Читать книгу: «Нелегальное лицо. Россия – не проходной двор!», страница 2

Кстати, видеокамеру из озера вытащили, руководству RT не пришлось пересаживаться на дешёвые автомобили. Вернёмся в корпункт норвежского телеканала на Ленинском проспекте.

– Так как насчёт командировок? – деликатно повторил Арне.

– Полный порядок, – нагло соврал я. – Я в командировках лучше работаю.

Арне подозрительно взглянул мне в глаза. Кажется, я перегнул. Не всегда, конечно, но я действительно в командировках лучше работаю. При больших нагрузках и нехватке времени мой организм мобилизуется и начинает функционировать в усиленном режиме. Правда, недолгое время. Как-то снимали с Лией Фергюссон в Праге сюжет в публичном доме… Стоп! Сейчас не возбуждаться!

– Командировки у нас нечасто. Примерно раз в месяц, – охладил меня Арне.

Я удовлетворенно кивнул. Значит, не придётся топить в озере камеру или танцевать стриптиз перед корреспонденткой.

Выдержав короткую паузу, Арне наконец заключил:

– О’кей, ты принят. Поговорим о зарплате.

«Железная птичка снесла яичко! – обрадовался я. – И чего было кота за хвост тянуть».

– Обычно мы платим две тысячи долларов, но, учитывая твой большой experience², мы будем платить тебе две с половиной. Через год – повышение. Идёт? – Арне выжидающе посмотрел на меня.

Две вещи способны возбуждать мою примитивную мужскую фантазию, а именно: внушительный гордый женский бюст и большая зарплата. Моя, конечно, зарплата, не чужая.

– Идёт, – воодушевляясь, ответил я. Арне на секунду задумался.

– О’кей, я поговорю с руководством.

– То есть это ещё неточно? – забеспокоился я.

– Думаю, они согласятся… – успокоительно проговорил он.

А вдруг мой experience останется недооценённым его руководством? Знали бы они, как я с финнами в Афганистане неделю под стрессом находился… Бегали в горах по пыльным окопам, искали Усаму бен Ладена, надеясь взять у него эксклюзивное интервью. Уже один этот факт заслуживает восхищения. Разве нет? Наш водитель, молодой афганец, пел нам афганские народные песни и всё порывался подарить мне антикварный одеколон «Красная Москва», очевидно, приняв меня за своего. Разве за эти моральные страдания я не достоин уважения и лучшей жизни?..

– К работе приступаешь с завтрашнего дня, – прибавил Арне, отвлекая меня от воспоминаний. – Принеси с собой ксерокопию паспорта, визу и четыре фотографии на матовой бумаге. Мы отправим ходатайство в МИД, через две недели получишь аккредитацию и визу.

– Всё ясно. Будет сделано, – кивнул я, ликуя в душе.

– Да, кстати, как твой английский? – встрепенулся вдруг Арне.

– Хорошо! – с готовностью ответил я. – Не сомневайся.

Но Арне всё-таки усомнился. И неожиданно переключился на английский:

– For how long have you lived in Canada and do you have plans to go back? Please keep in mind that we need a person, who will stay with us for at least two-three years³. – Говорил норвежец легко и непринуждённо. Слова струились, как прозрачная родниковая вода.

– I understand⁴, – коротко ответил я. Краткость – сестра таланта. Чехов так сказал. И неважно, к чему это относилось. Краткость – во всём сестра таланта.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Арне. – Вопросы?

– NRK – это государственный или частный канал?

Мне было хорошо известно, что NRK – государственный телеканал, об этом сказал Павел. Но требовалось спросить что-то для приличия. В зарубежных компаниях так принято. Если не проявляешь интереса к компании – значит, ты человек случайный и кроме зарплаты тебя ничего не волнует. Хотя в действительности так и было. Меня, кроме зарплаты, уже ничего не интересовало, даже скажу точнее: виза заботила меня намного больше, чем зарплата.

