Читать книгу: «Под куполом цирка», страница 2

– Мы почти вышли, – прошептал Эд, сжимая руку сестры. – Ещё чуть-чуть…

Перед ними вздымалась стена зеркал, но это были не просто зеркала. Их поверхность пульсировала, как живая плоть. В глубине стекла мелькали отражения: лица зрителей, сцена, Мэри со змеями, его собственное искажённое лицо, лицо Мии. Кадры сменяли друг друга, будто мир застрял между снами. Эд вдруг осознал – он не чувствует тепла её ладони.

– Мия?

Она не ответила. Её глаза были открыты, но пусты. Два стеклянных шарика, отражающих мерцающий свет. Она стояла неподвижно, без дыхания, без дрожи.

– Мия…? – его голос сорвался.

Он разжал пальцы, и её рука рассыпалась светом, как треснувшее стекло без звука и следа. На зеркальной стене остался лишь её силуэт, будто она всегда была лишь отражением. Эд застыл, с широко распахнутыми глазами. Он стоял один в бесконечной зеркальной пустоте. Шатёр исчез. Теперь его окружали бесконечные стеклянные стены, где каждое отражение улыбалось ему чужими чертами. С потолка свисали ленты дыма, застывшие в кристаллах. По полу скользили тени без источников. В тишине эхом отдавались шаги. Зеркало перед ним дрогнуло. Свет вздохнул и за гладью, за тончайшей гранью, шевельнулось что-то живое. Из глубины медленно выступила фигура. Сначала силуэт, затем – лицо. Мэри, та же и не та. Её кожа стала фарфоровой, волосы колыхались, будто в невидимой воде. Глаза светились тусклым золотом змеиных зрачков. Она скользила вперёд, не касаясь пола, словно зеркала сами несли её к нему.

– Наш мальчик всё понял, – раздался её голос, эхом отражаясь от стеклянных стен. Звук приходил со всех сторон сразу, будто само пространство говорило её устами. – Браво, Эд. Ты даже сбежал. Почти.

Он застыл на месте, лишь пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Сердце колотилось так сильно, что пульсация отдавалась в висках и перехватывало дыхание.

– Где Мия? – вырвалось у него шёпотом, больше похожим на стон.

Уголки губ Мэри поползли вверх, растягиваясь в неестественно широкой улыбке. Её пальцы скользили по невидимой поверхности зеркала, будто она ласкала невидимую клетку изнутри.

– О, она была восхитительной частью представления. Такая сговорчивая, такая податливая.

С лёгкостью скользя по воздуху, Мэри сделала шаг вперёд и вышла из зеркального плена, словно переступая невидимый порог. Пространство вокруг неё дрожало, подчиняясь, словно радуясь её появлению.

– Тебе понравилось моё выступление? – Она описала плавную дугу вокруг него, каблуки её босоножек не касались пола, но каждый шаг сопровождался хрустальным звоном.

Эд инстинктивно отпрянул назад, но спиной упёрся в холодную зеркальную поверхность. В отражении его собственное лицо, искажённое страхом, дёргалось в такт учащённому дыханию.

– Что Вам от меня нужно? – прошептал он, и голос сорвался на хрип.

Мэри склонила голову под изящным углом. В этом движении была кажущаяся нежность, почти материнская забота.

– Всего ничего, дорогой, – прошептала она, протягивая руку с неестественно длинными пальцами. – Просто останься.

Её глаза вспыхнули неестественным светом. Рука тянулась к нему, но движения были неправильными, пальцы выворачивались в суставах, ломались в локтях, изгибались под невозможными углами, будто подчинялись не анатомии, а какой-то извращённой воле. В этой театральности сквозило что-то звериное, первобытное. Красота, доведённая до абсурда, превратившаяся в кошмар. Эд стоял, парализованный. Его разум кричал "беги", но тело отказывалось верить в реальность происходящего. А она продолжала ласково говорить, словно убаюкивая ребёнка:

– Я чувствую, как ты дрожишь. Даже когда стоишь так храбро. – Её голос струился, как мёд. – Знаешь, что это значит?

Её тень уже лизнула его ботинки. От неё исходил холод, как из подземелья, куда никогда не проникало солнце. Пол под ногами начал трескаться, образуя узоры, похожие то ли на кровеносные сосуды, то ли на корни ядовитого растения. Эти трещины медленно, неумолимо тянулись к его ступням.

– Это значит, что ты живой. – Она облизнула губы, и в этот момент её зрачки вытянулись в вертикальные щёлочки. – А живое всегда вкуснее.

