Жили-были

Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,

В наплыве счастия полуоткрывши рот,

И кошка, мрачному предавшись пессимизму,

Трагичным голосом взволнованно орет.

Саша Чёрный

Осень ставила рекорды продолжительности и ни в какую не хотела уступить место зиме, размазывая слякоть по улицам, давно готовым к снегам и гололёду, она, казалось, сознательно демонстрировала свои возможности по созданию и усилению мерзопакости под ногами. С середины сентября дожди практически не прекращались, менялась лишь их интенсивность. Обычный дождь из больших капель сменялся мелкой моросью из водной взвеси, проникающей даже под водонепроницаемую одежду. А в ноябре капли стали иногда превращаться в маленькие шарики льда или крупные мокрые снежинки, которые, упав на землю, снова становились водой. Короткие дни казались еще короче из-за пасмурной погоды и низко нависающих туч, цепляющихся за крыши немногочисленных высоких зданий. Многодневное отсутствие солнца наводило тоску на население и способствовало развитию меланхолии у особо впечатлительных граждан.

В один из таких беспросветных ноябрьских дней Николай Викторович Шимичев, закончив смену и высадив на конечной последних пассажиров, возвращался в автобусный парк. Он работал водителем автобуса и уже тридцать с лишним лет возил людей от остановки к остановке в своей родной Вологде. В Вологде, в которой он родился, учился в школе, из которого он уходил в армию, в котором похоронил своих родителей, в котором женился и совместно с женой произвел на свет и вырастил девять детей. Город свой он любил, хоть и не особо задумывался над этим.

Он вел по знакомым улицам современный, почти новый автобус, который уверенно форсировал лужи и не замечал ухабистой дорожной мелочи. Дворники чисто смахивали влагу с огромного панорамного лобового стекла. В кабине было тепло и уютно: чуть слышно работающий вентилятор равномерно распределял воздушные потоки, анатомическое сидение удобно удерживало тело, приглушенный шум мотора не раздражал слух.

Под навесами остановок прятались от дождя пассажиры, но на сегодня это были уже не его клиенты и Шимичев сочувственно скользил по ним взглядом. За долгие годы работы водителем у него трижды принципиально менялось отношение к пассажирам.

Первые несколько лет – сразу после армии – он смотрел на перевозимых им людей свысока, считая себя некоей важной персоной, человеком, который знает нечто, что не дано знать всем. Он считал, что от его работы зависят чуть ли не судьбы пассажиров. Николаю казалось, что все смотрят на него с уважением, снизу вверх и даже завидуют ему. Он был преисполнен гордостью от осознания сверхважности совершаемой им работы.

Год примерно на четвёртый-пятый, когда начала сказываться усталость от монотонной и довольно тяжелой работы, когда постоянно ломающийся автобус бесил и иногда доводил до припадков ярости, пассажиры стали его раздражать, а гордость за профессию сменилась злостью на нее. Он смотрел на людей в салоне и на остановках и видел, что они всё делали неправильно: неправильно входили в автобус, неправильно оплачивали проезд, бестолково толпились, мешая друг другу. У них не хватало ума заранее приблизиться к дверям и они яростно принимались расталкивать попутчиков, чтобы выскочить на нужной остановке, они не догадывались при входе сбить с обуви грязь и тащили ее в салон, они портили сидения и выкручивали болтики из поручней. В общем, несколько лет пассажиры были для Николая врагами, мешающими ему работать и не ценящими его “великого трудового подвига”.

Но время шло, хроническая усталость и недосып сменились привычкой, свойственные молодости раздражительность и нетерпимость замещались зрелой уравновешенностью. Монотонность жизни перешла в разряд стабильности и у Николая Викторовича снова изменилось отношение к пассажирам. Теперь он возлюбил их всех скопом абстрактной любовью, какой любой нормальный взрослый человек любит маленьких детей – не своих, не детей знакомых, а просто “маленьких детей”. Теперь он снисходительно и без раздражения наблюдал за всякими их неловкостями, чуть ли не с умилением глядя на своих пассажиров, как смотрят взрослые на неразумных детишек, которые только осваивают нормы поведения.

