Читать книгу: «Под куполом цирка», страница 3

– Вы узнали ту девочку?

Он замер на долю секунды, не оборачиваясь. Только плечи его слегка напряглись. Ответа не последовало. Она ждала, не отводя глаз. Адам сделал ещё шаг вперёд. Потом второй, просто шёл дальше. Мия опустила глаза. Не потому, что обиделась, а потому что почувствовала – вопрос был преждевременным. И всё же, внутри неё осталась лёгкая дрожь. Любопытство, замешанное с сочувствием. Рядом с ней Эд чуть крепче сжал её ладонь, не задавая вопросов. А коридор всё длился. Свет чуть сильнее затрепетал и снова ослаб. Как дыхание в сне. И только тишина говорила громче слов. В конце коридора стояла дверь – яркая, словно вырезанная из детского сна. Её поверхность была покрыта всплесками всех цветов радуги, а золотая ручка сверкала, как маленькое солнце. Дети подошли ближе, не спеша. Их маленькие огоньки крутились вокруг, будто прощались, танцуя в последний раз. Мия шептала каждому спасибо, а Эд склонил голову в знак благодарности. Было тепло. Даже немного весело, как будто эти огоньки были настоящими друзьями, хоть и совсем крошечными. Словно услышав их прощание, огоньки сделали синхронный, чуть озорной пируэт и погасли. На мгновение всё погрузилось в темноту. Только дыхание и тишина. Но в эту паузу раздался щелчок, фокусник открыл дверь. За ней оказалась комната. Не просто комната, ещё одна гримёрка, будто из другого мира. В отличие от всего остального шатра, ветхого, шепчущего старыми скрипами и потрёпанным бархатом, это место казалось почти новым. Здесь не было ни пыли, ни забвения. Пространство дышало тёплой, уютной тишиной. Комната была почти как гостиная – просторная, светлая. В самом её конце стоял столик с большим зеркалом в изящной раме. На поверхности лежала старая, уже израсходованная косметика: тени, пудра, помада, будто ждущие чьей-то руки. Рядом возвышались три стеклянных флакона духов, все пустые, но всё ещё благоухающие. Ни на одном – ни крупицы пыли. В этом было что-то трогательное. Как будто кто-то очень заботился, чтобы они остались красивыми. Справа потрёпанный диван, весь в пятнах. Его мягкость угадывалась в неровных подушках, хоть обивка была порвана в нескольких местах, а в углах торчали уставшие пружины. Рядом ширма с рисунком весеннего леса: зелёные кроны деревьев, тропинка, ручеёк. За ней висела целая коллекция сценических костюмов: рваных, осыпанных блёстками, но сияющих так, словно в каждом из них всё ещё живёт миг аплодисментов. А вот слева, слева было чудо. Из-за лёгкой дымки пара исходил запах чего-то цветочного, тёплого. И прямо в гримёрке, как в капризной фантазии, располагалось озеро. Настоящее, большое, с гладкой поверхностью воды и мягким светом, отражающим лепестки лотосов, покачивающихся на волнах. Пар медленно поднимался вверх, прикасаясь к потолку. Казалось, вода была горячей, почти зовущей, и в то же время чужой, не совсем предназначенной для купания. Это было больше, чем вода, больше, чем пруд, почти как сон. Комната была живой, в ней чувствовалось дыхание прошлого, не покинутого, а сохранённого. Бережного. И от этого в груди становилось странно. Тихо. Почти свято. Мия вошла первой, отпуская руку брата. Она на цыпочках ступала по полу, словно боялась потревожить это место своим шагом. Её взгляд метался, от блестящих костюмов к старому дивану, от зеркала к воде. Она замерла у озера, подалась чуть вперёд, ловя на лицо мягкий тёплый пар. Щёки слегка порозовели, глаза округлились, в них мелькнуло то редкое выражение, когда страх отступает перед чудом. Эд, напротив, держался ближе к центру комнаты. Он внимательно осматривал всё вокруг, прислушиваясь к себе. Не было ни скрипа, ни сквозняка. Здесь, как ни странно, чувствовалась безопасность. Почти как в детстве, когда прячешься под одеялом и притворяешься, что мир не может тебя найти. Его взгляд задержался на флаконах духов – три, все пустые, как будто кто-то до последней капли выдыхал воспоминания. Он подошёл к дивану, осторожно надавил рукой, тот слегка пружинил, но не скрипел. Присел. Прислушался к звукам за пределами комнаты. Тишина. Странная, хрупкая тишина. Фокусник всё это время молчал, стоял у двери, прислонившись к косяку, будто тоже не спешил что-либо нарушить. Его взгляд спокойный, но не безучастный. Он наблюдал, как дети впитывают атмосферу. И в этом взгляде была не просто забота. Там была настороженность, словно он сам не до конца верил в возможность покоя. Мия подошла к ширме. Пальцы скользнули по блёсткам старого костюма. На мгновение она задержала дыхание. Блеск отразился в её зрачках. Брат был рядом. Это давало силы. Они не могли подобрать слов.

