Ковен озера Шамплейн

Протяжно мяукнув, Штрудель умастился на моем футляре, который тут же порыжел и сделался меховым, как и весь салон автомобиля.

– Сядешь к Штруди или ко мне?

– Однозначно к тебе.

Я устроилась на переднем сиденье и скукожилась в кресле, как изюм, пытаясь занять удобное положение и немного расслабиться. Путешествовать с кем-то было мне в диковинку.

Коул завел мотор. Перестав щепетильно вылизываться, кот спрыгнул с моей скрипки и перебрался к нам. Жирок под персиковой шерстью колыхался, и пухлые бока едва не застряли между сиденьями.

– Что происходит? – сглотнула я, когда Штрудель, размяв лапы на коленях Коула, остался чем-то недоволен и навострился перейти ко мне. – Ну уж нет…

– Погляди, Штрудель пошел на мировую! – умилился Коул. – Что такое? Разве ведьмы не обожают кошек?

– Это стереотип, – мрачно сказала я, стараясь не притрагиваться к вибрирующему клубку весом в шесть фунтов, который улегся мне на колени.

Штрудель зевнул, и на меня сонно уставились два глаза-цитрина, чуть ярче и желтее, чем глаза Коула. Убедившись, что кот действительно ластится, а не собирается взять надо мной реванш, я легонько потрепала его по холке. Хвост возмущенно вильнул, ударив меня по носу.

– Вздремни, – посоветовал мне Коул, включая дворники. – До Бёрлингтона сутки пути. Только сначала…

– Что?

Коул замялся, и я невольно напряглась.

– Скажи, как тебя зовут на самом деле?

Я – лгунья, и это норма для тех, кто вынужден скрываться и выживать. Но, глядя Коулу в глаза, пускай он тут же и отводил их, я внезапно поняла, что устала от беспрерывной лжи. И впервые за много лет я услышала, как непривычно, приятно и волнующе звучит мое собственное имя:

– Одри Дефо.

Уголки губ Коула дрогнули, и он смел мои удостоверения, забранные из участка в Новом Орлеане и лежащие на бардачке, в бумажный пакет. Неожиданно для себя я не стала препятствовать.

– А я Коул Гастингс. Приятно познакомиться. Там, куда мы едем, врать и прятаться тебе не придется. Поездка в Бёрлингтон станет лучшим твоим решением, вот увидишь!

Это прозвучало не так искренне, как Коул пытался. Я усмехнулась, заметив красные пятна, которыми он покрылся. Судя по ним и тому, как Коул, нервничая, едва не выдернул с корнем рычаг передач, заводить новых друзей ему доводилось не часто. Джип помчался по шоссе так быстро, будто из тайского ресторана за нами гнался сам Будда.

Впрочем, лучше бы это и впрямь был Будда.

IV
Бёрлингтон

Голубая глина, которую так приятно мять в руках. Белоснежные катера и рыболовные судна, дрейфующие по кристаллической глади. Прогнивший пирс, заросший мхом, от которого побегут мурашки до самой макушки, если пройтись по нему босиком.

Я не повернулась на шорох гальки и не подняла глаз, даже когда Джулиан опустился рядом.

– Ты знал?

Мой голос звучал сухо, как шорох листьев на пожелтевших деревьях, чей ветреный шелест Рэйчел звала пением лесных духов. И, по ее заверениям, духов вокруг нас было непомерно много: они, как и деревья, милостиво берегли наш ковен от чужих глаз.

Джулиан все молчал, а я пыталась увидеть перед собой хоть что-то, а не осунувшееся лицо матери, когда она говорила то, что я предпочла бы забыть.

– Почему ты не рассказал? – спросила я, и от тишины, ставшей мне ответом, захотелось кричать.

Я повернула голову. Злость подступила к горлу при виде сдержанного вида Джулиана, который даже не думал оправдываться или извиняться, как ему следовало.

– А что другие? – прошипела я, и голубой глине в моих руках больше не требовалось мое теплое дыхание, чтобы оставаться мягкой: склизкая, она потекла, как жидкость, плавясь на коже от неестественного жара. – Рэйчел? Дебора? Маркус? Эмма? Они тоже знали? Говори же!

– Да.

– Что «да», Джулиан?!

