Читать книгу: «Песнь убитой Мавки»

Пролог

– Карна Кроув, – прогремело имя, и воздух вокруг словно сгустился, предвещая неминуемое. Голос судьи, тяжелый и неумолимый, словно приговор самой судьбы, разнёсся по обширному залу. Каждое слово, произнесённое им, эхом отдавалось в каменных сводах, проникая в самые потаённые уголки души.. – Именем закона и волею народа, вы признаны виновной. Ваше преступление – злоупотребление дарованной вам силы во вред невинному, деяние, что бросает тень не только на вас, но и на весь мир нечисти, подрывая доверие и сея раздор между нашими народами. – Он сделал паузу, и эта короткая тишина казалась вечностью, наполненной предвкушением боли. – За это злодеяние вам назначено высшее наказание – смерть через отсечение головы. Да будет воля закона свершена! – Последние слова прозвучали как удар грома, разрывающий тишину, а затем тяжёлый деревянный молоток трижды ударил о стол, подтверждая её участь. Карна знала, что так и будет. Она давно уже предчувствовала этот исход, но принять его было всё так же невыносимо.

Зал взорвался бурной волной эмоций, словно цунами, обрушившееся на её хрупкое спокойствие. Друзья Карны, стоявшие чуть поодаль, начали кричать, пытаясь оправдать её действия, их голоса рвали воздух, надломленные криком и мольбой, словно осколки разбитого стекла, рассыпающиеся по холодному полу. Эти крики, переходящие в плач и мольбу, навсегда запечатлелись в её памяти. До последнего вздоха они верили в её невиновность, отчаянно пытаясь найти хоть крохотную зацепку, указывающую на присутствие другой нечисти, на чью-то подставу, но все их усилия оказались тщетны. Абсолютно всё, каждая ниточка, каждое доказательство, безжалостно складывалось против неё, образуя непроходимую стену лжи и несправедливости.

Прошло, наверное, около трёх судов, долгих и изнуряющих, где это дело разбиралось по крупицам, переворачивалось наизнанку, но всегда возвращалось к одному и тому же обвинительному вердикту. И все эти три суда Карна не могла поверить в то, что с ней действительно это произошло. Вот она стоит сейчас на коленях, полностью униженная, сломленная перед этими людьми, чьи глаза горели ненавистью. Люди, готовые откусить ей руку, едва она подаст её им.

Со спины донёсся ликующий шепот, переходящий в злорадные проклятия, желающие ей гореть в аду сотни лет. Это были, видимо, родители того самого парня. Парня, который забрал её сердце, а вместе с этим уничтожил его, разбив на миллиарды хрупких осколков, словно драгоценный хрусталь, который уже невозможно склеить.

Она не могла поверить, что он умер…

И уж тем более не могла принять, что её обвиняют в этом. Она к этому совершенно не была причастна. Она не знала, кто это сделал. И, видимо, никогда уже не удастся это узнать, ведь смерть заберёт её раньше, чем правда выйдет на свет.

Двое высоких, широкоплечих волотов подняли её с колен. На её руках, бледных и измученных, болтались оковы из серебра – особого серебра, предназначенного для таких случаев, для усмирения нечисти. Они причиняли ей нестерпимую боль, обжигая каждый раз её нежную кожу, оставляя на ней багровые следы. Опустив взгляд, она видела, что её запястья были уже не просто исцарапанными – это было кровавое месиво, пульсирующее от боли. В горло каждый день, словно яд, закапывали полынь, чтобы она не могла не то что петь, но даже говорить. Каждая капля горькой жидкости, обжигая пищевод, напоминала о её бессилии, о её утраченной силе, о её попранной гордости.

Смешно…

А как же весь тот бред о последнем слове перед смертью? Даже это отняли у неё. Из её рта вытекала густая алая кровь, которая стремилась быстрее упасть на холодную плитку, по которой её тащили прямо до клетки. Возможность идти отсутствовала: ноги отмёрзли на холодном бетоне взаперти, стали чужими, непослушными. Как же это абсурдно звучит, учитывая тот факт, что она сама по поверьям относится к подводным обитателям, к водному народу. Многие люди до сих пор думают, что у русалок хвосты, хотя это не так, их истинная форма скрыта от людских глаз.

