Озверевшие

Перевести дух в тишине и одиночестве у неё не получилось. Вскоре после процедуры банкротства имущество оказалось арестовано, счета заморожены. Кроме квартиры в общежитии, купленной когда-то из желания поскорее уехать от матери, у неё ничего не осталось. Забытая за годы нищета вновь поглотила её. Требовать от матери часть денег Надин не стала, прекрасно понимая, что это бесполезно. Попросить помощи не позволяла гордость, а когда она на это всё-таки решилась, её просто выставили за дверь. С тех пор жизнь пошла по наклонной. Чтобы прокормить себя, Надин устроилась продавцом в обычный супермаркет. Она замкнулась, половину зарплаты стала спускать на алкоголь, сначала дорогой, а со временем на какой придётся. И вот ей сорок три, она одна, и всё, что у неё осталось, – это маленькая квартирка в общежитии и ненависть. Ненависть ко всему миру.

Ближе к обеду немного распогодилось. Тучи расступились, и солнечный свет, яркий, жизнерадостный и такой неуместный в пропитанном отчаянием месте, заполнил собой пространство. Однако сон не отпустил Надин, даже когда раздался звонок в дверь. Возможно, на этом бы всё и закончилось, если бы она спьяну не забыла закрыть замок. Незваный гость без труда попал в квартиру, осмотрелся, вдохнул полной грудью. Скрипя половицами, он прошел внутрь и, присев на стул у заваленного хламом стола, стал ждать, пока на него обратят внимание.

Надин тем временем ворочалась всё сильнее, пытаясь вырваться из оков мучительного сна, который, словно машина времени, перемещал её по чёрным страницам прошлого. Вот больничная палата, в которую она попала с острой болью в животе. Заходит врач. Видно, что ему было бы проще жевать битое стекло, чем говорить эти слова, но он говорит. Услышав их, она содрогается всем телом, до боли в костяшках сжимает одеяло и издаёт такой душераздирающий крик, что у пациентов и медицинского персонала во всем здании пробегают мурашки по спине.

Когда сон досыта напитался болью и, наконец, выпустил несчастную из своих объятий, та лежала вся в слезах, раскрыв рот в беззвучном крике. Пальцы так же, как и в тот день, сжимали ни в чём не повинное одеяло, словно пытались вырвать из него клочок. Силясь унять слёзы, Надин мысленно стала себя уговаривать:

«Всё хорошо. Это всего лишь сон. С тобой ничего такого не происходило. Это было с кем-то другим, помнишь? Ну вот, молодец».

Успокаивающие мысли неожиданно прервал незнакомец, деликатно покашлявший в кулак. Увидев его, Надин подпрыгнула, машинально прикрывая одеялом грудь, хоть в этом и не было необходимости – она уснула в одежде.

– Ты кто такой? Что ты здесь делаешь? – скорее просипела, чем выкрикнула женщина.

– Я твой друг. Я пришёл помочь тебе, – примирительным тоном сказал незнакомец.

Надин отползла к спинке кровати, пытаясь понять, что происходит. Какой ещё друг? У неё была идеальная память на лица, и будь то её знакомый, она бы точно его запомнила. Ей, конечно, доводилось сильно напиваться, но она всегда помнила, с кем была и что с ней происходило. И всё же весь облик незваного гостя говорил о том, что он знает её не первый год.

– Так, подождите. Мы точно знакомы? – спросила Надин, перебирая обрывки памяти, и тут друг поймал её блуждающий взгляд.

– Конечно. Просто ты ещё не вспомнила. Я твой старый друг. Я только сейчас узнал, в каком положении ты оказалась, – с горечью сказал друг.

Надин смотрела в глаза незнакомцу, не в силах оторвать взгляд. Она слушала внимательно, боясь упустить хоть тень звука, словно его устами говорили ангелы. По телу разлилось приятное тепло, мысли в голове замедлили бег и словно поплыли в невесомости.