– Все знали, – подтвердил он, перебирая мелкие песчинки. – Кроме Ноа и Хлои. Они еще слишком маленькие. – И прежде, чем я успела швырнуть кипящую в ладонях глину ему в лицо, Джулиан наконец-то заговорил: – Успокойся, Одри! Мы сами узнали об этом только два дня назад.

– Два дня, по-твоему, недостаточно?! Ты предал меня!

– Хватит молоть ерунду! Это мама велела нам молчать, потому что хотела рассказать тебе все лично. Я не мог не выполнить ее просьбу, учитывая, что это, возможно, последняя просьба в ее жизни!

Я демонстративно зажала уши, тряся головой, чтобы не слышать.

– Замолчи! Замолчи! Я не заслужила, чтобы узнать последней новость, что нашу мать, саму Верховную ведьму, сжирает какой-то примитивный человеческий рак!

Джулиан снова затих, но теперь смотрел на меня в упор – хладнокровный, непроницаемый… Уступчивый. Он всегда контролировал свои эмоции лучше, чем кто-либо из нашей семьи. Даже сейчас он терпел и смиренно пережидал бурю, которая рвала мою душу на части. Бурю из слез и ветра, гонящего воду к берегу, как при морском приливе.

– Эй, – ласково позвал меня Джулиан и потрепал по волосам, хотя я попыталась увернуться и оттолкнуть его, ударив локтем в грудь. – Дыши глубже, Одри. Погляди, из-за тебя шторм начинается…

Я крепко жмурилась, глотая соль, щиплющую губы. Джулиан осторожно обнял меня, подставляя свое плечо, в которое я незамедлительно уткнулась. Он всегда был моей опорой, моей крепостью, но даже она распалась на тонну булыжников, неспособная укрыть меня от горя потери самого любимого человека на свете. И все же объятия Джулиана утешали, как молоко с медом, и сквозь слезы я разглядела потемневший пейзаж, утративший безмятежность: буря эмоций обернулась бурей природы. Катастрофически похолодало.

– Возьми себя в руки, – сказал Джулиан шепотом, целуя меня в волосы, расплетенные по дороге на пирс. – Маме не понравится, если в июне выпадет снег. Ты почти сломала лето!

Джулиан попытался выбить из меня смешок, и ему это почти удалось. Я всхлипнула, но тучи покорно расступились, возвращая солнце на небо.

– Ты станешь самой молодой Верховной, – произнес брат, и я снова постаралась вырваться, но он бескомпромиссно удержал меня, повернув мое лицо к своему. – Пойми, как тебе повезло! Все мечтают об этом. Ты не останешься одна. Я, Дебора, Маркус, Чейз и другие – мы всегда будем рядом.

– Может, и мама будет тоже? – начала я и договорила раньше, чем Джулиан, тяжко вздохнув, успел бы разбить в прах все мои грезы: – Может быть, дар исцеления… Он ведь лечит все, разве не так? Помнишь, как мама вылечила бесплодие Моники?.. А катаракту Нины? А запущенную стадию энцефалита добермана Пикуля…

– Одри… – Джулиан поморщился, и я знала, что он совсем не хочет говорить то, что должен сказать. – У мамы метастазы по всему телу. Она ведь объясняла тебе, что уже исцелялась… Прошло три года, а рак все не останавливается. Мама слишком стара. Магия – это своеобразное озеро: она имеет свойство иссушаться. Рано или поздно Верховная увядает – и это нормально. Тогда на ее место приходит следующая…

– Может, это и не рак вовсе? – продолжала упрямо я. – Может, это проклятие или… У ковена ведь есть враги, да? Чего стоит одна Аврора Эдлер! Ох, если бы мама сообщила нам раньше, а не ждала столько лет, страдая в одиночестве… Мы бы точно во всем разобрались. Но у нас еще есть время, Джулс!

– Одри!

Брат резко выпустил меня и зажмурился, ударив сжатыми кулаками по земле и подняв в воздух облако из песка и пыли.

Это облако, став огромным, зависло над нашими головами, как одна из призванных мною раньше туч. Стена из песка мерцала, как Млечный Путь, и это было бы красиво, если бы телекинез Джулиана не был таким устрашающе мощным, когда его эмоции выходили из-под контроля.

