Читать книгу: «Хуадад-Сьюрэс. Я читатель – я так вижу», страница 8

Сказ о сотворении Мира. Отрывок второй

«Независимо от порядка рождения или веса дарующей силу божественной сущности, мудростью выдающейся, многократно превышающей разум любого из когда-либо живших смертных, обладал каждый из Великих. И вскоре даже игривый Ватэро и мечтательная Эмилианна, уступающие остальным Всесильным на поприще рассудительности, разгадали приметы плана Времени. <…> Чего бы ни возжелали Боги, чего бы ни выдумали – все могли сотворить, используя первоначальные неделимые субстанции из своей божественной сущности. Могли изменять и преобразовывать уже созданное, но вернуть в себя извлеченную первородную материю им было неподвластно. <…>

Печаль поселилась в каждом дворце, так как не знавшим лишений и ограничений Богам отныне приходилось задумываться и сомневаться в том, стоила ли очередная прихоть потраченной силы. <…> Ценили Всесильные свои тела и сознания, не хотели вновь разобщенными шестью первоосновами сплетаться в бесконечности и боялись, что ничего им не остается, кроме как ждать конца своего. Растерянные, познавшие страх и тревогу, обращались они к Куперусу, но тот лишь молчал в глубинных раздумьях. Столетиями длилось его молчание, пока однажды не обратилась к нему верная жена. «Быть может, – спросила Куни-Мэй, – ежели оставить после себя что-либо значительное, то мы не растворимся в пустоте безвозвратно?» <…> Обрадовался Куперус и созвал Богов. Объявил он, что хочет создать такой дворец, который переживет их всех и сможет существовать после них. Поняли Старшие и Средние Боги задумку Куперуса и верной супруги его, согласно кивали они прекрасными головами. Младшие выказывали готовность посвятить себя в вечности новому занятию. Ибо, хоть и боялись они беспощадной мощи Времени, не могли долго предаваться печалям.

Много у Богов сил ушло на то, чтобы сделать огромное плато, вырастить горы, наполнить озера и реки. <…> И каждый находил себе занятие, каждый исполнял свои желания, но в едином порыве ткали они самый большой из своих дворцов. <…> Назвали они его Мир. <…>

Холоден и темен был Мир. И тогда Боги создали Луну и Солнце. Закружились светила в вечном танце вокруг Мирового Плато, и откликнулось величайшее творение Богов на сие кружение: в такт Луне задвигались воды, потянулись к Солнцу растения <…> Тепло и светло стало в Мире. <…> Поглядел Ватэро на огромный огненный шар, плывущий над Плато, и расплакался, сказав, что никогда не видел ничего прекраснее. <…>

Воистину огромен был Мир, созданный Великими, <…> уже в зачине своем некоей прелестью подкупающий, но пока далеко не совершенный. <…> Дабы воплотить поскорее замысел божественный, создал Куперус шестерых помощников, схожих по образу с Великими, но единых с Миром и чуждых бескрайним просторам бесконечности. И нарек он их Стихиями. Дивной красоты получились существа, но холодны они были и бездыханны, даже когда Боги опустили их в Мир под теплый солнечный свет в объятия ласковых дуновений воздуха, что скользил меж монументальной твердыней Плато и едва ощутимой завесой Небесного Свода. Испросил тогда Первый Великий разрешения у жены своей, Куни-Мэй, и взял одно из девяти ядер ее, в коих сплетение шести первоначальных субстанций запечатано было, <…> и разделил он освобожденную божественную сущность на шесть частей равных, и каждую из них нарек Душою. <…> В каждого Стихию погрузил он Душу <…>, и открыли глаза создания, и поднялись на длинные крепкие ноги, и низко поклонились Великим, спросив, чем они могут услужить. Ответили Боги, что хотят построить Мир и нужна им в этом помощь. И сказали Стихии, что ничто не доставит им большую радость, чем исполнить волю своих создателей, но, имея дар речи и великий разум, не обладают они силами, которые могли бы влиять на первородные материи.