– Я считаю, ты не заслужила того, что с тобой произошло. Ты со мной согласна? – спросил друг.

– Да. Я не заслужила этого. Я согласна, – сказала Надин тоном, будто читала отрывок из скучной книги.

– Я могу помочь тебе. Прости, ты не можешь мне сказать своё имя? – ненавязчиво спросил друг.

– Надя. Нет, Надин, – медленно проговорила женщина.

– Хорошо. Я могу помочь тебе, Надин. Помочь понять, почему всё так получилось. Ты ведь знаешь, кто во всём этом виноват? – все тем же спокойным голосом спросил незнакомец.

На минуту в комнате воцарилось молчание. Друг чувствовал, как в чистый незамутненный разум женщины тяжелым камнем падает вопрос, заставляя ненависть, осевшую в глубине, всколыхнуться и устремиться вверх. Он видел, как гримаса гнева появляется на её лице, слышал участившееся дыхание.

– Я… Я знаю, кто во всём виноват, – разлепив пересохшие губы, отстранённо прохрипела Надин. – Это те сволочи, что довели меня до разорения. Хотя… – её зрачки едва заметно задергались. Целей оказалось слишком много. Больше, чем ненависти. Её ненависти была нужна другая цель – более яркая, более конкретная. Взгляд вновь замер, словно нашёл точку опоры, и Надин продолжила:

– Нет. Не они. Бизнес не знает пощады. Я должна была это предвидеть. Но я не хотела им заниматься.

Она говорила с трудом, прерываясь долгими паузами, но её речь становилась всё более и более осмысленной, в неё неуверенно вплетались нити эмоций.

– Я хотела лишь быть нужной кому-то. Дарить своё тепло и ласку. Я хотела семью. Свой маленький дом, детей. Боже, я так люблю детей. Если бы тогда мать позволила мне уехать с ним, всё было бы по-другому.

– Почему же ты не уехала? – участливо спросил друг. – Это твоя жизнь и ты вправе делать с ней всё, что хочешь.

– Знаю, – протянула Надин. – Я всё понимаю, но… Тогда я не могла поступить иначе. Не знаю почему. Просто не могла. Она дала нам шанс. Нужно было только подождать, а он не смог. Это сломало меня. Я стала жить для себя, для своего дела. Я и забыла о том, что когда-то хотела семью, пока Светку не встретила. Я решила, что у меня всё равно будет малыш, пусть даже без отца. И я забеременела от своего водителя. Я говорила, что пью таблетки, и он поверил. Мне не нужен был мужчина, чтобы вырастить ребёнка. Всё было бы хорошо, если бы моё дело не рухнуло. Мать каждый день орала на меня. Она привыкла жить красиво. Она орала, а потом… Я потеряла своего малыша. Из-за неё. Из-за неё потеряла.

Ненависть, прежде слепо и хаотично заполнявшая разум женщины, начала собираться воедино, словно пальцы в готовый к удару кулак. Друг чувствовал зарождающуюся в ней разрушительную силу. Она росла, металась диким зверем в поисках жертвы, заставляя незнакомца испытывать страх, желание убежать, оказаться подальше от нее и как можно скорее. Но разбудить зверя в этот раз было недостаточно.

– Накажи её, – мягко, но требовательно сказал друг.

– Наказать? – медленно, словно пробуя слово на вкус, проговорила Надин.

– Да. Ты должна сделать это. Ради своего малыша. Ты должна наказать её.

Едва друг ушел, Надин уже не помнила об их разговоре. Всё её существо занимала лишь одна мысль – «я должна отомстить». Она не могла понять, почему раньше этого не сделала. Ей следовало показать матери, что это такое – лишиться всего, оказаться на обочине жизни, брошенной, нищей, никому не нужной.