Я потянулась вперед, и настал мой черед обнимать брата.

– Я люблю маму, – сказал он с надрывом, и я, ни разу не видевшая Джулиана плачущим, вдруг поняла, что именно так звучат его слезы – дребезг стекла разбитого сердца. – Но ей двести лет, Одри. Никто не может жить вечно.

Облако песка замерцало вновь, а затем обрушилось, осыпаясь на наши волосы и одежду. Джулиан открыл глаза.

– Мы – ковен, Одри. Нет ничего, с чем мы бы не смогли справиться. А еще… – Джулиан сунул руку в карман штанов и, порывшись в нем, достал длинное воронье перо с металлическим наконечником. – Повернись.

Сил, чтобы спорить, у меня не нашлось. Я послушно села, вытянув разутые ноги к кромке воды, и почувствовала, как брат задирает край моего свитера. По голой спине пробежал теплый бриз, а затем – холодное и острое перо, рисующее что-то, разливающееся умиротворяющей истомой по телу.

– Мама подарила тебе свой жемчуг, – произнес Джулиан, старательно выводя узор между моими лопатками. – А я решил подарить тебе эскиз.

– Эскиз?

– Для нашей будущей татуировки. Ты ведь не передумала отправиться в тату-салон в день совершеннолетия?

Я сдавленно хихикнула в рукав свитера, заглушая печаль.

– Только не говори, что ты заколдовал перо… Рэйчел убьет нас.

Джулиан усмехнулся, спрятав голову под моим свитером и сосредоточенно мыча за работой.

– Да это просто черная хна. Смоется к концу недели. Надеюсь, тебе понравится… Готова узреть шедевр?

Сказав мне не опускать свитер еще минимум десять минут, чтобы краска успела высохнуть, Джулиан накрыл ладонью мой затылок. Вместе с той неуместной нежностью, что он испытывал ко мне и не мог вытолкнуть из своих мыслей даже во время сеанса телепатии, меня прошило потоком его сознания, а затем – пришло видение. Я буквально смотрела его глазами на собственную обнаженную спину с торчащими лопатками, между которыми был выведен ровный круг с витиеватыми лучами – ацтекское солнце, разделенное пополам прямой линией.

– Хм, правая часть вышла ровнее, – прокомментировала я.

Джулиан рассмеялся, и я почувствовала быстрый поцелуй, опустившийся на мою открытую шею, но задумалась, не померещился ли он мне.

– Да, но вообще-то половины должны были выйти одинаковыми, потому что олицетворяют нас с тобой. Мы ведь тоже одинаковые и неотделимые, верно?

– Разумеется, Джулиан, – улыбнулась я, аккуратно опуская свитер обратно. – Не думаю, что у нас в принципе есть выбор. Ты ведь мой брат-близнец, как может быть иначе?

* * *

– Никогда не думала, что скажу это, но… – я вдохнула полной грудью, потягиваясь после пробуждения. – Давай поболтаем о чем-нибудь.

Прошла целая ночь, прежде чем молчание все-таки стало действовать мне на нервы, как и заезженная пластинка песен Бритни Спирс, которую Коул одержимо ставил на повтор снова, снова и снова. Рыжий клубок на моих коленях выпустил острые коготки, разминая лапы на моем драгоценном платье. Я уже давно перестала чувствовать ноги, пока сидела, привалившись боком к окну и выпав из реальности на целых одиннадцать часов.

Теперь же, растирая покрасневшие глаза, я выглянула наружу: на стекле сохли следы дождя, который нам все-таки не удалось обогнать. Покрываясь мандариновыми оттенками рассвета, небо наконец-то посветлело, проглотив тускнеющие звезды.

– Поболтаем? – воодушевился Коул, и я тут же возненавидела себя за это поспешное предложение. – Отлично! Я как раз вспомнил…

– Чур, я первая! – перебила я, перекидывая Штруделя на задние сиденья и разминая спину. – У меня тоже есть вопросы, детектив. Итак, вопрос первый: куда мы так несемся, что едем всю ночь без перерыва? Вопрос второй: как ты до сих пор не угробил нас, бодрствуя больше суток и даже не зевая? На каких колесах ты сидишь?

