Читать книгу: «Ольга. Уроки престольного перволетья», страница 2

Не посчитав нужным дать ей опомниться от случившегося, супруг не останавливался ни на миг в своём обладании ей – благо, хоть продолжалось оно недолго. Завершив соитие, князь лег рядом с ней на ложе.

– Вот теперь сапоги снимай, – приказал он ей.

В эту ночь супруг и не думал щадить её неопытность. И когда всё, наконец, закончилось, князь, не промолвив ни слова, отвернулся и уснул. Ольга же, надев на себя разорванную сорочицу, лежала, не смыкая глаз, вытирая и глотая горькие слёзы, и лишь под утро забылась коротким сном и тут же проснулась с тревожной мыслью, что надо успеть покинуть ложницу до того, как проснется супруг. В этот миг она была почти благодарна князю за то, что он пренебрёг свадебными обычаями, и никаких встреч молодых поутру с гостями и родственниками не предполагалось. Как и пира второго дня свадьбы…

Одевшись и причесавшись с помощью прислужниц, Ольга попросила проводить её в столовую горницу. За столом уже сидели наследники князя, Предслава и незнакомая Ольге средних лет женщина. Ольга пожелала собравшимся доброго утра – незнакомая женщина поднялась:

– Будь здрава, княгиня! Я – наставница княжны Ефандры, Милицей наречена, – представилась она и поклонилась.

– Будь здрава, Милица, – отозвалась Ольга и посмотрела на княжну.

Юная Ефандра, названная так в честь бабки – матери князя Киевского, гораздо больше походила внешностью на Игоря, нежели княжич Олег. Её глаза, подобно отцовским, были – серыми, а волосы, заплетённые по-девичьи в косу, тёмно-русыми. Они слегка пушились, завитками ниспадая на нарядный венец – шитую золотом ленту. На виски с венца спускались золотые привески-рясна. Княжна в силу своего возраста – а была Ефандра в той пограничной поре, когда девочка уже и не дитя, но ещё и не созревшая для брака дева – не присутствовала на вчерашнем пиру, а нарядиться ей явно хотелось: оттого на семейный заутрок она надела столь дорогое узорочье. Ефандра доброжелательно улыбнулась княгине и кивнула. Улыбнувшись ей в ответ, Ольга перевела взор на прочих присутствующих за столом – княжич, заметив внимание молодой жены отца, покосился на тётку. Убедившись, что новоявленную княгиню Предслава и взглядом не удостоила, Олег тоже промолчал.

Вздохнув, Ольга присела. Подоспела челядь – наполнила снедями посуду, избавив новобрачную от неловких расспросов и лишних поводов почувствовать себя ещё большим изгоем. Ольга устремила взор в стоявшее перед ней блюдо с кашей – желания есть нынче не было. Остальные к еде тоже не притрагивались – без главы семьи начинать заутрок не полагалось. И вот, наконец, в горницу вошёл князь. Наставница и княжичи, завидев его, вскочили, по очереди поздоровались с поклоном. Предслава проделала то же самое, но не спеша, степенно и величаво. Ольга, не зная, как пристало вести себя ей, посчитала за благо последовать примеру прочих собравшихся – поднялась, молча склонила голову и села. Скользнув взглядом по лицу супруга, она отметила, что смотрелся Игорь весьма хмурым. Князь тоже поглядел на неё – внимательно, задумчиво, как будто припоминая, отчего Ольга здесь, и вдруг усмехнулся:

– Благостное нынче утро выдалось. Всё семейство в сборе – и княгинюшка наша тут же – прекраса моя ненаглядная, – он сел за стол, отпил из кубка, который поспешно наполнила пожилая прислужница, взялся за ложку, и все прочие члены семейства приступили к еде. – Что так рано поднялась, прекрасушка? Почему супруга своего одного в печали и скуке оставила?

– Не хотела тревожить твой сон, князь. Прости, коли тебя расстроила, – скромно промолвила Ольга, потупив взгляд.

