Читать книгу: «Мир нарциссической жертвы: отношения в контексте современного невроза. Твой персональный прорыв: как принципы Дзёдо помогают в жизни», страница 16

Мазохизм нарциссической жертвы и терапия

Работа с мазохистическими проявлениями и обучение умению лучше заботиться о себе – первая задача в терапии нарциссической жертвы, которая обращается за помощью.

Важно научиться жить согласно своим потребностям, выражать свои чувства, ухаживать за своим телом, следить за правильным питанием, отдыхать.

Организация такого образа жизни может оказаться затруднительной – прежде всего потому, что жертве стоит научиться заботиться о себе самостоятельно, а она ожидает, что это сделает кто-то (чаще всего – несправедливый, провинившийся, обидевший ее партнер).

Но это принципиально важная вещь: жертве, ощущающей себя заложницей плохих отношений и стремящейся к возможности чувствовать и вести себя по-другому, необходимо освоиться в активной позиции внутри собственной жизни. Инфантильная и мазохистическая позиция невинности лишает жертву возможности изменений, поскольку тот, кто невиновен, делать ничего не должен. Это парадоксально: жертва хочет, чтобы все изменилось, но мучается своей невозможностью совершать активные действия и на терапии больше сил тратит на сопротивление изменениям, чем на продуктивную работу.

Аня обращается на терапию с просьбой о помощи в том, чтобы уйти от мужа, неадекватного садиста. На первом этапе работы у меня складывается ощущение, что ей важнее обвинять его, чем уйти. На встречах она в деталях рассказывает о том, как он ее унижает, какое у него выражение лица, как виртуозно он опять искажает реальность. Она исследует своего мужа с неподдельным интересом – раскладывая его поведение на термины и диагнозы, но продолжает находиться с ним в отношениях и не делает никаких серьезных попыток уйти. В терапии она поет гимн своей невиновности и его патологичности. Я, в общем, не спорю, поскольку искренне считаю, что восстановление границ и избавление от спроецированного нарциссического стыда – это важно, но постепенно начинаю замечать, что это ничего не меняет.

У человека без черт мазохиста восстановление возможности понимать, кто насильник, а кто жертва, вызывает серьезные изменения. Здоровая психика с ролью жертвы не соглашается и начинает пользоваться активными инструментами изменений. Проще говоря, человек со здоровой психикой в отношениях, где он невинная жертва насилия, не живет, а меняет отношения или уходит.

Для Ани же, как и для всех тех, у кого есть черты мазохизма, собственное страдание – не повод к изменениям. Наоборот, сейчас время триумфа. На каком-то тонком уровне Аня именно так и выглядит, когда проходит терапию по поводу плохого состояния брака: триумфатором. Ее муж настолько плох, что она вынуждена обратиться за помощью. У нее есть социальная поддержка и поддержка специалиста. У нее нет мотива уходить от мужа: чем он хуже, тем важнее для нее эти отношения.

В таком состоянии психики говорить об ответственности и активности внутри собственной жизни необходимо, но очень трудно. Это тот момент, когда обратившийся за помощью не получает той помощи, которую хочет, – поддержки в его невиновности и безответственности. Без ощущения влияния на собственную жизнь жертва не может сделать выбор, не может совершить активный поступок. Конечно, она не виновата в неадекватности своего партнера. Проблема в том, что это ничего не меняет.

Сверхзначимость невинности и борьба с ответственностью – сигналы, которые выявляют мазохистический характер жертвы.

Терапевт, который говорит об ответственности и активности, становится врагом не меньшим, чем насильник-партнер. Терапевт же, который об ответственности не говорит, становится сообщником-партнером по обвинениям и ожиданиям. Со вторым типом терапевта разговаривать приятнее, но ситуация в жизни жертвы от этого не меняется, и постепенно такой терапевт также разочаровывает, поскольку не выполняет возложенных на него обязательств по спасению жертвы. Часто человек, оказавшийся внутри нарциссических отношений, не дает себе помочь, поскольку отвергает единственный рабочий инструмент помощи – поддержку взросления и избавления от пассивных проявлений.

