Читать книгу: «Тернистые тропы», страница 6

За спиной Кирилла словно крылья распахнулись, и он сел за пианино. К несчастью, первые аккорды в его исполнении показались слушателям неловкими и смешными. Ничего не получалось, и Кирилла это очень злило. Меньше всего юному Онисину хотелось, чтобы слушатели запомнили его идиотское выступление.

Тапёр едва не умирал со смеху, видя, что дурацкая игра уборщика очень быстро закончилась.

– Видишь, Кирилл, одного желания мало для выступления, – грустно подытожил директор цирка.

Но когда человек в стрессовом состоянии, он способен на что угодно. Онисин надул губы, но не отступил, продолжил играть – на сей раз ровно и красиво. Прижимая пальцы к клавишам – то чуть сильнее, то чуть слабее, – он выдал звуки, похожие на пение ангелов. До этого в цирке так никто не играл. Даже тапёр опустил голову и приложил к ней руки – кажется, у него началась невидимая истерика. Семёну Петровичу музыка понравилась, и со стороны могло показаться, что он даже немного всплакнул от удовольствия и восторга.

А Кирилл уже успел забыть о своём недавнем провале и теперь самозабвенно отдавался игре. Ещё недавно удача смотрела совсем в другую сторону, но вот она повернулась к нему во всей своей красе и сопровождала этот импровизированный концерт.

Жонглёр и гимнаст тихо переговаривались, как это обычно бывает при особом удивлении; клоун, затаив дыхание, отчего-то вздрагивал, иногда взмахивая обмякшими руками.

Уголком глаза Кирилл видел, как все на арене заколдованно застыли. Скоро великолепная музыка торжественно закончилась, и все до единого, даже штатный тапёр, зааплодировали юному пианисту.

– Ничего себе у вас уборщики, – обратился он к директору, искоса поглядывая на Кирилла.

Семён Петрович, даже не глядя в его сторону, кивнул и произнёс:

– Мы растим таланты!

Кирилл победно встал и хотел было уйти, но Семён Петрович категорически отрезал ему путь своим телом, словно закрывая амбразуру. Он взял мальчика за локоть и отвёл в сторону.

– Что же ты раньше молчал? – спросил директор цирка так, будто ему было стыдно.

– Я говорил вам, что умею играть, – голос Кирилла звучал твёрдо и торжественно.

Семён Петрович неловко отступил назад.

– Сколько ты хочешь?

Этот вопрос показался мальчишке волнующим, но тем не менее неплохим.

– Десяти рублей в месяц будет достаточно, – сказал Кирилл не задумываясь, хотя внутренний голос настойчиво повторял, чтобы он просил меньше.

– Десять рублей, – повторил Семён Петрович. – Договорились. Завтра же приступишь к репетициям с труппой.

Кирилл и представить себе не мог, что сам директор цирка пожмёт ему руку. Скорее всего, рукопожатие само по себе для Семёна Петровича значило немного: обычное закрепление сделки или рутинное «здравствуйте», но для мальчика-уборщика это послужило знаком: дверь, в которую он так долго стучал, теперь открыта перед ним. Выражение его глаз, казалось, было далеко от того выражения счастья, с которым люди обычно сталкиваются. Потому что он был более чем счастлив! В свою комнату Кирилл летел на всех парусах, высоко держа нос, будто его гнал попутный ветер.

Когда Семён Петрович вернулся к пианино, за ним сидел тапёр и плакал невидимыми слезами: в мажорных нотах, которые он брал, слышались раскаяние и скорбь, а также страх потерять уважение. Как ни крути, ему не удалось превзойти талант уборщика. И не без причины он то и дело поглядывал на директора.

Часть II. Оркестр

Глава первая. У войны своя музыка

Пули свистели, и их песни звучали скорее не соловьиной трелью, а собачьим лаем, хриплым, отрывистым, противным. Солдаты сидели молча: говорить было больно, к тому же – неподходящий момент, когда вокруг немцы.

Капитан Бокач, Георгий Онисин, парень по прозвищу Барабанщик и два молодых солдата сидели в укрытии, коим служил участок разбитого дома.