– Верно – расстроила. Запомни, прекраса моя, должна ты вечером всегда быть раньше князя в ложнице, а утром, коли я с тобой рядом ночевал, покидать тогда, когда я тебе велю, и не ранее. Поняла? – не стесняясь своих отпрысков и наставницы, обратился к ней супруг.

– Поняла, – кивнула Ольга.

– На первый раз прощу тебя, но ежели ослушаешься – будешь наказана так, как сочту нужным.

– Да, княже, как велишь, так и сделаю.

– Сметливая жена мне досталась, это радует, – князь рассмеялся, приложился ещё раз к кубку и принялся за еду. – Ладно, довольно семейных дел на сегодня, – прожевав, молвил князь. – Перейдём к державным. Сын, отправишься вместе со Свенельдом в Смоленские земли. Разобраться надобно с тамошним правителем, что посмел оказать помощь нашему противнику, Вальгарду. Возьмёшь три сотни из нашей дружины, Свенельд своих людей и наёмников, что из Ладоги привёл. Итого пять сотен.

– Захватить хочешь Смоленск, батюшка? Своего наместника там поставить?

– Откуп для начала хочу со Смоленска взять. Коли серебра мне даст и прочего имения – не трону его. Всё же своих людей в войне с Новгородом я почти не потерял. Спасибо моему тестюшке – из своей мошны войну оплатил, – князь рассмеялся, и Ольга поняла, что эти слова были предназначены ей. – Да ещё и дочку мне отдал свою любимую. Ничего для своего князя не жалко. Вот такие должны быть подданные. Вот тому Смоленск и поучите вместе с воеводой. Свенельд у нас ныне в почёте – людей наших сберёг да ещё и дружину преумножил – люди нам нужны – весной, в земли уличей в поход пойдём, вниз по Днепру, на Тесмень⁵. А пока в Смоленск – с воеводою. Заодно настрой в дружине Свенельда проверишь – все ли гридни его такие же преданные своему князю, как их воевода. Понял?

Олег кивнул и неуверенно добавил:

– Отец, я как раз хотел узнать твои мысли насчёт Свенельда. Могу сейчас спросить?

– Конечно, сын. Вот только дочь моя любимая и супруга ненаглядная покинут горницу – зачем девичьи да женские головы лишними знаниями наполнять. Ни к чему им дела военные, мысли о том, как порадовать своего батюшку да супруга – вот и всё, что им полагается, – князь рассмеялся, настроение его заметно улучшилось.

2. Княгиня

Терем князя Киевского стоял на горе Хоревице. Вокруг него располагался город, обнесённый валом и крепостной стеной с дозорными башнями, а ниже, у подножья горы, на широком, пологом берегу Днепра раскинулась поражавшая взор пестротой и кучностью изб и дворов низинная, подгорная часть Киева – Подол.

У Подола в Днепр впадала Почайна, речушка, на которой были устроены корабельные пристани: с весны и до осени множество купеческих ладей стояло здесь на приколе. На пристанях ладьи разгружались, и телеги доставляли товар на устроенное на Подоле огромное торжище. Рядом с причалами находилась мытница⁶. Десятки княжеских тиунов проверяли грамоты приезжих, собирали мыто, досматривали ввозимую и вывозимую кладь.

Кроме торговых гостей, водным путём достигали Киева и наёмные боевые дружины. Ладьи с воинами приходили с берегов Варяжского моря, спускаясь по Двине с переходами и волоками в Днепр или по Висле, Верхнему Бугу⁷ с волоками в Припять, приток Днепра. Наёмники останавливались здесь перед дальнейшей дорогой в Царьград либо уже на обратном пути от греков.

К югу от Подола пологая прибрежная полоса сужалась, и над ней взмывала вверх густо поросшая кустами круча самого высокого киевского холма, звавшегося просто Гора. Кое-кто из киян по старой памяти именовал Гору Олеговой: когда-то там стоял терем Вещего, но позже князь возвёл себе хоромы в другой части Киева.

