Читать книгу: «Не жди меня долго», страница 2

Шрифт:

Глава 3. След на стекле

Анна Стерхова проснулась от ощущения, будто кто-то окликнул ее по имени. Голос был едва различимый, тихий, как ветер, гулявший под дверью. Она обвела взглядом комнату, наполненную серым, колеблющимся светом, сочащимся сквозь плотные шторы. Потом осторожно села в постели и прислушалась к странным звукам за окном – тяжелому, рваному гулу и мощным ударам, как будто кто-то ломился в отель.

Стерхова поднялась с кровати, подошла к окну и раздвинула шторы. Океан бурлил, метался и вздымал огромные волны. Они разбивались о набережную, оставляя на ней густую белую пену, обломки деревьев и мусор.

Ночью пришел тайфун, превратив Тихий океан в свирепое чудовище. Анна застыла, не в силах отвести взгляд от царственного буйства стихии. Странно, но этот неистовый хаос вдруг возвратил ей чувство внутренней ясности, словно шторм смывал с нее груз усталости и сомнений.

От оконного стекла потянуло едва уловимым ароматом. Стерхова принюхалась – пахло мужским парфюмом, холодными с легкой горчинкой. Ее кожа инстинктивно покрылась мурашками, а мышцы спины мгновенно напряглись. Ей стало не по себе.

На запотевшем стекле она заметила тонкий извилистый след, будто кто-то, задумавшись, провел по нему пальцем. Внутри возникло неприятное, липкое ощущение чужого присутствия, словно кто-то стоял здесь совсем недавно и наблюдал за ней, пока она спала.

Анна быстро оделась, вышла из номера и спустилась вниз, стараясь поскорее избавиться от странного наваждения.

Зал ресторана был полупустым. У одного из столиков ее поджидал Аркадий Малюгин, выглядевший непривычно серьезным.

– Доброе утро, Анна. – Произнес он быстро и нервно. – У нас небольшие проблемы. В связи со штормом и пришедшим тайфуном открытие фестиваля пришлось отложить.

Она спросила:

– Надолго?

– Пока не ясно. Тайфун может задержаться. И тут уж, как повезет.

К ним подошел молодой мужчина лет тридцати. Стройный, живой, с густыми русыми волосами и светлыми глазами, которые с любопытством и задором смотрели на Анну. На нем был формальный костюм, явно доставлявший ему неудобство.

– Знакомьтесь, Анна Сергеевна – Станислав Вельяминов, ваш коллега. Он тоже член жюри. – представил его Малюгин.

– Очень приятно, – Вельяминов с улыбкой протянул ей руку. – Честно говоря, рад, что нас здесь накрыло.

– Любите экстрим? – улыбнулась Стерхова.

– Люблю живые сюжеты. Любопытно понаблюдать, как у всех будут сдавать нервы.

Внезапно рядом с ними появился невысокий, круглый, лысоватый мужчина лет сорока пяти с подвижными карими глазами и аккуратно подстриженными усиками. Он был полон энергии и улыбался так широко, что казалось, его лицо было создано для выражения радости.

– Доброе утро, господа! Доброе утро! – воскликнул он, протягивая Анне пухлую руку. – Виктор Петрович Кошелев, директор и владелец этого отеля. Рад вашему приезду.

Он смотрел на Стерхову уверенно, с легким налетом фамильярности, удерживая ее руку в своей.

– Надеюсь, вам уже рассказали про наш музей? Потрясающее место! С удовольствием проведу для вас экскурсию. Не пожалеете, обещаю!

Анна едва заметно кивнула и осторожно высвободила руку.

– Обязательно загляну.

Малюгин посмотрел на часы.

– До показов еще полтора часа. Конкурсные фильмы решили показывать здесь, в конференц-зале. Сегодня – первые три.

– Нужно успеть позавтракать… – Под этим предлогом Стерхова отошла и устроилась за столиком рядом с Вельяминовым.

Склонившись к ней, он тихо сказал:

– Будьте поосторожнее с этим Кошелевым. Он городской сумасшедший в самом опасном варианте.