Её улыбка растянулась до невозможного. Из-за губ показались зубы, мелко дрожащие от нетерпения. Они поскрипывали, будто сами по себе испытывали голод. Мэри подняла руку с пульсирующими под кожей тенями. Что-то живое копошилось внутри, рвалось наружу. Когда её пальцы приблизились к его лицу, Эд почувствовал, как кожа на щеке начинает гореть, будто к ней приложили раскалённую проволоку. Её глаза больше не напоминали человеческие, теперь это были воронки, закручивающиеся в бесконечные спирали, готовые засосать его сознание в пустоту.

– Эд! – голос прорвался сквозь стеклянный мрак, как нож сквозь плёнку.

– Эд, ты слышишь нас?!

Словно молния ударила в стекло. Два голоса врезались в эту зеркальную пустоту – один звонкий, почти детский, но с дрожью отчаяния, другой хриплый, резкий. Мэри замерла. Её улыбка исчезла так резко, будто её стёрли. Рука дёрнулась в судороге, как у куклы, у которой внезапно перерезали все нити. Она резко выпрямилась, и её глаза, только что спирали безумия, вдруг потемнели, зрачки расширились до чёрных бездн.

– Нет… нет, только не он… – прошипела она, и в голосе впервые прозвучало что-то похожее на страх.

Голос Адама нарастал, приближался, и с ним странный вибрирующий звон, будто кто-то бил хрустальным молотком по тысяче бокалов. Зеркала вокруг задрожали, их поверхность помутнела, как запотевшее стекло. Эд обернулся. Где-то там, в глубине одной из отражающих стен, мелькнули два силуэта бегущие к нему. Один – девочка с развевающимися волосами, лицо бледное, глаза горели. Не стеклянным блеском, как у той "Мии", что рассыпалась у него в руках, а настоящим, яростным огнём. И Адам – он бежал впереди, сжимая в руке тот самый цилиндр, но теперь он казался тяжелее, массивнее, будто наполненный чем-то нездешним.

– Эд, назад! – рявкнул Адам, и его голос гремел, как удар грома. – Не слушай её!

Мэри взвыла. Нечеловеческий, скрежещущий звук, будто рвётся металл. Её лицо исказилось, кожа поползла, как воск, обнажая на мгновение что-то, что было под ней.

– Ты не уйдёшь, – прохрипела она, но голос уже двоился, трещал, как испорченная пластинка.

Стеклянные стены задрожали, издавая жуткий скрежет, подобный скрипу ножа по стеклу. Трещины, словно живые существа, расползались по зеркальным поверхностям, образуя причудливые узоры, напоминающие кровеносную систему какого-то чудовищного организма. В отражениях вспыхивали и гасли кроваво-красные и ядовито-зелёные блики, создавая жутковатый световой хаос. Мэри затряслась. Сначала кожа на её лице и руках начала пузыриться и шевелиться, будто под ней копошились тысячи крошечных существ. Затем её глаза расплылись, белки налились багровым, зрачки исчезли, превратившись в два кровавых шарика. Когда мир вокруг рухнул с оглушительным грохотом, Эд и Мия инстинктивно закрыли лица руками. Ослепительная вспышка белого света хлынула со всех сторон, проникая даже сквозь сомкнутые веки. Свет погас так же внезапно, как появился. Когда зрение вернулось, они увидели, как лабиринт сомкнулся вокруг них вновь. Пол под ногами затрясся и Эд рухнул на колени, его пальцы впились в холодный кафель. Раздался сухой треск. Мэри выгнулась в судороге, её плечи щёлкнули, руки вывернулись в суставах с характерным хрустом сухих веток. Пальцы начали срастаться, кожа слезала лоскутами, обнажая блестящую белую чешую. Там, где секунду назад было человеческое тело, теперь извивалось что-то бесформенное, будто сброшенная оболочка. Из этого клубка плоти хлынула змеиная голова. Гигантская белая змея вздымалась теперь перед ними, её чешуя переливалась перламутром под призрачным светом. Раскалённые угольки глаз пылали ненавистью, раздвоенный язык мерцал, как стеклянный клинок. Чудовище изогнулось мощными кольцами, разбивая зеркала вокруг. Когда хвост обрушился на пол, трещины расходились по кафелю, повторяя узор её новых вен.

– Бежим! – крикнул Эд, его голос сорвался от ужаса.