Вышла тогда вперед Куни-Мэй, старшая женщина среди Богов, хозяйка и мать, дотронулась до низа живота одного из Стихий и наполнила его силой дерева, силой плодородия, силой слышать речь растений и помогать им развиваться и расцветать. Нарекла она его Веги. <…> Подхватили Богиню внуки ее, ибо почти не осталось в ней силы, окромя запертой. <…> Вышел по примеру супруги своей Куперус, Старший из Великих, создатель всего сущего, дотронулся до спины другого из Стихий и наполнил его силой земли, силой песка и дерна, монолитности и нерушимости, силой, объединяющей в Мире все материи меж собою. И назвал его Гридо. <…> Выскочил вдруг шутливый Ватэро, искусный творец, хоть и принадлежал к младшим Богам. Переполняла его божественную сущность одна из первоначальных субстанций – легко он мог этой материей поделиться. Дотронулся Ватэро до шеи Стихии, наполняя его силой воздуха, силой распространения, силой перемен и круговоротов. И нарек его Аро. <…> Сделал шаг вперед могучий Кет-Оциль, и Мировое Плато дрогнуло от поступи его. Наполнил Стихию он силой металла, прикоснувшись ко лбу высокому <…>. Назван тот был Нэки. <…> Взялись за руки Джулиус и Гадэния с еще одним Стихией. Вместе двое Великих медленно и плавно наполняли его силой воды, деликатной и вездесущей, животворящей и не прощающей, <…> Акве стало имя его. <…> Наложил руку Брутан на грудь последнего из Стихий. Силу огня дал ему, великую силу разрушения и перерождения. Имя дал ему Фиро.

<…> Вместе украшали Мир Стихии. <…> На возведенных Богами горных грядах рисовал Гридо тянущиеся к небу пики и живописные перевалы; пронизывал металлом каменистую структуру Нэки, раскрашивая хребты в разные цвета и меняя их поверхности; зеленым одеялом растительности окутывал склоны Веги; <…> к подножью от ближайшего озера проводил реку Акве. <…> Веками наблюдали Всесильные за работой Стихий, изредка высказывая желания или потворствуя смиренным просьбам. <…>

Удивительный Мир построили Стихии. Завороженные его красотой и покоренные единством всего многообразия гуляли по нему Боги и не могли нарадоваться. <…> Чудным и новым стало для Великих то, что не зависел от них более Мир, живя по своим порядкам, пусть и писанным самими Всесильными. <…> Привыкшие по любой прихоти творить все, что им заблагорассудится, Боги явственно ощутили отличие Мира от прочих своих дворцов. Ибо после любого действа стремился Мир вернуться к былой форме, где все гармонично дополняло друг друга, пребывая в равновесии.

Не переставая восхищались Боги Миром, но задались вопросом, для кого же возведен он? <…> И решено было поселить на Мировом Плато самых разных созданий. <…> Дал Богам Куперус волю самим выбирать размер ли, цвет иль особенности создаваемых тварей. <…> Но принял Старший из Богов и законы: всех видов существ по двое должно быть, ибо нет ничего в мире крепче супружеской связи <…>. Страшных созданий быть не должно в столь красивом Мире.

По-разному творили Боги: одни – прихоти свои исполняя <…>, другие – вдохновляясь особенностями рельефа и областей Мира <…>, третьи – чувствуя порывы наполнявших их сил. <…> И каждый радость получил неимоверную. <…> И создали Всесильные зверей и птиц, ящериц и змей, рыб и жуков, улиток и червей. И каждое создание прекрасно по-своему было, и для каждого определили Боги его место на Мировом Плато.

Второе из ядер своих отдала Старшая из Богинь, дабы Душою наделить каждое создание. Однако на столь много частей разделилась божественная сущность Куни-Мэй, что не получили мирские твари присущих Великим знаний, морали, разума и речи. Но от этого лишь милее Богам стали».