– Да, что вы! – искренне удивилась Анна.

– Решил монетизировать старое преступление: торгует сувенирами, выпускает брошюры, организует экскурсии. Замучил своей навязчивостью.

Она с любопытством взглянула на Вельяминова:

– Что за преступление?

Тот заговорщически улыбнулся:

– Кошелев вам расскажет. Он любит делать из этого шоу. Готов поспорить, вам будет интересно.

Закончив с кофе, Стерхова поднялась из-за стола. Виктор Петрович тут же подскочил и взял ее за локоток.

– Идемте, Анна Сергеевна. Я покажу вам нашу гордость, – поведал он с многообещающей улыбкой. – Наш музей!

Они покинули ресторан и пересекли вестибюль. Через массивную дверь с бронзовой ручкой вошли в противоположную часть здания. Узкий коридор привел их в небольшой, сумрачный зал, уставленный витринами и стендами.

– Не кажется ли вам, что здесь пахнет морем, приключениями и чужими секретами? – Кошелев эффектно развернулся.

Анна улыбнулась, но ничего не ответила.

– Вот, например, этот экспонат… – продолжил он, указывая на старую выцветшую фотографию под стеклом. – Видите этого мужчину? В Светлой Гавани был свой «человек из Сомертона».

Анна склонилась к витрине. На снимке был мужчина, сидевший у стенки набережной, с открытыми глазами и умиротворенным выражением лица.

– Он мертв? – спросила она, чувствуя, как внутри зарождается тревога. – Человек из Сомертона… Кажется, что-то слышала, но сейчас не вспомню.

Кошелев, явно наслаждался моментом:

– Тогда я сделаю для вас краткий исторический экскурс. Первого декабря 1948 года на пляже Сомертон в Аделаиде – Австралия – нашли тело мужчины. Он сидел, прислонившись к каменной стене, как будто просто отдыхал и смотрел на воду. На нем был безупречный костюм и начищенные до блеска туфли. В карманах – билет на автобус, жвачка и спички. Все ярлыки на одежде срезаны. И ни одного документа.

– Причину смерти установили? – спросила Анна.

Кошелев провел ладонью по стеклу витрины, словно стирая пыль.

– Официально – остановка сердца. Подозревали отравление, но яд определить не смогли.

– Как в детективах Агаты Кристи… – задумчиво проговорила она. – Впрочем, я вспомнила. Через несколько дней в камере хранения на вокзале нашли его чемодан. И там на одежде все ярлыки срезаны. Только одна странная деталь…

Кошелев оживился:

– Да-да! В потайном кармане брюк нашли клочок бумаги со словами: «Tamam Shud», вырванном из книги «Рубайят» Омара Хайяма. «Окончено» в переводе с персидского. Потом нашли и саму книгу. Страница была вырвана, а на обложке записан шифр, который получил название «Сомертонский код»

Анна кивнула.

– Помнится, дело так и не раскрыли.

– Ни личность неизвестного, ни причины смерти. Его так и прозвали «человеком из Сомертона». – Кошелев на мгновение замолчал, глядя в окно, за которым буйствовал шторм. – А ведь все могло быть иначе, если бы не одно обстоятельство.

Анна с интересом прищурилась:

– Какое?

Он понизил голос почти до шепота:

– Его фотографию показали медсестре по имени Джессика Томпсон. Она его узнала, но промолчала.

В этот момент где-то наверху с грохотом захлопнулась оконная створка. Анна вздрогнула и оглянулась.

– А ваш «человек из Сомертона»? Что было с ним?

Кошелев усмехнулся.

– Наш случай был еще театральнее. Представьте: октябрьское утро, набережная у Морского вокзала, первый иней на песке. Мужчина сидит у стены и мертвыми глазами смотрит на океан. А в его кармане скомканный клочок бумаги с одной только строчкой.

– Что было в ней?

– «Не жди меня долго».

– Как сентиментально. – Анна обвела взглядом витрину и заметила на полке смятый клочок бумаги. – Это она?

