Читать книгу: «Выходи гулять! Путешествие по дворам нашего детства», страница 3

Парашютист (десант) – нож брали за лезвие и подбрасывали вверх с таким расчётом, что он воткнётся в землю, сделав один или несколько оборотов. Это самый авантюрный бросок – если он попадал прямо в базу, она считалась захваченной. А если он воткнулся рядом с базой, можно было продолжать своё наступление уже оттуда.

Система «Град» – лезвие ножа требовалось поставить на указательный палец одной руки, а ручку удерживать сверху указательным пальцем другой. Летящий вниз ножик должен был совершить полный оборот.

Катюша – полураскрытый буквой «Г» ножик втыкали лезвием в землю, а под рукоятку требовалось просунуть палец и подкинуть ножик наверх, заставляя его вращаться вокруг своей оси несколько раз.

Каждая фигура имела типичное графическое изображение, перепутать тигр с Т‑34 не мог даже первоклашка.

Играли, как правило, несколько человек. В разных концах площадки выбирали место каждый для своего города, договаривались, какой набор фигур нужно будет выполнить неприятелю, чтобы взять крепость, если он сумеет разбить твои войска и окажется у городских стен. Например, два T‑34, катюша и королевский тигр. Скидывались на камень-ножницы и начинали. Выбирая, какую фигуру хочешь поставить, ты выполнял бросок и, если нож втыкался в землю, радостно рисовал боевую технику. Если промахнулся – грустно наблюдал, как в направлении твоего города движется гусеница неприятельской колонны.

Когда колонны сталкивались, сначала предстояло подбить технику врага, выполнив соответствующий фигуре бросок, и лишь потом установить на её место свою боевую машину.

Однажды, играя вчетвером, мы с трёх сторон атаковали город Хохи. Хоха мужественно отбивался и жёг всё, что приближалось к его городским стенам. У нас же никак не получалась последовательность бросков, необходимая для капитуляции. Дважды мы с Тимой доходили до последней фигуры и ошибались. Каждый раз после нашей ошибки Хоха радостно прыгал:

– Облажались, спасён!

Больше часа продолжалась героическая оборона крепости. Наконец Макс быстро выполнил сложную последовательность фигур, вытащил ножик и, оттолкнув обескураженного Хоху, стёр с земли его город.

Слёзы брызнули из глаз побеждённого. Хоха оттолкнул Макса в ответ и, поднимая клубы пыли, начал яростно топтать окружавшие павшую крепость войска. Закончив, он бросился прочь, потом резко остановился, обернулся искажённым ненавистью лицом и сквозь рыдания прокричал:

– Нечестно! Все на одного!

Голос утонул в рыданиях, Хоха убегал вниз по переулку.

– Посмотри, какой нежный, – фыркнул в ответ Тима.

– Похоже, он не пережил капитуляцию, – заметил Макс.

– Ничего себе не пережил, – присвистнул я. – Не пережил – это как Гитлер, когда пулю в лоб.

– Ладно, пошли успокоим, наш пацан всё-таки, – поднялся с корточек Тима. За то время, пока мы разговаривали, Хоха успел забраться на дерево.

– Что ты туда залез, кошак? – крикнул Макс.

– За-ма-нали, – раздался прерываемый рыданиями голос. Только в детстве можешь наплакаться так, что появляется нервная икота.

– Хоха, это просто игра, и ты проиграл, – пытался рассуждать Тима.

– Уходите, предатели, – не унимался Хоха.

– Если не хочет слезать сам, тогда мы собьём это яблоко, – внезапно предложил Макс и тут же бросил вверх найденную на земле палку.

Следом наверх полетел увесистый комок сухой земли, к артобстрелу подключился подошедший с площадки Женька-музыкант. Дети жестоки, и зачастую от попытки успокоить до желания наказать проходит несколько секунд. Тем более когда речь идёт о «девчачьих» слезах из-за проигрыша в игре. Продолжающий плакать Хоха теперь вынужден был балансировать на ветках, уклоняясь от летящих вверх палок, мелких камней и комьев сухой земли. Бух, внезапно раздался удар, и я увидел, как над головой Хохи разлетается облако сухой земли – кто-то умудрился попасть проигравшему прямо в лоб.

– А-а-а-а-а, – закричал Хоха, потерял равновесие и полетел вниз.

В последний момент ему удалось зацепиться за большую ветку и остаться на дереве. По его яростному взгляду было понятно, что отсиживаться дальше он не собирается.

– Убью, гады! – закричал Хоха страшным голосом и спрыгнул.

Как назло, рядом с ним на земле оказалась увесистая палка. Не раздумывая, мы побежали.