Такая любовь к пассажирам принесла свои положительные плоды: Николай стал меньше уставать, хоть лет ему становилось больше, и работа снова, как в ранней молодости, стала приносить ему радость. Видимо, правильно утверждают, что жизнь вокруг тебя отражает мысли внутри тебя.

Сейчас Николаю Викторовичу было 56 лет, он был среднего роста, не худой и не толстый, но с довольно явно обозначенным животиком. Походка его уже утратила молодецкую уверенность и, как это бывает у мужчин с приближением старости, одно плечо стало чуть-чуть выше другого и при ходьбе едва заметно выдавалось вперед, наклоняя в сторону всё тело. Голова его не являлась уже прямым продолжением шеи, а несколько сместилась по горизонтальной оси, образовав своеобразный загривок из-за которого он стал не то чтобы сутул, но смотрел теперь больше под ноги, чем вперед. Он стал немного ниже поднимать ноги при каждом шаге и сами шаги стали короче. В общем, с ним происходило все то, что происходит с большинством мужчин на рубеже пятидесяти пяти – шестидесяти лет.

Волосы его, довольно темные в молодости, приобрели изрядную проседь, при этом, если и поредели, то незначительно и равномерно, нигде не обозначив заметной плеши, что позволяло Николаю всю жизнь носить одну и ту же стрижку – под машинку – “дешево и сердито”. Лицо, хоть и несколько утяжеленное широким подбородком, в целом производило приятное впечатление и полностью подходило под определение «простое лицо».

Вполне приличный внешний вид его сильно портила общая черта всей российской провинции – зубы, точнее – проблемы с зубами, видимые при каждом открывании рта. Что уж там такое происходит в провинциальных ртах, но чем дальше от Москвы, тем раньше люди начинают терять зубы и тем реже их вставлять.

Уже к тридцати годам улыбка Шимичева демонстрировала отсутствие нескольких зубов и мощное развитие кариеса на многих из оставшихся. К тридцати пяти он сверкал коронками из “желтого металла”, а теперь у него были съемные протезы из ‘’экологически чистых и натуральных” пластических масс. В общем, Николай Викторович выглядел вполне обычно, может быть, лишь чуть старше своего биологического возраста.

Тридцать шесть лет своей жизни он отдал работе водителем автобуса. Так получилось, что перед армией по направлению военкомата Николай отучился на шофера в школе ДОСАФ, в армии водил УРАЛ, а демобилизовавшись в восемьдесят первом году случайно попал на курсы категории “D” в автобусный парк. Его привлекли довольно высокая зарплата, близость работы к дому и советская пропаганда, прославляющая любой труд, особенно неинтеллектуальный.

Вот и сегодня он возвращался в автобусный парк после очередного сколько-то тысячного дня неинтеллектуального труда. Николай Викторович любил эти возвращения после смены на пустом автобусе. Не нужно останавливаться на остановках, не нужно контролировать посадку и открывать-закрывать двери, не нужно продавать талончики и возиться со сдачей. В такие минуты можно было спокойно побыть наедине с самим собой, поразмышлять о том о сём, помечтать. Кроме того, возвращение в парк означало, что скоро он будет дома, в семье, куда он всегда шёл с охотой и радостью.

Ему опять не давала покоя тянущая боль в пояснице, ставшая в последние годы уже привычной. Теперь он знал причину этой боли, а предыдущие несколько лет по бытовому обыкновению списывал всё на остеохондроз – любимый диагноз при самолечении, в восьмидесятые годы пришедший на смену диагнозу “радикулит”.