– Это уже три вопроса, – заметил Коул, жуя губы, которым бы точно не повредил увлажняющий бальзам. – А что не так с колесами? Это же «Форд Рейнджер».

Я открыла рот, но так ничего и не сказала, смирившись, что у косноязычного Коула Гастингса колоссальные проблемы с метафорами и жаргонизмами.

– Ладно, проехали. А что насчет ночлега? – я проводила тоскливым взглядом удаляющуюся вывеску, обещающую в паре миль отсюда уютную гостиницу. – Нам бы обоим не помешал отдых. Да и душ тоже…

В машине пахло очень приятно, в частности из открытого термоса, наполненного крепким черным чаем. Штаны Коула были усыпаны жареной картошкой: он жевал ее, пока вел машину, умудряясь при этом не врезаться в какой-нибудь столб. Кончики его пальцев еще блестели от соли, как и усы Штруделя, которого он тоже угостил. Теперь вопросы к необъятному весу кота отпали сами собой.

– Пару дней назад кто-то украл у меня две тысячи долларов, – напомнил Коул, не смотревший на меня, кажется, с первой минуты нашего путешествия. – Это означает, что у меня нет денег даже на номер в гостинице, и, смею предположить, у тебя их тоже нет. Зато к утру будем уже в городе! Как удачно, что по долгу службы я давно обзавелся хронической бессонницей.

Я сняла фетровую шляпу, распуская волосы, и задрала ноги на бардачок. Коул неодобрительно покосился, но промолчал. В конце концов, едва ли я могла навести в машине больше грязи, чем здесь уже было.

– Теперь я, – спохватился Коул, убавляя громкость на магнитоле до минимума. – Почему ты постоянно выбираешь огонь?

Мои ноги соскользнули с панели обратно вниз.

– А почему ты любишь Бритни Спирс? – съязвила я в ответ.

– Нет-нет, сейчас мой черед спрашивать…

– Тогда поясни.

– Вокруг тебя вечно приходится все тушить, – сказал Коул, буравя взглядом пустое шоссе. – Я немного побродил по Новому Орлеану после того, как узнал, что ты сбежала из участка. Оказывается, в тот же вечер сгорела кухня в кафе, где я дважды завтракал…

– Фу, ты там завтракал? Ужасно безвкусная забегаловка!

– А поблизости неожиданно воспламенился комиссионный магазин. Его давно продали с молотка на аукционе и забросили, но все же… Стажеру-полицейскому, кстати, ты тоже внушила, что все вот-вот сгорит. У тебя пиромания?

– Нет, – заартачилась я, но быстро сдалась: – То есть да. Огонь дарит тепло, а тепло все любят.

– Сжечь людей заживо – не лучший способ подарить им тепло.

Я вздохнула.

– Стихия огня – самая простая для вызова. Достаточно очень сильно разозлиться.

– Разозлиться? – переспросил Коул.

– В каждой эмоции, что мы испытываем, можно найти отголосок природы. Магия заключена в наших чувствах, – объяснила я. – Водой проще всего управлять, когда ты испытываешь грусть, а воздухом – когда веселишься. Земля же – это умиротворение, спокойствие. Огонь – ярость.

– Как же много в тебе ярости!

Я вопросительно посмотрела на Коула, приняв это за нелепую попытку сострить, но он остался серьезным. Тогда я фыркнула, но на языке вертелись слова, которые я очень постаралась не прокричать ему в лицо: «Да, ты прав. Я постоянно зла, и это сводит меня с ума».

– А как обстоят дела с остальными стихиями? – продолжил интересоваться Коул, стуча пальцами по рулю. – Ты не похожа на человека, который умеет радоваться. Полагаю, стихия воздуха тебе вообще незнакома?

А вот это уже была шутка, пускай голос Коула и оставался таким же бесцветным, как всегда. Это не помешало мне оценить замечание и криво улыбнуться, испытав даже толику гордости за его чувство юмора, прорезающееся, как зубки у ребенка.

– Незнакома, – призналась я. – Как и земля. Я умею использовать лишь воду и огонь. Остальному не было времени научиться.

– А чему еще может научиться ведьма? Гаданиям, например?