Переполняемая решимостью, Надин сняла с себя всю одежду и пошла в душ. Подставив тело под поток холодной воды, она закрыла глаза. Её пробрала дрожь, на мгновение перехватило дыхание. Похмельная слабость уступила место некой злой бодрости. Казалось, тугие струи смывают всю грязь, что она незримо несла на себе все эти годы, возвращая былую силу, гордость, несгибаемость.

Вытершись насухо, Надин вернулась в комнату и растерялась. Старые грязные тряпки, что служили ей одеждой, совершенно не годились для мести, такой долгожданной и торжественной. Единственное, что подходило для этого, лежало в её тайнике, где когда-то, помимо прочего, хранились деньги на чёрный день. Последние сбережения были давным-давно потрачены, но тайник по-прежнему существовал. Встав на колени перед кроватью, Надин достала из-под неё пластиковый дорожный чемодан с кодовым замком. Она понимала, что надёжность такого хранилища близка к нулю, но всё равно запутывала три числа на замке после каждого использования. То был скорее ритуал, чем попытка обезопасить содержимое. Этим Надин говорила себе, что есть ещё что-то ценное в её жизни.

Когда числа на вращающихся колёсиках сложились в «310», замок открылся. Внутри чемодана лежало несколько полиэтиленовых полупрозрачных свёртков. В самом большом из них был её первый действительно хороший деловой костюм, сшитый по меркам. Он был прост и сдержан, можно сказать, чопорен, зато пиджак идеально подчёркивал её стройную талию, а зауженные брюки выделяли красивые длинные ноги. В этом костюме Надин проводила первые судьбоносные для фирмы переговоры. В нём она заносила увесистые конверты в кабинеты алчных, но полезных для дела толстяков. В нём всё получалось с такой непринуждённой лёгкостью, что казалось, за спиной выросли крылья.

Переход из среднего класса в высший заставил сменить скромный «Киа» на роскошный «Лексус», студию в доме близ окраины на квартиру в элитной новостройке в центре. Отказываться от старого в пользу нового было легко. Машины и квартиры продавались, тут же исчезая из памяти, но с этим костюмом было иначе. Когда появляться в нём перед коллегами и подчинёнными стало просто неприлично, Надин бережно упаковала его и спрятала на верхней полке шкафа. Пока другие костюмы более престижных брендов сменяли один другой, заполняя собой гардероб, этот терпеливо лежал на месте и ждал.

Падая с верхов в низы, словно сгорающий в атмосфере метеор, Надин распродавала за бесценок всё, до чего не дотянулись руки судебных приставов, но с этим костюмом так и не смогла расстаться. Она верила, что её время ещё придёт и он ей пригодится. Время пришло, пусть тогда оно виделось несколько иначе.

Собрав ещё влажные волосы в тугой хвост, Надин надела чистое бельё, любимый костюм и встала перед зеркалом в прихожей. Покрутившись, она не без удивления отметила, что ничуть не поправилась и, если бы не глубокие морщины на отёчном лице, могла бы сказать себе, что хорошо сохранилась. Сунув руки в карманы брюк, Надин нащупала в одном из них гладкий стальной прямоугольник. Вытащив его и осмотрев, она узнала в нём свою зажигалку, с которой не расставалась, пока не бросила курить. Большой палец привычным движением откинул крышку, несколько раз прокрутил колёсико, искры кремня зажгли пламя. Надин долго заворожённо смотрела на пляшущий огонёк, уже зная, какую роль ему предстоит сыграть в этот день.