Если этот сложный этап пройден, то по большому счету терапия мазохизма заключается в восстановлении (или создании) навыков заботы о своей жизни таким образом, чтобы качество этой жизни было высоким. Часто необходимо бывает начать с самых базовых вещей – еды и сна. Регуляция режима сна и осознанность в своих отношениях с едой дают жертве возможность восстановить нужный уровень энергии, которая понадобится для выполнения дальнейших задач.

Для полноценного отдыха и питания необходимо восстановление своих отношений с телом: понимание чувства голода, усталости, бодрости, насыщения, отвращения, физиологического комфорта и дискомфорта. Такое внимание непривычно для человека с «отрезанными» чувствами, ему в новинку прислушиваться к себе не только тогда, когда дела обстоят совсем плохо, но и в повседневных процессах. Удобно ли тебе сидеть? Хочешь ли ты воды? В чем ты сейчас нуждаешься? Это все – простые вопросы, но они могут вызывать недоумение и трудности с формулированием своих ощущений и желаний.

Оля сначала реагирует на мои вопросы о ее сегодняшнем самочувствии и настроении с раздражением: она хочет разговаривать, рассказывать о своей беде, а не прислушиваться к себе. Она сидит в одной позе, наклонившись ко мне, никогда не пользуется туалетом, зимой может приехать без шапки или без шарфа с объяснением: «Я все равно на машине». Имея не очень крепкое здоровье, она постоянно простужается, чем-то травится или мучается похмельем. Базовая забота о себе кажется ей пустой тратой времени по сравнению с тем ужасом и тревогой, которые она чувствует постоянно.

Постепенно она учит себя больше спать, меньше работать, одеваться теплее или прохладнее в зависимости от погоды и регулировать количество (качество) съеденного и выпитого, принимает курс витаминов. Удивительно (для нее), но ее состояние улучшается: у нее появляется больше сил и ясности сознания для того, чтобы не просто быть внутри своей тревоги, но осознавать ее и пробовать ею управлять. День, когда она впервые принимает удобную позу у меня в кабинете, становится днем, когда она впервые больше говорит о себе, а не о других людях, причиняющих ей боль. Обратив внимание на саму себя, она наконец становится способна на активную заботу о себе, а не на пассивное ожидание, страдание и претензии.

После того как у жертвы вырастает уровень энергии, эту энергию можно тратить на развитие осознанного поведения и обучение новым навыкам общения. В основном эта работа концентрируется на появлении простых и ясных посланий. Жертвы учатся сообщать о своих потребностях и чувствах таким образом, чтобы быть понятыми и не тратить слишком много энергии. Часто в терапии это место страха и уверенности в том, что если жертва будет прямо и ясно говорить о том, что ее волнует, или будет обозначать свои границы, то ее отвергнут или накажут. Пробуя размещать свои потребности в отношениях с терапевтом, постепенно жертва знакомится с собственной пассивной агрессивностью и манипулятивными способами общения. Это тоже трудный момент: весь детский опыт заставляет ее бояться своих чувств и желаний, и психика защищается от них примитивными способами – вытеснением, соматизацией и инфантилизацией.

Инне становится физически плохо до, во время и после встречи. У нее кружится и болит голова, плывет сознание. Так же она чувствует себя и вне терапии, когда сталкивается с сильными для себя переживаниями – гневом, любовью, тоской или стыдом. Например, если она откроет в социальной сети страницу бывшего возлюбленного, то через несколько минут у нее разболится голова.