Барабанщик кивнул Георгию. Тот всё понял и кивнул в ответ, подпирая кулаком голову.

– А это – симфония номер пять. Ми минор, – сказал Барабанщик, подмигивая солдатам. Вена на его шее запульсировала.

Он покрутил в руке гранату, снял кольцо и с размаху бросил её в соседний дом, но промахнулся. Все подумали одинаково: «Граната не долетела до немцев». Она нырнула в землю и там разорвалась, на прощание выдав: хлоп!

– Это – последняя, – печально произнёс Барабанщик, хотя никто не спрашивал, глядя в глаза капитану. На минуту их взгляды встретились.

– Крайняя. За сараем ещё гранаты остались. Прикрой меня, – вмешался Георгий.

– Не справимся. Их больше. Всё, что нам остаётся, – уйти.

Мгновение солдаты сидели молча.

Капитан, как свойственно командирам, распорядился:

– Приказа отступать не было. Онисин, дуй к сараю. А мы постараемся их отвлечь.

– Так точно, – серьёзно ответил Георгий.

Смешно и в то же время грустно, что склонность человека к трусости враз развеивается, когда он уклоняется от пуль. В тот самый момент у солдата нет никаких чувств, кроме злости. Редко появляется ностальгия, ещё реже – триумф. Его Георгий ощущал, когда добежал до ящика с боеприпасами. В нём были гранаты – все как на подбор.

– Добежал. Вот он, сарайчик, родимый! – прошептал он.

Какая тупость – тратить сотни пуль на маленькую мышку, загнанную в угол! Но разве это докажешь немцам с их морфийными глазами? Автоматы врагов плевались в сторону Онисина, икали и тарабанили, не умолкая.

Кто не знал – маленькая мышка Георгий Онисин тоже умеет показывать зубы: сначала он какое-то время смотрел на гранаты, а потом, схватив автомат, принялся стрелять в ответ.

Бой ведь неравный, где на одного нашего приходится пятнадцать немцев, которые, будто заводные, строчат и строчат из своих автоматов. Руки советского солдата опустились. Пальцы дрожали от тяжести оружия. Теперь он просто смотрел сквозь дымку.

Барабанщик появился в отдалении словно из ниоткуда: вырос как гриб после дождя. Он попытался прийти на помощь Онисину, но попытка провалилась – огонь был слишком плотный, и капитан Бокач жизнью своего солдата рисковать не стал.

У Георгия не осталось времени на размышления. Иметь ящик гранат и не воспользоваться ими?! Парень отправил первую гранату в сторону врага – она разорвалась с гулом, и наступила драгоценная тишина. Тогда-то капитан и выпустил Барабанщика на подмогу.

Но случайная горячая пуля сделала своё чёрное дело. Смерть Барабанщика была быстрой и лёгкой. С какой стороны прилетела пуля ему в сердце, никто не знал. Теперь ему навсегда двадцать три…

Игра немцам надоела, и они бросили осколочную ручную гранату в укрытие, где прятались советские солдаты. Ведь готовности сдаться или убежать никто из них не проявил.

Взрыв с соответствующим гулом произошёл мгновенно: густое чёрное облако поглотило людей, а когда рассеялось, были видны лишь шесть пар торчащих из развалин ног с остатками военной формы – вот и всё, что осталось от сослуживцев Онисина, засыпанных землёй и кирпичами.

Георгий сидел, опустив голову. Руки не могли больше держать оружие и болтались, как у марионетки, между колен. Он не мог оправиться от испуга.

Вдруг его слух уловил тяжёлый стон – капитан Бокач был ещё жив. Из последних сил он попытался переползти из одного укрытия в другое, оставляя за собой кровавый след. Единственным его спасением был солдат Онисин, который тоже ползком уже приближался к нему. Парень ни о чём не думал – даже о гранатах, которые остались лежать, будто райские яблоки, в ящике: их вполне бы хватило, чтобы убаюкать врага.

– Уйти бы к чёрту отсюда, – резко произнёс капитан вслух. Боль в его теле усилилась, и ему хотелось лишь одного: забыть о войне и отправиться на заслуженный покой. Он закрыл глаза.