В начале года по упорному настоянию старшей дочери Вики, которая работала врачом в областной больнице, он всё-таки лег на обследование по поводу болей в спине. И, хоть и не сразу, выяснилось что причиной этой боли является не радикулит, спровоцированный неудобными сиденьями ЛИАЗов, на которых он отработал лет двадцать пять, а почечная недостаточность, и что болезнь эта посерьезней радикулитов с остеохондрозами. Хроническая почечная недостаточность, явившаяся следствием гломерулонефрита переросла у него уже в стадию, неподдающеюся медикаментозному лечению. Говоря простым языком, почки его не могли более полноценно выполнять свои функции и не выводили из организма ненужные и вредные вещества.

В мире существуют, конечно, вполне эффективные, хоть и не стопроцентные, методы лечения, например, в клиниках Германии, США или Израиля, но для Шимичева, по вполне понятным причинам, они были недоступны. В России же он мог рассчитывать только на плановый (с протекцией дочери-врача – внеплановый) гемодиализ. При гемодиализе кровь очищается от токсинов при помощи аппарата искусственной почки в течении нескольких часов. Проделывать процедуру нужно еженедельно, что совершенно невозможно при том, что квоты на неё в Вологде (да и в других городах) распределяются на год вперёд. Кроме того необходимо регулярное стентирование мочеточников – процедура, если без подробностей, сродни гомодиалезу почек и очереди на него тоже сродни гемодиализным. Такое стентирование раз в год смысла, конечно, не имеет, а еженедельно платить громадные деньги коммерческой медицине, понятно, не по карману. Но, в любом случае, всё это не лечит, а только замедляет развитие болезни, это попытка частично компенсировать функцию почек, которые отказались полноценно работать. В идеале Шимичеву могла бы помочь пересадка донорской почки. Но это путь на сколько эффективный на столько и трудноосуществимый.

У Николая Викторовича долго не укладывалось в голове, что почечная недостаточность является тяжелейшим заболеванием, почти не вылечивается и ведет к необратимым последствиям в головном мозге. Он всю жизнь знал, что главный орган в организме это сердце, ну рак еще страшен и инсульт, а все остальное второстепенно. Теперь же, полежав неделю на обследовании и наслушавшись от соседей-больных медицинских страшилок, он понял, что в организме нет второстепенных органов, что здоровье любого органа не менее важно, чем здоровье сердца.

Лечащий врач объяснил ему по-простому, на пальцах, что почки выводят из организма вредные вещества, которые наш организм не только получает с пищей и питьем, но и вырабатывает сам в процессе жизнедеятельности. Почки отфильтровывают из крови эти ненужные вещества и отправляют их в мочевой пузырь. По мере ослабления почечной деятельности все больше и больше ядов остаются в крови, с кровью доходят до мозга и отравляют его. Отравленный мозг перестает нормально работать и человек постепенно, но неминуемо становится умственно неполноценным со всеми вытекающими последствиями.

Вика подтвердила отцу объяснения лечащего врача, добавив, что эффективного и доступного лечения пока не придумали. Вот теперь до Шимичева дошел смысл выражения “Моча в голову ударила”. Получается, что смысл-то буквальный и любое фольклорное выражение имеет под собой веские основания и не возникает на ровном месте.

Размышления о болезни у Николая Викторовича плавно сместились в бытовую область. Вчера жене звонила из школы учительница самого младшего – второклассника Мишки, которого все в семье называли “Михал Николаич”, и учительница жаловалась, что Миша снова “безобразно” (выражение учительницы) ведет себя в школе. А Михал Николаич давно просит у родителей купить ему смартфон, и родители вроде бы уже пообещали ему его купить, но в свете этих жалоб, наверное, не следует покупать, но тогда будет нарушено обещание. Хотя, конечно, взрослые часто и бессовестно нарушают обещания, данные детям, придумывая массу “объективных и важных” причин, от детей же, при этом, строго требуют исполнения ими их обещаний родителям.