– Тут красиво, – прошептала Мия, больше себе, чем кому-то.

Эд кивнул, фокусник позволил себе просто смотреть. Без указаний, без тайн. Просто был рядом. Но тишина этой комнаты была не вечной. Что-то в глубине, под этой гладью, в зеркале, в воде, в запахе духов, подсказывало, что они ещё не дошли до главного. Просто пока им дали передышку. Диван не только выглядел неудобным, он таким и был. Старая обивка кололась, а торчащие пружины неприятно впивались в бока. Эд поморщился, поёрзал и наконец встал, слегка потирая поясницу. Он сделал шаг в сторону, и взгляд его случайно зацепился за стену, напротив, там, будто случайно забытые, висели плакаты: яркие, но выцветшие, исписанные витиеватыми лозунгами – «Великое шоу!», «Ночь чудес!», «Только один вечер!». Среди них затерялась маленькая, почти незаметная чёрно-белая фотография. Пожелтевшая от времени, с потрёпанными краями, она словно пряталась от глаз, но в то же время манила чем-то настоящим. На фото – восемь человек. Они стояли в ряд, облачённые в красивые костюмы, кто-то держал в руке шляпу, кто-то – палочку. Все улыбались, смотрели прямо в объектив, лучились теплом и уверенностью. За ними – шатёр, всё ещё новый, свежий, как будто дышащий. Но особое внимание привлекал девятый человек. Он стоял чуть в стороне. Худой, пожилой, он не смотрел в камеру. Его голова была повёрнута к улыбающимся, не с завистью, не с тоской, скорее, с тихим принятием. Он будто знал, что его роль – остаться за кадром, даже стоя внутри него. Эд медленно подошёл, встал на носочки, стараясь разглядеть лица. Но часть фото была испорчена, в одном углу кусок был вырван, в другом изображение стёрлось от времени, оставив лишь размытые силуэты, некие слова, вопросы хотели вырваться у него, но в этот момент он почувствовал чьё-то присутствие за спиной. Он вздрогнул, обернулся, позади стоял Адам. Без привычной сдержанности. Лицо его, обычно строгое и невозмутимое, сейчас хранило печаль, старую, неострую, как затянувшийся шрам. Он не смотрел на мальчика, он смотрел на фотографию. Глаза его были усталыми, но в них теплилось нечто другое, возможно лёгкое примирение.

– Кто на этой фотографии, Мистер Адам? – тихо, почти шёпотом выдохнул Эд, словно боясь потревожить чужую память.

Фокусник не сразу ответил. Секунду, которая, казалось, была вечностью, он посмотрел так, будто вновь возвращался в тот миг. Потом отстранился, словно закрыв внутреннюю дверь.

– Тебе это знать необязательно. Меньше знаешь – крепче спишь.