– Нет! – крикнул Георгий, почти приблизившись к командиру, и крик этот походил больше на вой озлобленного волка или другого нечеловеческого существа.

Ощупывая ледяную руку капитана, Онисин всё-таки сумел почувствовать под пальцами пульс – он тянулся тоненькой прерывистой цепочкой.

Стрельба на время прекратилась. Солдат был очень напуган и слишком растерян, чтобы что-то сделать: перед ним, распластавшись, лежал капитан, и он оказался тяжёлым, как вол.

«Коль что-то задумал – делай, не подвергая сомнению, не смотри на время и обстоятельства», – подумал Георгий. Забыв о враге, надрываясь, он поднял капитана и взвалил себе на спину. Белое, как мука, и безучастное лицо Бокача дёрнулось и ожило. Командир приоткрыл веки.

– Онисин, до наших позиций с десять километров. Не дойдём, – прохрипел он.

– Дойдём, – ворчал Георгий.

– Со мной ты даже из деревни не выйдешь.

– Надо попытаться, товарищ капитан. Не время умирать.

Георгий делал то, что сделал бы другой порядочный человек. В конце концов, он был так воспитан своими родителями.

Его лицо было горячим и красным.

Стрельба возобновилась, но солдат не останавливался – ковылял, спасая командира. Пули едва не задели их обоих: вражеский командир приказал своим подчинённым усилить огонь.

Старый и частично уцелевший дом бывших обитателей деревни послужил воинам временным укрытием. Вокруг Георгия и его раненого старшего товарища всё рушилось: сначала война стёрла с лица земли гражданских, позже – тут как тут – она насвистывала песенку смерти около уха солдат. Бокач, будто слушая колыбельную, закрывал глаза. Боль и кровотечение ужасно его мучили – и солдат Онисин это видел. Они оба перегорели и устали. Георгий медленно усадил Бокача и прислонил спиной к стене.

– Уходи, говорю, – прорычал капитан.

Больше всего его злило, что рядовой не считается с мнением командира и не выполняет приказ спасать свою жизнь. Но, должно быть, Георгию был дорог не устав, а человек рядом с ним. Он снова встал и поволок капитана в глубь того, что осталось от дома. Какая-никакая тишина в нём успокаивала, утешала.

– Времени у нас немного, но дух перевести успеем, – отчитался командиру Георгий.

– Как выйдешь из деревни – увидишь пригорок. За ним – посадки. Уйдёшь по ним, – сказал Бокач, тяжело дыша.

Много говорить он не мог: сильный озноб пробирал его до костей, зубы стучали от боли и от того, что по всему телу разносился холод. А вот бок, залитый кровью, был отчего-то горячим.

– Вместе дойдём! – воскликнул Георгий, и слова его звучали твёрдо и убедительно.

– Отставить спор! – Бокач старался не дрожать. – Слушай мою команду! – добавил он нечётко, так как все силы бросал на борьбу с болью. – Доложить командиру дивизии о расположении врага в деревне.

– Товарищ капитан…

– Это приказ, рядовой!

– Есть.

Онисин кивнул капитану. Словно одичалый, он принялся ходить по дому так, будто терять ему уже нечего. Он не выглядел напуганным, скорее походил на человека, который сильно торопится завершить какое-то сумасбродное дело. Бокач понемногу успокаивался, и сильная боль в боку, напоминающая резь от смеси битого стекла и ржавых гвоздей, тоже успокаивалась.

Ненадолго солдат ускользнул из поля зрения командира и оказался в погребе.

– Онисин! Я что, неясно выразился? – крикнул командир.

– Я вас так не оставлю, товарищ капитан. Тут погреб…

– Не важно, в погребе или на чердаке, – оборвал его слова тот, – они всё равно меня найдут.

Георгий остался стоять с открытым ртом, не зная, что на это ответить.

– Онисин, закрой рот, а то муха влетит!

Тут Георгий будто проснулся. Шутка командира его отрезвила, подбодрила, и он случайно вспомнил о печке: он её видел и точно знает, что та чудом не развалена.

Действовать нужно было расторопно, без колебаний: отодвинуть заслонку печи, заглянуть внутрь, убедиться, что Бокач там поместится. Покрутив шеей и размяв пальцы, Георгий взял командира под руки и потащил его, как мешок с картошкой, в так называемое тихое место.