В общей сложности она находилась взаперти без света больше месяца, в полной изоляции, в липкой тьме, где время теряло свой смысл; лучше бы сразу избавились, нежели так мучить, подвергая медленной, изнуряющей пытке. Нет, ну а самое удивительное в этой ситуации, самое вопиющее, что их закон, который устарел лет так на двести, который давно должен был кануть в Лету, гласил, что её нужно казнить. Охренеть, просто! Какая же дикость, какое средневековье в двадцать первом веке!

Дверь клетки отворилась со скрипом, похожим на стон умирающего, и её швырнули прямо на сырую, холодную землю. Один из волотов, более крупный на вид, уже собирался уходить, но, повернувшись, присел, и, схватив её за волосы, приподняв её голову так, что их глаза встретились, с ехидной усмешкой произнёс: – Ну что, сучка речная, допелась? Готовь поскорее свою последнюю речь, до восхода солнца ты уже не жилец. – Второй волот за его спиной что-то пробурчал про то, что у неё нет голоса, и первый, ещё сильнее захохотав, отбросил её и без того еле державшуюся голову, словно ненужную вещь.

Когда звуки их тяжёлых шагов затихли вдали, растворившись в гулком коридоре, и она поняла, что находится одна в полной тишине, Карна легонько привстала и села на колени. В её камере было сыро и невыносимо холодно, пронизывающий холод проникал до самых костей. Посмотрев на руки, она увидела, что они были в ещё более ужасном состоянии: царапины и порезы на ладонях сочились кровью, а пальцы уже начали синеть от холода, грозя обморожением.

Она не верит. Не верит в свою вину, не верит в этот приговор, не верит в справедливость.

Она преступница?

Нет!

Та, кто просто оказалась не в то время не в том месте, втянутая в чужую грязную игру. Единственное, что ей оставалось делать, это молиться богу, молиться до боли в коленях, до хрипоты в горле, молиться, чтобы он её услышал, чтобы он покарал этих людей. Тех, кто не постыдился оклеветать невинного человека, кто с наслаждением наблюдал за её падением.

До самого рассвета, до первых слабых лучей солнца, пробивающихся сквозь решетку, она так и стояла на коленях, молясь своему единственному богу, пока за ней не пришли, чтобы забрать на казнь.

***

Когда с её головы сняли мешок, первым, что она увидела, был алый рассвет. Его багровые лучи, пробиваясь сквозь плотные облака, окрашивали небо в предвестие беды, в цвет крови, которая вот-вот прольётся. Он предзнаменовал многое. Как минимум, то что он такого же цвета, как прольется ее кровь, или то, что всех, кто стоит здесь и сейчас, и смотрит на то, как будут убивать невиновного, всех их ждёт кара божья. Все они поплатятся за это. Не в этой, так в следующей жизни, их души будут гореть в огне! Её вновь поставили на колени, а голову уложили на огромный, шершавый пень, на котором её отрубят в скором времени. Она слышала позади себя, как вновь зачитывают её приговор, но уже для этой толпы, для тех, кто не знал всех кровавых деталей.

Всё это происходит прямо на территории их академии, знакомые стены, знакомые лица в этой огромной толпе, жаждущей зрелищ. Друзей не видно, они, видимо, не смогли или не захотели прийти на это варварское представление. На глаза наворачиваются непрошеные слёзы, обжигая ледяные щеки. Она хотела уйти гордо, с высоко поднятой головой, но не получается. Умирать всегда страшно. Что в первый раз, что в последний, страх цепляется за самое сердце.

В толпе мельком она замечает женскую фигуру, которая стоит, укрывшись чёрным плащом с капюшоном, и что-то шепчет, пытаясь донести до неё. Из-за слёз, застилающих глаза, ничего не понятно, слова сливаются в неразборчивый гул. Она пытается быстро проморгаться, чтобы увидеть, чтобы понять.

– Это была я, – шепчет всё это время девушка, и её голос, хоть и тихий, пронзает сознание Карны.

Когда незнакомка видит осознание, вспыхнувшее в её глазах, она тут же, словно сбросив ненужную маску, снимает капюшон, и последнее, что Карна видит, что запечатлевается в её умирающем сознании, это золотистые длинные волосы, красные словно два рубина глаза, горящие злорадным огнём, и ехидную, торжествующую усмешку на тонких губах.