– Государственный, – односложно ответил Арне. Замечательно! Итак, я буду работать на государственный норвежский телеканал. На финский и шведский работал. И на голландский NOS. И даже отметился на немецком ARD и французском TF1. «BBC News» вообще отличились – заплатили мне двести пятьдесят долларов за десятиминутную съёмку ЮКОСа. Сотрудничал я и с другими иностранными корпунктами, но не стоит обо всём вспоминать. Память – непредсказуемая вещь. Всякое было в жизни, и незачем глубоко влезать в тёмные дебри прошлого. Главное, что я смогу решить свои личные проблемы. Аллилуйя! Или нет, в моём случае так: «Мазль тов!»⁵ Сбылось. Как всё-таки приятно иметь дело с иностранцами. Всё кратко, чётко и предельно ясно. Важно, что теперь я получу визу, и меня не депортируют из России. День Страшного суда отменяется! Выдворения не будет! Благодаря Павлу я избежал суровой кары российского закона.

На следующее утро, основательнее ощущая под ногами землю, я в приподнятом настроении вошёл в офис норвежского корпункта. Деловито прошёлся по всем комнатам, осмотрел видеокамеру, монтажный компьютер, на котором мне предстоит монтировать негативные видеосюжеты о России. К этому мне не привыкать. Я таких сюжетов не одну сотню смонтировал для западных телеканалов.

Арне тоже был в благостном расположении духа. Он в моем лице, не потеряв кучу драгоценного времени на поиски, заполучил профессионала, который к тому же хорошо владеет английским. По крайней мере, так он считал. Арне любезно предложил мне чаю. Я отказался – от счастья всё внутри вибрировало настолько, что чашку я бы вряд ли удержал. Но наша общая радость продлилась недолго. Просмотрев копию моей визы, Арне медленно приподнял голову. На его худом и умном лице одновременно отражались недоумение и замешательство.

– Ты что?.. – Он осекся, потом продолжил: – Ты два года живёшь в Москве без визы?! – На меня смотрели ошалелые глаза Арне.

– Как же без визы? Вот виза, – ответил я, не представляя масштаба неотвратимой трагедии.

– Эта виза истекла два с половиной года назад… – ещё более поражаясь, выговорил Арне.

– Я собираюсь новую получать…

– Вера, зайди сюда! – крикнул Арне в открытую дверь, проигнорировав мой ответ.

Тревожное чувство охватило меня до последнего органа. Я ощутил дискомфорт, покалывания в нижней части тела.

В комнату вошла немолодая женщина в строгом чёрном костюме – секретарь или, может, офис-менеджер. Вера вопросительно и деловито взглянула на меня. Она была уверенная и спокойная.

– У тебя были проблемы с милицией? – Норвежский акцент Арне стал более заметным.

– Нет, не было, – сказал я, пытаясь сохранить спокойствие.

Арне с Верой удивленно переглянулись, и он печально вздохнул.

– Значит, у тебя большое будущее, – грустно предрёк он мне.

Вера посмотрела мне в глаза, утвердительно кивнула и добавила:

– И не очень светлое…

Я хотел было возразить, но Арне меня опередил:

– Ты до сих пор не понял, что это за страна?

– Смотря что ты имеешь в виду. – Я не мог сообразить, к чему он ведет. Видимо, от волнения и беспокойства мозги уподоблялись силикону, что слабый пол имплантирует себе в грудь.

– Россия – это не матрёшки, водка и чёрная икра.

«Ничего себе, сказанул! – поразился я. – Вроде банальность, штамп, а как хлёстко звучит!» Меня всегда интересовало суждение иностранцев о России. Я их мнения коллекционирую, записываю в блокнот. Был не самый подходящий момент, но я не удержался.

– Объясни.

– Это феодальное государство с кремлёвскими опричниками и рублёвскими князьками. Здесь всё находятся в вассальной зависимости от чиновников и силовиков.