– Солдат, ты чего делаешь? – спросил капитан хрипло.

– Здесь вас не найдут, – выдохнул Георгий, закидывая сначала правую, а потом левую ногу капитана в печь. – Вернусь за вами лично. Осторожно, двери закрываются! – произнёс он и со всей силы закрыл заслонку.

Вскоре послышалась немецкая речь – пока ещё издали, тихая и глухая. Георгий подумал, что уходить нужно немедленно. Он присел и гусиным шагом ускользнул через заднюю дверь. К счастью, враги его не заметили.

После осмотра и зачистки деревни немцами ему, советскому солдату, понадобилась бы безымянная могила. Но ему повезло выйти из деревни: прятался за углами домов, лежал, распластавшись на земле, стараясь неслышно и ровно дышать, не шевелился, когда почти возле уха скрипел сапог врага.

Вряд ли он соображал, где находится, куда дополз. Широкое голое поле пело тихую лебединую песню и нежно окутывало тёмным покрывалом…

Георгий лежал на спине, сложив руки на груди, запуская в лёгкие воздух. Ему казалось, что тело ему не принадлежит, что ещё немного – и он не сможет дышать.

Немцы остались далеко, и это было приятно. Мысль, что где-то там есть пригорок, подняла Георгия на ноги.

«Наша дивизия… Она бы положила конец всем чудовищным поступкам подлых фашистов. Останавливаться ещё не время. Даже не думай останавливаться», – мысленно повторял себе он.

С титаническим усилием Георгий встал. Его взгляд был прикован к небольшому холму. Он побежал, делая короткие передышки: потребовалось не меньше получаса, чтобы влезть на пригорок.

Ничего более безумного Георгий ещё не испытывал. Враг сунулся прямо на него всем отрядом: море немцев, и они совсем от него близко. При других обстоятельствах Онисин бы рассмеялся от такой злой шутки над ним, но сейчас стоял с поднятыми вверх руками, с ощущением дрожи в коленях, пальцами сжимая воздух.

Всё произошло быстро, в один миг. Всё, что чувствовалось, – жажда жить. Поначалу, когда четверо немецких солдат вскинули автоматы, Георгия словно легонько ударило током, а лицо перекосило печалью.

– Не стрелять! – пронзительно закричал немецкий офицер.

Георгий старался не отводить от него глаз. Смотрел гордо и прямо; пусть страх стоит косточкой в горле – он лучше подавится им, чем закричит.

Офицер приблизился и наклонился к Георгию, неприятно ухмыльнувшись. При его улыбке, подобной оскалу лошади, обнажились белоснежные зубы.

– Вы отступаете. Кто из русских солдат остался в деревне? – спросил он по-русски.

Георгий выдохнул и ответил по-немецки:

– Все русские солдаты погибли.

Прежде напряжённые мышцы на лице немца расслабились, и его лицо словно разгладилось. Обычно с таким выражением лица он убивал.

– Для простого солдата вы слишком чисто говорите по-немецки. Вы офицер? – обратился он к Онисину на своём родном языке.

– Никак нет. Немецкий учил в школе.

Немец яростно раздул ноздри, повернул голову в сторону деревни, дабы убедиться, что та догорает, а затем, смотря себе под ноги, нервно промычал:

– Вы лжёте. Сейчас я даю вам один шанс: сохранение жизни в обмен на информацию о занятых позициях советских войск.

– Я простой солдат. Говорю же, я ничего не знаю.

Немец устало вздохнул в такт звуку перезаряженных автоматов и снова по-русски спросил:

– Вам безразлична ваша жизнь?

– Я люблю жизнь больше всего на свете, – проговорил Георгий, и в его голове всё закружилось.

Кажется, такой ответ поразил офицера. Он покрутил головой: сначала вправо, потом влево, а после и вовсе её поднял вверх, задрав острый нос, похожий на лисий.

– Ладно, – сказал он по-простецки. – Я дам вам ещё один шанс, – проговорил он по-русски. – Заберите его с нами! – крикнул он своим солдатам.

Они подошли к Георгию, обнажив свои омерзительно белые зубы. Заломив руки пленному, они потащили его с собой.

– Я сделаю так, что вы у меня заговорите. Обещаю, – прищурившись, произнёс офицер. В руке он держал пистолет. Его зрачки сузились и казались почти невидимыми в синеве глаз.

Георгий считал, что до встречи с немцами у него не было неприятностей, ему всегда удавалось выкрутиться, обхитрить своих противников, поскольку острым умом те обычно не отличались. А сейчас… Он, загнанный и отрешённый, волочится с ними. У них в плену.

Глава вторая. На краю обрыва

Немцы, обитая на своей базе, вели себя дерзко и странно. Суетились, издавали дикие звуки, прыгали с ноги на ногу, что-то кричали через плечо друг другу, искря взглядами.

Георгий был брошен в камеру пыток и пребывал там какое-то время в почти бессознательном состоянии. После его выволокли из камеры и притащили на допрос, крепко привязав к стулу.

В комнате для допросов он периодически подкашливал. Немецкий офицер рассек ему кожу лба, ударил в глаз так, что веко побагровело и закрылось.

Процесс получения информации офицер отработал до автоматизма – не раз проделывал подобную работу с советскими солдатами. Он всегда был доволен собой, особенно когда смотрел на врага – новую игрушку – надменно, сверху вниз.

– Что же ты больше не говоришь по-немецки, свинья? Думаешь, я не знаю, кто ты? Будешь молчать – я убить тебя! – добавил он по-русски, нарочно уродуя слова.

Связь мозга с телом и речь у Георгия ещё не восстановились.

Офицер туже затянул окровавленное мокрое полотенце на своей руке и нанёс им два тяжёлых удара по лицу пленного. После этого Георгию казалось, что его нос просто отвалился. По губам и подбородку потекла тёплая красная жидкость с металлическим привкусом.

– Может, чёрт подери, хочешь позвать кого-то на помощь?! – восклицал немец.

Багровое лицо Онисина опустилось вниз. Он молчал, чем ещё больше взвинтил издевающегося.

– Ну, давай попробуем ещё раз! Где расположены советские зенитные орудия? – прошипел немец и изо всех сил ударил Георгия ногой в грудь так, что стул с ним перекинулся назад. Под светом лампы стали видны все синяки на теле парня. Георгий почти не дышал.

– Ты попал сюда и думал, что здесь тебе будет хорошо? Таким славным ребятам, как ты, здесь хорошо только умирать! – вопил немец.

Изрыгая ругательства, он продолжал бросаться на Георгия и уже было схватился за пистолет, но не выстрелил – поднятый вверх указательный палец советского солдата его остановил.

– Помогите, – прошептал Георгий.

– Не слышу! Громче говори! – крикнул по-русски офицер.

– Я всё расскажу. Не убивайте, – прохрипел, надрывая горло, Георгий.

– Я быть счастлив, когда вашей армии прийти конец! – радостно проговорил немец. – Утрись, – добавил он, бросив в лицо солдата грязную тряпку. Георгий водил ею по лицу, но руки не держали, тряпка выскальзывала из пальцев… – Встать! Будешь сейчас карту рисовать!

Каждая попытка Георгия подняться заканчивалась тем, что он всё время падал то лицом, то боком на пол вместе со стулом, и только немецкий солдат, войдя в камеру пыток, по приказу офицера развязал его и помог встать. Старший рукой махнул подчинённому, чтобы тот предоставил карандаш и бумагу пленному.

Сидеть за столом Георгию было мучительно больно.

– Орудия находятся здесь, – с усилием он поставил жирную точку, – пехота стоит тут – я обозначаю это линией. Вторая линия – тоже наши. Если обходить здесь, вас никто не заметит, – добавил он, рисуя в обозначенных местах стрелки. – В этом периметре – болота.

– Молодец, парень, настоящий герой, хоть и попортил мне нервы. Далеко пойдёшь. Будешь хорошо себя вести – разрешу служить у нас, – подытожил немец.

Георгий бросил карандаш на стол, упав на него головой и вытянув перед собой руки. Карту офицер, конечно же, уже забрал.

Немец внимательно вглядывался в начерченный Георгием план. Лисья физиономия медленно превратилась в лицо нормального – если не учитывать зверское избиение военнопленного – сосредоточенного человека.

– Отведи его в карцер, – сказал он миролюбиво своему солдату, оторвавшись от карты. – Есть и пить не давайте, пока не проверим, лжёт ли он или нет.

Солдат резво подхватил Георгия, и, на удивление, тот не сопротивлялся, вёл себя смиренно и равнодушно – отчасти из-за охватившей его усталости и боли.

Карцер, где немцы привыкли «приводить в порядок» схваченного врага, находился в конце коридора. Никого не волновало, что творилось там с русскими солдатами; они, как и солдаты других национальностей, для немцев были отходами.

– Пошёл, – объявил рядовой немец, держа Георгия за руку в районе локтя, и от лёгкого толчка Онисин чуть не повалился на пол, едва успев переступить порог камеры. – В твоём распоряжении сутки, чтобы выспаться.

Большую часть времени Георгий провёл на полу, периодически дёргаясь от спазмов и болей в голове. Правда, в груди ныло уже не так сильно, как после побоев офицера. Пару раз Георгий даже отключался, проваливаясь в сон. Возможно, пребывание на холодном полу смогло хоть немного успокоить его раны, но он всё равно ёжился и трепетал, как рыбка, пойманная в сеть.

Около двух часов ночи двери карцера снова открылись. Онисин лежал в своей грязной и окровавленной форме, повернутый лицом к стене. Спал он тихо и покорно, заложив руку под щеку и поджав ноги.

Перед ним стоял очередной безымянный немецкий солдат с безразличным взглядом.

– За предоставление неверных данных вас приказано расстрелять! – объявил тот. И не стал ждать, пока пленный повернётся к нему лицом, а просто выстрелил ему в спину, прекрасно зная, что насмерть.

Пуля пролетела насквозь и пробила лёгкое. Кровь полилась из-под солдата тёмно-красной жижей. Раненный шептал что-то по-немецки, голос его был слаб.

Стреляющий приблизился к нему и присел, развернув его к себе лицом.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – взревел немец. Ругательства не переставали сыпаться из его рта.

Оказалось, что он застрелил не врага, а своего сослуживца, переодетого в советскую форму.

– Где он? Что он с тобой сделал? – допрашивал он умирающего товарища, хлопая его по плечу.

– Он вырубил меня и сбежал! На нём моя форма! Срочно объявляй тревогу! И приведи врача – я умираю, – выдал тот в агонии и замолчал.

Георгий шёл, глядя перед собой, слегка опустив голову. Предвкушение намечающейся суеты где-то там, позади, его не нервировало, а даже слегка забавляло. Он улыбался. Уже на полпути к выходу из базы он встретил офицера, который ещё недавно выбивал из него правду, но тот в темноте его не узнал.

Их отделяли шесть шагов и объединяло воинское приветствие, отданное Георгием.

– Что ты здесь делаешь? Все солдаты должны быть на посту. Где твоё место? – спросил офицер. Его голос был спокойным, сонным и одновременно властным.

– Я охраняю вход в лагерь. Отлучался в туалет, – доложил Георгий с присущей немцам особенной интонацией.

– У вас для этого есть перерыв. Быстро вернулся! – скомандовал тот.

– Есть.

Не успели они разминуться, как зазвучал сигнал военной тревоги.

Офицер уже не обращал внимания на Георгия. В голове у него уже крутилась безумная мысль о каком-то форс-мажоре. И даже когда сорвался с места и побежал в сторону центрального корпуса, офицер и понятия не имел о том, кто только что перед ним стоял.

Онисин продолжил перемещаться по территории базы. Завернув за угол пищеблока, он столкнулся с ещё одним офицером и замер, ощутив побежавший по телу едкий холод.

– Солдат, – обратился немец к Георгию и прищурился, – идём со мной. Мне нужна твоя помощь.

Георгий выпрямился и ответил:

– Есть.

Через секунду Георгий выкинул кулак и приложил его к макушке офицера. Тот замолчал и упал возле ног Онисина, временно не реагируя на происходящее. Немец был щуплый, низкорослый и отбрасывал тонкую тень; в тёмном углу, куда затащил его Георгий, его даже не было видно.

В административном корпусе началась суматоха. И большие немецкие шишки, и безымянные солдаты были поставлены на уши.

Суета застала и Георгия: сначала его лицо озарил внезапный свет прожектора, затем недалеко от него гордо пробежала рота фрицев; ещё мгновение – и послышался бы лай поисковых овчарок, но этого Онисин не допустил.

Он старался подальше обходить места, вызывающие недоверие, подозрение, и те, куда попадал свет фонарей. Действовал лучше, чем мог себе представить, и не думал, что его побег пройдёт так гладко.

Облегчение он испытал, увидев перед собой лес. Животный ужас остался позади. Георгий находился в полной тишине, которую изредка нарушали звук колышущихся веток и свист птиц. Вокруг были болота, и, как обойти их, он не знал. Страх и ненависть к немцам ушли, осталось лишь чувство шока, когда ты не в силах справиться с неизвестностью.

Тело после пыток всё ещё болело и ныло.

Онисин оглянулся и не увидел ничего, кроме темноты. Для долгой остановки время было неподходящее, и он решил, что всё же пойдёт через трясину.

В лесу сейчас было не так холодно и сыро, как в другие времена года. Свет молодого месяца, который освещал путь, прогонял сон солдата. Георгий перепрыгивал с одной кочки на другую, как молодой козлик, и со стороны это выглядело немного забавно.

Увидев поваленное бурей дерево, он вскочил на него и осторожно, будто эквилибрист, прошёл, не замочив в грязи и сантиметра позаимствованного немецкого галифе.

Тревожиться было не о чем. Лунный свет довольно ясно освещал и темнеющее небо, и дальнейший путь. Но то, что должно произойти, обязательно произойдёт. Таков закон жизни. Когда Георгий соскочил со ствола дерева, обе ноги погрязли в тёмной, густой и чуть тёплой грязи. Ей парень жутко понравился, и она начала засасывать его, вкусно причмокивая.

Поначалу Георгий старался держаться спокойно и вести себя тихо. Он сопротивлялся силе, тянущей его, руками цепляясь за куски потрескавшейся сухой грязи. Он понимал, что не обойтись без помощи, поэтому с усердием и напором искал глазами палку, ветку, хоть что-нибудь.

Ничего.

Его свирепость не знала границ. Он не собирался умирать. И в эту ночь также спасся. Руками ухватился за влажную кору дерева, по которому только что шёл по болоту, и принялся терпеливо по нему подтягиваться. Затуманенный мозг посылал сигналы повторять трюк старательнее, не терять силы, и Георгий периодически останавливался, чтобы освежиться глотком влажного до невозможного воздуха.

Сапоги соскользнули с ног и утонули в трясине. Несколько раз руки, обхватившие ствол дерева, ослабевали, а озябшие голые ступни отзывались неприятным покалыванием.

Но он тот человек, который заслужил жизнь. Ещё одно усилие – и он на суше.

Георгий продолжил путь куда глаза глядят, без чувства времени: сколько прошло минут или часов – мало или много, – когда он, хватаясь ногтями за дерево, пытался себя спасти, не знал.

Парень шёл, и под его ногами потрескивали ветки. Вдруг что-то зацепило его ступню: по коже прошёлся жар. Поначалу он не придал этому особого значения, пока не почувствовал, как ноющая боль усиливается и мешает идти. Он нагнулся и дотронулся до больного места. Рука нащупала порез на ноге и струящуюся из раны кровь. Георгий безразлично присел, прислонившись спиной к дереву, и вздохнул.

Что-то с ним да случается.

Тишина, к которой он прислушивался, казалась подозрительно приятной, убаюкивающей.

Ни тебе птиц, ни завываний ветра, обостряющего слух. Глаза сами по себе прикрылись в приятной дремоте.

Его побеспокоили внезапный треск веток и холод от дула автомата, приставленного к затылку неуверенной, трясущейся рукой. Чудак с подрагивающим голосом обратился к Георгию по-немецки:

– Руки вверх!

Теперь вполне переносимая боль в ноге отошла, уступив место испугу. Георгий медленно поднял вверх руки, хотел было обернуться и взглянуть в глаза неизвестному, но дуло оружия, легонько стукнув его по голове, не позволило завершить манёвр.

– Встать! – скомандовал тот по-немецки. – Пойдём на прогулку.

Георгий поднялся с земли и слегка отшатнулся. Отчасти это объяснялось тем, что он бог знает сколько времени не спал, был подвергнут пыткам и в конце концов оказался с пораненной ногой. Его вели по лесу, как оказалось позже, двое молодчиков – Борис Дыбенко и Александр – Санька для своих – Григорьев. Они, судя по всему, местность знали как свои пять пальцев, поэтому вышли из болота и густых зарослей на узенькую тропинку весьма быстро.

Георгий был под постоянным наблюдением и мужчин, не убирающих оружия.

– Мы что, в лагерь его ведём? – спросил Дыбенко. – Давай его здесь пристрелим, зачем возиться?

– Забыл, что Михалыч сказал? Всех немцев сначала к нему на допрос, – ответил Григорьев.

– Ага, конечно. Всё потому, что ты своей головой ленишься думать.

Георгий не побоялся нарушить своё молчание:

– Мужики, так вы – русские? Да я же свой! – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно звонче и приятнее. – Отпустите?

Но вместо того, чтобы отпустить его, они передёрнули затворы на автоматах и приготовились стрелять, когда их пленный решил сбавить ход.

– А ну-ка, смирно! Пошёл вперёд, не то пристрелю, как поганую собаку! Русский он… Видали мы таких русских! – приказным тоном сказал Санька.

– А я говорил ведь, что его нужно пристрелить! Предатель он! – продолжал в том же духе Борис.

Ноги Георгия дрожали, сердце вырывалось из груди и шумело, как мотор танка. Он дал ему четверть минуты, чтобы успокоиться, собрался с мыслями и произнёс:

– Ребята, я правду говорю. Мы отступали. Все наши погибли. Меня взяли в плен немцы, но я от них сбежал.

– Поиграли с тобой немцы и бросили. А теперь будешь нам тут сказки рассказывать, – рыкнул Дыбенко с отвращением.

Григорьев пробовал засмеяться, но потом передумал, когда Дыбенко, не задумываясь, ударил Георгия прикладом по голове.

Это было неприятно и совсем не по-товарищески.

– Борька, это что такое? – поинтересовался Санька, глядя на лежащего без сознания Георгия.

– Не могу я так. Они у меня вот где сидят, – Дыбенко указал на горло. – Перебил бы их всех, да патронов не хватит.

– Это понятно. Как теперь его тащить? Не маленький ведь, – почесал затылок Григорьев.

Он подошёл к Георгию и пошевелил его ногой.

– Может, и вправду его застрелить? – сказал он.

– Сходили за грибами, называется, – вздыхая, выдал Борис. – Ты старший – тебе и решать, что с ним делать.

Не то чтобы Григорьев думал стрелять в лежачего, но автомат на Георгия он всё-таки наставил.

– Ну, пока, – сказал он, готовясь нажать на спусковой крючок.

Вовремя и чудом к Георгию вернулись силы: первым делом, когда он очнулся, потянулся к голове. Волосы смешались с кровью и стали липкими. Он открыл глаза и увидел, что находится на волоске от гибели.

– Мужики, прошу, не убивайте!

Где-то на западе бушевала гроза. Густые и тяжёлые тучи затянули небо. Они спускались всё ниже и взрывались проливным дождём. Георгию казалось, что впереди его ждёт кое-что похуже, чем двое нерадивых грибников.

Сначала всё шло нормально. Все трое по дороге шли молча; правда, у Георгия всё время ныли раны на ноге и затылке, иногда всё плыло перед глазами.

Позже они оказались в лагере партизан, и это было отчасти добрым предзнаменованием, несмотря на плохую погоду.

Конечно же, глаза Георгия обратились к землянкам и шалашам, но, увы, его туда не пригласили – повели мимо.

Раскат грома послышался около поляны, Борис и Санька тревожно переглянулись. Молния, сверкнув над головами мужчин, успела осветить несколько глубоких ям, которые, без преувеличения, напоминали братские могилы.