По мнению Николая, все старшие дети, когда росли, вели себя скромнее, но Михал Николаич был последним ребенком в семье – жена родила его уже в сорок пять – и, поэтому, ему многое прощалось. Его баловали не только мама с папой, но и старшие братья и сестры. Старшие даже в большей степени.

Когда родился Михал Николаич Вика, Леночка и Сашка – старшие дети в семье – были уже вполне взрослыми людьми, и их отношение к младшему брату было больше родительское, нежели братское.

По мере подрастания детей забот у родителей убавляется – несколько лет назад Сергей стал жить отдельно, и Егор уехал в Москву, вот все освободившееся родительское внимание, любовь и опека свалилось на младших, а особенно на самого младшего, а он этим, конечно, пользуется.

За знакомым поворотом показалась церковь и Николай Викторович троекратно перекрестился. Эта привычка появилась у него когда он понял, что нет эффективных методов его излечения и, раньше абсолютно нерелигиозный Шимичев, теперь стал регулярно захаживать в храм, ставить там свечки и креститься. Он и прежде, конечно, не был атеистом, но не проявлял никакой ретивости в вопросах веры, а просто ходил с женой в церковь на Пасху и Рождество, если позволял рабочий график. Ну и в трудных ситуациях, конечно, Бога на помощь призывал, хоть особо и не задумывался над смыслом божественного. Теперь же Николай, уповая на Божью помощь, выучил несколько молитв, которые читал про себя ежедневно, стал носить крест, узнал имена святых, помогающих страждущим и болящим, в общем, полноценно приобщался к христианским обрядам. И креститься вот начал при виде церквей, наверное, чтобы засвидетельствовать свою лояльность Богу.

Тем временем автобус подкатил к проходной, шлагбаум гостеприимно поднялся и Николай взмахом руки поздоровался с охранником в будке. Аккуратно, без суеты припарковав автобус на отведенное ему место и, быстро покончив с рабочими формальностями, Шимичев пошел на остановку под усилившимся мелким дождем.

Ехать до дома ему было не близко – последние годы они жили на окраине Вологды в частном секторе – сначала минут двадцать на одном автобусе, затем примерно столько же на другом. Вместе с пересадкой и ожиданием получалось не меньше часа.

Конечно, Николай Викторович давным-давно мог перейти работать в другой парк, благо таковой имелся в трех остановках от дома, но обычный обывательский страх перед всем новым, инертность и нежелание совершать серьезные шаги без крайней необходимости – не позволяли ему перейти на другую работу.

Люди, вообще, крайне неохотно меняют что-либо, что хоть как-то устроено в жизни, даже если оно и устроено-то не очень. Человек боится потерять то малое, что у него есть и опасается как бы не стало хуже. Инерция в физике – это стремление физического тела поддерживать стабильное положение в пространстве, препятствуя попыткам его изменить, инерция человека заключается в том же стремлении сохранять хоть какую-никакую, но стабильность. Николай Викторович руководствовался принципом: “от добра добра не ищут”, мотивируя это тем, что не хочет расставаться с родным коллективом, хотя коллектив этот постепенно – и довольно быстро – сам менялся вокруг него. Он не задумывался о том, что люди и отношения между ними в другом автобусном парке ничем не отличаются от таковых на его привычной работе.

Так и ездил Николай на работу с двумя пересадками с тех пор как они переехали в частный сектор, когда после рождения Юки – восьмого ребёнка – государство выделило им большой и некрасивый снаружи дом. И только последний – Михал Николаич – родился уже в этом доме.

А до этого семья жила в другом, тоже окраинном районе Вологды, в трехкомнатной квартире, которую им тоже предоставило государство после рождения Егора – пятого ребенка. А еще до этого они жили почти в центре города – в просторной двушке с высокими потолками и по два окна в каждой комнате, в которой вырос сам Николай.