От такой меткой оценки текущей исторической ситуации у меня отпала челюсть. За долгое время работы с иностранцами я разное слышал, но подобное высказывание – впервые. Помню, шеф-корреспондент голландского корпункта сказал мне: «Услужливость и страх перед чиновником у русских в крови». Согласен. Тяжёлое наследие крепостного права царского режима. Шеф-корреспондент финского канала сказал: «Западная Сибирь, где живут финно-угорские народы, должна принадлежать Финляндии». И это допускаю. Границ скоро не будет. Мир станет единым – глобализация! Корреспондент германского канала сказал: «Байкал – всемирное достояние, которое должно принадлежать всем. Не только России». И это я допускаю – об этом уже давно ведутся разговоры, но всё это по сравнению со словами Арне было тускло и бледно. Феодальный строй, князья, опричники… Как же он не боится? Мне понятно, что он человек с западным менталитетом. Непонятно другое. А если я платный осведомитель? Подосланный. Или пусть даже бесплатный, неважно. Похоже, я не представляю для него опасности. Арне просёк это по моему потухшему взгляду. Повисла гнетущая пауза. Что касается феодального строя, то я об этом знал из истории средних веков. У меня в школе была хорошая учительница истории – Нина Михеевна. Ветеран Великой Отечественной войны. На фронте была санинструктором. Получила боевое ранение. Её любила и уважала вся школа. Нина Михеевна подробно рассказывала о феодальном строе, о крепостном праве. Она излагала материал интересно, увлекательно. Я помню её рассказ о хеттах, индоевропейском народе, обитавшем в центральной части Малой Азии, о царях хеттского царства Шуппилулиума III и Хаттусили. Оказывается, народы Кавказа являются потомками хеттов. Ладно. Это сейчас неважно. Но Арне! Откуда в голове норвежского корреспондента взялись вассалы?

– К чему ты всё это? – Я надеялся избежать страшного удара, цеплялся за соломинку.

– Любой чиновник в России – князь. У них свои земельные владения, личная охрана, дороги, поселки, суды. Они выше закона. Здесь феодальный строй! Ты этого ещё не понял?

– Я думал, здесь демократия.

– Не думал не гадал, да в суп попал, – усмехнулся Арне.

Встречаются уникальные журналисты. Арне один из них. Как ему так быстро удалось разобраться в государственном устройстве России? И проникнуть в анналы? Безусловно, он был лучший студент в университете. Анализирует не хуже опального журналиста и депутата Государственной Думы Юрия Щекочихина, у которого незадолго до его скоропостижной смерти я брал интервью для голландского телеканала и которого, по утверждениям западной прессы, отравили опричники. Ведь приехал Арне в Россию всего месяц назад, и уже такой прогресс. Впрочем, другого бы сюда не отправили. Расходы на содержание московского корпункта немалые, потому требуют от него интересных сюжетов. Надо бы предостеречь Арне: за подобное откровение, чего доброго, лишат аккредитации или, ещё хуже, отправят вслед за Щекочихиным или Литвиненко. Кто знает, что у опричников на уме. Способы у них разнообразные. В 2006 году для канадского телевидения CTV я брал интервью у полковника КГБ в отставке Станислава Лекарева. Этот персональный пенсионер союзного значения с первого раза с расстояния двух метров легко забросил кусочек сахара в чашку, продемонстрировав свой профессиональный навык; у западных журналистов есть предположение, что с помощью такого приёма убийца мог полонием отравить в Лондоне Александра Литвиненко. Дома потом я пытался освоить это мастерство, раз за разом метая сахар в чашку, но полезным навыком так и не овладел. Лекареву на момент интервью было семьдесят два года, а мне – только сорок лет. В КГБ если научат – на всю жизнь останется. Вот потому и говорят: бывших кагэбэшников не бывает.

– Визу я получу, – неубедительно сказал я.

– Сколько лет ты в России? – спросил Арне.

– Скоро уже шесть…

– Более двух из них – нелегально! – заметила немногословная Вера.

Неужели это конец? Крушение всех надежд? Неужели снова на Покровку, к господину Шпаковскому на поклон, демонстрировать ему свою вассальную зависимость? До этого я знал только о наркотической и алкогольной зависимости. В подростковые годы мне приходилось видеть, как в нашем бандитском дворе старшеклассники курили анашу, а взрослые кололись в подъездах; я видел, как в металлических столовых ложках доводили до кипения белую жидкость и потом вкалывали её себе в вену. Слова «шприц», «морфий», «план» и «анаша»⁶ я узнал намного раньше, чем слова «вассалы» и «феодалы». И вот теперь узнал о вассальной зависимости от чиновника.