И вдруг что-то изменилось. Из глубины комнаты донёсся плеск. Сначала лёгкий, как будто кто-то прошёл по воде. Затем бульканье. Плотное, влажное, с эхом чего-то чужого. Из озера, недавно спокойного, начал подниматься пар. Запах, сладковатый и пряный, сменился резким, болотным, как от прелых вод в чаще, где не ступала нога человека. Эд и Адам повернулись. Поверхность воды вздрогнула, забурлила. Цвет стал мутно-зелёным, будто её кто-то перемешал с тиной. И вот появилась девичья голова. Вода стекала по её волосам, похожим на водоросли. Кожа с голубоватым отливом, с переливающимися чешуйками на шее и плечах. Она поднималась медленно, как будто не спешила. Казалось, она просто вышла из ванны, наслаждаясь теплом. Её глаза были закрыты, но лишь временно. Когда веки приподнялись, она замерла. Перед ней стояли гости. И один из них знакомый, узнанный. Мгновение и между ними натянулась тишина: взгляды встретились, Адам снял шляпу. Медленно, с уважением, он наклонил голову в лёгком поклоне. Она не ответила, но в её лице промелькнуло удивление, почти забытое.

– Миледи, приветствую, – спокойно произнёс Адам, чуть склонив голову.

– Адам, ты серьёзно? Что за формальности? – усмехнулась женщина, подняв бровь.

– Да просто. Хотел показаться вежливым. Если тебе не нравится, могу быть менее учтивым.

– Кто это с тобой? – взгляд её скользнул к детям. – Какие милые. Как вас зовут?

Дети молчали. Стояли, не шевелясь, настороженные, будто перед диким зверем. После недавнего ужаса в зеркальном лабиринте доверять взрослым было трудно. Но несмотря на страх, в глазах Мии вспыхнуло восхищение. Женщина казалась ей сказочной, как русалка из тех маминых историй, где голоса у них как птичье пение, а волосы пахнут морской солью и солнцем. Но эта русалка была другой. От неё веяло не светлой магией, а чем-то затхлым и морским. Рыбий запах тянулся из глубины гримёрки, водоросли в её волосах лениво шевелились, словно в воде, – живые, скользкие. И всё же для Мии это было чудо. Она впервые встретила сказочного героя. Девушка осторожно приблизилась. Мия, зачарованная, медленно шагнула вперёд, не сводя глаз с таинственной женщины. Адам остался спокойным, не проявляя ни тени беспокойства – он, похоже, полностью доверял незнакомке. Та мягко положила ладонь на голову Мии, погладила её, искренне улыбаясь.

– Вы такая красивая, – прошептала Мия с детским восторгом.

– Благодарю тебя, милая. Не бойся. Я не причиню вам зла. Как тебя зовут?

– Мия.

– Очень приятно, Мия. Я Диана, ты можешь звать меня Ди. А какое у тебя прелестное платье. Ты сама его сшила?

– Нет, мама подарила.

– У твоей мамы отличный вкус. – Она взглянула на мальчика. – А твой друг не хочет со мной познакомиться?

Эд выглянул из-за плеча Адама. Его лицо было хмурым, взгляд – напряжённым. Голос дрогнул, когда он наконец пробормотал:

– Здравствуйте.

– Это мой брат, – неловко подметила Мия.

Ди кивнула, не обиделась, наоборот, даже улыбнулась шире. В глазах её мелькнуло что-то мягкое, почти нежное. Но дети всё равно держались настороженно. Вдруг выражение лица Ди изменилось. Она внимательно посмотрела Эда. Над его губами все ещё была засохшая кровь.

– О боже…ты поранился! – Ди нахмурилась. – Пойдём, я помогу.

Эд подошёл медленно, будто преодолевая невидимую преграду. Он встал рядом, настороженный, но уже не такой испуганный, как прежде. Ди тепло улыбнулась, в её глазах вспыхнула радость. Она снова направилась к озеру, набрала воды в ладони, принесла – и протянула мальчику.

– Пей, – сказала просто.

Эд колебался, потом сделал глоток. Вода была удивительно тёплой, словно хранила в себе лето. В теле разлилось спокойствие, как будто кто-то вымыл страх изнутри, оставив только лёгкость. Он моргнул, удивлённый и впервые за это время немного расслабился. Ди взяла Мию за руку и мягко усадила её перед старинным туалетным столиком. В руках у неё появился старинный гребень с жемчужинами, потемневшими от времени, но всё ещё красивыми. Она медленно начала расчёсывать волосы девочки, распутывая тонкие пряди.

– Совсем запутались, – прошептала. – Сейчас мы это исправим. Ты должна быть опрятной, принцесса.