Тварь… Она ещё поплатится за это. Её ждёт возмездие.

Это была её последняя мысль, последний всплеск ненависти и обещания отмщения. На глазах этой толпы, жаждущей её убийства, словно путник в пустыне воды, закончилась её жизнь. Тяжёлый железный топор, покрытый слоем серебра, с противным свистом рассек воздух, отделив её голову от тела. Серебро, смертельное для мавок, для любого водного создания, не оставляло ей никаких шансов на выживание, гарантируя полный и окончательный конец, превращая её тело в прах. Эти стервятники, эти кровожадные зрители с удовольствием наблюдали, как одинокая голова покатилась вниз с эшафота с застывшим осознанием и ужасом в глазах, её взгляд навсегда устремлённый в пустоту.

I: Возвращение из бездны

– Рано тебе, дитя… – Голос, словно эхо из бездны, коснулся её слуха, пока она пребывала в непроглядной тьме, казалось, паря в пустоте, за пределами всего сущего. Это был не шёпот, не крик, не шуршание ветра, а что-то более фундаментальное, древнее, проникающее в самую суть её разорванного сознания. Оно вибрировало в каждой частице её существа, обволакивая нежностью, но не пугая. В нём не было угрозы, лишь глубокое, необъятное знание, от которого по спине пробегал холодок – не от страха, а от осознания чего-то необъяснимо великого и неизбежного.

– Кто здесь? Где я? Почему не… – мысль оборвалась, словно тонкая нить, оставшись повисшей в воздухе, а после – исчезла вовсе, оставив после себя зияющую пустоту. Почему она ничего не чувствует? Нет боли, нет холода, нет жара? Где она должна быть? Неужели это и есть загробный мир, тот самый, о котором шепчутся легенды у костров и которым пугают детей перед сном? Или это всего лишь глубокое бессознательное состояние, вызванное шоком от пережитого ужаса и физической агонии? Вопросы роились в её разуме, как потревоженный рой пчёл, но не находили ответа. Каждое слово, каждая попытка осмыслить происходящее растворялись в этой всепоглощающей черноте, не оставляя и следа, словно их никогда и не было.

В ответ – тишина, глухая, беспросветная, будто она всегда была одна в этом царстве мрака. Не было ни шороха, ни дуновения ветерка, ни даже отголоска её собственного голоса, который, казалось, должен был разорвать эту гнетущую пустоту. Только бескрайняя, безмолвная чернота, которая простиралась до бесконечности, поглощая любую надежду на свет. Медленно, но верно приходило осознание, давящее, как тяжелый камень: нет тела, нет дыхания, нет чувств. Ни злобы на тех, кто так жестоко отнял её жизнь, ни скорби по друзьям, чьи лица уже начинали стираться из памяти, ни сожалений о несказанных словах, ни даже тени отчаяния. Ничего. Лишь тьма вокруг, всепоглощающая, всеобъемлющая, словно бездонный океан, который поглотил её целиком, растворив в себе все её воспоминания, эмоции, саму её сущность, превратив в ничто.

Она и тьма – единое целое. Неразрывное, безвременное. Они слились воедино, став одним неразличимым целым, где не было границ между ею и бескрайней пустотой.

Время потеряло свою власть. В этом бесконечном ничто не было ни начала, ни конца, ни течения. Не было секунд, минут, часов, дней – только вечное сейчас, застывшее в неподвижности. Казалось, прошла вечность, а может, лишь мгновение, которое длилось бесконечность, когда сознание пронзила ослепительная вспышка, словно фары несущегося навстречу автомобиля в дешёвом фильме двухтысячных, яркий свет, который ослепил даже её несуществующие глаза. Она была такой яркой, такой внезапной, до боли реальной, что на мгновение вырвала её из объятий мрака, заставив ощутить нечто похожее на шок, на пробуждение, на возвращение к жизни. Это было как удар молнии в кромешной ночи, короткий, но невероятно интенсивный, оставивший после себя вибрирующий след.

И снова – оглушающая тьма. Но на этот раз она была другой. Не всепоглощающей и бездонной, а словно тонкая завеса, за которой что-то скрывалось, что-то живое, ощутимое. Она чувствовала, как тьма медленно отступает, рассеивается, уступая место чему-то новому.

Или нет?