Когда, тогда в ещё молодой семье Шимичевых, появился третий ребенок, мать Николая уехала на свою малую родину в деревню в Ярославской области, где жила её одинокая старшая сестра и в этой деревне через несколько лет умерла. Николай ездил её хоронить, но почему-то очень не понравился тётке – сестре матери, с которой они виделись только в детстве, когда он почти каждое лето приезжал с родителями. На похоронах тётя Нина смотрела на Кольку волком, цедила сквозь зубы, что, дескать, мать болела, а от единственного сына ни привета, ни помощи, и похороним без тебя – сами справимся. Николай понимал справедливость упрёков, с тех пор, как мать переехала из Вологды, освободив им жилплощадь, он ни разу её не навестил – только открытки с Новым годом и днём рождения. А когда он получил письмо, что мать болеет, так и не собрался приехать, переложив все заботы на тётю Нину. Со дня похорон он там ни разу не был, хотя постоянно собирался навестить материну могилу.

Отец Николая умер от рака лёгких, когда Николай служил в армии. Его тогда отпустили на похороны по специальной заверенной на почте телеграмме. Он с большим трудом добирался с Южного Урала, где служил водителем в мотопехотных частях. И когда он, наконец, оказался в родной Вологде – отца уже похоронили. Родственники отца жили где-то на Донбассе, но никаких контактов не сохранилось и кого как зовут он уже не вспомнил бы, а ведь там были и двоюродные братья и сёстры – не дальняя, в общем-то, родня.

Появившийся из-за угла и стремительно подъехавший к остановке автобус отвлек Шимичева от размышлений. Входя в подъехавший автобус он сдержанным кивком поприветствовал знакомого молодого водителя. Николай Викторович относился к молодым коллегам с большим скепсисом. Он считал, что все они не умеют работать “по-настоящему”, что сейчас им все “достается слишком легко” и все такое прочее, что обычно говорят недалекие пожилые люди в адрес молодежи, твердо уверенные в том, что они жили тяжелее и, в связи с этим, правильнее. И что, вообще, жизнь не должна быть лёгкой.

В кармане ожил телефон: звонила Вика:

– Привет, пап! Отработал?

– Привет, привет! Домой еду.

– Я договорилась в больнице, дней через десять кладу тебя на стентирование. И совместимость по трансплантации заодно проверим, и, вообще, лишний раз всё посмотрят.

– Может, чуть попозже, – как и многие, кому предстоит какая-либо медицинская процедура или госпитализация, Николай хотел оттянуть ее начало; – Давай, может, когда снег выпадет – посветлее будет, повеселее…

– Нет, пап, у тебя ситуация совсем не терпит. К тому же, я договорилась с большим трудом. Ты же знаешь, что квот по ОМСу по несколько лет ждут, а у коммерсантов это бешеных денег стоит.

– Ладно, уговорила! Как Дениска? – Дениска – сын Вики и, соответственно, внук Николая Викторовича.

– Он у вас. Я маму попросила сегодня его из сада забрать – мне некогда. Вечером забегу и заберу его.

– Можешь у нас оставить – я завтра выходной, в сад отведу.

– Ладно, посмотрим. Позвоню ещё. Пока!

Дениска ходил в детский сад последний год и в следующем сентябре должен был поступить в школу. Вика родила его без мужа на последнем году интернатуры и внук Николая Викторовича рос без отца. Отец у Дениски, конечно, был – некий Слава, полицейский (или милиционер, как Шимичев продолжал называть сотрудников МВД). Славу Николай видел всего дважды – ничем не выдающийся, очень средний молодой человек, ровесник Вики, в те годы лейтенант. Но Вика дала ему полную и категорическую отставку ещё будучи беременной, никак не объяснив свой поступок родителям. Так что сейчас она была одинокой мамашей, в связи с чем Дениска очень часто гостил у бабушки с дедушкой. Тем более, что жили они совсем близко, в десяти минутах ходьбы – Вика снимала половину дома у бывшей санитарки из её больницы. Детский садик был ровно на полпути между их домами, так что забрать Дениску из сада или отвести его туда не было проблемой для Шимичевых-старших, привыкших к заботам о детях.