Из-за их спины послышалось тихое:

– Кхм… Ди, прости…

Она не обернулась.

– Почему ребёнок ранен, Адам?

– Я…

– У тебя нет ответа, да?

– Не думаю, что ты хотела бы его знать. Нам нужно идти дальше. Понимаешь?

– Нет, – отрезала она.

– Что значит "нет"?

– Это и значит "нет". Вы не пойдёте дальше. Дети останутся здесь. Со мной. Они отдохнут, наберутся сил, а потом, может быть, я решу, что с вами делать.

– Но…

– Никаких "но", – сказала она и медленно обернулась. – Сядь за стол.

Адам не стал даже спорить. Он просто недовольно опустился на стул, жестом подозвав Эда. Мальчик неуверенно сел рядом, всё ещё украдкой поглядывая на Ди. Как только прядь волос Мии легла на плечо – расчёсанная, блестящая, Ди отложила гребень и плавно пересела за стол. Там уже стоял чайный сервиз, словно появился из воздуха. Тонкие чашки с трещинами, покрытые тёмными пятнами, как будто их не мыли с прошлого века. Белый фарфор потускнел, но в этом был свой странный, потусторонний шарм. Ди медленно разливала чай, её движения были безупречно плавными, почти церемониальными. Она отпила, не сводя глаз с Адама. В комнате повисло неловкое молчание. Мия, слегка улыбаясь, держала чашку в обеих руках, Эд настороженно косился на хозяйку, но молчал. Адам не смотрел ни на кого. Его пальцы монотонно постукивали по столу. Иногда он бросал мимолётный взгляд на стены – где тускло виднелись старые цирковые плакаты и выцветшая фотография.

– Ты всё ещё их хранишь? – тихо спросил он.

– Храню. Для памяти.

Глаза Ди поднялись вверх, к тусклым лицам на выцветших плакатах. Пыль осела на глянце, но лица всё так же смотрели в пустоту, и в каждом из них был, застыв крик, смех или слёзы. Некоторые из этих воспоминаний были тёплыми, словно луч солнца в пыльном окне. Но большинство, как осколки стекла под кожей. Ди допила последний глоток чая и с лёгким звоном поставила чашку на блюдце. В её лице не дрогнуло ни единой мышцы – только решимость.

– Я иду с вами, – сказала она.

– Что? Нет! – Адам вскинул брови, удивлён и сбит с толку.

– Это не обсуждается, – твёрдо отрезала Ди. – Я иду с вами. И точка.

– С какой стати вообще?

– С той, что ты привёл ко мне детей, израненных и испуганных. Где гарантия, что ты не заведёшь их в гибель? Я помогу вам пройти озеро. А дальше – посмотрим.

Адам хотел что-то возразить, но слова увязли в горле. Он знал: спорить с ней бесполезно. Ди уже встала. Подошла к краю воды и озеро отозвалось: бурля, будто живое, его поверхность начала вздрагивать, как кожа.

– Идём, – сказала она, не оборачиваясь.

Дети и фокусник нехотя поднялись из-за стола. Когда подошли ближе к воде, Эд замер. Его лицо побледнело. Он судорожно вцепился в руку сестры. Мия посмотрела на него, в её глазах был страх, но и решимость.

– Я не отпущу тебя, – прошептала она. – Обещаю.