– Тебя депортируют, – прервал мои воспоминания о счастливом детстве Арне.

Вера снова утвердительно кивнула. Я отметил: говорила она мало, но её короткие редкие фразы больно вонзались в сердце.

– Не депортируют, – возразил я. – У меня есть план. Я еду в Финляндию…

– Так… – иронично произнёс Арне.

– Сижу в гостинице, жду там приглашения – об этом я уже договорился. Потом иду в российское посольство, получаю новую визу и въезжаю в Россию… На всё не больше двух недель, – подытожил я с выразительным жестом.

– Ты читал «Зима тревоги нашей» Джона Стейнбека? Странный вопрос Арне поставил меня в тупик. При чём тут тревоги Джона Стейнбека? Начитанный гусь попался. Хотя иностранные журналисты все такие.

– Не читал, – сознался я. – Но я читал «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.

– Рекомендую, – посоветовал Арне.

Что за наставления по зарубежной литературе? Мне русская ближе. Да и зачем мне чужие тревоги, когда у меня своих достаточно? Нет. Джон Стейнбек не поможет. И Сэлинджер не поможет. Шпаковский! Вот кто повелитель моей судьбы! Обладатель таинственной власти надо мной. Хозяин моей биографии. Вот в чьих руках находится моя дальнейшая жизнь и судьба. Вот у чьих ног находится мое достоинство и гордость.

– Это ваши фантазии, – сказала Вера.

– Как это – фантазии? – опешил я.

– Так. Вас даже отсюда не выпустят.

– Почему не выпустят? Такого не может быть.

– В России ещё и не такое может быть.

Ну да, секретарю иностранного корпункта известны правила регистрации иностранных граждан. Она ежедневно с чиновниками имеет дело, не первый день в этой мутной жиже. Спорить бессмысленно: опытная, деловая информированная вумен (это я свой уровень английского демонстрирую). Её строгий чёрный костюм, проникновенный взгляд подтверждают мои догадки: этой даме хорошо известны правила постановки на учёт иностранных граждан.

Арне с Верой снова переглянулись. Испытывая ко мне отеческую жалость, Арне рассказал:

– В прошлом году здесь работал корреспондент из Осло. Заработался. Обо всём забыл. Просрочил свою визу всего на два дня. На два! Я его предупреждал: «Олав, давай паспорт, могут быть проблемы». Когда он опомнился – МИД отказал! Выездную визу не выдал. Олава отсюда не выпускали. Тут такой цирк был…

– Только без клоунов, – добавила Вера. – Мы руководству в Осло звонили…

«Чирлики-мирлики! Шаранды-баранды! Что от вас ушло, то к нам пришло!» Прямо «Сказка о потерянном времени». В тот период я её часто вспоминал. Время было безнадёжно упущено. Мозг, перегруженный информацией, перегрелся. Требовалось ненадолго отвлечься. Мысли стали куда-то уноситься против моей воли. Психика умеет защитить себя от подобных коллизий. Значит, не видать мне этой должности в норвежском корпункте. Не видать зелёной бумажки с фотографией, благодаря которой я надеялся уладить все свои проблемы. А я уже размечтался с Мортеном Харкетом познакомиться, вокалистом любимой группы «a-ha». Норвегия – страна маленькая, Арне наверняка лично знаком с ним. У Мортена есть песня «Ready to Go Home»⁷. Всякий раз, когда её слушаю, она доводит меня до горьких слёз. В тот момент я был готов пролить горькие слёзы. Из-за обиды, сожаления, неудачи. За что мне эти танталовы муки? Чем же я прогневил древнегреческих богов? Точнее, древнееврейских.