Коллекционеры

В детстве мы все что-то коллекционировали. Кто-то собирал марки или монеты. Дети богатых родителей держали дома на полке стройный ряд автомобильных моделей. На собирателей никому не нужных вымпелов и значков смотрели косо. С коллекционерами видеокассет хотел дружить весь двор.

Ветер перемен принёс новые возможности. В конце 80-х наш двор пережил настоящий бум – все как один начали собирать пустые пивные банки. То, что сегодня кажется смешным, в те годы представлялось вполне естественным. В Союзе просто не существовало такой тары. Бутылка была. Был каким-то чудом прорвавшийся на закрытый рынок треугольный бумажный пакет для молока и кефира известного мирового производителя. В конце концов, был бидон. А жестяной банки не было. Поэтому она, с красивыми рисунками и, что важно, особенная для каждого сорта пива, была той самой частичкой далёкой западной жизни. Нам неожиданно повезло – в недавно открывшемся в нашем районе гольф-клубе работал ресторан для игроков-иностранцев. Они уважали хорошее пиво, поэтому каждый вечер официанты выбрасывали пустые банки в мусорный контейнер на заднем дворе. В какой-то момент охота на пивную тару стала нашей традицией.

Однажды, возвращаясь с гольф-поля, мы уже готовы были перелезть через забор с полным пакетом банок, когда нас догнал охранник на квадроцикле:

– Что спёрли? Открывай пакет!

– Мы ничего не брали! – сказал Тима.

– Ага, не брали, вытряхивайте давайте, вытряхивайте, – прицепился охранник.

С жестяным звоном одна за другой на идеально подстриженный газон выпали десять пустых пивных банок.

– Вы когда их успели выпить, упыри? Вам сколько лет? – допрашивал мужчина.

– Мне десять, пацанам семь-восемь, – ответил Тима.

– Мы не пили, мы нашли пустые банки, – честно сказал Руслик.

Охранник заглушил квадроцикл, убрал ключи в поясную сумку и подошёл вплотную к Руслику:

– Дыхни.

– Ха-а-а-а, – выдохнул Руслик.

– Зубы хоть утром чистил? – поморщился охранник.

– У нас паста дома закончилась, – соврал Руслик.

– Вот гад, – прокашлялся охранник и посмотрел на нас недоверчиво. – Ну-ка, пройдите все друг за другом по прямой. Руки в стороны, – не унимался он.

Мы послушно совершили необычный ритуал.

– Вы что, действительно ничего не пили? Зачем вам банки? – недоумевал охранник.

– Для домашней коллекции, – гордо ответил я.

Охранник оглядел нас с пренебрежением. Достал ключи из сумки, ловко перекинул ногу через сиденье. Развернувшись, ещё раз окинул взглядом разбросанные на траве пустые банки и смачно сплюнул:

– Ну вы, ребята, и дураки!

– Зато у нас есть хобби, – пробубнил Тима, аккуратно убирая банки обратно в пакет. – Руслик, твоя помялась.

Дома пустые банки нередко занимали самое почётное место. Говорят, у некоторых они даже вытесняли из серванта сервиз – по советским меркам дело немыслимое. В моей комнате пришлось потесниться нескольким заботливо склеенным моделям военных самолётов, они отправились доживать свой век в ящик с игрушками, а банки плотно заполнили тумбочку под телевизором. Теперь визит каждого друга сопровождался одним и тем же ритуалом: одну за другой я доставал банки из тумбочки, друзья их рассматривали, редкие экземпляры отставляли в сторону – их не меняют, насчёт остальных можно было подумать. Если в контейнере попадалось несколько одинаковых банок – не беда, одна занимала место в коллекции, другая сразу шла на обмен. Со временем стало ясно – линейка доступного в позднем СССР импортного пива не бесконечна, и каждый из нас собрал дома полный набор. А потом открылся рынок. На полки магазинов хлынули сотни жестяных банок: пиво, газировка, джин-тоник. В старших классах я взял большой пакет, вынул из тумбочки свою коллекцию и без сожаления отнёс её туда, откуда когда-то принёс, – на помойку.

Но пустую тару можно было продать. Сегодня, конечно, тоже продают банки для солений или бутыли для домашнего вина, но в те суровые времена мне случалось продавать обычные двухлитровые пластиковые бутылки из-под газировки.

Как условились, Макс зашёл за мной около восьми. Я собрал значки, несколько ненужных европейских монет, найденную на стройке упаковку прищепок, старый плед, приготовленный родителями на выброс, ещё детский конструктор и памятный вымпел «20 лет советско-вьетнамской дружбы».

– Бутылки берёшь? – поинтересовался Макс.

– Думаешь, продадим? Для них придётся брать лишнюю сумку, – засомневался я.

– Бери. Такой товар с руками оторвут, – уверенно сказал Макс.