Скрепя сердце, она заставила себя надеть старые невзрачные туфли, в которых ходила каждый день на работу – других у неё просто не было. Взяв с собой складной нож и пустой дорожный чемодан, Надин вышла из дома. О том, насколько её внешний вид бросается в глаза среди грязи окраинских улиц, тут же сообщил подпитой сосед, куривший самокрутку на лавочке у подъезда. Проявилось это в более рьяном и хуже завуалированном, чем обычно, предложении интимной близости. Так как одна рука была занята ручкой чемодана, а другая сжимала в кармане нож, Надин пренебрегла традицией и не продемонстрировала соседу средний палец. По дороге в гаражный кооператив, куда она направлялась, пришлось выслушать ещё несколько сальных шуточек от молодых уголовного вида парней. Так как они были пьяны настолько, что плохо стояли на ногах, опасности от них ждать не приходилось, и обойти их по дуге оказалось достаточно.

Валерий Михайлович Баринов, дородный мужчина лет пятидесяти с рыжей седеющей бородой, как обычно сидел со своим помощником в гараже, разбирая очередной сгнивший до неприличия автомобиль. Это был его основной источник дохода, по местным меркам, весьма неплохой. Из развалюх, купленных у запивших владельцев, он бережно извлекал любые пригодные для использования запчасти, которые охотно покупали как магазины с автосервисами, так и простые трудяги, подрабатывающие ремонтом. Особым спросом пользовались детали от иномарок, ввоз которых попал под запрет пятью годами ранее. Помимо этого, у Валерия Михайловича можно было купить ходовое топливо в пятилитровых пластиковых канистрах. Местные беспризорники регулярно опустошали даже самые хитро защищённые баки, потому спрос был хороший. Злые языки распускали слухи, что Баринов в сговоре с малолетними преступниками, но в лицо ему этого никто не говорил. Не потому, что боялись – Валерий Михайлович был на редкость улыбчивым и доброжелательным, а потому, что при встрече с ним пропадало всякое желание скандалить.

Увидев Надин у ворот гаража, Баринов оживился и расплылся в улыбке.

– Батюшки мои, это кто к нам пожаловал, – проскрипел он преувеличенно старческим тоном. – Леший, у нас гости.

Из-за капота показалась вымазанная в масле и грязи голова с надетой не по погоде шапкой.

– Мне нужен бензин. Три канистры, – кивнула Надин, прикинув, сколько влезет в её чемодан.

– У меня самый приличный – это девяносто второй, – с сомнением протянул Валерий, задумчиво глядя на женщину в хорошем деловом костюме.

– Именно такой мне и нужен, – торопливо согласилась Надин.

– Ну, слава Богу, – с облегчением выдохнул Баринов и стал доставать канистры из старого нерабочего холодильника. – У вас тоже слили за ночь? Далеко? А то может, помощь нужна. Тяжело хрупкой девушке столько тащить.

– Нет, нет. Не нужно. Это совсем недалеко, – Надин старалась выглядеть спокойной, хотя внутри у неё всё задрожало.

– А раз недалеко, так тем более надо помочь, – хохотнул Валерий. – Леший, вытри рожу и проводи даму. Хотя нет, не вытирай. Ты так грознее выглядишь.

– Пожалуйста, не надо. Прошу вас, – в этот раз Надин не смогла сдержать страх в голосе. Баринов с помощником подозрительно переглянулись. – Меня у машины молодой человек ждёт. Он очень ревнивый, может понять неправильно.

Валерий кивнул понимающе, но неодобрительно, и сказал:

– Что за мужики пошли, ей Богу. Ладно, давайте хоть канистры газетой оберну, а то весь чемодан изгадится.

На это она возражать не стала и, расплатившись, торопливо ушла прочь.

Потяжелевший чемодан едва подпрыгивал на дорожных кочках. Выдвижная ручка тряслась, словно поводок в зубах заигравшегося пса. Затянутые в хвост волосы неспешно раскачивались в такт шагам. Любопытные взгляды прохожих цеплялись за Надин и тут же соскальзывали. Её разум при этом погрузился в некий вакуум, пустой и бездумный, и лишь издалека, откуда-то из-за его границ, в её сознание пробивался полный тревоги и сомнений вопрос:

– Неужели я это сделаю?