– Гадания не считаются за способность, иначе ты бы уже давно был ведьмой, – ухмыльнулась я. – Гадания – это инструмент. Они доступны каждому, кто умеет прислушиваться к себе и знамениям вокруг. Точно так же дела обстоят и с зельями, и с вызовом демонов или духов… Истинная же магия являет себя в восьми дарах. Я пока владею тремя.

– Расскажи.

Обреченная, я примерила на себя роль Рэйчел, которой в свое время пришлось вытерпеть немало моих дотошных расспросов.

– Восемь направлений по градации от простого и распространенного к сложному и редкому. – И, принявшись загибать пальцы, я перечислила на одном дыхании, словно буквы алфавита: – Стихии, включающие в себя четыре элемента. Метаморфоз – трансформация окружающей материи или своей собственной. Психокинез, который можно развить до навыка телепортации. Ментальность – иллюзии, внушение или телепатия. Прорицание, которое чаще всего приходит в форме вещих снов. Некромантия, позволяющая общаться с душами умерших. Исцеление – как регенерация, так и врачевание. Последним является сотворение – написание заклинаний или ритуалов.

– И что именно из этого умеешь ты?

– Я освоила ментальность, но не на все ее проявления мне хватает сил. Стихии, как ты уже понял, я тоже контролирую не до конца. С блеском мне дается только метаморфоз, это да, но вот какой-нибудь рысью я становиться еще не пробовала, – начала задумчиво перебирать я, невольно катая между пальцами жемчужины ожерелья, прячущегося под шарфом. Заметив озадаченное лицо Коула, я усмехнулась. – Метаморфоз, если освоить его в совершенстве, предполагает оборотничество.

Мне вдруг понравилось делиться чем-то, что прежде я принимала за обыденность. Оказывается, очевидное для меня может звучать крайне дико для другого. Я все больше убеждалась в феноменальной разнице между мной и Коулом по мере того, как яснее читалось удивление на его лице.

– Каждая ведьма рождается со склонностью к одному или нескольким дарам, – продолжила я. – Задатки начинают проявляться еще в детстве. Если у ведьмы, например, склонность к одной лишь ментальности, другие дары для нее недоступны. Ей придется обратиться за помощью к более способным ведьмам или колдовать вместе с ковеном. Конечно, есть и «серые» практики, общие, которые не привязаны ни к одному из даров, а потому использовать их может каждый…

– Постой, – Коул немного притормозил, и я почувствовала что-то опасное, чем мог для меня обернуться его детективный талант. – А почему ведьма не может освоить все восемь даров сразу? Ты же сказала, что владеешь пока лишь тремя из них. Значит, ты намерена изучать и остальные, нет?

Я замолчала, прикусив язык, пока не почувствовала медного привкуса во рту, в наказание за болтливость, и уклончиво ответила:

– Только Верховной – ведьме, что стоит над другими ведьмами – по зубам овладеть всеми восемью направлениями. У среднестатистических ведьм способностей хватает на изучение двух или трех. Максимум – четыре при должном старании. Дар сотворения же и вовсе табу.

– Почему?

– Для того чтобы создавать новые порядки в магии, нужно быть ее источником, а источник – это Верховные. Считается, что это и делает их не только всесильными, но в некотором роде и бессмертными – они навечно будут жить в том, что оставят в память о себе в гримуаре – Книге заклинаний. Такая имеется у каждого ковена со дня его основания. Каждый гримуар уникален, как и каждая Верховная, которая пополняет его новыми заклинаниями на протяжении жизни.

Коул благодарно кивнул и снова сосредоточился на дороге, но ставить на повтор трек Бритни Спирс, благо, не спешил. Похоже, я подкинула ему пищу для раздумий, потому что он затих. В повисшей тишине можно было расслышать сопение Штруделя, задушенного своими складочками жира.

– Верховные ведьмы, – заговорил Коул через какое-то время, когда свежие знания улеглись и жажда расспросить о чем-нибудь еще вернулась с удвоенной силой. – Кто они?

– Наследницы по крови. Чаще всего одна из дочерей, но, если Верховная остается бездетной, это может быть ее племянница или кузина.

– Верховной может стать только женщина?

– Как правило, да. Мужчины среди Верховных встречаются редко. Ни один колдун не способен превзойти ведьму. Природа магии – природа женская. Хоть где-то гендерное преимущество испокон веков остается за нами, – повеселела я.