У самого края Горы, на стороне, обращённой к Хоревице, располагалось святилище Перуна. Вокруг огромного деревянного идола, чья глава была покрыта серебром, усы позолочены, а в глазницах переливались драгоценные самоцветы, днём и ночью горели огни костров. Изб горожан на Горе было мало: за святилищем находилось место погребения знатных киян.

В пору главенства христианской веры в Киеве⁸, в доолеговы ещё времена, на Горе был христианский храм. Вещий же, вокняжившись в Киеве, христианских служителей из города выгнал, а на Горе возвёл святилище Перуна, почитавшегося у варягов Старграда⁹ и Велиграда¹⁰ покровителем княжеской дружины. Первым среди прочих богов признавал Перуна и князь Рюрик, полагая златоусого бога ещё и собственным покровителем. Вместе с новорождённым сыном, отданным на воспитание Вещему, были старым князем отправлены в Киев из Новгорода и волхвы Перуна – утверждать на киевской земле силу и первенство бога-хранителя Рюрикова рода.

Новгородские варяги укоренились на здешней земле, и воинственный Громовержец вознёсся над святилищами прочих богов – Сварога на Хоревице и Волоса на Подоле – и взирал ныне с высоты Горы и на простых смертных, и на княжеские хоромы…

Просторный, резной, трёхжильный терем князя Игоря был обращён передней своей частью не к Горе, а к Подолу. Окнами он глядел на сад, а с гульбища¹¹ верхнего яруса можно было увидеть и Подол, и Почайну, и Днепр. Там в теремке-башне находились покои княгини.

Окна в покоях были распахнуты, стены и крыша княжеского терема дышали жаром нагретого дерева – стояла самая середина лета. Открытые створки окон были убраны узорчатыми оконницами – решётками с рисунком из ромбов. Ловя и отражая лучи полуденного солнца, поблёскивали в них самые настоящие и довольно прозрачные стёкла.

В просторной опочивальне под окном, на обитой дорогой тканью скамье, с мягкими подлокотниками-подголовниками, среди шёлковых подушек, погруженная в глубокие раздумья, с пяльцами в руках сидела Ольга, вот уже почти три седмицы как княгиня Киевская.

Напротив окна, боком к дверному проёму, стояло широкое, одетое покрывалом из горностаевых скор, ложе. Изголовье его было обшито красным аксамитом – плотной ворсистой тканью, крепившейся к стене позолоченными гвоздиками с большими узорчатыми шляпками-солнышками. Пол ложницы устилал узорчатый ковёр, привезённый откуда-то из восточных земель – из Шемоханского царства¹² или даже из далёкой Бухары.

Опочивальня не имела двери со стороны внешних сеней, войти в неё можно было только из другой принадлежащей княгине горницы – светлицы для приёма гостей. Посредине светлицы возвышалось резное кресло – престол, окружённый стольцами¹³. И престол и стольцы были обиты той же тканью, что и скамья в ложнице. Вдоль стен тянулись крытые узкими коврами лавки и нарядные сундуки-укладки. В углу находился высокий поставец с расписными ларцами и домовыми богами-оберегами, привезёнными Ольгой из Плескова.

Со стороны, противоположной опочивальне, к светлице примыкала горница для челяди. Там же хранились одежды и имение княгини. Из светлицы можно было выйти на тянувшееся с внешней стороны терема вдоль покоев гульбище. Обрамлялось оно резными перильцами, с крыши-навеса вилось-нависало кружево причелин¹⁴.

Всё в Ольгином теперешнем жилье было устроено и для услады глаз, и для телесной угоды. И позволявшее выйти на воздух, не покидая терема, гульбище, и собственная печь для пущего тепла зимой. Убранство покоев было обновлено и украшено нарочно к Ольгиному приезду и выглядело соответственно её новому положению. Ольга, и ранее жившая в достатке и благоте, не могла не признать, что нынешние покои превосходили размером и богатством прежние светлицы в батюшкином доме.

Словом, живи себе и радуйся, без забот и хлопот, благодари богов за дарованную долю да мужа нарочитого ублажай. Но радоваться у Ольги не получалось… Об этом она и раздумывала, поднимая порой лицо от пяльцев и окидывая взором свои резные, расписные покои.