На что в бесстрастной пустоте тут же возникал ответ, звучащий спокойно и безмятежно:

– Да. А в чём, собственно говоря, проблема? Разве осталось хоть что-то, что можно потерять? Нет. Нет ничего и никого. Поймают? Посадят? А кто сказал, что им это позволят?

Ладонь в кармане ещё крепче стиснула рукоять ножа, и всё тело одобрительно отозвалось вспышкой гнева. Вопросов больше не осталось.

Спустя полчаса Надин вошла во двор, в котором провела детство и юность. Она не была в нём последние десять лет, и перемены сразу бросились ей в глаза. Парковка, на которой вечно не хватало мест, была полупустой. Детская площадка, где в тёплые месяцы шумела детвора, и вовсе пустовала. Смердящие мусорные контейнеры скрывались под завалами настолько, что их едва можно было разглядеть. Трава и сорняки заполнили собой каждый клочок земли, включая сетку трещин на асфальте. Смотря на всё это, Надин не ощутила ничего. Даже самые приятные детские воспоминания, связанные с этим местом, вдруг выцвели до белизны, словно перележавшие на солнце фотографии. Они потеряли любое значение, лишились всякого смысла, просто затерялись на фоне высшей цели, что привела её сюда. Глубоко вдохнув, Надин уверенно пошла к родительскому дому.

Подъезд её встретил знакомым запахом сырости, табака и мочи. Надписи и рисунки на стенах, как и прежде, описывали и личную жизнь обитателей дома, и половые органы, не без участия которых эта жизнь создавалась. Поднимаясь по лестнице, можно было заметить пару-тройку угрожающих сообщений, напоминающих людям об их долгах. Оказавшись у заветной двери, Надин приложила к ней ухо. Страх и подъём вверх с тяжёлым чемоданом заставили сердце биться сильнее, и понадобилось некоторое время, чтобы его успокоить. Когда стук в ушах ослаб, Надин вслушалась. Тишина. Затем она нажала на звонок и съёжилась в тревожном ожидании. За приглушённым мелодичным перезвоном ничего не последовало. Дома не было никого.

План Надин строился исключительно на старых привычках матери. Та каждое субботнее утро начинала генеральную уборку и стирку, затем тащила всю семью на рынок, чтобы закупить продуктов на неделю вперёд, поторговаться и, если будет настроение, с кем-нибудь поругаться. Обычно это продолжалось до раннего вечера, пока продавцы не начинали закрывать свои лавки, и находиться там уже не было смысла. Ключи от квартиры у Надин сохранились со времён отъезда в общежитие. Менять замки в мощной металлической двери было дорого и проблематично, и её мать, не любившая тратиться попусту, вряд ли могла этим озаботиться.

Взяв ключ, Надин вставила его в замочную скважину и, мысленно молясь, чтобы он подошёл, повернула против часовой стрелки. Механизм податливо щёлкнул, отпирая замок. Сдержанно улыбнувшись, она вставила второй ключ в верхний замок, и он так же легко открылся. Неожиданно раздавшийся за спиной скрип заставил Надин вздрогнуть. Из-за соседской двери показалась старушка с девочкой лет пяти.

– Надя? Я думала, ты уехала из города. Как давно я тебя не видела. Неужели помирились? – с теплотой в голосе спросила соседка.

– Нет. Просто пришла вернуть кое-какие вещи, – сказала Надин, стараясь не выдать охвативший её ужас.

– Может, помиритесь ещё. Ну ладно, я пойду. С внучкой погулять надо. А ну-ка, поздоровайся с тётей.

– Здрасьте, – явно смущаясь, девочка опустила глазки.

Надин хотелось заплакать, и казалось, она не сможет сказать ни слова. Глаза стали влажные, былой самоконтроль таял. Держась из последних сил, она открыла дверь и сказала:

– Здравствуй, солнышко. Погуляйте сегодня подольше. На улице отличная погода.