– Нет, к сожалению. Это всего лишь реконструкция. – Кошелев кивнул на пожелтевший снимок. – А фотография мертвеца настоящая, из уголовного дела.

Анна смотрела на снимок. Казалось, человек на ней вот-вот отведет глаза или моргнет.

– Странное ощущение…

– Моя мать видела его живым, – сказал Кошелев. – Она работала администратором, когда он пришел в эту гостиницу.

– Хотел заселиться? – спросила Анна.

Кошелев кивнул.

– Светлая Гавань в те времена была на пике туристической популярности. Свободных мест в гостинице не было, и неизвестный оставил чемодан в камере хранения. Сказал, что вернется за ним вечером. Но так и не вернулся.

Он снова взял Стерхову за локоть и подвел к стеллажу с мужскими вещами.

– Мне было лет двенадцать. Я все хорошо помню. Следователь осмотрел его чемодан, но ничего интересного не нашел. Обычная одежда и предметы личного пользования. Чемодан так и остался в камере хранения, и потом долгие годы валялся на складе. Теперь все это здесь.

Анна придвинулась ближе. На полке за стеклом лежали свитер в бордово-желтую полоску, серая кепка, черная футболка и пара потрепанных книг.

– Этот свитер… – пробормотала она. – похожий носил Фредди Крюгер.

– В то время он был очень модным. – Заметил Кошелев. – Я мечтал о таком же.

– Что говорили в городе?

– О смерти этого человека? Легенды множились со скоростью света. Одни говорили, что он был шпионом, другие – беглым преступником, третьи – перешел дорогу бандитам. В девяностые годы случалось и не такое. – Кошелев с улыбкой развел руками. – Вот так и родилась идея создать музей, привнести, так сказать, в эти стены дыхание прошлого.

– Хотела вас спросить… – Стерхова с трудом подавила улыбку. – Почему в названии отеля на фасаде вместо «Пасифик» написано «Расифик»?

– Заметили?.. – Кошелев чуть-чуть стушевался. – Видите ли… Мы с матушкой долго обсуждали на каком языке заказывать надпись. Ну, и я перепутал первую букву. Матушка, разумеетя, рассердилась, но надпись уже смонтировали. В целях экономии решили ничего не менять. А что?! – он хлопнул себя по торчащему животу: – Так даже оригинальнее!

Из коридора послышались шаги и в зале появился Стас Вельяминов, раскрасневшийся от быстрой ходьбы.

– Анна Сергеевна, пора на просмотр. Конкурсный показ начнется через десять минут.

Стерхова в последний раз посмотрела на витрину, потом на хозяина отеля.

– Спасибо, Виктор Петрович. Вы были правы, экскурсия была интересной.

Кошелев любезно поклонился.

– Уверен, еще увидимся.

Анна и Вельяминов вышли из музея. За окнами по-прежнему бушевал тихоокеанский тайфун. Ливень хлестал по стенам здания, порывы ветра с силой ударялись о стекла, на миг отступали – и снова били с удвоенной яростью. В пустых вентиляционных шахтах стонал и скрипел металл. Временами звук превращался в протяжный вой. Казалось, загнанная в ловушку стихия, металась в замкнутых трубах. Ее искаженный голос не утихал ни на секунду.

Вестибюль, еще утром наполненный постояльцами, теперь был пуст и казался слишком просторным. У стойки ресепшн девушка-портье раскладывала буклеты и карты. Она работала так неторопливо, что казалось, была частью интерьера.

С каждым шагом Анна все острее ощущала, что воздух становится плотнее и гуще. Как будто отель жил своей, тайной, особенной жизнью. Вой в шахтах, запахи кофе и моющих средств – все это сливалось в тревожную симфонию, которую обычно чувствуют кожей.

Вельяминов говорил о расписании, фильмах, о том, что на днях приедет кто-то важный из Владивостока. Но Стерхова не слушала. Слова скользили мимо, как дождевые капли по стеклу. Поворот. Коридор. Еще несколько шагов, и они вошли в двойные двери конференц-зала.

Остаток дня Анна провела за просмотром фильмов. Члены жюри и зрители из числа постояльцев смотрели конкурсные фильмы один за другим.