Автобус подъехал к нужной остановке – сто пятьдесят метров пешком и Николай будет дома. Но именно эти полтораста метров и напоминали каждый раз, что Вологда, хоть и областной, но все-таки периферийный город. И если за последние две пятилетки в центре и в районах многоэтажек дороги подлатали, то в частном секторе – как после бомбежки. Разрушенные тротуары и мостовые представляли собой череду ям и ухабов различной глубины и конфигурации, которые после дождя и в слякотную погоду наполнялись водой, а словосочетание “ливневая канализация” коммунальщики считали ругательством. Автомобили, проезжавшие по этим улицам, как и положено в провинции, никогда не притормаживали рядом с пешеходами, а обязательно обдавали их грязной жижей из этих почти не пересыхающих луж.

Привычным маршрутом, балансируя на сухих местах, Николай добрался до своей калитки почти не промочив ног, а во дворе, заблаговременно учуяв запах хозяина, поскуливала от нетерпения собака по кличке Грыжа, которая, как всегда, с радостным визгом кубарем бросилась под ноги.

Николай ласково потрепал Грыжу по загривку, мимоходом радуясь порядку во дворе. По мере подрастания детей у него все больше оставалось времени для наведения красоты на своем приусадебном участке. И теперь, в ожидании зимы, пейзаж около его дома был почти идеальным – розы и туи укрыты, травянистые многолетники подрезаны, на газоне – ни одного листочка. Нигде не мозолит глаза оставленный “на минутку” инвентарь и тому подобное. Не немецкий “орднунг”, конечно, но всё-таки порядок.

Снимая в прихожей обувь, он услышал голос жены из кухни:

– Коль, у нас Леночка с Костей в гостях!

А Леночка с Костей уже заглядывали в прихожую, чтобы поздороваться с отцом и тестем.

Леночка – вторая их дочь, недавно вышедшая замуж. До самого последнего времени она работала продавцом в отделе мужской одежды в торговом центре “Август” – крупнейшем торговом центре Вологды. Там она и познакомилась со своим мужем Костей. Он выбирал костюм, готовясь к свадьбе друга. Прошло всего неполных три месяца и Леночка с Костей сами стали молодоженами.

Леночке уже исполнилось тридцать и Костя, возможно, “последний вагон”, в который ей удалось запрыгнуть. Конечно, по сегодняшним временем “тридцатка” – возраст не критический, ещё несколько лет в запасе есть, но с учетом ее слишком покладистого и робкого характера, Костю упускать не стоило.

Костя уроженец Вологды и его родители отдали молодоженам однушку в старой пятиэтажке, которую до свадьбы сына они сдавали. Так что с жильем у молодой семьи был полный порядок. “И то слава Богу, – сказали Виктор Николаевич с Ольгой Сергеевной, – а с ремонтом поможем”.

Леночку всю её жизнь все и везде называли ”Леночкой”. Не Еленой, не Аленой, а именно Леночкой. С рождения, с детского садика – только Леночка. И этот уменьшительно-ласкательный суффикс “очк” удивительно соответствовал её сущности во все периоды её жизни. До последнего времени родители считали Леночку самой неустроенной среди взрослых детей, по крайней мере, среди девочек, так как считается, что мужчине устроиться в жизни легче, чем женщине.

С детства Леночка не проявляла каких-то особенных талантов и стремлений. В школе училась средненько – звёзд с неба не хватала, хоть и в арьергарде никогда не плелась, получала средние оценки при хорошем прилежании. Среди сверстников ничем не выделялась ни в плохую, ни в хорошую сторону.