Мальчик не успел даже подумать, пальцы впились в руку Мии, и они рванули вперёд, не разбирая пути. Змея метнулась следом, зеркальный лабиринт взорвался хаосом. В осколках стекла мелькали тысячи отражений то змеиной головы, то их собственных перекошенных страхом лиц, то рвущегося, как бумага, пространства. Они мчались, спотыкаясь между зеркальных стен. Скользкие проходы озарял лишь зыбкий свет. Адам бежал позади, его дыхание хрипело, как сломанный мех аккордеона. Сердца колотились так сильно, что казалось – вот-вот разорвут грудную клетку. Вдруг послышался стеклянный звон, мгновенный, как трещина по нервам. Мия резко обернулась, и волосы хлестнули её по лицу, как холодные плети.

– Эд, что это…?

– Не смотри, – резко перебил он, но было поздно. В одном из зеркал мелькнул алый блеск – два огненных глаза, немигающих, лишённых всего человеческого. На мгновение они исчезли, будто змеиная тень скользнула по стеклянной поверхности, не задерживаясь.

– Зеркала! – голос Адама прозвучал резко, как удар хлыста. – Она движется по ним!

Пространство вокруг начало пульсировать, искажаться. Зеркальные поверхности вздрагивали, как живые существа, отражения в них расплывались и собирались вновь, будто змея стала частью самой их структуры. Где-то совсем рядом раздался лёгкий, почти ласковый шорох. Впереди раздался резкий треск, будто мощный хвост ударил по стеклу. Стало ясно: чудовище не просто преследует их, оно играет с ними, как кошка с мышью.

– Назад! – внезапно вскрикнула Мия и резко дёрнула Эда в сторону. Как раз вовремя. Зеркало, мимо которого они только что пробежали, с треском лопнуло. Из трещины вырвался язык багрового пламени, оставляющая на полу дымящиеся пятна.

– Она может атаковать изнутри зеркал! – Адам кричал, но его голос почти терялся в нарастающем грохоте разрушающегося лабиринта.

В этот момент все зеркала вокруг одновременно дрогнули, и в каждом из них мелькнул отблеск белой чешуи.

– Нам нужно укрытие. Где нет зеркал! – Эд с трудом перевёл дыхание, оглядываясь через плечо.

И в тот самый момент, когда надежда казалась потерянной, Мия заметила в одном из поворотов старую деревянную дверь с потрёпанной краской.

– Там! – её крик прозвучал одновременно испуганно и восторженно.

Они рванули к спасительному выходу, когда позади раздался глухой взрыв. Одно из зеркал лопнуло, и сквозь осколки вытянулась блестящая чешуйчатая пасть. Острые как бритва зубы щёлкнули в воздухе, едва не задев Адама, прежде чем исчезнуть обратно в стеклянной поверхности. Дверь захлопнулась за ними с тяжёлым стуком. Абсолютная темнота. Воздух был густым от запаха пыли, старой древесины и чего-то сладковато-прогорклого. И ошеломляющая тишина после безумного грохота.

– Она не может пройти сюда? – Мия нервно прижалась спиной к стене, её голос дрожал.

– Временно, – Адам вытер лоб рукавом. – Но она найдёт способ. Мы лишь выиграли немного времени.

Эд опустился на колени, его тело всё ещё колотилось мелкой дрожью. Он понимал – это не конец. Это только начало настоящей охоты. И Мэри больше не улыбалась. Теперь в ней было только голодное безумие. Гул в ушах утих. Темнота наполнилась пылью и запахом старого грима, прогорклых духов, чуть сладковатым, как у засушенных цветов. Здесь было прохладно и тихо, как в музее забытых лиц. Гримёрка. Занавески из тяжёлой парчи, потемневшее зеркало, не отражающее уже ничего, исписанное выцветшими надписями помадой. Пёстрые перья, растрёпанные парики, порванные перчатки, бутылочки без этикеток. Всё было в беспорядке, как будто хозяйка покинула это место навсегда. Пыль в гримёрке оседала медленно, словно даже она боялась тревожить тишину. Что-то в этой комнате отзывалось неприятным холодом внутри, словно здесь не раз кто-то плакал. Мия скользила взглядом по беспорядку, её пальцы непроизвольно сжали край стола, когда она заметила рассыпанные фотографии. Эд уже наклонился над ними. Из-под пожелтевшего письма выглядывало женское лицо с уверенной улыбкой, рядом с ней – мужчина. Мия заметила фотографию на секунду позже. Адам двинулся быстрее мысли. Его рука накрыла фотографию с неестественной резкостью, словно обжигаясь от изображения. Без единого слова он сложил снимок пополам и спрятал во внутренний карман. Его спина оставалась прямой, но на мгновение плечи дрогнули. Он даже не посмотрел на детей. Сделал вид, что они этого не видели, что ничего не случилось. Мия наблюдала внимательно, потом опустила глаза, делая вид, что ничего не заметила. Но в её цепкой детской памяти этот жест отпечатался навсегда. Мия ничего не сказала, но теперь она слушала его иначе. Тишина в гримёрке стала зыбкой, напряжённой. Но вдруг где-то глубоко в коридорах зеркального лабиринта снова донёсся шорох. Он не был громким, скорее, шелестящим, как если бы кто-то провёл ногтями по стеклянной поверхности изнутри. Едва слышно, но достаточно, чтобы кожа на затылке покрылась мурашками. Адам застыл. Его лицо изменилось, не страх, а сосредоточенность, напряжение, словно он почувствовал чьё-то присутствие, прежде чем услышал его.