Глава 3 В паутине

1

Судья Сишель был зол. Можно даже сказать, был в ярости. Каждому из подчиненных он припоминал когда-либо совершенные ошибки; в чувствах отзывался об уровне преступности всей Берии, несмотря на то что следователи Хуадад-Сьюрэс очевидно не имели отношения к беззаконию, творящемуся в других городах; и повторял слова «лазурь» и «паук» с такой частотой, словно был девицей, делающей заговор в Чаровничью ночь. А после того, как один молодой, совсем недавно получивший звание паренек начал было оправдываться, воспользовавшись паузой, необходимой Сишелю для перевода дыхания, начался катаклизм, который мог бы сравниться лишь с пробуждением Брутана.

Самые юные и неопытные из подчиненных судьи делились на тех, кто бледностью напоминали мертвяков и тихо сползали под стол, и тех, кто полыхали лицами так, что на них можно было готовить. Эти с трудом удерживали язык за зубами, чтобы не начать защищать оскорбленное достоинство. Ни бледные, ни пунцовые понятия не имели, в чем провинились.

Те следователи, кто уже был научен не одной бурей начальства, старались сохранить виноватые выражения на лицах и из потока брани выделять информацию по делу. А дело заключалось в том, что, с тех пор как в начале лета взяли верхушку Крылатых, покоя не было никому. Несмотря на то что домушники были явно не самой большой занозой в заднице Берии, за облавой последовала огромная активность: начали хватать за рукава скупщиков краденого, фальшивоклейменщиков, стали пытаться выходить на всех, кто связан с этой бандой, не говоря уже о самих ворах, которые разбежались кто куда.

Крылатые промышляли значительно южнее Хуадад-Сьюрэс, но мероприятие имело государственный размах, что означало не только включение в облаву всех провинций, но и кучи бумаг, которые приходилось изучать и заполнять, проверять написанное, исправлять и еще раз исправлять, так как копии шли в архивы Центрального Суда. Равнодушное и посредственное отношение большинства его людей к бумажной волоките и было тем ударом грома, после которого закрутилась вся буря судейского гнева.

Самые же опытные следователи имели выражения лиц каменные, но у некоторых то и дело проскакивала усмешка в глазах. Благо судья в их сторону не смотрел. Вот они-то подмечали детали, указывающие на то, за что им доставалось на самом деле. Не зря же почти все они носили звания старших следователей.

Ругались на них потому, что судья сломал самые удобные очки, а те, которые были на нем сейчас, то и дело соскальзывали на кончик носа. Гневались из-за того, что к их начальству незадолго до собрания приходила кузина, славящаяся умением насиловать мозг с отнюдь не девичьей нежностью. А еще раньше, прямо с утра, Сишель в очередной раз поругался с Норри – начальником городской стражи, – который, несмотря на внешние хрупкость и миролюбие, и глазом не моргнул бы, если бы на него кинулась островная псина, а гнев судьи и подавно не произвел на него ни малейшего впечатления.

Это было не первое и, скорее всего, не последнее столкновение двух высоких чинов, связанное с ведущимися облавами. Ведь работающая с описаниями городская стража, которая состояла большей частью из людей не самых сообразительных, нередко приводила на допрос ни в чем не повинных. И когда это происходило с кем-то важным или с родственником друга кого-нибудь важного, Сишелю неизбежно приходилось не только лебезить и извиняться, получая прощение у оскорбленной знати, но и предпринимать попытки убедить Норри как-то вразумить своих людей. Все это, очевидно, не способствовало доброму расположению духа судьи.

Но никто из следователей не мог знать, что все отмеченное ими хоть и имело место, но не являлось главной причиной расправы над ними. Доставалось служителям закона в первую очередь из-за того, что мин Летан-акве все еще не вернулся в город, а судье очень нужно было невзначай спросить у стия совета о некоем прибыльном деле. В слабой надежде, что мин Летан-акве остановился в усадьбе господина Ганжо-дэо, не добравшись до Хуадад-Сьюрэс, Сишель даже принял приглашение на бал дэмина в честь Дня Лета, хотя посещение гнезд богатого высокомерия неизменно наводило на него тоску. Девять дней уже прошло, а судья все еще вспоминал День Лета с содроганием. И все зря! Он уже смирился с тем, что ему предстоит откровенно кланяться в ноги мину и спрашивать его мнение, как только тот объявится. Это, во-первых, было унизительно, а во-вторых, обязывало на ответные услуги. Но срок принятия решения поджимал, и Сишель стал искренне опасаться того, что просто не успеет посовещаться с если не умнейшим, то самым дальновидным господином в Хуадад-Сьюрэс.