Зато Леночка с удовольствием занималась домашними делами и с малых лет помогала маме управляться с младшими – пеленала, сюсюкала, меняла подгузники, купала и пр. и, как-то само собой получилось, что к окончанию девятого класса ни у кого не было сомнений, что путь её лежит в педучилище. Это даже не обсуждалось на семейных советах, эта идея как-то сама собой материализовалась из эфира и укрепилась в сознании всех заинтересованных лиц задолго до решающего девятого класса.

После училища Леночка пошла работать воспитательницей в ближайший к дому детский сад – тот самый из которого весной выпустили младшую сестру Полину и в который в сентябре поступала ещё более младшая сестра – трёхлетняя Света.

Но, как ни странно, работа воспитательницы Леночке быстро наскучила. Она доработала до лета и уволилась.

Такое иногда случается: человека интересует некая отрасль, он стремится к ней, а как только это становится его профессией – наступает резкое охлаждение, разочарование вплоть до отвращения.

Что-то подобное произошло и с Леночкой – заниматься детьми ей стало неинтересно и даже в тягость. При этом она по-прежнему с удовольствием возилась дома с младшими. Быть может, у нее и не было никогда желания заниматься посторонними детьми и неправильные выводы привели к неправильному выбору профессии.

Имея очень мягкий и кроткий характер, Леночка от природы была неконфликтна и безотказна. Она моментально забывала обиды, никогда ни на кого не злилась, всем желала добра. Леночка готова была откликнуться на любую просьбу, даже если ей совсем было не с руки помогать, а окружающие её люди беззастенчиво эксплуатировали Леночкину безотказность и сговорчивость.

В школе её просили подежурить за кого-то – Леночка улыбалась и соглашалась, а потом никогда не напоминала, что надо бы отдежурить и за неё. Во время детских игр, когда кому-то надо было бежать за далеко улетевшим мячом, все, не сговариваясь, смотрели на Леночку и она улыбалась и бежала за мячом. В училище, на работе стоило её о чем-то попросить, даже не настойчиво, как Леночка, улыбаясь, не находила возможным отказать.

Только очень ленивые или очень совестливые люди не пользовались Леночкиной мягкостью. Она и в споре не могла отстоять своё мнение и сразу соглашалась с оппонентом.

Такая мягкость и бытовой конформизм очень удобны всем окружающим, но лишает индивидуальности и очень мешает жить обладателю такого характера. Таким людям всегда приходится кого-то выручать, кому-то помогать в ущерб собственным интересам.

Отношения с противоположным полом были у Леночки однобокими: выбирала не она, а её. Несколько романов-увлечений до Кости, складывались, как по трафарету, по одному сценарию. То есть, кавалеры приглашали её на свидания тогда, когда им было удобно, и часто пропадали на неопределенное время. Леночка при этом не пыталась звонить или как-то напоминать о себе, ей казалось неудобным навязываться. А когда ухажер объявлялся – Леночка принимала его, как ни в чём ни бывало. Так что, в любви Леночкой откровенно пользовались точно так же, как и в повседневной жизни. Такие отношения, тем не менее, она воспринимала как должное, может быть, ей так же неудобно было отказывать, как и в случаях с внеочередным дежурством и другими бытовыми одолжениями.

При этом внешне Леночка была вполне симпатична и очень мила. Если в детстве и в подростковом возрасте у неё было несколько глуповато-наивное выражение лица, то годам к восемнадцати оттенок инфантильности сменился озорной живостью и сексуальностью.

Леночка была среднего роста и среднего телосложения со спортивным типом фигуры. Она никогда не была худышкой, но и на диетах ей сидеть не приходилось, чтобы сохранять стройность. Она от природы имела плохой аппетит, не любила сладкого и не поправлялась. К тридцати годам её нисколько не разнесло, не появилось ни живота, ни жира на боках, может несколько прибавилось мышечной массы, но это только добавляло ей сексапильности. Она по прежнему могла не стесняясь загорать в бикини. Красилась Леночка всегда в блондинку – традиционный для российских девушек цвет ещё со времен пергидроля.