Важные гости, прибывшие на свадьбу, разъехались, и жизнь в тереме вошла в повседневную, обыденную колею.

День начинался с заутрока¹⁵, который всегда происходил в столовой горнице, называемой обитателями терема греческим словом – трапезная. Трапезная находилась в крыле, противоположном той стороне, где были устроены Пировальня и Князев Приказ. На два крыла терем делили сени и лестница, ведущая в верхние ярусы. Сзади к трапезной примыкала поварная и людская. Левее трапезной располагались покои княжича Олега.

Утром в трапезной собирались в узком кругу княжеской семьи. Кроме Ольги, в это время присутствовали и сам князь Игорь, и княжич Олег, и княжна Ефандра с Милицей, и Предслава.

После заутрока князь погружался в державные заботы. Чаще всего он уезжал из терема. От Милицы или теремной челяди Ольге порой удавалось случайно узнать, где проводил время её супруг – он то вершил княжеский суд, то наведывался на мытню и торжище, навещал дружины – гридницу младших отроков на Детском холме или предавался ратным забавам со старшими гриднями на площади. В иные дни князь задерживался в своих поездках до вечера и несколько раз ночевал вне терема – уезжал в свои уделы или с ближней дружиной отправлялся на ловы и пиры.

Если же Ольгин супруг оставался утром в тереме, что за Ольгину недолгую бытность княгиней случалось трижды, то в приёмной горнице – Князевом приказе – заслушивал всяких разных посетителей – посланников от наместников из подвластных градов и весей, старейшин, тиунов, вирников¹⁶, иноземных послов и купцов. Торговых людей из Руси в тереме Ольга ещё не видела – черёд их посещений наступал осенью, после возвращения из дальних стран.

Днём князю накрывали в Пировальне, и с ним всегда столовалось множество всяких людей – советников, бояр, воевод. По завершении долгого полуденного снедания наступало время пообедья, когда князь отдыхал.

Вечером в Пировальне опять собирались самые приближённые бояре и старшие гридни из дружины. По терему разносились звуки гуслярных переборов и гудение жалеек – вечером серьёзных разговоров не вели, развлекались.

Женская половина семейства вкушала и дневную, и вечернюю пищу в трапезной. Право самой решать, за какой стол садиться – за женский или вместе с князем или вовсе остаться в собственных покоях – было только у Предславы. Ольгу в Пировальню князь не звал.

Одна из Ольгиных прислужниц, жалостливо глядевшая на оставленную без мужнего внимания госпожу, предложила ей вечерять в своих покоях, дабы не возбуждать любопытство челядинцев нарочитых гостей, иным из которых дозволялось ожидать хозяев в сенях и людской.

После вечери наступало время отправляться в ложницу… Вот тогда-то Ольгины страхи достигали своей крайности…

Ночи, проведённые с князем, мало отличались от первой. И если днём супруг вёл себя с ней хоть и пренебрежительно, но беззлобно – чаще всего просто не замечал, ночью же – словно не к молодой жене приходил, а к лютому врагу. Её беззащитностью и вынужденной покорностью он наслаждался вовсю – заставлял её разоблачаться до наготы и в таком виде раздевать его самого, обязательно сопровождая сие действо целованием открывшихся её взору оголённых мест на его теле – и ноги, в данном случае, были для неё не самым страшным. Ни разу он Ольге не улыбнулся – лишь усмехался, замечая её смущение после услышанных от него повелений выполнить его любострастные затеи, сам он её не целовал, по-прежнему запрещал ей разговаривать с ним, а за случайные слова с удовольствием наказывал – мог шлёпнуть по заду иди даже по губам. Ежедневно она замирала в страхе, ожидая внимания нарочитого супруга, а если князь днём не возвращался, то гадала – приедет ли к вечеру или нет – и тогда участь его внимания её минует.