«Такой товар» – это четыре пустые двухлитровки от колы, хорошо отмытые от этикетки и клея, до блеска натёртые бесцветным обувным кремом. Сегодня за такое доплачивают, чтобы выбросить, а в начале 90-х за идеальную небьющуюся тару для хранения жидкостей и сыпучих хорошо платили наличными. Рубрика «Очумелые ручки» из программы «Пока все дома» рассказывала стране, как сделать из дефицитного материала всё – от воронки до кормушки для птиц.

Навьюченные, как верблюды, мы доехали до одного из самых старых блошиных рынков города. Тишинка в то время представляла собой несколько гектаров стихийной торговли. Мы достигли того места, где на асфальте разложил свой товар последний продавец, и расположились рядом. Макс достал обрезок простыни с размытым клеймом ВС СССР, поместив на него всё, что предлагалось к продаже. Я последовал его примеру.

Первыми ушли значки. Через полчаса возник небольшой конфликт из-за прищепок – пока их вертела в руках грузная дама без возраста, щуплый мужичок шёпотом спросил меня: «Сколько?» Не торгуясь, сразу же сказал: «Беру». И буквально всунул мне в руки деньги.

К этому времени женщина тоже решила взять, выпускать прищепки из рук она более не собиралась. Под натиском аргументов мужичку всё-таки пришлось уступить, он забрал деньги и, матерясь, растворился в толпе. Вскоре выяснилось, что вместе со своими монетами он всё-таки подцепил одну из моих – два польских злотых, привезённых мне в подарок двоюродным братом со срочной службы.

– На Тишинке надо держать ухо востро, – лаконично заключил Макс.

Ближе к вечеру за копейки ушёл дырявый плед. Интеллигентная бабушка, не торгуясь, забрала конструктор. Вымпел и бутылки интереса публики не вызывали.

– Говорил тебе, не надо их тащить, – пенял я Максу.

Действительно, очень странно. Значит, где-то рядом сидел конкурент. Тем не менее продали мы почти всё, в ближайшие две недели было на что покупать мороженое и сникерс. На обратном пути долго ждали троллейбус на Киевском вокзале. Возле остановки скопилась внушительная толпа. Макс воровато оглянулся:

– Может, толкнём твои бутылки прямо здесь?

– Макс, ты чего? На автобусной остановке? – удивился я.

– Не тормози! Максимум их у тебя никто не купит.

Мы отошли чуть подальше, я развернулся лицом к толпе, поставил перед собой бутылки и громко сказал: «Уважаемые граждане, к покупке предлагается универсальная пластиковая тара иностранного производства, 3 рубля штука».

Большая часть ожидающих транспорт людей мгновенно переместились ко мне. Пенсионеры отталкивали друг друга, пытаясь первыми всучить помятые купюры. Буквально через минуту бутылок не осталось.

Многие годы, выходя на площади Киевского вокзала, прямо под башней с часами, я вспоминаю об этом милом происшествии начала 90-х. Теперь здесь останавливаются электробусы и не бывает очереди на посадку. Пластиковой бутылкой больше никого не удивишь.

Яблоки за пятёрку

Аппетит приходит во время еды: доходов от продажи ненужных предметов на Тишинке вскоре стало не хватать. Страна на всех парах летела в капитализм, кооператоры с телеэкранов настойчиво предлагали зарабатывать. Где-то тихо плакали космонавты: каждый из нас мечтал стать бизнесменом.

На этом фоне в стране ещё сохранялась эпоха тотального дефицита. В двухэтажном рыбном магазине «Сахалин» на Университетском проспекте в наличии была только морская капуста. Продавцы мастерили из банок причудливые пирамиды. В гастрономах изредка «выкидывали» гнилые овощи, их находили по кислому запаху и хвостатой очереди. Фрукты исчезали как класс.

При этом ветки окрестных садов ломились от невиданного урожая яблок. На территории ближайшего РУВД, а также за ажурным забором киностудии «Мосфильм» и даже на разделительном газоне Мичуринского проспекта мудрые предки, словно предвидя наступление очередного смутного времени, разбили яблоневые сады. Мы регулярно совершали на них набеги.

– Я бы на месте директора овощного просто собрал бы за ночь эти яблоки и барыжил ими спокойно, – сказал однажды Тима. – Убил бы сразу двух зайцев: народ успокоил и неплохо наварился. Кому какое дело, откуда они появились на складе.

– Эврика! – пронзила меня шальная мысль. – Продавать яблоки будем мы!

Пацаны внимательно на меня посмотрели. В воздухе повисло ожидание приключения.

– Они растут у дороги, значит, пропитаны свинцом, – заметил Макс, но на его слова никто не обратил внимания.