– Довольно! Все всё поняли?

Никто не ответил. Молодые следователи, по-видимому, на некоторое время потеряли возможность говорить, а представители старшего поколения, вынеся для себя что-то важное из шквала эмоций, ушли каждый в свои мысли еще где-то между «на что вам городовой жалование выделяет» и «какое у людей из-за вас представление о власти, дикари ублюдочные».

– Значит, нет вопросов, – протянул судья, и глаза на раскрасневшемся от крика лице недобро прищурились. Но буря уже стихла. – Пошли все вон!

Заскрипели отодвигаемые стулья, и мужчины едва ли не бегом кинулись к выходу.

– Кроме тебя, Бенэрикт. Ты мне еще нужен.

Названный старший следователь, уже мысленно обсуждающий, виновата ли в непосредственной замене очков кузина, понуро вернулся на свое место. Кто-то, уходя, хлопнул его по плечу.

Когда дверь закрылась, судья заговорил абсолютно спокойным голосом:

– Над чем ты сейчас работаешь?

– Фальшивомонетчик, – ответил Бенэрикт, мысленно удостоверившись, что сдавал отчет на той декаде. Видимо, Сишель полностью отдавался делу Крылатых, набирающему обороты с появлением все новых языков. – Кто-то не просто спускает фальшивки на рынок, но и продает их дуракам за треть номинала. Мы поймали одного, кто приобрел их и пытался сбагрить, но он клянется, что получил их при продаже товара. Металлик говорит, что мужик врет, да это и без него ясно. Я кинул неудачника в камеру, попросил братьев его чуть-чуть припугнуть, показать инструменты, но не больше. Думаю, уже завтра дело сдвинется. А монетки хороши, не похоже на кузнечное дело. Глядишь, и какой-нибудь стий умелый нарисуется.

Судья резко прервал его:

– Ты имел в виду человека, обладающего силой. Среди стиев нет опустившихся до такой степени. О, Великий Куперус! Об этом я и говорил, что облик вы создаете нам омерзительный. Иногда мне кажется, что вы немногим лучше ослов Норри. В мою молодость за такую оговорку в колодки сажали!

И вот, пережив одну из самых больших бурь без потерь, Бенэрикт почувствовал, как кровь приливает к лицу. Это было так же обидно, как ни разу не поскользнуться и не упасть за всю зиму и тут, буквально в последний холодный день, уже в начале весны, растянуться так, чтоб звезды из глаз посыпались.

– Простите, любезный Сишель Леровки. – Следователь виновато опустил голову.

Чистокровных стиев – прямых потомков первозданных Стихий – осталось настолько мало, что даже в Академию уже несколько сотен лет принимались наполненные силой люди. Все прошедшие обучение получали соответствующую приставку к имени и звание стия. Но Бенэрикт, как и очень многие, не понимал, почему нельзя называть сильного человека стием, ведь то, что он неблагородных кровей и не может платить за обучение в Академии, не мешает ему управляться с первородными материями. Не говоря уже о том, что «стий» короче, чем «заклинатель» и уж тем более «человек, обладающий силой». Эти две вещи делали слово «стий» часто употребляемым, что раздражало только истинных и названных стиев да зануд вроде Сишеля.

– Передай свое дело кому-нибудь, – приказал судья. – Например, Бурке. Ему не помешает хоть одно закрытое дело за последние два месяца. Если бы не его отец, он бы давно искал себе другое занятие.

– Но я же уже почти…

– Я тебе что, предложение делаю?! Я приказываю. Фальшивомонетчики вообще не твой профиль. Как получилось, что ты работаешь над этим? Не отвечай. У меня для тебя дело о пропаже человека. Не самый успешный торгаш средней руки. Если верить его свекрови, пьянь и игрок, якшающийся с самыми низами общества и регулярно ночующий в канавах.