Соматизированные чувства не дают Инне продвигаться в терапии, замедляют и даже делают невозможным продолжение роста осознанности и ощущения свободного выбора. Жалуясь на свои болезни, Инна размещает свои потребности в заботе, бережности и внимании, но так как она этих потребностей не осознает, то удовлетворенной она быть тоже не может. Также в ее больной голове есть гнев на меня и на терапию за то, что она не чувствует улучшений, и призыв работать по-другому или быстрее, и границы, которые останавливают меня от несвоевременных или неприятных для Инны интервенций. В таком количестве смыслов симптом просто необходим: говорить обо всем этом прямо Инна не умеет, ей страшно, что она оттолкнет меня или что я ее отвергну. Симптом позволяет ей получать то, что ей нужно, избегая прямой конфронтации, а с ней и риска, что ей могут отказать. При том что симптом делает для Инны очень много полезного, он одновременно приносит в наши отношения много напряжения и недовольства: я недовольна тем, что мне приходится угадывать, Инна – тем, что у меня не получается. Невозможность Инны проживать и размещать собственные чувства проявляется также и в отношениях с мамой, и в отношениях с мужем, которыми она так же недовольна и в которых так же нуждается.

Простые и ясные послания отличаются от косвенных тем, что предполагают отказ или частичное удовлетворение. Например, при просьбе о внимании от мужа у него может не быть на это энергии, он может быть на что-то обижен и отказать или перенести взаимодействие на более удобный для себя момент. Болезнь или упрек снижают вероятность отказа. Непрямая конкуренция увеличивает возможность выигрыша, пассивная агрессивность снижает вероятность ответной агрессии. Неясные послания мазохиста – это его стратегия избегания реакций других людей, которые своими чувствами и потребностями могут осложнить получение желаемого.

Жертве важно восстановить возможность просто и ясно проявлять свои чувства и желания, справляясь при этом с реакциями на них других людей.

Зине трудно найти место для потребностей мужа и вообще трудно найти ему место в собственной жизни. С одной стороны, она чувствует сильную тревогу в ответ на его отдаления и похожа на сверхчувствительный прибор: она переживает, когда он ставит меньше смайликов в сообщениях, чем обычно, или когда он как-то не так здоровается, или когда его выражение лица не дает ей уверенности в том, что все в порядке. С другой стороны, она раздражается, когда он перекладывает вещи в шкафу или предлагает ей какие-то нововведения в ее квартире (это молодой брак, они начали жить вместе несколько месяцев назад). Муж Зины чувствует, что он должен быть рядом с ней, но только по ее правилам, и это создает у него ощущение ловушки и удушения, от которых он и отдаляется. Для Зины найти в себе возможность допустить в свою жизнь изменения, которые означает ее замужество, – значит признать свою уязвимость и принять боль, которую может принести расставание.

А для Карины слушать свои потребности означает сразу впадать в детские истерики по поводу их неудовлетворенности. В отношениях в основном она терпит все, обслуживая потребности партнера, утешая и успокаивая себя по поводу собственной фрустрации. Когда она приходит на встречи и я спрашиваю ее о чувствах – эти чувства сразу приобретают характер аффекта, как долго сдерживаемая лавина. Собранная и осознанная в обычной жизни, Карина впадает в токсичную обиду и капризы, полностью теряя возможность регулировать свои состояния и слышать партнера и его нужды. Это настолько отличается от ее обычного поведения, что отношения сразу разрушаются – ее партнер испытывает гнев и обвиняет ее в обмане и притворстве, никак не поддерживая ее истерик и не пытаясь понять ее воинственности. Карина говорит, что терапия для нее разрушительна до того момента, пока она не научится выражаться как-то по-другому и сохранять взрослую позицию и умение заботиться о партнере и в тех случаях, когда ей необходимо что-то получить. До этих пор она собирается продолжать свою стратегию терпения и самоуговоров.

Одним из самых трудных становится развитие умения прямо, а не косвенно предъявлять свою агрессию. У жертвы обычно есть опыт того, что агрессию в отношениях ей демонстрировать нельзя, поскольку с последствиями она может и не справиться. Этот опыт имеет отношение к детско-родительским взаимодействиям и там адекватен: ребенку действительно нечего противопоставить взрослой агрессии, у него нет необходимых навыков.