На планете имеются аномальные зоны, например Курская магнитная аномалия. Для меня в тот момент норвежский корпункт на Ленинском проспекте стал магнитной аномалией, где силы притяжения также работали в обратном порядке. Я перестал чувствовать притяжение, меня оторвало от земли и понесло. Вспомнилось школьное стихотворение, которое учил сорок лет назад:

Если скажут слово «Родина»,

Сразу в памяти встает

Старый дом, в саду смородина,

Толстый тополь у ворот…⁸

Это стихотворение я торжественно читал у доски в школе. Нина Михайловна, моя учительница в начальных классах, поставила мне в дневник большую красную пятёрку, которой я долго гордился. Почему я вспомнил эти строчки? Произошёл отрыв сознания от тела. Расслоение. Мозг пребывал в невесомости, а на тело воздействовало земное притяжение. Утверждают, что у человека задействовано около трёх процентов мозга. Другие говорят о четырёх. Какое-то время даже велись споры на эту тему. Мне кажется, мой мозг вообще не работает. Иногда думаю, его в черепной коробке просто нет. Не удивляйтесь, живут же люди без мозгов. Об одном любопытном случае писали. Прохожему упал на голову кирпич. Когда он пришёл в себя, родного языка вспомнить не мог, на хинди заговорил. Вот если бы и мне на голову упал кирпич, размечтался я, все проблемы враз бы решились. А лучше даже два кирпича. Я мог бы вспомнить, как мечтал стать диаконом. Тогда бы меня отправили в «жёлтый дом», бесплатно лечиться.

Россия – не проходной двор!

Как раз я и нахожусь в жёлтом доме, трёхэтажном здании на Покровке, в кабинете замначальника ФМС. И это, к сожалению, не сумасшедший дом. Хотя моя крыша давно готова поехать.

– Господин Семёнов! – укоризненно обращается подполковник Шпаковский. – Россия вам не проходной двор! – В голосе отчетливо звенят угрожающе железные нотки.

С этих пугающих слов начинается наш с ним очередной волнующий разговор, словесный поединок. Я заискивающе вздыхаю, виновато поддакиваю и оправдываюсь, но мои душевные терзания Шпаковского совершенно не беспокоят. Он увлечен перевоспитанием и наказанием провинившегося типа. Догадываетесь кого? Конечно же, меня.

В кабинете подполковника Федеральной миграционной службы тесновато: он заставлен служебной мебелью, офисной техникой, повсюду толстые папки, на столе документы. Кабинет подполковника находится в трёхэтажном жёлтом здании, хорошо известном иностранным гражданам в Москве. В будние дни, кроме среды (среда – неприёмный день), это здание кишит разношёрстным народом. Кого здесь только не увидишь: финны, немцы, французы, поляки, голландцы, кубинцы, арабы… Были даже замечены корреспонденты японского, корейского и китайского телеканалов. Здесь как на международном вокзале: покупаешь в окошке зелёный билет (за визу с наклеенной фотографией надо заплатить пошлину), расписываешься и выходишь. Если иностранцу необходимо получить визу, разрешение на временное проживание или вид на жительство – ему сюда, всё это производится в стенах жёлтого здания могущественными чиновниками ФМС. Здесь так же, как в моем случае, могут оказать и содействие в депортации. Но, похоже, я тут один такой неудачник. Других страдальцев здесь нет.

Шпаковский сидит за столом в сером штатском костюме, однако мне хорошо известно, что Владимир Владимирович состоит в чине подполковника Министерства внутренних дел. Я пытаюсь разгадать значение слов, произнесённых подполковником, стою перед Шпаковским по струнке – не издавая вибраций, как туго зачехлённый инструмент. В моей голове беспорядок, мысли блуждают и не стыкуются. Зачем я тут нахожусь? Может, мне в соседнее здание? В соседнем здании драмтеатр. Туда я потом какнибудь зайду. А сейчас именно здесь разыгрывается настоящая драма, и подполковник Шпаковский справляется со своей ролью блестяще. Главное – не мешать. Моя задача – поддержать мизансцену, и я виновато бормочу:

– Я знаю, Россия – не проходной двор. Я Россию люблю всем сердцем…

(И я говорил тогда правду! Только моя правда никому не была нужна.)

– Обращайтесь в суд. Там вам помогут, – цинично рекомендует Шпаковский.

– А может, как-нибудь по-другому решим? – намекаю я.