Вечером я открыл атлас автомобильных дорог СССР и обнаружил город Мичуринск. Он находился на Тамбовщине, имел подходящее название и лежал на берегах реки Лесной Воронеж. Это как нельзя лучше подчёркивало экологичность. Наши яблоки будут не с Мичуринского проспекта, а из Мичуринска, подумал я. Получается почти без обмана.

Утром мы нашли на помойке несколько деревянных ящиков. Я выпросил у родителей кухонные весы. Первый профессиональный набег совершили на территорию РУВД, расположенного в бывшем здании школы. В начале 80-х тут произошло ЧП – ночью внезапно рухнули перекрытия четвёртого этажа. Страшно представить, сколько было бы жертв, случись это на несколько часов позже. Пока здание ремонтировали, окреп посаженный школьниками яблоневый сад. Сторож гонял нас, но высшие милицейские чины на перекурах давали отмашку:

– Игнатич, оставь, пусть пацаны витаминов наберут.

На этот раз витаминов потребовалось два ящика. Самое трудное было перетащить их через двухметровый бетонный забор. После того как первый ящик выскользнул из рук принимающих и яблоки запрыгали по асфальту, мы придумали спускать его с помощью верёвок. Игнатич одобрительно кивал головой.

Продавать решили около продуктового. Поставили весы на ящик, Славик вынес из дома импортный маркер, которым написали на картонке: Яблоки. г. Мичуринск. 5 руб./кг.

Буквально за час всё было распродано.

На второй день по району заработало сарафанное радио. На третий нас уже ждала небольшая очередь. На четвёртый к прилавку подошёл неприятный дед в сером плаще, очках в роговой оправе и шляпе-андроповке. Долго и придирчиво крутил в руках яблоки, попросил попробовать, наконец, сказал взвесить ему килограмм. Затем дед достал из кармана безразмерного серого плаща безмен:

– Что, спекулянты, сейчас выведу вас на чистую воду. Будете знать, как людей обвешивать.

Мгновенно подвесил авоську с только что купленными яблоками. К этому времени вокруг нас собралось полтора десятка любопытных. Дед демонстративно вытянул руку, авоська монотонно раскачивалась на крючке.

– Кило сто, – сказал кто-то из толпы.

– Ну что, доказал? – прыснули сзади смехом.

– Типичный партработник, лишь бы народ обманывать, – крикнула женщина.

– Дуй отсюда сдавать партбилет. Пока народ за тебя не сдал, – начали напирать люди.

Дед побледнел и быстрым шагом пошёл вниз по улице. Горячие головы было собирались его догнать, но передумали.

Через неделю торговли мы стали богатыми людьми. Расширили территорию сбора – с риском для жизни перелезали забор киностудии, из заработанных денег арендовали тачку у дворника и ходили за яблоками на Мичуринский проспект. Привлекли малолеток к поиску новых ящиков, доверяли им сортировку яблок. Давали деньги на карманные расходы, да так, что родители некоторых стали нас благодарить. Суммы были небольшие, но и времена трудные.

На девятый день к прилавку подошла баба Вера – «бабушка божий одуванчик», как её звали во дворе. Бабуле было далеко за восемьдесят, последние лет тридцать она жила в коммуналке на четвёртом этаже в моем подъезде. Я помнил бабушку с раннего детства, ещё тогда её кожа казалась мне прозрачной, а на волосы хотелось дунуть, проверить, не разлетятся ли они по двору, как парашютики одувана. Поговаривали, что она пережила арест НКВД и немецкий концлагерь.

Бабушка наклонилась, повертела яблоки в руках и посмотрела на меня помутневшими от возраста голубыми глазами:

– Алёшенька, дорого мне твои яблочки. Отдай килограмм за рупь.

Во мне уже вызревал кодекс юного бизнесмена. Мы и так продавали яблоки чуть дешевле, чем в ближайшем овощном, где их к тому же не было. Рушить цену в несколько раз было совершенно неоправданно. Могли пойти слухи, тогда бы все покупатели запросили подобную скидку.

– Бабуля, мы цену не снижаем, законы бизнеса, – железным голосом ответил я.

Бабушка улыбнулась, положила яблоко в ящик и выпрямилась, насколько могла.

– Ну ладно, ладно. Тогда не буду брать, дороговаты яблочки у тебя, – сказала она чуть слышно, развернулась и, шаркая домашними тапочками, медленно пошла вверх по переулку.

Какое-то время мы сидели молча.

– Правильно, нечего так сильно цену снижать, – поддержал меня Макс.

Но все понимали, что я поступил некрасиво. Нет, с точки зрения ценообразования решение верное. Но ведь есть что-то ещё, выше этого.

Вечером решили, что подарим бабуле два килограмма яблок, когда она в очередной раз будет проходить мимо. Два или три дня её не было. На четвёртый я узнал, что баба Вера умерла…