Но как бы Стерхова ни старалась сосредоточиться, ее мысли снова и снова возвращались к запаху дорогого мужского парфюма в ее номере. К тонкому следу на запотевшем стекле.

Тайфун принес с собой не только ветер и шторм, но и нечто необъяснимое. То, что притаилось и ждет.

Глава 4. Что осталось за кадром

Всю ночь бушевал шторм. Оконные стекла дрожали в рамах, ветер зловеще завывал в шахтах лифта. Утром не спавшие постояльцы не спешили спускаться к завтраку. Анна Стерхова сидела за столиком у окна, задумчиво помешивая кофе, и смотрела в окно. Сквозь него проникал тусклый свет, отражаясь в бокалах, фарфоре и начищенных до блеска кофейниках.

Шторм поутих, но все еще клубился где-то на горизонте. Серые волны, тяжелые, как свинец, бились о каменную набережную, оставляя белую пену, похожую на слюну разъяренного зверя. Небо висело низко, почти касаясь воды. И в этом сдавленном пространстве между небом и океаном носились быстрые чайки. Их крики резали воздух, как скрип заржавевших петель.

Стерхова поднесла чашку к губам. Кофе был крепкий, горьковатый, с едва уловимым привкусом кардамона.

В ресторан, запыхавшись, вошла Румико Хирано. В легкой куртке, с мокрыми, прилипшими к щекам волосами. Заметив Анну, она улыбнулась и скинула куртку.

– Наконец добралась! – Она села за стол. – Во Владивостоке ливень. Здесь тоже льет.

– Ночь провели в пути? В такую-то погоду? Сочувствую.

– Автомобиль едва не снесло с дороги. Это не погода, а настоящее светопреставление.

Анна подозвала официанта, и он тут же принес еще одну чашку.

– Чемодан так и не нашли? – поинтересовалась она.

Румико безразлично махнула рукой, взяла кофейник и налила себе кофе.

– И не найдут. В Москве на багажной ленте был сбой, и чемодан ушел на другой рейс. Уже написала жалобу. Хотя… Кому это помогало?

– Не повезло, – с сочувствием заметила Анна. – Со мной такое тоже бывало. В такие моменты жалеешь, что не положила пижаму в ручную кладь.

– Слава Богу, что я летела домой. – Заметила Румико. – Все это мелочи. После завтрака вплотную займусь работой.

В глубине зала звякнула посуда. За стойкой зашипела кофемашина, и запах свежесваренного кофе стал ощутимее. Постояльцы отеля заходили в обеденный зал ресторана без лишней суеты, поодиночке и парами. Несколько столиков уже были заняты. Звучали негромкие голоса. Все происходило в рамках заведенного порядка: утро, завтрак, и только потом – дела.

– Кстати, режиссер «Океаниды» уже приехал? – Стерхова посмотрела на журналистку. – Как его… Кажется Воронин?

Румико оживилась и придвинулась ближе.

– Еще не видела. Сегодня утром отправила ему сообщение, но он пока не ответил. Хочу поговорить с ним до показа. – Она склонилась к столу: – Личная история – особая тема. Получится интересное интервью.

Кивнув, Анна посмотрела в окно. Океан еще волновался – рваный, темный, с белыми гребнями.

– Вы правы. Фильм очень личный.

С мокрым зонтом в руке к столу подошел Вельяминов.

– На улице черти что. Хотел прогуляться, да где там! Чуть не смыло вместе с зонтом. – Стас приподнял бровь и обратился к Румико: – Только что видел Воронина.

– Где?! – воскликнула она.

– На ресепшне.

– Он мне нужен!

– Он поднялся к себе в номер.

Заметив волнение Румико, Стерхова поспешила ее успокоить:

– Просто подождите. Чуть позже он сам объявится.

После завтрака члены жюри собрались в конференц-зале. Первым в программе шел фильм «Последний рейс „Океаниды“». Во время просмотра Стерховой показалось, что картина излишне тяготеет к трагедии, это ощущение усиливали музыка и закадровый текст. Но, как и в первый раз, фильм произвел на нее сильное впечатление. Он закончился на той же пронзительной ноте: уходящий корабль, панорама пустынного океана, закат и гул прибоя.