– А если вернуться к теме о дарах… – Коул вдруг замялся. – Ты, случайно, не настроена освоить что-нибудь еще? Что-нибудь новенькое… Вдруг все-таки получится. Мне бы пригодилась знакомая некромантка.

Я почуяла подвох, молча дожидаясь каких-то подробностей, и наконец махнула рукой, чтобы Коул объяснил свои странные пожелания.

– Ну, я просто подумал, что некромантия – очень полезная штука, – начал он издалека. – Если бы можно было пообщаться с душами убитых жертв, это бы сильно продвинуло меня в том деле, с которым я к тебе обратился…

– Я, кстати, не отказалась бы узнать подробности этого дела.

– Позже, – категорично отрезал Коул и прочистил горло. – Так ты могла бы научиться некромантии для меня?

– Это займет годы. К тому же у меня нет гримуара, – пожала я плечами, впервые испытав от этого облегчение. – И нет того, кто был бы знаком с некромантией. Мне попросту не у кого учиться. Ковены не обучают чужаков.

– Но у тебя ведь когда-то был свой ковен… Да?

Я напряглась.

– Нельзя обратиться к нему? – и, по моему взгляду поняв, что нельзя, Коул стушевался. – Ну, а к кому-то другому? Неужели у тебя совсем нет друзей?

– Угадай! Я одна по стране катаюсь не забавы ради, – огрызнулась я, испытав то пограничное состояние между гневом и болью, от которого всегда повышалась температура тела, но опасное не для меня, а для окружающих. – У меня никого нет, Коул. Никого.

Я не хотела говорить об этом. Хотя у Коула совсем не было чувства такта, в этот раз он справился с блеском: деликатно оставил свой допрос с пристрастием и отхлебнул немного крепкого чая из термосной крышки, предложив и мне.

Я сделала глоток, наслаждаясь терпким чабрецом.

– Спасибо за пальто.

Коул удивленно взглянул на меня, и я улыбнулась, демонстративно поправляя растянутые рукава, в которые часто прятала руки, чтобы согреться. Непомерно длинное, но наверняка приходящееся Коулу как раз впору, пальто вдруг обрело для меня значение гораздо большее, чем я хотела бы признавать. Доброта. Милосердие. Забота. Когда до встречи с Коулом я сталкивалась с чем-либо подобным в последний раз?

Он покачал головой, пряча от меня изгиб рта, похожий на ответную улыбку.

– Ты была мокрой до нитки и напомнила мне Штруделя, когда я вытащил его из подвала котенком. Оставь пальто себе. – И, замолчав надолго, так что я решила снова заснуть, Коул вдруг прошептал: – Родители умерли, когда мне было четыре.

Эта фраза должна была прозвучать тоскливо и горько, но прозвучала… понимающе. Мы с Коулом переглянулись и замолчали. Он сосредоточился на дороге и приторном чае, от пары кружек которого мог запросто развиться сахарный диабет, а я – дремала, внезапно осознав, что за всю дорогу ни разу не подумала о брате и том ужасе, что душил меня в течение пяти лет, а теперь вдруг ослаб.

– Я могу повести, если хочешь, – предложила я, не доверяя неизменной бодрости Коула.

– Нет, не хочу. За те две минуты, что ты провела за рулем моей машины, ты успела протаранить чужой фургон.

– С кем не бывает, – цокнула языком я. – Сунуть несколько баксов под дворники – и нет проблем!

– Я и сунул, – парировал Коул раздраженно. – И не «несколько», а восемьдесят. После таких трат я принципиально тебя за руль не пущу!

Справедливо.

– Следующая остановка Бёрлингтон! – объявил он спустя несколько часов после того, как мы перекусили хот-догами на обочине, а песня «Oops!.. I Did It Again», стоящая у Коула на повторе, была выучена мной наизусть.

Отражая солнечный свет, его глаза приобрели медовый оттенок и полыхали, напоминая мне о крыльях огненных фениксов из детских сказок. Возрождение и бесконечность – такое же волшебство я чувствовала в Коуле, беззастенчиво любуясь им все время, пока впереди не замаячили вершины Зеленых гор.