«Так в какой-то из этих канав он и захлебнулся после дождя, чего искать-то?» – подумал Бенэрикт, но тут в голове что-то щелкнуло, и картинка собралась еще до того, как судья негромко продолжил.

– Это муж моей двоюродной племянницы. И я не уверен, что моя дорогая сестрица правильно его характеризует. В любом случае, – он поглядел на Бенэрикта снизу вверх, – низы общества – это твой профиль. Иди прямо сейчас, писчего не бери. Квадрат Ревода. Пятый дом по улице. И я надеюсь, ты прекрасно понимаешь, что я жду от тебя результата. Любого, но как можно быстрее.

«Мне плевать, живым ты отыщешь моего родственничка или мертвым, но пока ты его не найдешь, эта сука мне жизни не даст, а я думаю, никому бы этого не хотелось», – прочитал на лице судьи Бенэрикт, прежде чем с поклоном удалиться.

2

Не успел следователь передать узду служебной лошади в руки слуге, как на крыльцо вышла мать хозяйки дома, кузина судьи Сишеля, минья Ланна Ришэлла. Ее внешность ни капли не помогала ей скрывать, что живет она на свете уже пятый десяток лет. Остатки былой красоты, возможно, придавали бы ей определенный шарм, но в данный момент они были скрыты высокомерно-сердитым выражением, с которым женщина встретила слугу закона. Предчувствуя непогоду, очевидно черту семейную, Бенэрикт поприветствовал минью несколько неуклюжим реверансом. В принципе, как человек невысокого происхождения, он мог бы ограничиться низким поклоном, но еще во время учебы ему втемяшилось в голову, что «благородные» жесты всегда выгодно отличают следователя от стражника.

– Ах, любезный следователь! – Ланна «забыла» ответить на приветствие, приложив тыльную сторону ладони ко лбу и прижавшись спиной к дверному косяку. – Неужели я чем-то успела вас обидеть? Или, упаси Боги, вас оскорбила моя непутевая дочь?

– Ни в коем разе, госпожа. – Бенэрикт растерялся. Все метеорологические признаки судебного гнева он знал назубок. Минья была для него новым погодным явлением.

– Тогда неужели вы решили отыграться на несчастной семье из-за каких-то обид на моего брата?

– Боюсь, что не понимаю вас, госпожа Ланна-мио.

– Ах! – Женщина казалась готовой упасть в обморок, но, успев оценить, что Бенэрикт не спешит кидаться через ступени и подхватывать ее, просто резко развернулась. – Следуйте за мной!

Оказавшись внутри большого дома на одной из самых дорогих улиц города, следователь тут же отметил крайне скромное убранство. Минья вела его сквозь полупустые залы и, не оборачиваясь, продолжала свои причитания:

– В таком случае я не понимаю причин вашего поступка. Неужели лучший старший следователь, рекомендованный моим дорогим братом, настолько скудоумен, что не догадался войти со двора, а зашел прямиком с центральной улицы? Вам только не хватало размахивать руками и кричать: «Смотрите, дорогие соседи! У этой семьи горе!» Помилуйте, вы что же, действительно не подумали, как моей несчастной дочери будет тяжело под их любопытными взглядами, как она сломается под напором острых, бесстыдных языков? Или вам все равно?

«Ох, не о дочери ты беспокоишься». Бенэрикт едва заметно скривил губы полному шпилек затылку и ничего не ответил. В дороге он уже успел обмозговать несколько вариантов случившегося исчезновения, а сейчас добавил к некоторым из них существенные штрихи.

Судья мином не являлся, а наследниками минэрий в Берии могут быть только мужчины, соответственно госпожа Ланна удостоилась титула благодаря бракосочетанию с мином Ришэлем. От покойной жены Ришэль уже имеет наследника двадцати семи лет. Следователь не помнил его имени, но три года назад вызволял молодого человека из ямы по поручению судьи, куда молодой человек попал за пьяный дебош.