Однако, на этот раз Анна уловила едва заметную фальшь.

– В фильме чего-то не хватает, – проговорила она.

Сидевшая рядом Румико удивилась:

– В каком смысле? Те же кадры, тот же голос, та же «Океанида».

Но Стерхова покачала головой.

– Раньше было иначе.

– А по-моему, все так же самое. – Пожала плечами журналистка.

Посмотрев еще две картины, Анна вышла из зала. Шагая по коридору, она разматывала в голове кадры из фильма как нить из клубка. И в какой-то момент поняла, что из фильма пропал небольшой фрагмент: панорама толпы провожающих. Стерхова точно помнила эти кадры: камера скользит по белому борту «Океаниды», по лицам провожающих и причалу.

Вернувшись в номер, она пересмотрела версию, сохраненную на компьютере, и обнаружила этот фрагмент. Решив, что Воронин перемонтировал фильм, Стерхова успокоилась

Оставшуюся часть этого дня она провела за ноутбуком, работая над новым романом.

Вечером Стерхова спустилась в холл и обнаружила, что общая атмосфера заметно потеплела и оживилась. Гости отеля сбились в небольшие компании. Румико сидела на диване с Вельяминовым. Анна помахала им рукой.

Председатель жюри Пахомов держался особняком, погрузившись в глубокое кресло и разглядывая виски в своем бокале. Завидев Анну, он поднял голову.

– Добрый вечер, Анна Сергеевна. Как вам сегодняшний показ?

Она опустилась на соседнее кресло:

– Понравился фильм про «Океаниду».

Дмитрий Витальевич усмехнулся, выдержал паузу и, отхлебнув глоток из бокала, сдержанно покачал головой:

– Ложь. Красивая, талантливо снятая, но все-таки ложь.

– Разве? – Стерхова с удивлением вскинула брови.

– Воронин не сумел передать главного, – сказал Пахомов, глядя на свой бокал.

– А что, по-вашему, главное?

Он помолчал и, когда заговорил, в его словах сквозило разочарование:

– Пустота. Когда нет ни корабля, ни людей, ни объяснений. Воронин заполнил ее пафосом и поэтикой. От этого фильм многое потерял.

– Поддался эмоциям?

– Переступил черту, за которой уже не кино, а личная одержимость. Фильм-документ, созданный человеком, утратившим объективность – опасная вещь.

– Он отдал дань памяти погибшему отцу. – Напомнила Анна.

– И это помешало Воронину быть честным. – Кивнул Пахомов.

– Вы говорите так, как будто он что-то скрыл.

Замедленным движением Пахомов поставил бокал на стол.

– Может, и не скрыл. Но он не осмелился показать голую правду. В документальном кино это одно и то же.

– Знаете, Дмитрий Витальевич, – Стерхова с осторожностью подбирая слова. – Я предпочитаю не знать голой правды, когда это не касается напрямую моей работы. Избегаю чрезмерного натурализма, чтобы по ночам спать спокойно.

Пахомов чуть усмехнулся.

– А у меня, знаете ли, наоборот. Хочу видеть правду без фильтров, без оправданий и красивизма. Пусть режет глаз. Пусть бьет по мозгам. В документальном кино должна присутствовать голая правда.

В глазах Стерховой блеснула скрытая настороженность.

– По-вашему, кинодокументалист – не художник, а обвинитель?

– Нет, не так. – Возразил Пахомов. – Автор документального фильма – правдивый свидетель, который чувствует разницу между состраданием, обвинением и честным изложением фактов.

– Воронин выбрал путь сострадания? – догадалась Анна.

Пахомов отвернулся и уставился взглядом в черное окно.

– Нет, – ответил он после паузы. – Воронин скорректировал факты под собственное чувство утраты.

– Мне трудно судить об этом. Я не специалист в документальном кино. – Стерхова замолчала. У нее появилось чувство, что Пахомов говорит не только о фильме, а имеет ввиду нечто большее.