– Она возвращается, – его шёпот прозвучал как приговор.

Он направился к двери, двигался не как защитник, а как палач, идущий на последнюю казнь. Руки методично проверяли карманы: холодный металл ключа, шершавую поверхность зажигалки, складки тёмной ткани, что на ощупь напоминала крыло летучей мыши. В последний момент из рукава выскользнул блестящий предмет, какой-то странный гибрид циркового реквизита и холодного оружия, с зазубренными краями, напоминающими лезвие карточного ножа.

– Останьтесь здесь, – голос слышался как скрип заржавевших часовых механизмов. – Что бы вы ни услышали – не выходите. И ради всего святого, не смотрите в зеркала.

Он не дал времени на возражения. Дверь захлопнулась с окончательностью крышки гроба. В гримёрке стало тихо, будто их замуровали в склепе. Но за стеной начался кошмар – стеклянный ад. Глухие удары, будто кто-то бил кувалдой по хрустальным гробам. Визг лопающегося стекла, перемежаемый змеиным шипением, от которого кровь стыла в жилах. Свет мерцал, как при эпилептическом припадке, сине-белые вспышки рождали в зеркалах тысячи безумных отражений. Адам шёл по этому безумию, как сомнамбула. Его тень множилась, растягивалась, скручивалась в спирали. И тогда она материализовалась – белая как известняковый саван, чешуя переливалась мертвенным перламутром. Пасть разверзлась, обнажая клыки-стилеты, глаза горели как раскалённые угли в пепле. Она вывернулась из зеркала с хрустом ломающихся стёкол. Адам не дрогнул, цилиндр в его руках ожил. Карта вспыхнула в его руке, она превратилась в изогнутый клинок. Бросок и лезвие вонзилось в чешуйчатую шею. Змея взвыла, от её крика задрожали стены. Цепь из второй карты опутала её, как удавка, но тварь рванулась вперёд, и хвост снёс полметра зеркальной стены. Осколок рассек Адаму щеку, кровь потекла по подбородку тёплыми струйками. Третья карта вспыхнула алым шаром, взрыв ослепительного света оставил на чешуе чёрные подпалины. В отражениях на секунду застыли искажённые гримасы, словно сам лабиринт корчился от боли. Змея сбила его с ног, цилиндр покатился по полу. Горячее дыхание смерти уже обжигало лицо, когда он вонзил в разверстую пасть последнюю карту. Змея закричала, стекло треснуло, лабиринт застонал. Она исчезла, утянув с собой часть реальности, зеркала потускнели, будто покрылись пеплом. Адам поднялся, вытирая ладонью кровь со щеки. Его цилиндр лежал рядом, слегка помятый.

– Прости, Мэри, – он говорил не змее, а той девушке со старой фотографии.

Из глубины зеркал проступила тень. Сначала размытая, будто отблеск луны на поверхности воды. Постепенно очертания становились четче, проявлялись тонкие черты бледного лица Мэри. Но теперь в её глазах не было змеиной злобы, только бесконечная усталость, почти человеческая тоска. Она прижала ладони к стеклу с той стороны, как заключенная, касающаяся прутьев своей клетки.

– Отпусти меня, Адам, – её голос звучал хрипло, словно сквозь толщу воды.

Тишина между ними натянулась, как старая паутина, готовая порваться от малейшего движения. Адам стоял неподвижно, его пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, ногти впивались в ладони. В зеркальном отражении рядом с её силуэтом он выглядел иначе, будто по ту сторону стекла жил совсем другой человек. Он медленно опустил руку, пальцы разжались. В глазах мелькнула боль, но решение было непоколебимым.

– Нет, – его голос прозвучал глухо, будто доносился из-под земли. В углу гримерки паук сплел паутину между разбитой лампой и портретом давно забытой артистки.

Мэри замерла в зеркале, ее платье внезапно покрылось плесенью, которая тут же исчезла.

– Мы ведь уже столько лет играем этот спектакль, – прошептала она, и в глазах мелькнуло что-то древнее страха.