Эд кивнул, но пальцы его дрожали. Он не умел плавать. Даже когда отец пытался учить – ничего не вышло. Он чуть не утонул тогда. С тех пор озеро для него было бездной. Ди шагнула первой. Её тело почти беззвучно исчезло под гладью, как будто её звала сама вода. Адам взял Мию за руку и повёл за собой, озеро поглотило их медленно, как тень, затягивая под толщу, где начинался иной мир. Внизу, под поверхностью, всё было иным: зеленовато-мутный свет, мерцающие водоросли, словно шевелящиеся пальцы, и тишина. Где-то в глубине, полузасыпанная песком и торфом, лежала старая ржавая машина. Одинокая. Нереальная. Будто она упала сюда из другого времени или сна. Эд плыл с трудом, перебирая ногами, будто во сне. Он тянулся к сестре, к Адаму, но вода была вязкой, тянущей, холодной. Адам попытался помочь, поднырнул сзади и тут это случилось. Что-то резко схватило его за лодыжку. Он дёрнулся, но водоросли обвили и вторую ногу. Затем – грудь. Он не мог вырваться. Ловушка. Мия по ошибке отпустила брата, бросаясь к фокуснику. Эд, оставшись один, забил ногами, но тут же почувствовал, как водоросли схватили его. Сначала щиколотки. Потом бёдра. Потом темнота. Он закричал в пузырях. Его тело потянуло вниз. Песок открыл пасть и засосал мальчика, будто его никогда и не было. Ди попыталась поднырнуть к Адаму, но не успела. Водоросли вырвали фокусника из её поля зрения, утянули и его без шанса. Мия отчаянно работая руками, пытаясь плыть, отбиваться, сопротивляться. Но растения были живыми. Они обвивали, тянули, хватали. Ди пыталась прорваться к девочке, но вскоре почувствовала, как и её обвивают гибкие стебли. Озеро не прощало чужаков.

***

– Мальчик? Эй, мальчик, ты в порядке?

Женский голос пробивался сквозь туман, отрывистый и дрожащий.

– Может, вызвать скорую?

Эд с трудом открыл глаза. Он лежал на влажной траве, прохладной и колкой, будто земля сама пыталась его удержать. Над ним силуэт женщины, размытый, как старое фото в дождливый день. Всё вокруг было неясным, будто затянутым дымкой сна. Он медленно поднялся, шатаясь, прижав руку к виску, голова звенела, но боли почти не было. Не было и воспоминаний. Место казалось чужим, ненастоящим. Парк. Обычный городской парк, с мокрой землёй, скамейками, с людьми. Кто-то гулял с собакой. Двое целовались под деревом. Ребёнок в коляске плакал. Но всё это будто происходило за стеклом – движения замедленные, звуки приглушённые, лица пустые. Женщина присела рядом, глядя на него с тревогой. Протянула пластиковую бутылку с водой, но он лишь покачал головой.

– Где твои родители? Хочешь, я позвоню в полицию?

– Спасибо, не нужно…

Она слегка нахмурилась.

– Ты помнишь, где живёшь?

Он кивнул, хотя не был уверен. Всё внутри было смутным, зыбким.

– Мой дом… он где-то рядом. Я сам дойду. Спасибо Вам.

– Смотри по сторонам, хорошо?

– Обязательно…

Он встал и пошёл прочь, словно ведомый кем-то или чем-то. Ноги шагали сами. Справа в коляске истерично кричал младенец, мать качала его слишком быстро, словно в панике. Впереди играли дети. Один из них на мгновение поднял глаза и Эд вздрогнул: лицо было пустым, как у куклы. А потом он увидел его – свой дом. Окна светились, из приоткрытой двери доносилась музыка, весёлая, тёплая. Эд побежал, сердце забилось быстрее – вот оно, спасение, знакомое, настоящее. Он не заметил, как ступил на дорогу. Не услышал гудка. Только свет – ослепительный, белый, как вспышка молнии. Темнота.

***

Глухой щелчок. Над головой вспыхнул мертвенно-белый свет. Лампа моргнула, как будто не до конца решилась, стоит ли ей освещать происходящее, и всё же загорелась, заливая помещение дрожащим, стерильным сиянием. Стены облупленные, серые, дышали больничным холодом. Пахло железом, хлоркой и чем-то затхлым, тревожным, как будто сама комната давно устала от скорби, которой была пропитана. Посередине сидел мужчина. Он был почти неподвижен. Пальцы его были сцеплены в замок, ногти врезались в кожу ладоней. Взгляд расфокусирован, уставлен в одну точку, где-то между настоящим и чем-то за гранью. В этой позе он находился уже долго, не замечая, как время растворяется в гулах вентиляции. Наконец дверь открылась. На пороге появился врач. Мужчина с усталым лицом, глубоко запавшими глазами, будто каждый приговор, который он произнёс за свою жизнь, оставлял на его коже незаживающий след. Он шагнул внутрь и остановился.