Не имея в тереме никаких обязанностей – а хозяйкой в хоромах, по всеобщему разумению, была Предслава – и не посвящая время ничему, кроме рукоделия и прогулок по саду, а потому совершенно не отвлекаясь на прочие мысли, этим тяжким думам она начинала предаваться вскоре после полудня, и к вечеру уже более ничего и делать не могла, кроме как бояться. И через некоторое время, коли бы вдруг пожелал князь, чтобы она развлекла его беседой – Ольга бы уже, кажется, и сама рта раскрыть не сумела. Впрочем, то, что происходило в ложнице, вполне устраивало князя и безо всяких разговоров – ночевал он у супруги почти всегда, когда оставался в тереме. И лишь ежемесячные женские недомогания на несколько дней освободили Ольгу от его внимания.

Своим пренебрежительным отношением к ней князь словно давал понять, что наречение своей водимой супругой и дарование титула княгини совсем не означает, что она будет отличаться для него от любой другой наложницы. Это ей пристало безоговорочно обожать своего супруга и всячески ему угождать, а его расположение надо было ещё заслужить. А в Ольгином случае – не просто заслужить, а очень постараться, чтобы вернуть…

Никто из близких первое время её не навещал – такова была воля князя – не тревожить молодожёнов. И это, конечно, было только к лучшему, иначе не понятно, как она сумела бы объяснить им свой бледный, несчастный вид, а солгать, наверное, не смогла бы, разрыдалась.

А Яромир всё это время находился в Киеве, вернее не в Киеве, а в Ольгином уделе, селе Высоком, расположенном в нескольких верстах от стольного града. Отец был озабочен его устройством…

В дверь опочивальни постучали, вошла Ольгина челядинка – Любава.

– Княгиня, Граничар пришёл с посланием от князя.

– Князь вернулся в терем? – спросила Ольга, подавляя волнение. Три прошедших дня её супруг в княжеских хоромах отсутствовал – уехал на ловы и ночевал в каком-то ином месте.

– Токмо прибыл – сам покуда в гриднице, в терем человека прислал с наказом…

Ольга отложила пяльцы и вышла в гостиную светлицу. Любава распахнула двери, и в Ольгины покои явился теремной тиун Граничар.

Крючковатым носом и цепко глядящими из-под чёрных кустистых бровей глазами смуглолицый, высокий, сухощавый Граничар напоминал хищную птицу. Волосы на его голове были выбриты с боков, с затылка на шею спускалась чёрная коса – прожив долгие годы в Киеве, тиун всё ещё носил болгарскую причёску.

Граничар происходил из семьи потомственных болгарских воинов. Имя своё получил в честь прочимой ему отцом дозорной службы на удалённых рубежах Болгарского царства. Но блюсти пограничье молодому гридню не пришлось – в дружине княжны Евдокии он был отправлен в Киев. Вскоре после того как Евдокия родила Игорю Олега, способный и расторопный Граничар занял место главного стража в теремных хоромах, а уже после смерти княгини и переезда в терем Предславы, случившегося через пару лет после упокоения Евдокии, Граничар был переведён в тиуны. Хорошо освоившийся в княжеском тереме Граничар вполне подходил для подобного занятия, потому как, кроме воинской науки, был обучен счёту, славянскому письму и грамоте, к тому же место главного стража в то время нужно было освободить для молодого любимца Предславы – Свенельда.

– Будь здрава многие лета, княгиня, – приветствовал её Граничар с поклоном. – Светлейший князь Киевский велел тебе передать, что вечером в трапезной случится родственный собор по поводу похода княжича Олега на Смоленск. На вечерю приедут князь Плесковский с сыном и прочие гости. Князь велел тебе, княгиня, нарядиться и спуститься к вечере в трапезную.

Лицо Ольги тут же прояснилось, а сердце забилось радостно – она и не представляла, что может так соскучиться по батюшке за столь короткий срок.

– А какие ещё гости будут? – быстро спросила она.

– Опричь семьи – десница Асмуд, воеводы Свенельд и Валигур, глава мытни Одун и братаница князя Есферия с матерью Методией.

– Братаница? – с удивлением переспросила Ольга. Об этой ближнице она услышала впервые.

– Дочь опального воеводы Олега Моровлянина.