Но мой намёк растворяется в воздухе. Шпаковский не реагирует.

Я прожил в Москве около десяти лет, но взятки давать так и не научился. Отстал от жизни в мегаполисе. Наверное, достойных кандидатов не находилось. Не попадались достойные моей взятки. А ещё мой животный страх: ворвутся в кабинет блюстители закона, защелкнут на запястьях наручники и бросят в тёмные сырые помещения. И пропадёшь там. Я такие сюжеты по ящику видел. А я в него не то что смотрю, я этому ящику преданно служу – пособник дьявола.

И всё-таки на последние деньги я купил бутылку дорогого французского шампанского в изящной золотистой коробке. И вот выбираю, как мне кажется, удобный момент и, потупив взгляд, точно нерешительный школьник, ставлю бутылку на край заваленного бумагами стола.

– Что это? – встревоженно говорит Шпаковский.

– Французское шампанское. Очень хорошее, – спешу заверить подполковника.

– Уберите. – Шпаковский недоволен подношением. – Это для тех, у кого печень здоровая.

– А у вас, что, больная? Подполковник молча морщится.

Значит, больная. А ведь не скажешь. Я колеблюсь, потом решаюсь и ставлю импортную бутылку на пол, к шкафу. Не уносить же с собой – неприлично! Хотя в моём положении не до приличий. Я бы унёс, но Новый год на носу.

– Отметите праздник с сотрудниками, – нерешительно рекомендую я, но тут же вспоминаю: шампанское для печени вредно.

– У вас всё? – реагирует Шпаковский.

Зря я всё-таки на бутылку последние деньги потратил. Надо было в конверте ему всучить. Похоже, шампанским здесь не обойтись.

– Меня депортируют?

Почему я об этом спросил? Ему всё ясно. Всё давно решено. Но ничего лучшего мне в голову не пришло.

– Представьте – да! – хмурится подполковник.

Шпаковский немногословен. Говорит строго по делу. Это издержки кадровой службы. Спрашивай что угодно, а выход из этого кабинета один – в суд!

– Но это же на пять лет, – всем своим видом и соответствующей интонацией пытаюсь я разжалобить строгого чиновника.

– А вы бы на месяц хотели? Внесите предложение, – острит Шпаковский.

Я оцениваю шутку, даже несмотря на то, что мне не до смеха. Юмор Шпаковского искромётен, как бенгальские огни в холодную новогоднюю ночь.

Все заранее подготовленные вопросы куда-то мигом проваливаются. Память отшибает начисто. Все слова забыты, молчу как рыба. Мама часто повторяла: молчание – золото. Она, несомненно, права. Надо молчать. Помолчу. Особенно сейчас. Пауза. Тайм-аут.

– Вы – гражданин Канады, – вдруг прерывает мои грустные мысли подполковник, – более двух лет находитесь в России незаконно, без визы! Это, вообще, как объяснить?

Нет, надо немедленно что-то ответить, иначе это может далеко зайти.

Наконец на меня снисходит озарение, и я спрашиваю:

– А где ваше милосердие? У меня здесь ребёнок родился… и жена… скоро в первый класс пойдет…

– Тем хуже для неё, – замечает Шпаковский.

– Будьте снисходительны.

Что же я несу?! Прости меня, Господи. Откуда во мне эта христианская покорность, это смирение? Шпаковский такого слова, может, никогда даже и не слышал. Оказалось, ещё как слышал.

– В суд обращайтесь! Наши судьи милосердны и снисходительны, – продолжает глумиться он.

– Я в России жить хочу. Я не хочу в Канаду…

– О Канаде забудьте! – вдруг сердится Шпаковский. – Кленового сиропа здесь нет!

Что это было с кленовым сиропом? Откуда он это взял? К чему упомянул? Не думай об этом! Лучше не думать, иначе можно совсем запутаться и потеряться. С кленовым сиропом едят блины и оладьи. А берёзовый сок вкуснее и полезнее. Я когда-то давно пил настоящий берёзовый сок. Я в весеннем лесу пил берёзовый сок…

– Я пытаюсь забыть, вы сами напоминаете.