Я вдруг почувствовала, что задыхаюсь, как от приступа астмы. Холод вод, накатывающий в ознобе и уносящий тревоги прочь. Глубина, где до дна не добраться, даже нырнув с аквалангом. Первобытная необузданная лазурь. Магия, которую источало озеро Шамплейн и которая захлестнула меня, будто я окунулась в него с головой.

Моя семья решила поселиться здесь неспроста: каждый ковен располагается на пересечении лей-линий или природной аномалии. Такие места нельзя подчинить, но им можно подчиниться. В обмен на послушание оно отдаст тебе себя целиком – силу, потерю которой ты осязаешь каждой клеточкой своего тела, если отдалишься слишком далеко от родного края. Ведьма нигде не чувствует себя лучше, чем там, где родилась.

От вод, в которых родилась.

– Все в порядке? – осторожно спросил Коул, когда я почти перелезла на бардачок, высматривая впереди озеро.

– Ага, – промычала я, с трудом успокаивая сердцебиение, усиливающееся по мере того, как мы приближались к городу. – А ты живешь прямо возле Шамплейн, верно?

Коул свернул на светофоре, петляя меж узкими улочками, заставленными скамьями и фонтанами.

– Да, практически на побережье.

– Значит, осталось две мили, – простонала я облегченно. – Прекрасно! Ноги совсем затекли.

Он взглянул на меня, нахмурившись.

– Ты уже бывала здесь?

– Нет. Это… Ведьмовской компас включился, не парься. Чую, что нам направо.

Коул восхищенно хмыкнул и действительно свернул вправо.

Мы проехали пару кварталов, в просвете между которыми я разглядела широкую пешеходную улицу, вдоль которой простирались сувенирные магазинчики и пекарни.

– Это Чёрч-стрит, – заговорил Коул, заметив, в какую сторону повернулась моя голова. – Здесь летом всегда полно туристов, особенно в период фестивалей. Хорошо, что городское авиашоу кончилось вчера. Обычно мне приходится всю неделю спать, зажимая голову под подушкой. Кстати, об этом… Я люто ненавижу шум!

– Значит, тебе снова не повезло, – ухмыльнулась я и постучала по футляру со скрипкой, поверх которого спал Штрудель.

Коул вздохнул.

– Ну, это хотя бы не барабан.

Мы проехали центральную площадь, и я залюбовалась высокой часовой башней, отбрасывающей тень на примостившуюся рядом церквушку. Из-за нескончаемых путешествий я, привыкшая к крупным городам, чувствовала себя неуютно вне окружения стеклянных высоток и башен. А пока мы с Коулом объезжали город, нам не встретилось ни одной такой: все постройки умещались максимум в пять этажей.

– Господи! – воскликнула я испуганно. – Кажется, я в Твин Пиксе^[1].

– Бёрлингтон – крупнейший город штата Вермонт, – оскорбился Коул.

– Ты ведь в курсе, что Вермонт – самый крошечный штат США? Так что по его меркам Бёрлингтон несомненно целый Нью-Йорк! Но вообще-то…

Коул нахохлился, сжав руль. Интересно, сколько мы сможем прожить вместе, не убив друг друга?

– Неподалеку главный университет штата, – сменил тему он, отвлекшись на группу ушлых юнцов, переходящих дорогу в неположенном месте наперерез нашему джипу. – По выходным все бары забиты студентами. Большинство из них регулярно попадает в участок за потасовки или мелкие кражи, так что ты быстро вольешься.

Настал мой черед оскорбляться.

– Обещаю, если мне вдруг приспичит что-то украсть, я сделаю это так, что из нас двоих заподозрят сначала тебя, – буркнула я.

Штрудель за моей спиной многозначительно мяукнул, и Коул снова изобразил что-то, отдаленно напоминающее веселье.

– Эй! Я могу принять любой облик, если захочу… Ладно, чтобы удерживать его больше двух минут, нужна недюжинная сноровка, – капитулировала я. – Это так же сложно, как стоять на руках. А ты когда-нибудь пробовал не только стоять на руках, но еще и пройтись на них по торговому центру? Вот-вот!

Коул скептично сощурился.

– Что-то мне подсказывает, ты просто…

– Не самая одаренная ведьма? – догадалась я, отвернувшись. – Да, знаю.

– Не самая опытная, – поправил меня Коул без промедления. – Пока что. Всему свое время.