Это было неожиданностью. Ольга, конечно, знала о существовании у того, кто был, вероятно, её отцом, жены и дочери – но ещё ни разу не задумывалась о том, где они жили и как. Теперь вот предоставлялась возможность увидеть свою единокровную сестру.

Едва тиун вышел, в светлицу вбежала Любава.

– Радость-то какая, княгинюшка! Князь тебя никак на вечерю позвал! Чего надеть изволишь?

– Все самые лёгкие одеяния достань. Отнеси в ложницу – я примерю.

– А узорочье?

– Очелье из злата. Златотканые пояс и наручи. Остальное не знаю – под наряд подберу.

Когда облачение и украшения для вечера были выбраны, Ольга вновь села вышивать. Но нитки у неё путались, игла колола пальцы – видно, мысли о грядущей встрече не позволяли ей сосредоточиться на работе. Она отложила рукоделие, вышла на гульбище и подставила разгорячённое волнением лицо едва ощутимым дуновениям ветра.

С гульбища открывался вид на пышный, ухоженный сад с мощёнными камнем дорожками, с диковинными растениями и душистыми яркими цветами, привезёнными с берегов Греческого моря – из Болгарского царства, из Таврии и из самого Царьграда. Сад заложили ещё при Вещем Олеге, от греков перенявшем сей обычай – окружать дворцы рукотворными насаждениями, призванными подчеркнуть высокое положение их владельцев. После Олеговых начинаний стараниями первой водимой супруги князя Игоря, болгарской княжны Евдокии, сад прирос землями и дополнился новыми растениями и цветами.

Евдокия родилась у болгарского правителя Симеона от его первой жены, дочери печенежского вождя, соратника Симеона в его ранних войнах с Греческим царством. От той же знатной печенежки имелись у Симеона сыновья: старший – Михаил и младший – Иван.

Симеон, будущий болгарский князь, а затем и царь, изначально прочимый своим деятельным родителем, князем Борисом, приведшим Болгарскую землю к христианской вере, встать во главе Болгарской церкви, немало лет провёл в Царьграде, набираясь в греческой столице всяческих знаний и мудрости. Симеон читал греческие книги, сам писал многоумные сочинения и вполне готов был пойти по стезе служения делу церкви. Болгарский же престол занял старший брат Симеона – Володимир. И случилось это ещё при жизни родителя – Борис отрёкся от власти и ушёл в монастырь.

Но, презрев все усилия отца, Володимир неосмотрительно дерзнул вернуться к языческой вере, не учтя, что удалившийся от людей Борис тем не менее зорко следил за происходящим в родной земле. Узнав о вопиющих начинаниях отпрыска, Борис не замедлил их пресечь – вышел из монастыря, схватил неслушного сына и безжалостно наказал его – ослепил. А наследником провозгласил Симеона.

Вместе с княжеским престолом Симеон получил от отца в наследство и сложные отношения с греками. И, расстригшись из монашества, принялся искать себе достойную спутницу, которая бы обеспечила ему не только чадорождение, но и всестороннюю и многообразную поддержку могущественной родни. Скорее всего удался сей замысел с печенегами.

С Киевом тогдашнего болгарского правителя связывали самые дружественные отношения, выросшие из взаимного расположения неустрашимых воителей – Симеона и Олега Вещего – друг к другу. Сближала их и схожесть целей – и один, и второй силой оружия желали получить от греков всяческих выгод для своих народов. Однако если торговый ряд с греками Олега вполне устроил и умиротворил, то гораздо более значительные притязания Симеона вряд ли могли быть удовлетворены греками на началах каких-либо разумных довершений¹⁷. А потому война Болгарской стороны с Царьградом не прекращалась почти всё время правления Симеона. Она то затихала, то вновь разгоралась в тот миг, когда одна из противоборствующих сторон нарушала хрупкие условия временных перемирий.

В конечном счёте, устремления Симеона вознеслись на невероятные высоты. Болгарский князь, ни много ни мало, захотел сделаться родственником багрянородному императору, принудив его жениться на своей дочери. А следом рассчитывал и сам сесть на царьградский престол как соправитель.