– Бросьте! В девяносто первом вы бежали, только пятки сверкали. Возвращаться и не думали, – с осуждением упрекает меня Шпаковский. – Главное было – туда! За джинсами и райской жизнью…

– В девяносто первом все уезжали. Никто не думал возвращаться, – оправдываюсь я, но мои аргументы не убедительны.

– Вы настолько наивны, полагаете, нам ничего неизвестно? – постепенно расширяет тему подполковник.

Я вздрагиваю. Меня пробирает до шнурков, которых нет. Туфли со шнурками я не ношу – неудобно, но взгляд опускаю вниз, проверяю. Всё как обычно: туфли чистые и без шнурков.

– Не понимаю, о чём вы?

– Всё вы понимаете… – лукавит Шпаковский.

– Меня без визы на работу не берут, в ЗАГСе не регистрируют… Даже таджики в лучшем положении. Их в ЗАГСе расписывают…

– Семёнов, оставьте таджиков в покое. Нам известно больше, чем вы думаете, – многозначительно ухмыляется Шпаковский.

– Всё это лирика… – Я начинаю нервничать.

– И как вы канадское гражданство получили – это тоже лирика? Или детективная проза?

Меня передергивает, как затвор автомата Калашникова (впервые услышанный в армии звук, раздающийся при передергивании затвора, мне запомнился на всю жизнь). Я чувствую болезненный спазм внизу живота. Тенезмы. Снова опускаю взгляд на туфли. Снова убеждаюсь: нет шнурков. Меня не раз спрашивали друзья и знакомые о моей эмиграции, но подполковник Федеральной миграционной службы – впервые, и от его вопросов я ощущаю большой дискомфорт. У Шпаковского на мой счёт совсем другой интерес, а именно суд и депортация. Цели у нас, надо признать, диаметрально противоположные.

– Обыкновенно получил, как все, – отвечаю.

– В том-то и дело, что не как все. В январе тысяча девятьсот девяносто первого года вы вылетели в Канаду по гостевому приглашению и попросили политическое убежище. – Шпаковский замолкает. – На каком основании? – чуть повышая тон, прибавляет он. – Вы что, академик Сахаров?

Ничего себе момент истины. Ну я в долгу тоже не остаюсь.

– Академик Сахаров политического убежища не получал. Он находился в ссылке в Горьком.

Шпаковский брезгливо кривится. Понятно, как всегда, я сболтнул лишнего. Молчи, дурак! У тебя длинный язык.

– А в апреле тысяча девятьсот девяносто седьмого года вы принесли клятву английской королеве и получили канадское гражданство, – продолжает он излагать тёмную сторону моей биографии.

– Какой ещё королеве? – неосторожно усмехаюсь я.

– Английской! Елизавете Второй, – спокойно отвечает Шпаковский.

– Причём тут английская королева? – тушуюсь я.

Что происходит? Почему я слышу об английской королеве от подполковника МВД в здании ФМС?!

– В Канаде, господин Семёнов, конституционная монархия с парламентарной системой, – назидательно ликвидирует мою неосведомлённость Шпаковский.

Ну для чего мне эта информация? Что мне с ней делать? Мне сейчас виза нужна. Выездная. Визу мне дай! Но я смиренно молчу. Слушаю дальше. А что ещё мне остается?

– Канада входит в Ассоциацию независимых государств, признающую британского монарха в качестве символа свободного единения, – заканчивает Шпаковский лекцию.