Девочка кивнула, взяла бабушку за руку и они вместе пошли вниз по лестнице. Оставшись наедине, Надин затащила в квартиру чемодан, захлопнула дверь и закрыла лицо руками. Тёплые ручейки медленно потекли из глаз. В ту секунду ей не хотелось мстить. Она лишь желала вернуть всё на сорок три года назад и родиться в другой семье. В семье, где отец не будет напиваться до самой смерти, а мать не будет ломать жизнь дочери, словно деревце, едва успевшее прорасти. Но вернуть назад ничего нельзя. Можно лишь воздать по заслугам.

Вытерев слёзы, Надин раскрыла чемодан, достала канистру с бензином и осмотрелась. На первый взгляд квартира не сильно изменилась. Тёмно-зелёные обои в коридоре сменились бордово-чёрными, и казалось, в нём стало ещё теснее, чем раньше. У входной двери всё так же висело овальное зеркало в винтажной раме, от которого всегда веяло безвкусицей и запахом нафталина. Под ним стояла другая, но столь же громоздкая тумбочка из тёмного дерева, тяжёлая и фундаментальная, как каменные глыбы Стоунхенджа. Полы, уложенные паркетной доской, были натёрты до блеска, как и всё, за что цеплялся взгляд. Надин вздрогнула, вспомнив, сколько времени в детстве у неё отнимала уборка. Вечернюю прогулку во дворе нужно было заслужить, а мать имела крайне высокие представления о чистоте. По-настоящему встав на ноги, Надин пообещала себе, что больше никогда не возьмёт в руки тряпку, и в годы процветания хорошо платила домработнице. После, оказавшись на дне, она не нарушила своего обещания.

Войдя в комнату матери, Надин не смогла сдержать нервного смешка. Казалось, интерьер вобрал в себя элементы всех стилей разом. Деревянная мебель с позолотой, нарочито подделанная под старину, невозмутимо соседствовала с современным телевизором, занимающим половину стены. Люстра и бра холодно поблёскивали сталью и стеклом на фоне однотонных бархатных обоев цвета пыльной розы. Под полкой со старинными иконами висела картина с невнятной, но дорого выглядящей абстрактной живописью.

«Мама, мама. Могла ли ты потратить мои деньги ещё более бездарно…», – промелькнула в голове мысль.

Насмешливая ухмылка не сходила с лица Надин до тех пор, пока её взгляд не упал на прикроватную тумбочку, где стояли рамки с семейными фотографиями. Их было пять, и ни на одной из них она себя не увидела. Обида, неожиданно её охватившая, показалась странной ей самой, ведь у неё не было причин ожидать чего-то другого. Все поступки матери говорили о том, что она вычеркнула старшую дочь из своей жизни, но почему-то именно эти фотографии стёрли последние сомнения в том, что это действительно так. Непрошеные слёзы вновь защипали глаза, и Надин разозлилась на свою мягкотелость.

«Ты пришла сюда сопли распускать или мстить? Возьми себя в руки и сделай то, зачем пришла», – услышала она лязгнувший сталью собственный голос.

Схватив первую попавшуюся рамку, Надин швырнула её в экран телевизора, и по его чёрному полотну разбежалась паутина замысловатых трещин. Это зрелище вновь вызвало на её лице улыбку, весёлую и безумную. Следующая рамка полетела в книжный шкаф, и он отозвался задорным звоном бьющегося стекла. Оставшиеся Надин побросала, не прицеливаясь, затем открыла крышку канистры и начала жадно поливать бензином всё вокруг. Содержимое шкафов нещадно выбрасывалось на ковёр, пропитавшийся бензином, и им же поливалось сверху. Топливо попадало ей на одежду, затекало в туфли, но это не имело никакого значения.