Адам медленно поднял руку. Его перчатка истлела на пальцах, обнажив желтоватые кости. Средний палец поднялся в характерном жесте, но вместо злости в движении была лишь вековая усталость.

– Ты всегда была ужасной актрисой, – проворчал он, и пыль посыпалась с его плеч. – Даже в смерти переигрываешь.

Когда он вышел, дети заметили, как его тень на секунду осталась на стене, не соответствующая движениям человека. В зеркале Мэри вдруг показала язык, черный, сухой, как мумифицированный цветок и растворилась в пятнах сырости. В воздухе повис запах затхлых цветов и старой косметики. Фокусник ввалился в гримерку, швырнув дверью так, что со стены упал пожелтевший афишный лист. Его рубашка висела клочьями, обнажая бледную кожу с синеватыми прожилками. Засохшая кровь на скуле напоминала подтеки старого грима. Он плюхнулся на табурет, который жалобно скрипнул под ним, будто протестуя против такого обращения. Пальцы, дрожащие от напряжения, нашли на туалетном столике пузырек с чем-то мутным. Выпил залпом, даже не поморщившись, хотя жидкость оставляла на губах маслянистый блеск, похожий на ртуть. В его движениях сквозила не просто усталость, а та изношенность, которая бывает у вещей, переживших своих хозяев. Когда он снял перчатки, под ними оказались ногти странного сиреневого оттенка, будто они десятилетиями впитывали свет рампы.

– Всё в порядке, – его голос прозвучал глухо, будто из-под земли. – Она ушла.

Ни оправданий, ни сожалений. Просто констатация факта, словно речь шла о прерванной репетиции, а не о встрече с гигантской змеёй. Он встаёт и подходит к туалетному столику, пальцы фокусника скользят по раме зеркала, оставляя кровавые отпечатки на потрескавшемся дереве. Он схватил черный платок со стола и резко провел им по лицу. Платок упал обратно, сложившись в странную форму, напоминающую крылья летучей мыши. Мия не проронила ни слова, но в ее памяти навсегда запечатлелось: как его рука дрожала, когда он поправлял манжеты. Как в уголках глаз собрались морщины, которых не было час назад. Как запахло сладковатой плесенью и тленом, когда он прошел мимо. Эд кивнул, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Нам нужно идти, – Адам щелкнул пальцами, и лампочка над зеркалом мигнула, осветив на мгновение пустые отражения, в которых что-то шевельнулось.

Когда он открыл дверь, из гримерки вырвался ветерок, хотя окна были наглухо закрыты. В зеркале остались лишь размытые силуэты и пятно, похожее на отпечаток ладони, медленно сползающее вниз. Вторая дверь скрипнула, будто ее открывали впервые за много лет.

Глава 3: Диана

После того как лабиринт зеркал сомкнулся за их спинами, оставив странный гул в ушах, Эд не мог отделаться от чувства, что кто-то, или что-то всё ещё следит за ними. Его пальцы сжимали руку сестры, но в груди уже кипело другое – тревога, злость и нарастающее подозрение.

– Мистер Адам… – выдохнул он, не двигаясь с места. – Что это за место? Что здесь происходит?

Фокусник, казалось, не услышал. Он продолжал идти, не оглядываясь, будто вопрос Эда был пустым звуком.

– Эй! – жёстче сказал Эд. – Я серьёзно. Мы не сделаем ни шага, пока Вы не скажете, что вообще здесь творится.

Мия тревожно посмотрела на брата, затем на фокусника. Эд крепче сжал её ладонь, словно сам себе придавая уверенности. Он остановился и Мия вместе с ним. Адам замер. Его лицо оставалось спокойным, почти безучастным, как у актёра, повторяющего уже сто раз сыгранную роль. Губы не дрогнули, веки не моргнули. Казалось, даже дыхание остановилось. Он стоял так несколько секунд, превратившись в живую статую фокусника, застывшего перед кульминационным номером. Потом, без единого слова он развернулся и пошёл вперёд. Его спину не выдало ни малейшее напряжение, шаги оставались размеренными и чёткими. Он двигался с той же лёгкостью, с какой бы выходил на арену перед тысячной толпой, абсолютно уверенный, что зрители последуют за каждым его движением. Дети для него были чем-то само собой разумеющимся – очередные зрители в бесконечном представлении. Его молчание говорило громче любых слов: "Вы последуете за мной, потому что альтернативы нет". И самое страшное: он был прав. Эд застыл, будто корнями врос в пол. Сердце колотилось так сильно, что отдавалось в висках ровно в такт с пульсирующим светом, что играл в стеклянных стенах. Он неотрывно следил, как фигура фокусника становится все меньше, растворяясь в зыбкой дали коридора.