И надо отметить, что замыслы Симеона со временем выглядели всё более достижимыми – болгары одолевали греков в бранях. Царьград суетливо искал себе союзников, и вот в этом греки, привычно сочетавшие стравливание варварских народов с подкупом их вождей, преуспевали. Плодом греческих усилий стало то, что бывшие соратники и родичи Симеона, печенеги, сделались болгарам врагами. Симеон к тому времени был женат повторе, и, стремясь заручиться поддержкой новых влиятельных родичей, отдалил от себя детей от печенежки, признав своим наследником не старшего, Михаила, а Петра, сына от второй супруги, Марии, чем вызвал неудовольствие печенежской родни. Греки не преминули воспользоваться этим семейным разногласием и привлекли печенежское кочевье отца первой супруги Симеона на свою сторону. Но, впрочем, союзники оказались гораздо менее удачливыми и умелыми в ратном деле, чем Симеон, и не особо помогли грекам.

Неоднократно в ту пору пытались склонить греки на свою сторону Русь, напоминая Олегу и Игорю об условии подписанного довершения о военной подмоге, и киевские правители не скрывали от Симеона, что отказывать грекам в этом их требовании им сложно. Тогда-то и появился у Симеона замысел породниться с Русью, и в Киев из Преслава были отправлены послы с целью обсуждения брачных рядов. В невесты Игорю Симеон предложил свою дочь от печенежки – она больше подходила жениху по возрасту, чем его дочь от Марии. Кроме того, Симеон всё ещё не оставлял мысль выдать замуж свою младшую дочь за юного греческого императора Константина. Тем надеждам осуществиться не удалось: год спустя после рукобития о брачном ряде Евдокии и Игоря, четырнадцатилетний Константин женился на дочери своего флотоводца Романа, сумевшего стать багрянородному императору не только тестем, но и соправителем. И младшую дочь, сестру наследника болгарского престола, больше уж беречь было не для кого.

Вещий советовал Игорю взять женой дочь Симеона не от печенежки, а от Марии, сестры влиятельного боярина Георгия. Однако честного рукобития Игорь не порушил: имелась от этого брака ещё одна существенная для него выгода. Евдокия приходилась внучкой могущественному печенежскому вождю – Куркуту, а земли, подвластные Киеву, тревожило набегами кочевье другого вождя, Елчи, который состоял с Куркутом в дальнем родстве. Наследники Игоря от Евдокии стали бы родичами Елчи, что способствовало бы миру с печенегами.

Евдокия со свитой была отправлена в Киев и сделалась женой Игоря. Все дети просвещённого и образованного Симеона – и от первой и от второй супруги – были крещены, обучены грамоте и письму. И Евдокия не являлась исключением. Кроме дружины и челяди с болгарской невестой в Киев приехали книгочеи, писарь и христианский священник.

Этот союз позволил киевским правителям уклониться от помощи грекам, сославшись на случившееся родство. Греческие послы, конечно, убеждали Игоря одуматься, указывали на то, что Евдокия – дочь нелюбимая, что даже её печенежский род принял сторону Царьграда, утвердившись в мысли, что внуку печенежского вождя иначе не сесть на болгарский престол. Игорь с греками соглашался, но поддерживать их не спешил.

Союз печенежских родственников с Царьградом, в свою очередь, позволял Игорю отказывать и самому Симеону, искавшему себе соратников для морских браней с греками. Игорь вовсе не стремился участвовать в бессмысленных для Руси войнах. А Вещий, в ту пору став при Игоре кем-то наподобие Бориса при Симеоне, на предложения иноземцев вступить в те или иные союзы отговаривался, что он теперь ничего не решает – от княжеской власти устранился, бразды правления Игорю передал.

На деле это было не совсем так – хотя Олег принимал посетителей княжеского терема, сидя не на престоле, а лишь по правую руку от молодого Игоря, бояре, дружина и торговый люд знали его князем по-прежнему. Но имелась в тех его словах и доля правды. Гибель почти всей русской рати по возвращении с Хвалыни¹⁸ сильно подкосила и здравие киевского правителя, и его уверенность в своей удаче.

