – убогий калека, из-за восхождения к власти которого и началась междоусобная грызня. Велит ей, дочери Хорта одноглазого и Названой дочери Руагора, наплевать на всех умерших, на все слёзы, страдания и кровь, пролитую под ликом Асов, на месть заславшему скогармадров конунгу, чтобы все в чертогах Вальхаллы плевались от её имени, чтобы отцы названный и родной морщились, поминая её. Как бы ни так, выкуси Скёльд.

Молниеносно метнулась ладонь к рукояти лёвого клинка, а уже в следующий миг посол, истошно вопя, смотрит на свою, упавшую на утоптанную до каменной твёрдости землю площади руку, срубленную чуть выше локтя.

– Секите их! – под выкрик своей кюны фанатично преданные войны, лёствёртцы, обнажив оружие, бросились на свиту посла. В пару мгновений, порубив почти не сопротивлявшихся воинов Конунга, застигнутых таким исходом врасплох, лишь один оказался готов, лишь один успел обнажить оружие и дать достойный отпор. Вооруженный только мечом, лишенный даже щита, совсем ещё молодой юноша с длинным гребнем светлых волос, заплетённым в косу, идущим посреди выбритой по бокам головы и едва начавшейся пробиваться бородкой, в кожаной кирасе с дублеными наплечниками под серым плащом. Воин, умело махая мечом, смело сдерживал натиск обступивших его лёствёртских хирдманов. Его клинок, парируя, выписывал всевозможные восьмёрки и длинные взмахи, держал врагов как можно дальше, обречённо отступая, мечник срывался во внезапные коварные удары, легко минующие защиту хирдманов.

Уже пало трое её воинов, когда Сольвейг, заинтересовавшись молодым рубакой, гаркнула отойти. Вставая, обнажив клинки пред пареньком.

Отсалютовав ей мечом, запыхавшийся юноша бросился в бой. Он ударил неожиданно, от себя слева, наискось сверху вниз, метя в покрытое татуировкой радостно оскаленное лицо. Не попал, противница легко и непринуждённо отбила удар, лениво взмахнув левой рукой, затем справа снизу верх, опять лишь звон стали подставленного клинка. Продолжая движение, мечник обернулся вокруг себя, вертя запястьем оружие, путая вражеский глаз, но не ударил по инерции ожидаемым горизонтальным махом. Он опустил меч сверху, вновь надеясь задеть голову, но куда там, Кюна поймала его меч, подставив свои скрещенные клинки, выбивая остатки дыхания, лягнув сапогом чуть ниже рёбер. Упав, он кувырнулся назад, уходя от атаки, которой не последовало.

Рыжеволосая противница, весело улыбаясь, стояла, положив клинки на плечи, словно приглашая продолжить битву. Позади подбадривающее рычание, голосили фьордфьелькцы и дико вопил, сжимающий обрубок руки, Оддманд. Видя в возникшей перепалке свой шанс, несколько пленных решили попытаться сбежать, но тут-же были подняты на копья, не теряющим бдительности оцеплением.

Встряхнув головой, юноша принял столь щедрое предложение, снова череда помешанных на уколы размашистых ударов и бесполезный звон. Молодой мечник, положившись на скорость бил то в ноги, то в незащищенную голову, но везде путь меча пригвождала пара кованых близнецов, направляемых, словно читающей мысли противницей. Удар по ногам справа, длинный выпад уколом в живот, размашисто сверху, затем горизонтально справа налево, оборот вокруг себя и снова укол, но уже в незащищенную шею, что ещё мгновение назад была перед ним. Выпад бесславно пропорол воздух, а юноша безвольно рухнул под хруст собственной челюсти и рванувшей навстречу лицу земле.