Леночкин новоиспеченный муж Костя работал в автосервисе, имел самую обычную биографию и самую обычную внешность, при этом производил впечатление человека недалекого, но, вспомним Грибоедова:

 
“А чем не муж? Ума в нём только мало;
Но чтоб иметь детей,
Кому ума недоставало?”
 

* * *

Николай Викторович, в ожидании обеда, устроился рядом с гостями у телевизора, из которого бодрый голос диктора сообщил, что сегодня президент подписал указ “Об усилении мер борьбы с коррупцией”.

– Пчёлы выступают против мёда, – неожиданно прокомментировал Костя, явно повторяя услышанную от кого-то фразу, – Сам с собой, что ль, бороться будет?

– Да как ты можешь так рассуждать!? – неожиданно резко для своего спокойного характера отреагировал Николай Викторович, – он столько для страны делает! Танки вон какие у нас, ракеты, Крым вернул. Нас вон как все боятся, мы любому можем отпор дать!

Из его реплики напрашивался вывод, что и танки и ракеты нужны стране, чтобы не отдавать назад Крым, и если бы не Крым, в котором он никогда не был, то и танки с ракетами не понадобились бы. Он не сомневался, что оружие это существует не только в телевизоре и не задавался вопросом: почему диалез ему не могут делать столько раз, сколько надо. Энтузиазм в словах Николая Викторовича был искренний, неподдельный, можно было предположить, что эти танки с ракетами возвратят ему здоровье.

Костя после такой отповеди тестя смолк и даже покраснел, пожалев о том, что желая, поумничать, повторил за кем-то эту фразу про пчёл, тем более, что сам он так не думал. Он вообще о политике особо не задумывался, а президента воспринимал, как данность, а не как избираемого, в том числе и Костей, гражданина. Впрочем, так оно отчасти и было, ведь вся его сознательная жизнь продолжалась при этом президенте и, возможно, и кончится при нём, ведь Косте уже тридцать пять, президент бодрее, чем пятнадцать лет назад.

– Да я не про президента, я про чиновников, которые коррумпированные, – попытался Костя смягчить ситуацию.

Но Шимичев уже успокоился, тем более, что в гостиной появились Михал Николаич и Дениска – почти ровесники с разницей в год. Формально один приходился другому дядей, что нисколько не мешало им отлично ладить друг с другом. Когда Дениска, который рос без отца, был поменьше, он частенько называл Николая Викторовича папой. А Михал Николаич по этому поводу ревниво возмущался, иногда до слез и пытался объяснить кто есть папа, а кто дед.

Николай Викторович поцеловал обоих, к каждому по отдельности обратился с дежурной фразой всех взрослых “ ну, как дела?” и вполуха выслушал бодрые ответы: ”хорошо!”. Ольга Сергеевна или Олюня, как всю жизнь называл её муж, подавая мужу тарелку с супом, шикнула на малышей, чтоб не мешались и начала пересказывать бытовые новости. Она излагала эти новости без всяких вступлений и предисловий, как будто её кто-то перебил на секунду, а теперь она продолжает:

– Ну и не стала я у Михаила свинину брать, раз он цену задрал. А Вера взяла. А я за эти деньги лучше на базаре возьму. Он с машины своей продает антисанитарию всякую да такие деньжищи хочет…

Николай на этой фразе положил в тарелку щей полнейшую – с какой только возможно горкой – ложку майонеза. Удивительно: как только майонез перестал быть дефицитом (года этак с девяносто третьего), он моментально заменил в российской провинции и сметану, и подсолнечное масло и приобрёл при этом ласковое прозвище “мазик”. Конечно, и в столице несть числа поклонникам майонеза, но, как правило, это все-таки приезжие в первом поколении.