– Вы Адам Холл? – голос его был тусклым, как бумажная пыль.

Адам медленно поднял голову.

– Я… да.

Пауза. Доктор сглотнул. Он пытался подобрать слова, но они, казалось, застревали у него в горле, как рыбьи кости.

– Мы сожалеем. Роды прошли тяжело. У неё началось массивное кровотечение. Мы сделали всё возможное. Ребёнка удалось спасти. Но мать… – он опустил глаза. – Нам очень жаль.

В комнате будто сгустился воздух. Стены стали ближе. Время остановилось.

– Что? – Адам выдохнул еле слышно. Его губы дрожали, как будто пытались выговорить что-то ещё, но голос предал его.

– Я понимаю… – врач кивнул. – Вам нужно время. Я оставлю Вас.

Он вышел, и дверь за ним медленно, гулко закрылась, как крышка гроба. Свет начал мигать. Один… два… три… и снова загорелся, теперь тусклее, будто неохотно. Адам всё ещё сидел. Он не плакал. Он даже не дышал – точнее, дышал так поверхностно, будто не хотел лишний раз потревожить воздух в комнате. Вдруг всё погасло. Свет исчез. Осталась лишь одна лампа, далеко в конце узкого больничного коридора, который, казалось, раньше не существовал. Из её янтарного, зыбкого свечения выступала женская фигура. Она стояла тихо, почти безжизненно, как будто была вырезана из тумана. Белая больничная рубашка на ней была окровавлена снизу: кровь тёмная, густая, расползалась пятном, как капля чернил на бумаге. Она медленно подняла голову. Волосы прилипли к лицу, глаза блестели пустотой. Губы шевельнулись.

– Милый… отпусти нас. Отпусти… отпусти… отпусти…

Сначала это звучало как просьба. Потом как мольба. Затем как приговор. Голос становился всё более чужим. Он будто рассыпался на десятки голосов: женских, мужских, детских, все говорили одно и то же. Повторяли это, как заклинание. Как проклятие. Словно каждое "отпусти" тянуло что-то изнутри. Свет снова мигнул, и фигура исчезла. На её месте старая табуретка. Над ней петля. Она раскачивалась из стороны в сторону, будто кто-то только что покинул её. Голоса продолжали шептать. Теперь они были повсюду: в стенах, под потолком, в груди. Они звали его: заставляли встать, подойти, просунуть голову в петлю. Адам встал: медленно, словно не управляя собой. Шаг за шагом он приближался. На лице не было выражения, только пустота. Он ступил на табурет, верёвка коснулась шеи. Всё было словно в замедленной съёмке. Он не сопротивлялся, не думал – просто подчинился. Табуретка с глухим звуком опрокинулась. Тело повисло. Голоса стихли. Темнота.

***

– Мия! Мия, вставай, хватит спать!

Голос будто прорезал пространство. Девочка вскрикнула и подскочила на кровати. Грудь ходила ходуном, дыхание сбилось. Она огляделась, комната казалась чужой и одновременно до боли знакомой. Белые шторы, мягкий ковёр, игрушечный шкаф в углу. Всё на месте. Солнечные лучи заливали пол, как золотая пыль, прогоняя ночные страхи. У кровати стояла мать. Лицо напряжённое, губы сжаты, в руке – черпак. Запятнанный фартук говорил о том, что она уже давно на ногах.

– У твоего брата День Рождения, а ты спишь, как убитая! Поднимайся. Поможешь мне с готовкой, дел по горло.

Мать исчезла так же быстро, как и появилась, оставив за собой только запах жареного масла и давящее чувство, что что-то не так. Мия не сразу осознала, что лежит, сжав простыню в кулаке. Пот коснулся лба.

– Так… это был сон? – пробормотала она, закрывая лицо руками.

Только вот страх не уходил. Он сидел где-то глубоко внутри, будто заноза. Что-то в этом утре казалось неправильным. Она соскользнула с кровати и сунула ноги в свои любимые тапочки с мягкими розовыми ушками кролика. На секунду стало теплее. Она пошла в ванную, машинально умываясь, глядя в зеркало. Лицо её было обычным. На кухне скворчало. В воздухе висел запах масла, корицы и чего-то подгоревшего. Мать металась от плиты к столу с непреклонным лицом, словно штурман перед бурей.