В ушах зазвучал неумолчный шёпот дождя, нежный и настойчивый, словно тысяча невидимых рук касались земли, шелестя по листве, стуча по камням. Кожу пронзили ледяные иглы ветра, острые, как крошечные кинжалы, заставляя её вздрогнуть. Осознание обрушилось, как лавина, сметая остатки забытья, возвращая её к реальности. Это были ощущения. Реальные, ощутимые, живые. Холод, боль, звук – всё вернулось, нахлынув волной.

Она жива.

Резкий, рваный выдох вырвался из её груди, словно от сильного удара в солнечное сплетение. Воздух был холодным и влажным, он наполнял её лёгкие, принося с собой терпкие запахи мокрой земли, прелой листвы и свежей хвои. Веки распахнулись. Перед её взором предстала размытая картина, постепенно обретающая чёткость: очертания деревьев, силуэты ветвей, капли дождя, стекающие по листьям. Шея горела адской болью, словно на неё наложили раскалённое клеймо, заставляя её судорожно хвататься за неё руками. Каждый нерв кричал, каждый мускул сводило судорогой, и казалось, весь мир сжимается вокруг неё от этой нестерпимой агонии. Рвотный позыв сотрясал тело, грозя извергнуть все внутренности наружу, словно пытаясь избавиться от чего-то чужеродного, что проникло в неё и отравляло изнутри. Чувства обострились до предела. Шум дождя бил по голове, словно набат, грозя расколоть череп, как в тот миг, когда меч палача опустился на её шею. Этот звук был не просто звуком; это был грохот, резонирующий в каждой клетке её тела, наполняющий её ужасом и воспоминаниями о пережитом.

Сквозь пелену боли, которая, казалось, обволакивала её со всех сторон, она попыталась приподняться, опираясь на локти, осмотреться. Ни жадных до зрелища лиц, ни эшафота под ногами, ни толпы, жаждущей её гибели, чтобы насытиться чужим страданием. Лишь лес, древний и могучий, его деревья стояли, словно безмолвные, вечные свидетели, их кроны шумели, переплетаясь с монотонной мелодией дождя, падающего на сырую, пахнущую землёй, землю. Воздух был густым и прохладным, напоенным ароматом мокрой хвои и прелой листвы, создавая ощущение первозданной свежести и дикой, необузданной природы. Влажность пропитывала всё вокруг.

Окинув себя взглядом, она увидела, что на руках нет рубцов от серебряных оков, которые так больно врезались в кожу на эшафоте, оставляя глубокие, незаживающие раны. А на босых ногах, испачканных листвой и грязью, не осталось следов обморожения, которые она чувствовала, когда её вели на казнь по обледенелым камням. Она могла стоять, не падая, её ноги, хоть и дрожали от слабости и холода, держали её, давая опору в этом странном, новом мире, который принял её обратно.

– Что, чёрт возьми, происходит? – прошептала она, боясь говорить в полный голос, словно боялась нарушить хрупкое равновесие этого момента, привлечь нежелательное внимание. Не почувствовав боли в горле, на мгновение ощутила прилив чистой, неподдельной радости, такой сильной, что она чуть не рассмеялась от облегчения. Неужели ей так повезло? Неужели её не казнили? Неужели это был всего лишь кошмар, страшный сон, от которого она наконец-то проснулась в безопасности? – Бред какой-то…

Боль в шее была настолько реальной, настолько острой, пульсирующей, что всё это не могло быть сном. Это было слишком живо, слишком ощутимо, чтобы быть плодом её воображения. Каждый нерв буквально кричал от перенесённых страданий. Несмотря на отвратительную погоду, она продолжала стоять под открытым небом, позволяя дождю смывать её страдания, стирая невыплаканные слёзы, которые она так и не проронила в тот роковой день. Каждая холодная капля, стекающая по лицу, казалась очищающей, уносящей с собой не только грязь, но и боль, и ужас пережитого. Мокрое сатиновое платье, теперь уже тёмное от влаги, липло к телу, словно в тот миг, когда она тонула, когда вода обволакивала её, забирая дыхание и унося в бездну. Это ощущение было так знакомо, так жутко, что мурашки пробежали по коже, заставляя её содрогнуться.