Во взрослых отношениях агрессия в норме вызывает агрессию, защитную реакцию. Пассивное предъявление гнева позволяет вместо этого вызывать вину. Прямая демонстрация злости предполагает конфронтацию с неопределенным финалом, в котором злость может помочь получить желаемое, а может вместо этого встретиться с отказом или обидой. Легализовать злость не значит получить полную поддержку и принятие, а означает рискнуть и столкнуться с обратной связью и чувствами другого по этому поводу.

Первые предъявления злости обычно носят детский характер с претензией на полное удовлетворение. Это неадекватно, хоть и приносит ощущение освобождения и удовлетворения. Маша, например, злится на меня за то, что я не поздравила ее с днем рождения. Для нее это первый опыт размещения злости, и он выглядит примерно так: Маша приходит ко мне холодная и отстраненная и на вопрос о том, что происходит, обвиняет меня в равнодушии: она ждала моего поздравления, а я не поздравила. В ответ на свое предъявление она ожидает извинений и покаяния, в ее гневе есть ощущение несправедливости и гордости за то, что она наконец позволяет себе прямо высказать обиду. Я поддерживаю ее прямоту, и мне жаль, что я ее обидела, но я говорю о том, что не поздравляю клиентов с днем рождения. Для Маши это идет вразрез с ее ожиданиями, и она злится еще больше – для нее то, что ее злость не приносит желаемого, выглядит обманом с моей стороны. Однако то, что она прямо говорит о своей обиде, имеет другую задачу: это выражение злости помогает не разворачивать ее против себя и не соматизироваться, помогает оставлять наши отношения простыми и понятными, помогает нам обеим учитывать реальность и строить картину происходящего, исходя из нее. Для Маши все эти смыслы пока непонятны. Для нее выражение злости ценно только тогда, когда приводит к удовлетворению ее потребностей.

Для Ольги допущение злости тоже выглядит как освобождение и получение права на то, что давно не было доступно. Разозлившись на свою подругу (обоснованно), Ольга не только разрывает с ней отношения, но и рассказывает в социальных сетях интимную историю о ней, для того чтобы отомстить. Более того, Ольга не собирается больше строить отношений с женщинами вообще, перенося свою злость и недоверие на всю женскую дружбу. С одной стороны, для нее полезно такое разворачивание гнева вовне, а не вовнутрь, но этот гнев разрушителен для ее же собственной жизни. Не готовая к обратной связи, Ольга использует гнев для войны, а не для диалога, и остается при этом в одиночестве.

Когда гнев и другие эмоции начинают проявляться прямо, становятся доступными изменения жизни на более высоком уровне. Восстановление эмоциональной картины происходящего в повседневности жертвы дает жертве понять, как же она относится к тому, что происходит. Чувства непроходящей боли и муки сменяются более полноценными и богатыми переживаниями, а растущая осознанность помогает заметить их и действовать исходя из того, что она чувствует на самом деле, а не из привычек и не из ощущения «должна» или «должен».

Коля, последовательно работая над тем, чтобы слушать и слышать свои чувства, обнаруживает, что не все то, что по привычке причиняло ему боль, действительно болезненно. Например, он замечает, что успешность его жены рождает в нем не только зависть и страх того, что она выберет другого мужчину, но и гордость за нее, и уважение, и теплоту, поскольку она, не жадничая, делится с ним духовными и материальными достижениями. Одновременно с этим он чувствует гнев на собственную пустую жизнь и на мать, которая не способствовала его развитию и свободному самовыражению. Злость на жену, раньше выражаемая пассивно, теперь помогает его развитию – ясно ощущая неудовлетворенность собой, он наконец может прикладывать осознанные усилия по изменению собственной жизни, а не требовать от жены чего-то невнятного. Он много думает о своей работе и действует, для того чтобы она стала более комфортной и прибыльной. Он размышляет о своей потребности в людях и рискует заводить новые знакомства, которые могут перерасти в партнерство по работе или дружбу. Он пробует взаимодействовать со своей матерью по-новому, выстраивая с ней гибкие границы после долгого периода взаимного избегания. На фоне всех происходящих с ним процессов его жена наконец перестает выглядеть для него источником боли – этот источник оказывается в нем самом, и на него можно влиять.