– Многие думают, что правда – это свет, – продолжил он. – И лишь немногие знают, что иногда это – тьма. Губительная, жуткая, беспросветная. Шагнешь в такую и обратно уже не выбраться.

Было очевидным, что Пахомов говорит не только о фильме, а о чем-то большем и своем. Анна машинально поправила волосы и сказала первое, что пришло в голову.

– Звучит поэтично, хоть и неприятно.

– Это не поэзия, – Дмитрий Вячеславович говорил тихо, без нажима. Но в голосе сквозила застарелая боль. – Это жизненный опыт. Страшная, кстати, штука. Я видел, как ломаются люди. Буквально распадаются на куски. И не от страха, поверьте. От знания. От одной только фразы, кадра и звука.

Пахомов отставил бокал и поднялся.

– Простите, Анна Сергеевна. Кажется, я наговорил много глупостей. Наверное, выпил лишнего.

Проводив его взглядом, Стерхова прошла к лобби-бару, возле которого на высоком табурете сидела Виктория Гапова. Перед ней стоял стакан с виски.

Анна села поодаль, стараясь не привлекать ее внимания.

– Черный чай, пожалуйста. – Сказала она бармену.

– Чай? – голос Гаповой был хрипловатым и чуть издевательским. – В таком месте пьют что-то покрепче.

– Не люблю терять голову, – спокойно ответила Стерхова.

Гапова прищурилась, изучая ее лицо.

– А я не люблю, когда копаются в чужом грязном белье. Вы ведь следователь?

Анна сдержанно улыбнулась:

– Какой предвзятый взгляд на мою профессию…

– Обычный взгляд, – оборвала ее Гапова. – Я бы сказала, общепринятый.

– Кто-то должен делать эту работу. – Сказала Стерхова, беря в руки чашку.

– О, Боже, – Виктория театрально закатила глаза. – Еще одна идеалистка. Да вас таких полстраны. И все – незаметные герои, строители будущего.

Анна молча поставила чашку, давая понять, что не намерена продолжать бессмысленный разговор. Но в этот момент к ним подошел Пахомов. Обращаясь к Виктории, он с раздражением проронил:

– Может быть, хватит?

Гапова резко повернулась к нему. Ее лицо покраснело, глаза сверкнули:

– Пошел к черту!

– Ты пьяна.

– Да! Пьяна! – Виктория засмеялась резко и зло. – Зато я не вру себе и другим!

– Перестань! – голос Пахомова дрожал от напряжения. – Не устраивай спектакль.

– Спектакль? – голос Гаповой сорвался на крик и привлек внимание окружающих. На них стали оглядываться, но она продолжала. – Ты сам превратил свою жизнь в спектакль и хочешь, чтобы тебе подыгрывали!

– Завтра тебе будет стыдно. – Сказал Пахомов и, развернувшись, зашагал в сторону лифта.

– Шут гороховый! – Крикнула ему в спину Виктория и опрокинула в рот оставшийся виски.

В это время в дверях появился мужчина и уверенно зашагал к барной стойке. Он был высокий, худой в твидовом сером пиджаке. Шел спокойно, не глядя по сторонам. В его лице читалась собранность, а в походке – намерение.

Остановившись около Анны, он коротко спросил:

– Вы – Стерхова?

Сидевшая в кресле Румико, вскочила и бросилась к нему:

– Добрый вечер, Георгий! Мы с вами договаривались насчет интервью. Я – журналистка Хирано. Румико Хирано.

– Позвоните мне позже, – ответил он и протянул руку Стерховой. – Воронин.

Она ответила рукопожатием.

– Анна. Очень приятно.

– Видели мой фильм? – спросил вдруг Воронин.

Она покосилась на Гапову и ответила сдержано:

– До голосования жюри я не имею права давать оценки. Но, если позволите, у меня есть вопрос.

– Слушаю.

– Зачем вы убрали из фильма фрагмент проводов «Океаниды»? На мой взгляд, это был сильный эпизод.