Шпаковскому всё-таки удалось ввести меня в ступор. Видимо, подполковник обладал особым для этого даром. Похожее состояние я пережил в горах Афганистана в 2001 году. Американские агрессоры вторглись в эту страну под предлогом уничтожения «террориста номер один» Усамы бен Ладена. Вся эта затея с самого начала напоминала провальное бродвейское шоу, которое с размахом освещали все ведущие мировые средства массовой информации, в числе которых оказался и скромный финский государственный телеканал, где я в ту пору трудился. В горах быстро выяснилось, что в Афганистане Усамы бен Ладена уже давно нет – а видели его в Америке – и никаких военных действий не ведется. Хотя бородатый афганский офицер армии Северного альянса, давший нам в окопе убедительное интервью, утверждал, что бен Ладен скрывается за холмом напротив. И даже указал пальцем место и дал приказ танкистам выпустить туда снаряд. Но при всём его желании, журналистов, готовых проглотить уловку и поверить в ложь, не нашлось. Театр военных действий сиротливо пустовал – военных операций не велось, зато театральность действа была очевидна. Многих теле-, радиокорреспондентов и пишущих журналистов в горах ждало разочарование. Как же им следовало поступить? Командировочные деньги потрачены, а бен Ладена в горах так и не нашли. Никто его не видел. Как сделать сюжет об американской освободительной войне? Как вернуться из горячей точки героем? Радиожурналистам и пишущим корреспондентам легче: рассказать и написать можно всё что угодно, а вот как быть телевизионщикам? Ведь от них требуется показать подходящую «картинку». Корреспондент «BBC News» сообразил быстро, найдя оригинальный выход из сложного положения. Он предложил афганским танкистам двести долларов за выстрел. Танкисты дважды пальнули из советского танка Т-62 и положили четыреста долларов в карман чёрного советского комбинезона. Деньги я, конечно, не видел, но лица танкистов светились от улыбок. Я заметил, что и шлемофоны на них были советские. Так был оживлён сюжет корреспондента «BBC News» из Афганистана. Вот какой дорогой ценой (в прямом смысле слова) достаётся информация. Вот под каким стрессом приходится работать журналистам и операторам. Так как финский канал – не «BBC News» и свободными средствами не располагал, я ухитрился отснять эти залпы конспиративно, хотя и не без риска для здоровья: мои барабанные перепонки едва не лопнули. Бездумно близко я находился к Т-62, потерял слух на короткое время. Шеф давал указания, а я его не слышал. Точно контуженный солдат из советского военного фильма. Вот такой же и я стою перед подполковником Шпаковским – жалкий и беспомощный. Видно, историю канадской монархии и процедуру получения канадского гражданства он хорошо знал. Получается, что клятву английской королеве я действительно приносил. Катастрофа! Я со своей визой никак не разберусь, а мне связь с самой английской королевой приписывают. Это они умеют. Но у меня есть смягчающее обстоятельство: клятву английской королеве я давал не один. Клятва была произнесена под диктовку главного заседателя в зале суда вместе с другими счастливчиками. Была также одна незначительная погрешность в датах: гражданство я получил не в апреле, как заметил Шпаковский, а в сентябре 1997 года. Но здесь мне удалось промолчать – зачем свидетельствовать против себя, уточняя лишние подробности? Всё это можно использовать против меня в суде. Постепенно я выхожу из ступора, ко мне возвращается слух.

– Семёнов, вы плохо учились в школе? – Ирония Шпаковского острая и обидная. Не зря говорят, что в России лучшая сатира.

Неужели они мой аттестат зрелости изучали? Люди в погонах ничем не побрезгуют. Для компромата любые методы хороши. А компромата на меня хоть отбавляй. Достаточно вспомнить моё письмо. «Может, всё-таки о письме им неизвестно?» – с надеждой подумал я.

– Я учился. Остальное к делу не относится, – вызывающе отвечаю я.

С возвращением слуха я на некоторое время ощутил себя смелее. Почему мне приходится обсуждать историю своего невозвращения с подполковником Федеральной миграционной службы в его кабинете? Здесь же не передача «Жди меня»! Мне совсем не до шуток. Насмешки и остроты тут отпускаются исключительно в одностороннем порядке, и это для меня может плохо закончиться. Возьмут и отправят, как академика Сахарова, в ссылку. Хорошо если в Горький – в отличие от Сахарова, я об этом мог только мечтать. Меня депортируют в Канаду, и тогда я не смогу вернуться к своей семье. Покажут по ящику, как доблестные сотрудники ФМС выдворяют в наручниках злостного нарушителя миграционного законодательства: борьба с нелегальной иммиграцией. И сиди себе там пять лет с кленовым сиропом. Мне ли не знать, как делаются новости.