Первая канистра опустела разочаровывающе быстро. Отбросив её, Надин взяла из чемодана следующую и принялась за кухню. Та была сравнительно небольшой, потому на неё хватило и половины. Остатки Надин расплескала в комнате матери, стараясь уделить внимание всему, что осталось сухим. Взяв третью канистру, она пошла в последнюю комнату, которую когда-то делила с сестрой. Та, судя по фотографии на стене, теперь жила здесь с мужем. Со снимка смотрели довольные лица на фоне алого морского заката. Надин поставила канистру, взяла рамку с фотографией и со злостью швырнула её на пол.

– Ты этого не заслужила, сука! Я это заслужила! Я пахала как проклятая! – закричала она в истерике.

Рамка беспомощно хрустнула, перекатилась и упала плашмя фотографией вверх. Надин начала яростно втаптывать в пол осколки вместе с улыбающимися лицами. Ей казалось, что они смеются над ней, но с каждым ударом лица теряли очертания, и вскоре их стало невозможно различить. Покончив с этим, она снова схватила канистру. Топливо расплёскивалось в воздухе, быстро опадая, впитываясь и источая приятный запах свершившейся мести. Надин сдавленно стонала от восторга, предвкушая, как всё это будет гореть, как мать, обрёкшая её на нищенское существование, примерит её шкуру. Цена, которую придётся за это заплатить, была ей совершенно не важна. Она ловила удовольствие от каждой секунды, не осознавая, что бушующая в ней ненависть, смешиваясь с парами бензина, ослепляют её разум.

В один момент канистра опустела, но Надин этого словно не замечала. Она впустую трясла ею, не в силах поверить, что мгновение триумфа оказалось таким коротким. Ей хотелось больше разрушений, хотелось увидеть их своими глазами, а не смотреть со стороны. В конце концов, Надин смирилась, решив, что огонь справится с задачей лучше неё. Он всё уничтожит, не оставив улик, а ей самой пора было заканчивать и уходить. Домочадцы могли вернуться раньше обычного, а её крики наверняка слышали соседи. Не успела Надин об этом подумать, как раздался звук открывающейся двери и за ним тот самый крик, который всю жизнь заставлял её каменеть.

– Что это за… Нет, нет, нет! – оглушительно завопила мать.

– Чем это пахнет? – услышала Надин голос сестры.

– Бензин, наверное, – сказал её муж растерянным голосом.

– Чего стоишь, идиот? Быстро звони в полицию, – задыхаясь от злости, крикнула Оксана Владимировна.

Смуглый мужчина лет сорока резко вошёл в комнату, где была Надин, на ходу набирая что-то в телефоне. Оторвавшись на полсекунды, чтобы оценить масштаб погрома, он увидел женщину в чёрном деловом костюме и застыл на месте.

– Ты кто такая? – испуганно спросил мужчина, спустя долгую паузу.

– Надя? – сестра, вошедшая следом за мужем, буквально не верила своим глазам.

Бежать было некуда, и Надин поняла, что она пропала. Устроить поджог и убежать у неё не получилось, а просто так её теперь никто не отпустит. На этот раз мать точно её ударит, если вообще не изобьёт до полусмерти. Потом будет полиция, суд и, скорее всего, тюрьма. Внезапно Надин охватило отстранённое спокойствие, словно всё это происходит не с ней. Она вновь почувствовала решимость. Гулять так гулять. Умирать, так с музыкой. Рука потянулась в карман.

– Привет, сестрёнка, – губы Надин скривились в саркастической усмешке. – Не узнала? Видимо, я выгляжу не так хорошо, как ты. Знаешь ли, финансовые трудности испытываю. А ты, смотрю, цветёшь и пахнешь.

– Боже, что ты наделала. Она же тебя… – не успела сестра договорить, как в комнату вошла их мать.

Слово «ярость» не могло бы описать и десятой доли того, что отражало лицо этой женщины. Пальцы на её трясущихся руках сжались в кулаки.