– Мия, сбегай в магазин. Яйца закончились.

– А можно Эд пойдёт со мной? – спросила девочка, надеясь на положительный ответ.

– Эд ещё спит. Не донимай его. Деньги на тумбе.

Тон был холодный, отрезающий. Ни капли мягкости. Мия молча кивнула и накинула рюкзак. С улицы в лицо пахнуло летним утром: свежесть, ветер, жужжание машин. Всё будто в порядке. Она даже попыталась посчитать машины, как раньше, чтобы успокоиться. Одна… две… три… Но на седьмой не заметила, как врезалась в прохожего. Мужчина в сером костюме и кепке – почтальон.

– Глаза разуй, малявка! – рявкнул он, хватая сумку.

– Простите… – прошептала Мия, опуская взгляд.

Он ушёл, не оборачиваясь, оставив на тротуаре смятую газету. Девочка машинально подняла её. Бумага была влажная, липкая, как от росы или чего-то другого. Она развернула её и сердце замерло. Первая полоса.

«МАССОВАЯ СМЕРТЬ ЦИРКОВОЙ ТРУППЫ»

Фотография шатра была чёрно-белой, словно сделанной десятки лет назад. Он выглядел заброшенным, изуродованным. Буквы заголовка будто шептали ей в ухо, с каждым прочтением становясь всё более угрожающими. Газета выпала из рук. Мия отшатнулась, прикрыв рот ладонью, и побежала. Слёзы резали глаза. Она не знала, куда бежит, просто хотела уйти – подальше, назад, домой. Но улица изменилась: это была не её улица. Она стояла в парке. И там, впереди, как зловещая декорация из сна – шатёр. Раздувшийся, почерневший, искривлённый, как из искажённого зеркала. Его ткань трепетала, будто дышала. От него пахло плесенью и сыростью, будто он сгнил изнутри. Ни огней, ни звуков, только мёртвая тишина. Мия закричала и побежала обратно, а её сердце колотилось, как барабан. Она выскочила на дорогу, не глядя, мимо машин, мимо людей. Мир начал искажаться. Дома изгибались. Деревья гнулись, словно склоняясь к ней. Птицы замерли в воздухе. И тут свет. Яркий, как раскалённое железо. Фары, машина, громкий визг тормозов. Она замерла, как загипнотизированная. Всё замедлилось. Тени потянулись к ней, словно руки. Кто-то звал её, но голос тонула в шуме. Удар. Темнота.

***

Журчание воды было слышно ещё задолго до того, как показался сам ручей. Лето стояло жаркое, воздух дрожал над тропинкой, одежда липла к телу. Компания подростков, весёлых, разгорячённых, в купальниках и с полотенцами, бегом мчалась по тропе, срываясь в смех и обгоняя друг друга. Всё вокруг будто пело – солнце, небо, деревья. День казался бесконечно ярким, как плёнка, засвеченная солнечным светом. Они бросили вещи на выгоревшую траву и почти сразу ринулись в воду, с громким всплеском исчезая в прохладной, мутноватой глубине. Летали брызги, звучал смех, кто-то кричал от неожиданного облива, кто-то визжал, отплывая в сторону.

– Ну хватит! – донёсся женский голос, сбившийся на нервный смешок. – У меня уже все волосы мокрые!

– Да ладно тебе, Диана, – ответил парень, усмехаясь, – Расслабься. Скоро снова школа, прощай лето. Надо кайфануть напоследок.

– Ты прав, – кивнула она, – Извини.

Он подплыл ближе, глаза его блестели от солнца и чего-то ещё. Играя, он с силой плеснул ей в лицо. Потом ещё. Смеялся. Она морщилась, отмахивалась, но он не останавливался. И вдруг, одним движением, схватил её и потянул вниз. Она захлебнулась в первый же момент, но даже не успела испугаться по-настоящему – подумала: "Играет… опять". Только вот он не отпускал. Руки его крепко держали её плечи, а лицо исказила странная улыбка напряжённая, пугающая. Она начала вырываться. В лёгких не осталось воздуха. Боль. Паника. А потом тишина. Тело её мягко опустилось ко дну, не сопротивляясь. Волосы, как водоросли, расплылись вокруг. Кожа стремительно тускнела, гнила, покрывалась пятнами. Рядом что-то проплыло – рыбка, мусор, обрывок водоросли. Никто не кричал, не звал. О Диане забыли. Навсегда.