Имея от мина лишь дочь и, скорее всего, не ладя с пасынком, Ланна надеялась сохранить привилегии, успешно выдав дитя замуж. Но сердце девушки тронул «торгаш средней руки», и, к ужасу миньи, супруг спокойно благословил этот союз. Возможно, поддавшись влиянию сына, который не был намерен делить свои земли с потенциально титулованным племянником. Более того, Ришэль, скорее всего, и подарил новобрачным этот дом, игнорируя тот факт, что им явно не по средствам его содержать.

В итоге минье оставалось только подлизываться к пасынку и надеяться не пережить супруга. Но овдовевшая дочь могла бы вновь выйти замуж более удачно, что было бы на руку матери. Могла ли Ланна все подстроить?

Остановившись у закрытой двери, минья повернулась к Бенэрикту:

– Ах! Прошу меня простить. Я наговорила много лишнего, ведь сердце разрывается от боли, и самообладание меня подводит. Боги миловали, не приходилось раньше обращаться к слугам закона. Теперь буду знать, что мои представления о благородных господах, оберегающих порядок и жизни простых горожан, были ошибочны. Ведь если подумать, то жестокосердие и отсутствие чуткости – необходимые черты в вашей работе?

Не придумав ничего лучше, как посоветовать минье заткнуть рот хреном Акхара, Бенэрикт вновь предпочел промолчать. Не дождавшись ответа, титулованная особа толкнула дверь, за которой в зале столь же скромном, как и остальной дом, но имеющим хотя бы некоторое убранство, сидела, потупив глаза, молодая женщина. Увидев вошедших, она вскочила с софы.

Дочь Ланны была совершенно серой и тусклой: возможно, так на нее влияло горе. Лишь на мгновение она оторвала глаза от пола, и мужчина успел заметить красивую глубокую синеву, подобную бескрайнему ночному небу или двум сапфирам. Однако эта красота тонула в слезах. В руках без перчаток она мяла платок.

Бенэрикт поклонился, женщина ответила книксеном и жестом предложила ему присесть. Дождавшись, пока две дамы сами усядутся на софу, мужчина сел в кресло напротив. Не успел он открыть рот, как минья вновь взяла руководство на себя.

– Ах, дорогая дочь, – заговорила Ланна сахарным голосом, приобняв свое дитя. Бенэрикт увидел, как молодая женщина задрожала. – Боги послали нам лучшего следователя Хуадад-Сьюрэс. Его профессионализм, я надеюсь, прямо противоположен его разговорчивости, ведь он даже не представился.

– Бенэрикт Тьер. – Мужчина попытался улыбнуться жене пропавшего торговца, но не сомневался, что улыбка получилась вымученной. До того, как перед ним предстало это замученное создание, Ланна вызывала у него лишь раздражение. Теперь в нем начала закипать злость.

Женщина с красивыми синими глазами хотела что-то сказать, но мать перебила ее:

– Бенэрикт Тьер! Бенэрикт! Красивое у вас имя, любезный. Как у героя легенды, погибшего, пытаясь удержать расходящиеся земные плиты, чтобы семьи его города успели оказаться на одной стороне и не были бы потеряны друг для друга навеки. Вот он, пример высоких моральных принципов и истинной добродетели. Жаль, что теперь таких не бывает, верно, любезный следователь? Ах, но что это я? Вам наверняка известно имя моей дочери. Гаэлла Вильянли.

– Матушка! – Хозяйка дома отпрянула и, закрыв лицо платком, пустилась в рыдания.

– Ах! Что же я?! – Ланна снова обняла дочь. – Прости, дитя. Мочи нет смотреть, как ты убиваешься. Мысли путаются, а с ними и язык не слушается, а младшему сыну Брутана только дай немного слабости человеческой, чтобы все с ног на голову перевернуть.

Бенэрикт молча слушал, как фальшиво минья щебетала над своим чадом, находящимся на грани истерики. Руки невольно сжались в кулаки, но следователь никогда не бил женщин, даже задиристых вавстравиек. Он мог понять, почему Ланна отыгрывается на нем, но не понимал, зачем она мучает свою дочь. В то, что минья перековеркала окончание имени, назвав жену вдовой, случайно, он не верил ни капли.