Нужно двигаться, но куда? Куда идти, когда мир перевернулся с ног на голову, когда смерть отступила, а жизнь вернулась таким странным, необъяснимым образом? Куда бежать от этого леса, от этих воспоминаний?

Прервав оцепенение, она обхватила себя руками, пытаясь согреть продрогшее до костей тело. Холод пронизывал её насквозь, но это был живой холод, не мертвенный. Он напоминал ей, что она дышит, чувствует, существует. Превозмогая боль в ногах и головокружение, она сделала шаг, и острая, тонкая ветка вонзилась в ногу, но ей было всё равно. Боль была ничто по сравнению с той, что она пережила несколько мгновений назад. Второй шаг, третий… Её движения были неуверенными, но решительными. Скорость нарастала, и вот она уже бежала по лесу, как безумная, срываясь с места, радуясь тому, что жива, насколько это было возможно после всего. Её лёгкие горели, мышцы ныли, но она продолжала бежать, движимая неведомой силой, инстинктом выживания и жаждой мести. Чёрные, с зеленоватым отливом, волосы развевались за её спиной, мокрые от дождя, словно тёмный, живой плащ, сплетённый из ночи и мха. На её лице, искажённом болью и усталостью, играла улыбка… Такая же, как у той, кто её подставила. Улыбка, полная решимости, холодного расчёта и жгучей жажды отмщения. Она ещё поплатится за всё.

Этот мир подарил ей уже не первый шанс. И на этот раз она его не упустит. Она не позволит никому встать у неё на пути, не даст себя сломить.

Она бежала и бежала, пока лёгкие не заныли от недостатка воздуха, а ноги не стали свинцовыми, но не остановилась, пока не принесли её туда, где она меньше всего ожидала оказаться. Казалось, она забрела дальше, чем на два километра от академии, чей силуэт, словно мрачный, безмолвный страж, высился на опушке леса, проступая сквозь туманную пелену. Того самого леса, где она впервые воскресла, где во второй раз познала смерть и вновь восстала из небытия. Чёрт бы его подрал! Это место проклято, словно магнитом притягивающее к себе самые тёмные и необъяснимые события её жизни, каждый раз возвращая её сюда.

Затормозив у самой кромки деревьев, она, задыхаясь, ухватилась за шершавую, влажную кору старой сосны, пытаясь унять дрожь в руках. Её лёгкие горели, сердце колотилось в груди, как пойманная птица, готовая вырваться наружу. В окнах академии мелькали силуэты студентов, занимающихся своими привычными делами, не подозревающих, что где-то у самой чащи притаилась двойная смерть, вернувшаяся к жизни, чтобы восстановить справедливость. Явиться к ним на порог просто так? В мокром платье, босая, с диким взглядом и взъерошенными волосами? Это было бы безумием, верным путём к новой порции неприятностей. Или же прокрасться в свою комнату вороватой тенью, надеясь остаться незамеченной… но там, скорее всего, её соседка, с которой у неё были натянутые отношения. Доверять ей пока нельзя, особенно после всего, что произошло, после предательства, которое она пережила.

– Что ж делать? – прошептала она, и её вопрос растворился в шелесте дождя, который продолжал лить, словно небеса оплакивали её судьбу, не давая ни секунды передышки.

Сзади хрустнула ветка, звук которой пронзил тишину леса, заставив её вздрогнуть. Резко обернувшись, она вгляделась в непроглядную темноту, но ничего подозрительного не заметила. Только тени танцевали среди деревьев, создавая иллюзии, казалось, тянулись к ней, но были лишь игрой света и сумрака. Повернулась обратно к зданию, надеясь, что это всего лишь мелкий зверь – их в этом лесу предостаточно, привычных обитателей чащи. Но что-то всё равно бередило душу, не давало покоя, словно невидимая нить тянулась к ней из глубины леса, словно кто-то следил за ней, чувствовал её присутствие.

Вскоре она решила двинуться по узкой, почти невидимой тропе, протоптанной студенческими ногами для таких же, как она, авантюристов, ищущих приключений за пределами строгих правил академии. Ею они часто сбегали с друзьями в город – погулять, развеяться в клубе, забыть о скучной учёбе и строгих преподавателях. Удивительно, но эта тропинка годами оставалась незамеченной преподавателями, словно была частью какой-то древней тайны, передающейся из поколения в поколение. Впрочем, о чём говорить, если и не все студенты знали о её существовании, считая её лишь слухами или вымыслом, одной из многочисленных студенческих баек.