Узнать, чем же закончилось болгаро-греческое противостояние, Олегу не пришлось – Вещий князь покинул сей мир. А спустя шесть лет упокоился и Симеон. Ныне на болгарском престоле сидел Пётр, завершивший отцово дело жизни тем, что заключил с Царьградом мир и получил себе в супруги знатную гречанку – внучку Романа. И в итоге тестем стал не болгарский правитель багрянородному кесарю, а соправитель греческого императора болгарскому царю. Кто от этого остался в большем выигрыше и прибытке, догадаться было не сложно. Старших братьев Петра, детей печенежской жены Симеона, постигла незавидная участь – Ивана отправили заложником в Царьград, Михаил был сперва заточён в монастырь, а позже, после его побега и попытки захватить в Преславе власть, казнён.

Все эти подробности Ольга узнала от Асмуда, на долгом пути в Киев развлекавшего их с Яромиром во время остановок рассказами из жизни нарочитого Ольгиного жениха и его окружения.

Памятуя о полученных от Дагмары сведениях и помалкивая о них, Ольга с деланым простодушием спросила тогда Асмуда и о том, почему Вещий князь не обзавёлся женой. Десница отговорился тем, что горячо любимая водимая супруга Олега умерла вскорости после рождения сына, а после неё Вещий никого так уж более не полюбил, а назвать своей перед людьми нелюбимую, видно, не захотел. А те несколько детей, которые были рождены часто меняющимися в ложнице знаменитого правителя жёнами, почему-то все умерли в младенчестве…

Когда солнце закатилось за полдень, Ольга позвала Любаву и вторую чернавку – Нежку – пришла пора облачаться к вечере.

Поверх нижней сорочицы из тонкой белой паволоки прислужницы надели на княгиню золотисто-переливчатого шёлка далматику, затянули Ольгин стан широким поясом. На её голову, покрытую белым шёлковым убрусом, Любава возложила золотой круг очелья, того самого, которое было на Ольге в день свадьбы. На нижнем краю очелья над ушами прикрепила выбранные Ольгой рясна – ниспадающие до самой шеи золотые цепочки с драгоценными камнями медового цвета. Это узорочье было среди Ольгиных свадебных даров.

– Как же красива ты нынче, княгинюшка, – восхитилась Любава. – Немногим мужним жёнам столь годен убрус, как тебе.

– Большинство супротив портит, – согласилась Нежка. – Волосы-то не видать.

– А нашей княгинюшке дюже к нежному личику, – подхватила Любава. – И очи нынче у тебя, госпожа, наконец-то радостные, и румянец на щеках. Даст Лада – всё образуется.

Ольга не стала уточнять у челядинок, что образуется, поблагодарила девиц и направилась в трапезную. Выглядела она, должно быть, действительно хорошо – не ожидая три последних дня супруга в опочивальне, успокоилась и выспалась.

Батюшка, а вместе с ним Искусен, уже пришли в терем. Увидев их, Ольга едва ли не бегом спустилась по лестнице и бросилась к Яромиру в объятия.

– Доченька, как ты? – спросил Яромир, отстранив её от себя и внимательно осмотрев. – Выглядишь красавицей.

– Дай и я обниму красавицу, – засмеялся Искусен и поцеловал её в лоб. – Высокая какая. Выросла что ли, сестрица?

– Всё хорошо, батюшка, братец, – счастливо вымолвила Ольга, и сейчас, рядом с ними, всё, и правда, было хорошо…

Когда собрались остальные, вышел князь. Он занял своё место во главе стола на стольце с мягким седалищем и подлокотниками. Обычно на заутроке Ольга сидела сбоку от князя – на лавке. Ныне же во главе были поставлены два стольца. Никто из гостей не притязал на место рядом с князем, – все расселились на крытых узорчатыми тканями лавках – и Ольга рассудила, что второй столец предназначался ей, и присела рядом с супругом.