– Я не займу у вас много времени, любезная. Но, если вам нужно прийти в себя, я зайду позже, – обратился он к Гаэлле, чувствуя к себе жуткое отвращение из-за того, насколько фраза прозвучала формально. И из-за того, что он не мог передать ей своего сочувствия ни в связи с пропажей супруга, ни в связи с тем, что она взращивалась этим бессердечным восьмым отпрыском Брутана.

Молодая женщина затрясла головой из стороны в сторону, не отнимая от лица платок, но затем резко вскочила и выбежала из комнаты.

– Мое несчастное дитя, – вздохнула минья. – Знал бы Вильян, как она убивается, это все равно не тронуло бы его сердца. Он не заслужил ее любви. Так или иначе, Сишель мне кое-что объяснил. Вот. – Она взяла сложенный лист бумаги, до этого лежавший рядом на столике, и протянула следователю. – Я подготовила всю информацию, которая может быть вам полезна. Вы же обучены грамоте, я надеюсь?

Бенэрикт молча развернул лист и ознакомился с адресами магазинов Вильяна, далеко за пределами центральных бульваров, двумя банками, с которыми он работал – не самыми надежными, именами нескольких лиц, бывших у него либо в партнерстве, либо в подчинении.

– Правильно ли я понимаю, что вы осмотрели его документацию, дабы облегчить мне работу? – холодно спросил Бенэрикт.

– Не стоит благодарности, любезный следователь. Я старалась присматривать за успехами моего зятя, помогать по возможности. Сердцу, конечно, не прикажешь, но в плане ведения дел я бы мечтала для своей дочери о ком-то более умелом. И я этого не скрываю. Вы взгляните на бумагу внимательнее, с какими проходимцами он работал. Такие сами прыгают на дно и всех за собой тянут. Представляете… – Она наклонилась к Бенэрикту и прошептала: – Его годовой заработок редко превышал восемьдесят золотых.

Ни одна мышца не дрогнула на лице старшего следователя, редко имеющего больше тридцати в год.

– У него были враги?

«Кроме вас», – добавил он про себя.

– Нет, Боги миловали. – В комнату вернулась раскрасневшаяся Гаэлла, прижимая к груди рамку-книжку не больше ладони. По голосу она едва сдерживала рыдания. – Близких друзей тоже не было, несколько приятелей…

– Собутыльников, – перебила минья Ланна.

– Матушка, прошу вас! Кроме работы он в основном проводил время со мной и Юфемин. Я сказала дочери, что он уехал по делам. – Силы и самообладание, которых едва хватило на несколько связных фраз, начали покидать ее, бездонные глаза вновь наполнились слезами. – Когда он не пришел четвертого дня ночевать, я не знала, что и думать.

– Четвертого? То есть его нет уже полдекады? – уточнил следователь. – Раньше случалось, что он пропадал на несколько дней?

Жена Вильяна отрицательно покачала головой.

– Тогда почему вы не обратились сразу?! – невольно повысил голос Бенэрикт.

Молодая женщина бросила быстрый взгляд на мать, но ничего не ответила. Она не дала следователю выплеснуть злость, захлестнувшую его в то мгновение.

– Вот! Возьмите! – Гаэлла буквально всунула ему в руки рамку. – Это нарисовали в первый год замужества, подарок от моего брата. Вильян почти не изменился, может немного возмужал.

Рамка оказалась довольно тяжелой: украшенное жемчугом серебро было внушающей толщины. Бенэрикт раскрыл ее. На маленьком искусном портрете двое, изображенных по грудь, прижимались друг к другу. Если бы не синие глаза, светящиеся в окружении блеклых тонов, он едва бы узнал жизнерадостную женщину на рисунке. Во внешности светло-русого курносого мужчины не было ничего примечательного, кроме глуповатого выражения лица, свойственного людям в те моменты, когда они не могут поверить в собственное счастье. На пустой стороне уголок бархатной подкладки несколько загнулся, под ним виднелся мелко-исписанный лист. Он поднял глаза от рамки и встретился с туманными от слез сапфирами. Женщина тут же опустила их.