– Ах ты тварь. Да я тебя сейчас своими же руками задушу! – выкрикнула Оксана, но, не успев сделать и двух шагов, остановилась, увидев зажжённое пламя.

– Давай, иди ко мне, мамуль. Убей меня так же, как ты убила моего малыша.

– Ты сама потеряла своего ребёнка, дура. И хорошо, что так случилось. На что бы ты растила его, если ты всё потеряла.

– Заткнись! Ты знала, что моих денег хватило бы на годы! Вам же хватило? – крикнула Надин, обводя свободной рукой комнату. – Вместо того чтобы каждый день орать на меня, могла бы проявить хоть капельку материнской заботы. Я бы вырастила его сама и заработала бы денег. Мне нужна была лишь поддержка. Это разве так много?

– Поддерживать тебя в чём? Стать матерью-одиночкой? Не смогла даже собственного ребёнка выносить, не ищи крайних.

Надин начала истерически смеяться, сначала тихо, затем громче и громче. Её поразил не цинизм, с которым родная мать говорит о её не рождённом ребёнке, а самоуверенность и наглость, не дающая той понять, что в руках дочери находятся их жизни. Надин даже не чувствовала, как нагретый металл зажигалки обжигает пальцы. Она молча встала на колени и сказала:

– Ах, это я непутёвая? Ну, прости меня, мамочка. Я виновата. Виновата в том, что родилась в этом доме. Горите вы все в аду.

Пламя зажигалки коснулось растёкшегося по паркету бензина. Едкие пары в мгновение воспламенились, огонь побежал по полу и стенам, заполняя собой всё пространство. Неестественно быстро схватилась одежда. Резкий запах палёных волос ударил в нос, испуганный крик разнёсся по квартире. Надин с холодным любопытством смотрела, как её родные судорожно пытались сбить пламя. Она буквально кожей чувствовала их страдания, вопли ласкали слух. Чувство свершившегося отмщения пробирало до мурашек. Горящие люди метались в поисках выхода, но огонь уже полыхал с такой силой, что было ничего не разобрать. Надин оторвала от них взгляд, лишь когда вспыхнули её волосы. Из груди вырвался сдавленный крик. Боль в мгновение отрезвила её. Она стала судорожно бить руками по горящим волосам, но от этого лишь загорелись пропитавшиеся бензином рукава. Отчаянный нечеловеческий вопль резанул её слух, заставив содрогнуться. Как молния, пришло понимание того, что всё это происходит на самом деле, что всё это не закончится подобно её фантазиям, что горящие люди реальны и испытывают настоящие мучения, как и она сама. Но самое главное – она поняла, что среди объятых пламенем фигур есть её мать. Та, что дала ей жизнь. Та, что учила её ходить и говорить. Та, что кормила её с ложечки, качала на руках бессонными ночами.

– Нет, нет, нет! Мама! – Надин закричала навзрыд. Она пыталась найти мать взглядом, но языки пламени и пелена нахлынувших слёз смешали всё воедино.

Дым заполнил собой комнату, дышать стало невозможно. Под горящей тканью шипела кожа. В бессилии и отчаянии Надин рванула вперёд, как ей казалось, к матери, но жар заставил её остановиться. Она закрыла глаза. Ресницы и брови сгорели, лицо нестерпимо жгло. Издавая тонкий скулящий звук, Надин ожидала болезненного конца, который всё никак не наступал. В этот момент какая-то внутренняя сила, неистово желающая жить, начала двигать её в сторону от медленной мучительной смерти. На четвереньках она подползла к двери на балкон, и, нащупав ручку, открыла её. От притока свежего воздуха пламя разгорелось ещё сильнее, и огонь перекинулся ей на спину. Надин ввалилась на балкон, ухватившись за висевшую на верёвке простынь. Она потеряла сознание за мгновение до того, как раздался взрыв, выбивший стекла в квартире. Наступила тишина. Всё её существо поглотила вязкая бесконечная тьма.