Спустя милю наша машина припарковалась у кирпичного дома. Распахнув дверцу, я тут же окунулась в озерный вихрь, подхвативший и едва не унесший мою фетровую шляпку. С упоением втянув в себя знакомый воздух, пропитанный запахом мокрой древесины, я уже свесила из машины ноги, когда Коул вызывающе кашлянул.

Я закатила глаза, оборачиваясь.

– Что еще?

– Больше никаких пожаров, Одри, – предупредил он строго, заглушив мотор и сложив руки на руле. – Бёрлингтону и так в последнее время тяжко приходится. Договорились?

Я примирительно кивнула, едва удержавшись, чтобы не сказать, что без пожаров в такой унылой дыре будет слишком скучно. Коул перетащил через спящего Штруделя мои вещи и двинулся к багажнику.

Раз пирог. Два пирог. Три пирог…

Двадцать яблочных пирогов.

– Ты совсем не готовишь дома, да? – спросила я, наблюдая, как Коул волочит по лестнице коробки, доставая на ходу ключи. – У тебя что, аллергия на нормальную пищу?

Но истина оказалась куда прозаичнее.

– Я не умею готовить.

– И следить за своим желудком, видимо, тоже.

– Штрудель любит яблоки…

– Ты пирогом и кота кормишь?!

– Мы регулярно посещаем ветеринара! Все, перестань, не тебе нотации мне читать.

Я закатила глаза и помогла ему открыть дверь. Таща коробки с пирогами, мы ввалились внутрь. Между ног юркнул Штрудель, устремившись на свою лежанку у фикуса. Пока Коул пытался уместить все коробки в холодильник и заносил вещи, я скинула рюкзак на диван в гостиной и принялась осматриваться.

Это было…

– Вау, – вырвалось у меня уже не в первый раз после знакомства с Коулом.

Его квартира располагалась на последнем этаже, отчего крыша в некоторых местах наклонялась, срезая часть пространства. Это придавало особый шарм и ванной комнате, выложенной коралловой плиткой, и спальне, раскрашенной в черно-белые тона, будто комната из нуарного детектива. Над гигантской кроватью крепился проектор, а над рабочим столом Коула – экранное полотно. Слева, загораживая проход на балкон, стоял книжный шкаф и пробковая доска, пестрящая документальными сводками, вырезками из газет и желтыми стикерами. Картин у Коула тоже была масса: развешенные по всем стенам от кухни до туалета, они варьировались от классического натюрморта до современного ар-деко. Несмотря на это гамма цветов в квартире ограничивалась сочетанием древесно-черного с васильковым или зеленым. Ничего не резало глаз и не казалось лишним – полная гармония минимализма. Атмосфера абсолютной чистоты и порядка, которую Коул, судя по всему, педантично соблюдал везде, кроме своей машины.

Я выглянула в окно, раздвинув жалюзи, и увидела голубой залив: на него выходили все комнаты в квартире. Куда ни посмотри – озеро Шамплейн; куда ни посмотри – мое прошлое.

Я почувствовала покалывание магии и прикрыла глаза в эйфории. Моя неуверенность в себе испарилась по щелчку пальцев, как испарился и страх – вот чего мне не хватало, чтобы наконец-то позволить себе стать Верховной. Мне не хватало моего дома.

– Знаешь, Коул, – улыбнулась я, завороженная и почти признавшая мысль, что готова свершить свое предназначение. – Возможно, я бы смогла попробовать некромантию, если только…

Мой голос заглушил храп. Не успев разуться и снять куртку, обессиленный Коул распластался на диване. Он буквально потерял сознание от недосыпа, чудом упав лицом в подушки, а не на пол. Счастливчик.

– «Располагайся, Одри, – сказала я, подражая его голосу. – Чувствуй себя как дома!»

Я закрыла распахнутую настежь входную дверь и, убедившись, что все упаковки с яблочными пирогами утрамбованы в морозилке, предпочла закрыть ее, в надежде больше не открывать, чтобы все это лавиной не хлынуло наружу. Не без усилий вытянув рюкзак из-под Коула, я порылась в своей одежде и по-хозяйски закинула в стиральную машину все грязное, найдя свежим лишь изумрудный кашемировый свитер и кожаные брюки из чикагского массмаркета.