– Он…нас бросает? – голос Мии дрожал, когда она тянула брата за рукав, оставляя на ткани мокрые отпечатки пальцев.

Ответа не последовало. Перед глазами Эда вспыхнули обрывки памяти: ночная ярмарка, клубящийся туман, тени, что извивались как живые. Острые клыки, впивающиеся в плоть. Их безумный бег наугад, а нечто невидимое цеплялось за одежду, пытаясь оттащить в темноту. Этот ужас вернулся сейчас. Эд понял: если Адам исчезнет, тьма снова оживет и кошмар повторится. Горло сжал спазм. Пальцы вцепились в руку сестры так, что побелели костяшки. Первый шаг дался с усилием, будто он поднимал всей тяжестью собственного страха. Затем второй и третий. Мия, все еще оглядываясь на пустые зеркала, покорно засеменила следом. Когда Эд наконец поравнялся с фокусником, он резко шагнул вперед, преграждая путь. В глазах горело то, что сильнее страха – яростная решимость.

– Могу я получить ответ на свой вопрос? – голос Эда дрожал, но звучал твёрдо. – Мы не можем вечно бросаться в темноту, как слепые котята!

Адам остановился. Медленно опустил голову смотря на детей, словно его шея скрипела от вековой усталости. Его лицо оставалось каменным, ни морщинки беспокойства, ни искры сочувствия. Только бесконечная, мертвая выдержка.

– Вы так и будете молчать?! – Эд сделал шаг вперед, ноги чуть подкашивались от ярости. – Мы не Ваши марионетки!

Мия осторожно прикоснулась к его локтю. Когда Эд обернулся, в ее глазах он увидел то же, что кипело у него в груди – страх, смешанный с яростью. Ее пальцы сжали его рукав не для успокоения, а в молчаливой солидарности. Адам выждал паузу.

– Ещё рано, паренёк. – наконец произнес он. – Просто доверьтесь.

Эд стиснул зубы. Его кулаки дрогнули.

– "Доверьтесь"? – Он посмотрел на фокусника, будто пытался пробить взглядом насквозь. – Легко сказать, когда всё знаешь. А если мы опять окажемся в ловушке? Одни. Без выхода. Вы тогда тоже будете твердить про "рано"?

Мия опустила взгляд, но лишь на мгновение. Это бесстрастное спокойствие в голосе Адама тоже начинало её раздражать. Когда она заговорила, ее тихий голос резал острее крика:

– Вы всегда так отвечаете? Когда людям страшно? Когда они просят помощи? Просто бросаете "доверьтесь" и отворачиваетесь?

Фокусник посмотрел на неё. Его веки дрогнули – это был первый живой жест за весь разговор. Он смотрел на Мию так, будто видел ее впервые.

– Это не ответ, – продолжила она, поднимая подбородок. – Это, как будто, Вы от нас отстраняетесь. Мы не багаж, который Вы тащите за собой. Мы тоже чувствуем и хотим знать правду.

В её голосе всё ещё звучала детская мягкость, но под ней уже зарождалась твёрдость. Та самая, что вырастает, когда ребёнка слишком долго держат в неведении. Эд снова посмотрел на сестру. В его взгляде мелькнуло что-то новое – может, гордость. А может, просто удивление от того, что она сказала то, чего он сам не смог сформулировать. Адам ничего не ответил. Лишь слегка опустил глаза и направился к дверному проёму. А за ним – тьма, снова зовущая, снова без объяснений. Он чувствовал, как она дрожит и сам дрожал. Но теперь выбора не было. Если бы он снова остался, снова начал спорить, Адам просто ушёл бы. А остаться в этом месте без него, без хоть какой-то опоры, было страшнее, чем шагнуть в темноту. Фокусник обернулся, указывая вглубь зала. В дальнем углу зиял дверной проём. За ним ничего. Лишь глухая, живая тьма. Плотная, как воск, и такая же липкая. Адам подошёл и протянул руку, строгий взгляд будто приказывал: "Шагайте". Эд, сжав сестру в объятиях, колебался. Потом медленно протянул руку в ответ. Мия заглянула в проём и тут же отпрянула. Она замерла на пороге, будто упёрлась в невидимую стену. За гранью только тьма. Никаких очертаний, ни звука, ни тени. Только вязкая, живая пустота. Её дыхание участилось, грудь сжалась, будто от холода, но холод шёл изнутри. Руки задрожали, губы приоткрылись, но ни слова не сорвалось с языка. Тело знало этот страх лучше, чем разум. Она покачала головой, и слёзы выступили на глазах. Эд обернулся к ней:

– Всё хорошо, мы вместе…

Но её уже не было здесь. Она утонула в своём страхе, в воспоминаниях, где темнота была настоящим врагом. И теперь она отказывалась идти. Адам нахмурился, переведя взгляд с девочки на зияющий проём, затем снова на Мию. Слёзы уже катились по её щекам. Эд обнял крепко её, как тогда.