Она резко вынырнула, с диким вдохом, будто вернулась из ада. Перед ней снова было знакомое озеро: глухое, тёмное, гнилое. Вода почти чёрная, в ней тонул свет. Из-под мутного дна торчали части тел: чужие, знакомые. Детские. Песок срывался с краёв. Рука – Эда. Нога – Мии. Край шляпы – Адама. Все трое, как выброшенные куклы, наполовину погребённые, забытые. Диана, дрожа всем телом, по очереди вытащила их, волоча по скользкому дну. Волна зловония поднималась из-под песка, будто само озеро противилось этому. С трудом, захлёбываясь страхом, она дотащила их до огромной, чёрной трубы – выхода. Миг, и они падают с грохотом на каменный пол. Сверху хлестнула вода, обрушившись на них, как удар. Тела тяжело лежали, будто безжизненные. Диана согнулась над каждым, действуя машинально, надавливала, переворачивала, молилась про себя. Первым закашлялся Эд. Его дыхание вырвалось с силой, потоком воды и паники. Он открыл глаза и увидел, как Диана отчаянно борется за остальных. Потом ожил Адам. Потом тише, почти бесшумно – Мия. Но она не говорила. Не смотрела. Села, свернувшись, как сломанная игрушка, с пустым взглядом и влажными от страха глазами. Ди подошла к ней, осторожно протянула руку, но Мия резко отдёрнулась, встала и сделала несколько шагов назад. Она смотрела на Диану так, будто больше не верила ни ей, ни себе, ни реальности.

– Что с тобой? – голос Ди дрожал, но она всё же сделала шаг вперёд.

– Не трогайте меня! – взвизгнула Мия, отпрянув, словно от ожога. Её голос разрезал воздух, как лезвие.

Ди резко остановилась. В её глазах отразилось недоумение, которое быстро сменилось беспокойством. Девочка стояла, как статуя, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, не детский испуг, а нечто глубже, словно она увидела то, что не поддаётся объяснению.

– Где гарантии? – вдруг прорезал тишину голос Адама. Он повернулся к Ди, и в его взгляде теперь горел гнев, смешанный с бессилием. – Где гарантии, что мы все не сляжем здесь? Посмотри на неё!

– Я не понимаю… – пробормотала Ди, беспомощно оглядываясь. – Этого… этого никогда раньше не происходило.

– И ты всё ещё не передумала? – голос фокусника стал холодным, как сталь.

– Нет, – твёрдо ответила она, хотя в голосе прозвучала нотка тревоги, будто и сама сомневалась в своих словах.

Адам злостно сжал руки на груди. Его губы дрогнули, но он не сказал ни слова. Вместо этого его взгляд вновь упал на детей. Эд, дрожа, обнимал сестру за талию, прижимаясь к ней всем телом, словно пытаясь удержать её здесь, в этом мире. Мия оставалась неподвижной, как мраморная фигура, не моргая, не двигаясь. Лишь её губы едва заметно шевелились, беззвучно повторяя что-то про себя. Фокусник потянулся было к ней, но замер, отдёрнув руку, как будто в последний момент передумал. Он отвёл взгляд.

– Эд… присматривай за ней, ладно? – его голос стал мягче.

– Но… что с ней? Почему она такая? – Эд всхлипнул, пряча лицо в её боку.

– Я… – Адам опустил глаза, – Я не знаю, малыш. Но нам нельзя останавливаться. В любом случае.

Молчание повисло между ними, тревожное и глухое, как затаившийся зверь. В нескольких шагах от них стояла ещё одна дверь – третья. Старая, деревянная, потрескавшаяся, с петлями, покрытыми ржавчиной. Казалось, она держится из последних сил и при одном прикосновении рассыплется в пыль. Из-под щелей полз тёплый, затхлый воздух. Третья дверь открылась.