– Знаете, любезный следователь, – Ланна встала, – вам стоит извлечь карточку, а рамку оставить. Не примите за оскорбление, но вещь дорогая, а работа у вас опасная, мало ли что…

– Нет! – вскричала Гаэлла, захлопнув серебренную книжку в ладонях Бенэрикта. – Без защиты карточка может испортиться, а я хочу… – Она тяжело хватала ртом воздух. – Я не переживу, если у меня ничего не останется.

Гаэлла начала оседать на пол без чувств, но мужчина подхватил ее и уложил на софу.

– Я прошу вас покинуть дом, любезный следователь. – Ланна склонилась над дочерью. – Сейчас мы больше ничем вам не поможем. Гильбо! – Она окликнула слугу, который ранее устроил лошадь Бенэрикта, а теперь ждал указаний в углу комнаты. – Проводи старшего следователя через задний двор, быть может его приезда никто не видел. Моей дочери и без того хватает душевных терзаний.

Гильбо сделал шаг по направлению к двери, но остановился, так как следователь не пошел за ним. Он испепелял взглядом минью. Та, размахивая веером перед лицом дочери, ответила на его взгляд невозмутимой улыбкой.

– Разумеется, если любезный старший следователь соизволит оставить женщин с их горем, а не решит разрывать их несчастные сердца вопросами, которые сочтет безотлагательными.

Когда Бенэрикту было десять, ему довелось видеть колодезного червя, выросшего, как тому водится, в заброшенном колодце. Он помнил эти покрытые прозрачной слизью коричневые кольца толщиной с бедро взрослого мужчины; помнил торчащие вверх и вниз из зауженной пасти зубы-иглы; помнил красные глаза, казавшиеся мертвыми еще до того, как червя разрубили на куски и он перестал извиваться; помнил невыносимый смрад и пар, поднимавшийся над обрубками. Сейчас ему подумалось, что он не встречал человека, который был бы так похож на колодезного червя, как нависшая над несчастной женщиной Ланна.

– Да будут Боги благосклонны к вам. – Он поклонился и последовал за явно нервничающим слугой.

Внутренний двор оказался обширным и пустынным, как и весь дом. Газон, по нынешней моде, был несколько запущен, а из декоративных растений была только живая изгородь, из которой то в одном, то в другом месте торчали неаккуратные ветки. Посередине между домом и открывающейся в проулок калиткой было разложено одеяло, на котором полным ходом шло чаепитие, устроенное девочкой лет пяти-шести для двух кукол, деревянного солдата и престарелой няни. Увидев мужчину, пожилая женщина и девочка вскочили и присели с поклоном, поддерживая юбки. Следователь, не останавливаясь, ответил кивком. Ему не терпелось покинуть дом и ознакомиться с тайным посланием убивающейся по мужу супруги.

Несмотря на правила приличия, диктующие, что девушке положено прятать глаза для подчеркивания собственной скромности, одной из главных женских добродетелей, девочка – Юфемин, если Бенэрикт правильно запомнил, – с любопытством разглядывала его. Она была симпатичной и милой, как все дети, и еще сложно было сказать, расцветет ли она в дорогую орхидею или ей будет свойственна скромная красота полевого цветка. Но глаза. Юфемин не просто унаследовала глубокую синеву глаз матери, но и имела огромный миндалевидный разрез глаз бабки, из-за чего глаза казались поистине бездонными.

Оставив будущую красавицу за спиной, следователь чувствовал некоторую неловкость за собственные мысли. Слуга открыл калитку и поклонился, пожелав Бенэрикту всех благ.

– Моя лошадь, – напомнил выдворяемый гость.

Лицо Гильбо передернулось, но он с собой справился. План дома был таковым, что слуга не мог провести кобылу через эту часть двора. А чтобы подвести ее сюда с улицы, ему все равно придется вести животное, имеющее служебное седло и номер, перед главным фасадом. Конечно, никто из «любопытных соседей» не станет вглядываться, какую лошадь ведет под узды слуга, но этого будет достаточно определенной даме, чтобы обвинить его в бесчувствии и формальном отношении к своим господам и своим обязанностям. И Гильбо, и Бенэрикт прекрасно понимали, что ловушка была поставлена безупречно.