– Что с ней? – удивлённо спросил фокусник.

– Вы можете…включить свет? – глухо пробормотал Эд.

Адам покачал головой. Там не было света. Его и не могло быть.

– Она боится темноты? – мягко спросил Адам.

– Да…Простите. Она не пойдёт.

Адам медленно подошёл к дверному проёму, за которым сочилась тьма. Он остановился на самом краю, не переступая порог, словно чувствовал: одно неосторожное движение, и они снова отстранятся. Он видел, как дрожит Мия, как Эд смотрит на него настороженно, всем телом готовый заслонить сестру. Слова здесь были бесполезны. Обещания в этих стенах звучали пусто, их можно было разбить так же легко, как зеркала позади. Тогда Адам достал из цилиндра маленький мешочек, перекатывал его в пальцах, пока не высыпал на ладонь крошечные стеклянные шарики. Они засияли мягким, пульсирующим светом. На мгновение в воздухе повисло ощущение, знакомое каждому, кто когда-то сидел у костра, слушая сказки. Он не объяснял и не уговаривал, просто присел на корточки, опустившись до их уровня, и рассыпал шарики по полу перед входом в коридор. Свет от них был слабым, не разгонял тьму, но очерчивал в ней тонкие линии, как тропу. Адам провёл по ней пальцем, предлагая маршрут. Это не была ловушка. Не уловка. Он не требовал идти, он просто показывал, что путь может быть чуть менее тёмным. Мия молча наблюдала, на её лице боролись страх и что-то ещё: сомнение, поднимающееся из самых глубин. Она не верила, но видела: он не пытался заставить, в этом было что-то новое. Эд шагнул вперёд, встал рядом с сестрой. Его тело напряглось, взгляд стал колючим. Руку Мии он не отпускал. Та сжала его пальцы, но уже не так судорожно, как прежде. Свет шариков дрожал в такт её дыханию. Адам оставался на месте. Ничего не говоря, лишь чуть кивнул, как бы признавая их право бояться. Они стояли перед тьмой в тишине, где даже мысли звучали слишком громко. Свет мерцал, дразня: вот путь, но решать только вам. Эд медленно сделал шаг, будто ступал не на пол, а на тонкий лёд над чёрной водой. Руку сестры сжал крепче. Мия, колеблясь, двинулась следом – словно только вместе они могли оторваться от земли. Внутри всё было натянуто, как струна. Никто не верил до конца. Страх сидел в каждом, но не перед темнотой, а перед этим странным взрослым с его слишком правильными словами и взглядом, который часто ускользал. Сомнение шептало: а если это очередной фокус? Новая ловушка? Но оставаться было страшнее. Позади оставались зеркала с живыми отражениями, события, от которых хотелось бежать. Впереди хоть и тьма, но другая. Мия прошла немного и оглянулась. Адам стоял на месте, не торопил, не подталкивал. На его лице читалась усталость, что-то тихое, почти человеческое. Доверие не просто свет, который включается щелчком, оно рождается медленно, сквозь тревогу, шаг за шагом. Эд не хотел идти, но знал: ждать намного хуже. Он спрятал руку сестры в своей ладони, будто укрывая там всё, что оставалось в нём живого. Её маленькая тёплая ручка дрожала, но сжимала его пальцы без тени сомнения, она шла не за светом, не за фокусником, а за ним. И эта вера жгла сильнее любой ответственности. Он сдерживал дыхание, чтобы она не услышала, как дрожит его грудь. Шаги давались с трудом, будто приходилось пробиваться сквозь собственную тень. Свет шариков отражался в глазах, но не касался души, там по-прежнему было темно. Эд не чувствовал себя храбрым. Не был готов. Но знал: Мия рядом, она не отстаёт ни на шаг. В её движениях читалось напряжение, но не колебание. Она верила ему – это чувствовалось в каждом прикосновении, в каждом шаге, которым она доверяла ему свою уязвимость. Спина Эда выпрямилась чуть больше. Неуверенность не исчезла, уступив место чему-то другому. Чему-то, что не требовало быть сильным. Мия шла медленно, разглядывая стены. Пятна на них превращались в каракули, каракули – в рисунки. Они появлялись будто сами собой под дрожащим светом. Одни – наивные, радостные. Другие – тревожные, с перекошенными лицами и тёмными пятнами, будто нарисованные в страхе. Вдруг она остановилась. Один