Она начиналась с другой стороны общежития и уходила вниз, словно нора крота, скрываясь под землёй и ведя к потайной двери в подвал. Когда-то эта дверь была заперта на тяжёлый чугунный замок, покрытый ржавчиной, который никто не мог открыть. Но один из отважных старшекурсников из вида волотов, движимый жаждой приключений и юношеским максимализмом, разбил его своей невероятной силой, проявив невиданную мощь. Сейчас имя этого героя уже никто и не вспомнит, его подвиг затерялся в череде студенческих легенд, став частью фольклора.

Из распахнутых дверей первого корпуса хлынул поток студентов, словно река, вышедшая из берегов, наполняя пространство гамом и суетой. Но, ощутив первые капли дождя, они тут же рассыпались врассыпную, словно потревоженные муравьи, ища укрытие от стихии. Кто-то раскрыл зонт, кто-то прикрывал голову сумкой или скомканной рубашкой, пытаясь защититься от холодных струй. Лишь она, в стороне от этой суеты, завороженно внимала разбушевавшейся стихии, чувствуя себя частью этого дикого, необузданного мира, который теперь казался таким родным. Что ж, после воскрешения из мёртвых она радовалась каждой мелочи, каждому ощущению, каждому мгновению жизни, которую ей подарили. Она задержала взгляд на бывших товарищах, на их лицах, полных обыденных забот и радостей, на их беззаботных улыбках. Всё было как прежде, словно её никогда и не существовало, словно она была лишь призраком, невидимым для них. Безразличие сочилось из каждого их движения, из каждого взгляда, и это больно кольнуло её сердце, напоминая о несправедливости.

И вдруг из дверей показались знакомые силуэты, даже два, выделяясь из толпы. Невысокий, плотный паренёк, Всеволод, рыжий, словно осенний лист, и густо усыпанный веснушками, которые придавали его лицу озорной, мальчишеский вид. Их Аука. Он был воплощением надёжности и добродушия, всегда готовый прийти на помощь, когда это было нужно. Рядом с ним, неспешной, плавной походкой, словно плывя по воздуху, шла их общая подруга Нерлит. Мавка, как и она. Мавки – существа, сотканные из обворожительной красоты и смертоносного голоса, заманивающие путников в свои сети, но Нерлит была исключением, её голос был чист, как горный ручей, её красота была невинной. Нерлит была одной из самых прекрасных Мавок, что она знала. Длинные, цвета вишнёвой кости, словно струящиеся водопады, волосы с зеленоватым отливом, огромные глаза, полные невинности, как у оленёнка Бэмби, хрупкая фигурка и бледное личико, которое, казалось, светилось изнутри неземным светом.

Они что-то оживлённо обсуждали, их голоса доносились до неё обрывками, но она не могла разобрать слов, лишь улавливала интонации. И вдруг её пронзила острая, жгучая обида, словно осколки стекла впились в самое сердце, заставляя его сжаться от боли и разочарования. Эти же люди, эти самые друзья, громче всех кричали о её невиновности, клялись, что её подставили! А теперь они просто стоят, смеются, живут своей жизнью, будто ничего и не произошло. Будто её не казнили, будто она не прошла через ад. Будто её существование не имело для них никакого значения.

Нерлит внезапно остановилась, и Сева замер вместе с ней, словно почувствовав её настроение, уловив невидимые вибрации. Издалека она не могла разобрать их слов, но догадывалась, что он спрашивал, что случилось. И тут они оба, неожиданно для неё, посмотрели в её сторону. Её словно кипятком ошпарили, по телу пробежал жар. В ужасе, что её обнаружили, она развернулась и бросилась бежать в чащу леса, не разбирая дороги, лишь бы скрыться от их взглядов, от их равнодушия, от их, как ей казалось, предательства.

Она не знает, видели ли они её на самом деле, или это было лишь её воображение, порождённое болью, отчаянием и паранойей, развившейся после пережитого. Но ей казалось, что их взгляды преследовали её ещё очень долго, проникая сквозь густую листву, словно невидимые стрелы, вонзаясь в спину, заставляя её бежать быстрее, чем когда-либо.