рисунок выделялся: девочка с тёмными волосами стояла на пустом фоне, сжимая в руке ярко-красный шарик. Рядом – размытая фигура. То ли шатёр, то ли что-то большее, полосы и линии, будто остатки чего-то важного, что исчезло, оставив лишь призрак. Мия застыла. Что-то в этом изображении задело её. Приглядевшись, она увидела: глаза девочки простые точки, губы лёгкая тонкая черта, но в позе, в том, как та держала шарик, читалось одиночество. Кто она? Кто её нарисовал? Почему стоит одна перед исчезающим нечто? Эд подошёл молча, встав рядом. Мия не оборачивалась, но чувствовала его присутствие. Рисунок будто смотрел на них всем своим стёртым миром, просил о чём-то. Мия провела пальцами по краю изображения. Шершавая поверхность. Чуть ниже стёртая надпись мелом, лишь несколько букв уцелело. Прочитать было невозможно. Они стояли молча, и рисунок будто дышал вместе с ними. Эд наклонился, разглядывая размытые линии. Шатёр? Дом? Или просто игра воображения? Шаги сзади. Адам подошёл неспешно, остановился позади них, сложив руки за спиной. Его обычно строгое лицо изменилось, взгляд смягчился, будто он узнал что-то знакомое. Тишина повисла между ними, никто не хотел разрушать момент словами. Адам сделал полшага вперёд. Взгляд скользнул по шарику, размытому фону, снова по девочке. Он наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри, провёл пальцами по рисунку. Эд и Мия молчали, но присутствие взрослого, впервые не давящего, а просто находящегося рядом, удивляло. Адам опустил взгляд, встретился глазами с Эдом. Ни приказа, ни напора, только едва уловимая мягкость. Зрачки неловко перевелись на картинку, его пальцы замерли в сантиметре от стены, будто он боялся прикоснуться, будто узнавал линии, но не решался признаться даже себе. Эд растерялся: фокусник не казался чужим. Мия снова посмотрела на рисунок. Девочка с шариком стояла всё так же одна. Но теперь, в тени трёх молчаливых фигур, её одиночество казалось меньше. Пальцы Мии потянулись к размытому пятну, она хотела дорисовать, вернуть девочке её мир. Но под рукой не было ни мела, ни красок. Адам, словно угадав её мысли, снял цилиндр и достал старый деревянный пенал. Открыл его бережно, как что-то очень личное. Внутри лежали разноцветные мелки и пастель, потрёпанные, но ещё яркие. Протянул Мии без слов. Та удивлённо посмотрела на него, затем на мелки, губы дрогнули. Она взяла красный и подошла к стене, осторожно вывела линии, восстанавливая то, чего, возможно, никогда и не было. Здание? Фонарь? Просто дом, который хотелось бы иметь? Эд, помедлив, выбрал тёмно-синий мел. Встал рядом, добавил дорожку, уходящую вглубь рисунка. В скрипе мела по стене, в наклонах голов, в сосредоточенных взглядах что-то изменилось, тишина между ними стала иной, как пауза в музыке. Адам не вмешивался. Стоял в стороне, наблюдая. В его взгляде впервые не было тайны, только усталость и, если присмотреться, слабая благодарность за то, что они приняли мелки. Когда рисунок был закончен, Мия отступила. Шатёр вышел кривоватым, но теперь девочка не стояла одна – будто ждала кого-то. Эд коснулся плеча сестры. Мия улыбнулась уголком губ. Она не знала, кто была эта девочка, но та больше не выглядела потерянной. Коридор, всё такой же тусклый и тревожный, стал чуть светлее. Они двинулись дальше. Свет шариков мерцал, будто уставая. Тени скользили по стенам, детские рисунки сменялись облупившейся штукатуркой. Мия шла, не отпуская руку брата, но теперь поглядывала на Адама впереди. Его силуэт в тусклом свете казался длиннее, чем был. Фрак, цилиндр, движения – всё, как всегда. И всё же он изменился. После остановки у рисунка в нём появилось что-то новое. Мия заметила слабую улыбку на его лице, будто он ненадолго позволил себе вспомнить что-то дорогое. А за ней появилась глубокая грусть, спрятанная за привычной строгостью. Девочка шагнула ближе. Адам заметил это краем глаза, но промолчал. Мия нерешительно всмотрелась в его лицо, а потом, с привычной мягкостью, тихо, почти шёпотом, чтобы никто, кроме него, не услышал, обратилась к Адаму: