Читать книгу: «И мы сгорим», страница 4

Глава 7. Наоми

Никто из студентов не носил идентификационные карты с собой – по крайней мере, Наоми ни разу этого не видела, – поэтому перед выходом из комнаты она выложила карту из кармана. Сама ее суть вызывало у Наоми волну гнева. Доказывать, что она имеет право тут находиться… да пошли они. Когда тебя поймали, как бродячую псину, и сунули в клетку, это следует называть несколько иначе.

Кое-что в пребывании в академии ее, конечно, радовало. Теплая постель, причем всегда одна и та же, трехразовое питание, чистая одежда и ежедневный душ – позволить себе все это в бегах невозможно. Но никакие преимущества пока что не могли задушить ощущение, что она мышь, которую в коробке из-под обуви притащили в лабораторию.

Общаться с кем-либо из сокурсников Наоми не начала. Все относились к ней с опаской, Рен Иноэ зачем-то засунул свой язык ей в рот, затем сделав вид, что ничего не было, а Флоренс изредка предпринимала попытки сблизиться, но за каждый шаг навстречу делала два шага назад. Впрочем, это не мешало Наоми спокойно жить – она никогда не была душой компании. Последний из тех, кого она считала другом, сдал ее службе по отлову – их дружба стоила закрытого кредита за машину, если едкие комментарии военного по пути в академию были правдой. В людях Наоми разбиралась скверно.

После случая с Альбертом к ней никто не лез, и этого было достаточно.

Учеба в академии оказалась проще, чем она думала. Наоми не знала, какие сверхъестественные заслуги нужны, чтобы пробиться в пятерку лучших, но для сносных оценок было достаточно минимальных усилий. Предмет доктора Хьюза, который назывался так длинно и нудно, что Наоми бросила попытки запомнить, нравился ей из-за преподавателя – за ним было любопытно наблюдать, да и его вставки из истории казались ей интересными, хотя все остальные в такие моменты обреченно вздыхали. Физические нагрузки, занимавшие значительную часть времени, напоминали о жизни на воле и давали повод утереть всем нос в беге и прыжках – они удавались Наоми особенно хорошо. С поднятием тяжестей и контактными видами спорта, к сожалению, проблемы виднелись невооруженным взглядом, но это не слишком ее заботило.

К оставшимся же трем дисциплинам Наоми испытывала смешанные чувства.

Миссис Грейвз перед началом преподавания в “Игнис” будто работала в богом забытой глубинке, ибо имела страсть к комментированию внешности студентов и явно придерживалась пуританских взглядов на жизнь. Когда Наоми впервые вошла в кабинет социологии, миссис Грейвз буквально схватилась за сердце и ближайший час не сводила испепеляющего взгляда с красных волос и пирсинга – казалось, они доставляют ей физическую боль. С тех пор в дни, когда социология стояла в расписании, Наоми надевала брюки и пиджак – ее не радовала мысль о том, что, если пожилую женщину из-за нее хватит удар, придется снова общаться с детективом.

Предмет, впрочем, Наоми изучала с удовольствием. Иногда ей хотелось исправить миссис Грейвз, явно давно закрытой на территории кампуса, но она говорила так быстро и увлеченно, что охота перебивать пропадала. Она заметила, что все относились к миссис Грейвз с каким-то смиренным снисхождением – да, есть претензии, но проще улыбнуться и потерпеть.

Социология нужна была студентам для того, чтобы не потеряться в мире, в котором они вскоре окажутся, ведь его порядки если и были когда-то им знакомы, сейчас это не имело значения. Все меняется – и стремительно. Наоми, например, слышала о культуре отмены, потому что о ней писали в каждом новостном издании и говорили на каждой радиостанции, а любому из тех, кто вырос в академии, для этого требовалось специально забивать нужные слова в поисковик. Да и нашли бы они в лучшем случае определение – новостные ресурсы здесь запрещены. Иначе говоря, от мира они были отрезаны полностью. Спасали разве что фильмы и музыка – общественные проблемы так или иначе отражались в текстах и сценариях, но Наоми сомневалась, что кто-то здесь обращал на это внимание.

Экономика преследовала примерно те же цели, что и предмет миссис Грейвз, и скучна была ровно настолько, насколько это звучит.

Последним предметом была профориентация. Насколько Наоми поняла, это цикл лекций о разных профессиях, который проводился для студентов от восемнадцати до двадцати, чтобы в следующем году они смогли выбрать специализацию и посещать более узконаправленные семинары. До этого вопрос “кем я буду, когда вырасту” у студентов не стоял – для начала им следовало понять, люди они или звери, а если и то и другое, то как эти начала в себе совмещать. При выборе специализации нужно было учитывать еще и то, что во внешнем мире не все университеты принимали на учебу метаморфов – для этого требовались соответствующие разрешения, оборудованная среда и обученный персонал, – но нахождение в смешанном обществе помогало выпускникам не так ярко ощущать, что они отличаются от других. Специальная служба следила за их адаптацией на протяжении трех лет после выпуска, и если метаморф вел примерную жизнь, то отмечаться там следовало лишь раз в год. В общем, если опустить детали, жили они, как вышедшие из тюрьмы преступники.

На занятия по мировой литературе, искусствоведению и основам религии Наоми ходить пока не обязывали – посчитали, что период адаптации в ее возрасте и так достаточно сложен, и нагружать ее всем объемом предметов будет неразумно и небезопасно. Впрочем, она могла их посещать. Но, раз правила позволяли, проводила это время в кровати.

Прошло около недели со дня смерти Альберта и последующего допроса, и Наоми наконец позволила себе дышать полной грудью – чувство, будто за ней мчится разъяренный хищник, перестало мурашками бегать по спине. Быть может, это значило, что детектив больше ее не подозревал. По крайней мере, она очень хотела в это верить.

После ужина Наоми вышла на пробежку, чтобы сбросить напряжение; надеялась впервые за долгое время нормально поспать. Над стадионом плотным облаком клубился туман, подсвечиваемый тусклым светом фонарей. За забором угадывались очертания голубых елей, окружавших кампус – благодаря им к академии был лишь один подъезд. С остальных сторон подобраться мог разве что зверь, готовый напороться на десятки военных и принять пару сотен пуль. Наоми примерять эту роль не хотела, хоть и не просто так бегала именно по периметру кампуса.

Она хотела знать, где они, и чувствовала их – у военных был особенный запах. Бесстрашие и покорность. Крем для обуви. Пена для бритья. Количество их удручало, но кое-где пробелы все же были, и это давало Наоми надежду.

Немного не добежав до учебного корпуса, она остановилась передохнуть и насладиться тишиной и пустотой, которые теперь редко снисходили до ее глаз и ушей. Непривычно было находиться в толпе, когда долгое время любой ценой от нее сбегал, но Наоми не оставалось ничего, кроме как смириться. Попробовать адаптироваться. Или попробовать бежать. Пока что она рассматривала оба варианта.

Стрекотание цикад, необычно активных в вечернее время, прервал голос, показавшийся Наоми смутно знакомым.

– Да постой ты! – Темноволосый парень бежал за женщиной в строгом костюме, но она не останавливалась. – Что это значит?

Догнав женщину, он заставил ее обернуться, и Наоми прищурилась, чтобы разглядеть ссорившихся. Директриса и…

Рен Иноэ?

– Держи себя в руках, нас может кто-то услышать. – Миссис Ротфор огляделась, и Наоми тут же юркнула за мусорный бак, что стоял неподалеку. – Я все потом тебе объясню.

– Нет уж, объясни сейчас! – мольба в его голосе быстро превратилась в требование. – Я думал, они забыли обо мне, а ты…

– Я действую исключительно в интересах академии и ее учеников, Рен. Твоих – в том числе. Прекрати этот спектакль. – Выглянув, Наоми увидела, как директриса вырывает руку из цепкой хватки. – Отправляйся в свою комнату и поспи. Успокоишься – поговорим.

Миссис Ротфор невозмутимо продолжила свой путь, поправив пиджак и посмотрев на часы, словно куда-то опаздывала. Рен несколько секунд стоял на месте, сжимая ладони в кулаки, но, как только входная дверь захлопнулась за директрисой, бросился следом.

Наоми стало неловко от того, что она подслушала что-то глубоко личное и, похоже, причиняющее Рену боль, но в то же время тихо ликовала.

Если что – теперь она знает, куда ударить.

Глава 8. Грэм

После восьми часов утра Грэм имел право покинуть территорию, и потому уже в одну минуту девятого он постучал в окно контрольно-пропускного пункта. В воскресенье кампус спал допоздна – все отыгрывались за ранние подъемы в будние, – и даже военные позволяли себе полениться. Грэм их за это не винил. Но постучать пришлось трижды.

Вручив ответственному подписанное директором заявление и расписавшись в журнале, доктор Хьюз впервые за полтора года оказался за пределами академии “Игнис”. Опьяняющее чувство. Хотелось рвануть с места, раскинув руки в стороны, но Грэм вовремя подумал, что убегающий в беспамятстве преподаватель будет выглядеть подозрительно.

“Буду через пятнадцать минут”.

“Мы уже тут. Ждем”.

Грэм прогулочным шагом дошел до большой дороги и с необъяснимым удовольствием втянул полный выхлопных газов воздух. Раздался гудок, и из машины неподалеку высунулась полная копия доктора Хьюза – еще один доктор Хьюз. Только на девять минут младше.

Грэм не скучал по ощущению, что смотрит в зеркало, которое все время в чем-то его упрекает, но по близости родной души сложно было не тосковать. Теперь, правда, отражение было не таким уж и точным – Грант отстриг волосы и, видно, совсем недавно брился.

Братья обменялись сдержанными приветствиями и отправились в путь. Оба знали, куда едут, но предпочитали не обсуждать это, выбирая для разговора отдаленные темы – состояние больного желудка, размеренную жизнь кота, которого Грант недавно завел, его впечатления от жизни в браке. Так было всегда: Грант вел жизнь, словно списанную со страниц учебника – свой дом, очаровательная спутница жизни, друзья и домашнее животное, – а Грэм был заучкой и недотрогой, который бежал от других с тем же рвением, что и от себя.

Причина тому одна: родившиеся с разницей в несколько минут братья поделили роли человека и зверя.

Чертова генетическая лотерея.

Семь часов потребовалось Гранту и его повидавшему жизнь “Ауди”, чтобы привезти брата к побережью океана. Выйдя из машины, он размял затекшие конечности и с восхищением взглянул на пейзаж. Для начала апреля погода была удивительно теплой, и Грант даже расстегнул куртку, чтобы насладиться чуть колкими касаниями ветра.

– Возьмешь ее? – кивнул он Грэму. – В багажнике.

Грэм вытащил спортивную сумку, набитую чем-то мягким, и, не дожидаясь брата, пошел не вниз, к воде, а вверх – на небольшой скалистый выступ, нависающий над водой метрах в двухсот от их стоянки. Они уже бывали в этом месте, причем не раз. Неподалеку их семья часто снимала летний домик – именно в апреле, когда цена на него не была слишком высокой, – и о камни на этих пляжах Грэм и Грант, пытаясь выяснить, кто же из них быстрее, десятки раз разбивали коленки.

Добравшись до цели, Грэм сел на край выступа, свесив ноги. Руки дрожали, но он все же справился с заедавшим замком и, зарывшись в спортивные вещи брата, вытащил из сумки то, что они все это время защищали. Гравировку с именем Грант делать не стал, и потому на небольшой серой урне красовалась лишь обезличенная надпись “дочь, мать и жена”.

– Ну привет, мама, – прошептал Грэм.

Маргарет Хьюз умерла от тяжелой болезни прошлой осенью, и Грэма не было на ее похоронах – в академию приехала проверка, из-за которой о его желании покинуть “Игнис” не желали даже слушать. Впрочем, ему это, быть может, пошло на пользу. Он жил, не до конца осознавая, что матери больше нет – только одергивал себя при желании позвонить и справиться о ее здоровье, – и потому пережил потерю относительно легко. К несчастью, о Гранте нельзя было сказать того же. Он остался с горем один на один.

– Она правда тебя об этом просила? – поинтересовался Грэм.

– А что, думаешь, я какие-то свои потребности этим закрываю? – Грант устало усмехнулся. – Просто выполняю ее последнюю волю.

– Любила она, чтобы мы всё в мире бросили и примчались. По первому ее зову.

– Не беспокойся, – с укором бросил Грант. – Этот будет последним.

Грэм не имел в виду того, что в его фразе услышал брат, но спорить не стал. Во многом Грант винил его, чтобы было легче, и Грэм позволял ему это – иначе помочь не мог. Откровенные разговоры всегда давались ему с трудом, как и признания или попытки поддержать, поэтому дать брату то, в чем он нуждался, оставалось единственным вариантом. Пусть из-за этого Грэм казался безразличным и бессердечным. Просто животные иначе живут с болью – они прячут ее глубоко, чтобы о ней никто не узнал. В их мире показать слабость значило остаться за бортом.

Океан, будто подтверждая это, окатил берег пенной волной.

Грэм предложил урну брату, но тот отмахнулся и одними губами ответил: “Лучше ты”. Проверив направление ветра, Грэм снял крышку, вытянул руки и наклонил урну, позволяя ветру подхватить частички пепла. В груди вмиг стало пусто. Грант, увидев, как брат пошатнулся, вцепился в его плечи и с недоумением посмотрел вслед летящему к водной глади гранитному сосуду.

Следующие минут десять они провели в тишине. Грэм опустошенно наблюдал за волнами, Грант изредка поглядывал за тем, не теряет ли брат равновесие, и ждал подходящего момента, чтобы вновь заговорить. Когда надежда на то, что он все же наступит, рассеялась, Грант прокашлялся и решительно заговорил:

– Я не только за этим тебя позвал.

– Я понял, – усмехнулся Грэм и, не ожидавший, что из его глаза выкатится слеза, протер щеку тыльной стороной ладони. – Обычно ты не так настойчив.

– Перед тем, как расскажу… все, что ты сейчас услышишь, должно остаться между нами. Где твой телефон?

Грэм нахмурился и проверил карманы пальто.

– Оставил в машине.

– Это хорошо. Ты помнишь, когда в последний раз сдавал анализы?

– А ты чего, о здоровье моем забеспокоился?

– Грэм. – Грант казался излишне серьезным, и это навевало страх.

– В январе, как и всегда.

На лице Гранта сложно было прочитать конкретные эмоции – лишь то, что их было много, и они кружились в сумасшедшем вихре, не позволяя тому ясно мыслить. Он будто лихорадочно перебирал в голове варианты, пытался придумать план действий, сталкивался с множеством препятствий и искал способы их обойти.

– Да что с тобой? – встревожился Грэм.

– Правительство запустило новый проект. Простых метаморфов они достаточно изучили, теперь им интересны те, кто может превращаться сразу в нескольких животных. Говорят, они ищут кого-то конкретного, но в бумагах для научно-исследовательского центра об этом, как ты понимаешь, ни слова, и… – Грант говорил быстро, едва не задыхаясь, будто полиция уже стояла за его спиной и грозилась застрелить за раскрытие государственных тайн. – Я хотел сдать анализы за тебя, но нестыковку сразу заметят, поэтому я спрятал твои январские пробы. Снял с них наклейку с именем. Хорошо, что они были последними, но когда пропажа обнаружится…

– Но зачем…

– Полиморфы более ценны, – принялся объяснять Грант. – И их больше, чем может показаться. Они хотят выяснить, насколько ограничен список животных, в которых они могут превращаться, реально ли его расширить, могут ли они… люди же тоже животные, понимаешь? Спектр применения в интересах правительства тогда значительно вырастет. Шпионаж, например. А если они найдут феникса…

– В людей и шпионаж верится больше, – перебил его Грэм, заставивший себя скрыть волнение и вновь принявший невозмутимый вид. – Истории про феникса – легенды, тебе ли не знать, доктор. Что-то ни единорогов, ни драконов среди метаморфов я не видел.

Грант молчал, но с крайне красноречивым выражением лица. Он подписывал соглашение – нет, сотни соглашений – о неразглашении конфиденциальных данных, но наверняка не мог отдать им на растерзание собственного брата. А именно это во время своих тестов они, непременно, и сделают. Гуманностью среди ученых-практиков отличались немногие, ведь все они были людьми. Метаморфов по негласной договоренности направляли в теоретические дисциплины.

– Пока что они проверяют тех, кто открыто признавался в своих способностях, но потом пойдут по содержащимся на хранении пробам. Среди них в основном военные и сотрудники академий, – объяснил Грант, рваными движениями вычищая несуществующую грязь из-под ногтей. – И большинство из них быстро отметут.

– Что ты предлагаешь? Я живу на территории, окруженной сотнями вооруженных людей. Поступит приказ – меня из-под земли достанут. Бежать некуда.

– Просто будь потише. Не влезай в скандалы, держись подальше от всего, что может привлечь к тебе внимание. Я постараюсь придумать, как подменить твой образец. Найду кого-нибудь.

– Удачи, – хмыкнул Грэм скептически, но, заметив, как бесконечная тревога на лице брата сменяется раздражением, поспешил исправиться: – Ладно, ладно. Только так не нервничай, не то Грейс мне голову оторвет. Ты, кстати, уже рассказал ей, как носить передачки в тюрьму?

Грант ударил его в плечо, но тут же схватил за рукав, побоявшись, что брат свалится в воду. Они оба засмеялись – тихо, неловко, невесело. Снаружи одинаковые, внутри они были такими разными, что далеко не всегда находили общий язык. Но Грант никогда не бросал попыток сблизиться – пусть он и младше, именно он заботился, переживал и всегда делал шаг навстречу. Фаталисту Грэму требовалось время, чтобы проникнуться идеями брата, ведь поначалу он ни к чему не хотел прикладывать усилий. Раз суждено – зачем идти поперек? Но Грант толкал его, и рано или поздно они все равно приходили к цели.

Именно он затолкал Грэма в академию. А теперь всеми силами хотел вытащить.

Грэм всегда жил тихо и мирно, и потому обещание, данное брату, считал формальностью – мелочью, которая позволит тому спокойно спать по ночам.

Но он еще никогда так не ошибался.

Глава 9. Рен

Той ночью ему снился удивительно спокойный сон – стоило насторожиться уже тогда, когда Рен с удовольствием прижался к плечу матери, желая той доброго утра, и приготовился завтракать в яблоневом саду, которого около их дома никогда не было. Но когда стакан апельсинового сока он пронес мимо рта, зачем-то вылив себе на голову, игнорировать старательно напоминающую о себе реальность не осталось сил, и Рен открыл глаза.

Двое полицейских держали его под руки, пока третий обливал водой – ледяной, забирающейся под жесткие волосы и заставляющей футболку прилипнуть к телу. Зубы застучали, а колени затряслись. Не успев сообразить, почему его схватили и чего от него хотят, Рен попытался освободиться, но сделать ему этого, конечно же, не позволили.

– Когда он вернулся? – рявкнул тот, что стоял с ведром.

Сосед Рена по комнате неразборчиво проблеял ответ, но после весьма однозначного рыка полицейского повторил:

– Около одиннадцати. Может, было минут десять двенадцатого, я не помню…

– Бесполезные детишки, – с презрением бросил один из удерживающих. – Еще ни одного четкого ответа от них не получили. Может, они все в деле?

– Помолчи, – устало толкнул его второй.

– Идти можешь?

Рен не сразу осознал, что обращаются к нему – он вообще мало что в тот момент осознавал, – хотя ответа его никто, впрочем, не дожидался. По дороге он пытался вспомнить, как переставлять ноги, но быстро бросил затею, несколько раз заснув в процессе. Сложно было сказать, во сколько его подняли с постели – за окном было пасмурно и туманно, – но заснул он, едва коснулся подушки, во сколько бы это ни произошло.

Услышав о предложении еще раз брызнуть в него холодной водой, Рен потер слипающиеся веки и несогласно замычал. В этот раз в допросной было холоднее, чем в прошлый, а на лице детектива Сондермана залегли тени, повествующие о смертельной усталости и недостатке сна. На некогда гладких щеках появилась местами седая щетина, а глаза смотрели на Рена как-то холодно и будто бы насквозь.

– Ваши дела плохи, – заявил детектив, заерзав на сидении, будто ему было неудобно сообщать это. – Вы последний, кто общался с миссис Ротфор вчера вечером.

– И что? – Рен взъерошил волосы и, прикрыв рот рукой, зевнул. – Если вы переживаете о деталях дела, то мы его не обсуждали. Миссис Ротфор слишком принципиальна, чтобы нарушать правила.

Сондерман прищурился и чуть наклонил голову. Вид его мгновенно стал заинтересованным, словно он с первого раза зацепился за то, что и не надеялся отыскать.

– А что вы обсуждали?

– Личные моменты. – Рен прозвучал лениво, и детектив, похоже, это заметил. – Уверяю вас, это не касается дела.

– Сейчас все касается дела.

– Альберта вряд ли как-то задевали мои отношения с родителями. Или вы думаете, что…

– Но задевали миссис Ротфор? – догадался Сондерман, наклоняясь. Он смотрел на Рена снизу вверх, грудью почти прижавшись к столу, пытливо и пристально. – Это вы с ней обсуждали? Чем вы были недовольны?

– Мистер Сондерман, мне, конечно, приятна ваша забота, но в академии уже есть психолог. Если мне понадобится помощь, я обращусь к нему.

– И как в твоих проблемах с родителями задействована миссис Ротфор? – не унимался Сондерман. Глаза его теперь блестели жутким торжеством, и от этого зрелища Рен окончательно проснулся. – Вы ссорились из-за этого?

– Кто сказал, что мы ссорились?

Рен попытался вспомнить, не было ли кого-то рядом с ними прошлым вечером, но в это время по академии обычно не слоняются студенты – всем и без этого есть чем заняться за полчаса до отбоя. К тому же миссис Ротфор постоянно оглядывалась, а от ее острого взгляда вряд ли могло скрыться хоть что-то – и бабочку бы заподозрила.

– А вы мило общались?

– К чему вы ведете, детектив? – Рен инстинктивно сложил руки на груди, желая защититься. – Может, я и кажусь вам ребенком, но мы оба взрослые люди. Скажите прямо, и я вам отвечу.

Мистер Сондерман откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и улыбнулся одним уголком рта. Молниеносные перемены его настроения вызывали тревогу – она рождалась где-то в глубине живота, затем поднималась к груди, сжимая сердце, а после обхватывала и горло, заставляя прилагать усилия, чтобы вздохнуть или что-то произнести.

– Миссис Ротфор мертва.

Рена едва не стошнило. И без того напряженное тело захлестнула волна боли вперемешку со страхом – неудивительно, что оно захотело избавиться от непривычных чувств любым доступным способом. Он мгновенно побелел, пальцы его задрожали. Даже мистер Сондерман, до того казавшийся уверенным, что вот-вот вытащит из Рена ценную информацию, подозвал кого-то из коридора и попросил принести воды. Отходить от своей стратегии он, впрочем, не стал.

– Вас это не радует?

– Радует?! – Рен подавился и закашлялся так, что из глаз брызнули тщательно сдерживаемые слезы, но он быстро утер их, прикрыв лицо рукой. – Вы в своем уме?

– Разве вы не держали на нее зла?

– Конечно, бывало, но… – Рен заметил, как Сондерман победоносно ухмыльнулся, и поспешил добавить: – Да прекратите вы! Все ссорятся с родственниками. А уж если ваша тетя привыкла считать, что только ее мнение…

– Тетя?…

Детектив прижал одну ладонь к груди, будто пытался унять бешено колотящееся сердце, и у Рена появилось несколько секунд, чтобы отдышаться. Конечно, он скрывал этот факт, как же иначе. Никто не любил тех, кто добивался чего-то родственными связями, а дети в престижных академиях были особенно жестокими – рот стоило держать на замке. Знала только Пэйдж, да и та, наверное, давно забыла, ведь Рен предпочитал не пользоваться положением. Но когда терпение достигало точки кипения… такое случалось всего дважды. В том числе прошлым вечером.

Рен не мог понять, почему посылки и письма от родителей приходили все реже. Последнюю он получил четыре месяца назад, и с тех пор они молчали. Он не мог не думать о том, что его отвергли – наконец дождались момента, когда он станет достаточно взрослым, чтобы пережить подобную потерю. Родители были людьми. Его первое обращение поразило всех настолько, что беременная мама попала в больницу, и он ощущал тяжелейшую вину, воображая, как это может сказаться на еще нерожденной сестре. Поэтому поначалу, когда тетя пристроила его в “Игнис”, Рен даже радовался – подумал, так всем будет лучше. Но за последние два года он почти забыл почерк матери, и с каждым днем дыра в нем становилась лишь больше.

Наоми, внезапно появившаяся в академии, чуть стянула края раны, но затем, ухватившись когтями, дернула их в стороны.

А с этого момента и вовсе Рену казалось, что он весь стал огромной дырой.

– Тетя, – дрожащими губами подтвердил он спустя минуту тишины. – Сестра отца. Вы уже сообщили ему?

– Запрещено.

Рену будто отвесили пощечину.

– И надолго?

– Не я ставлю на дела печать “Секретно”, мистер Иноэ, – с горькой улыбкой ответил детектив. – Полагаю, вскоре им все же расскажут о трагедии и заставят подписать документы, но обсуждать с ними это я вам категорически запрещаю. Вы меня поняли?

Опустив взгляд, Рен несколько раз кивнул. Хоть какой-то плюс в том, что родители не слишком заинтересованы в общении с ним – меньше соблазнов получить обвинение и разозлить органы власти, и без того пристально наблюдавшие за метаморфами.

– У вас есть хоть какие-то зацепки? – Рен спросил это тихо, но продолжил уже громче, смело смотря детективу в глаза. – Видимо, с Альбертом пришлось повозиться, раз убийца перешел на женщин.

– А кто сказал, что убийца один и тот же?

– Хотите сказать, их тут двое?

– Хочу сказать, что вас это не касается.

– Готов поклясться, пару минут назад вы считали иначе.

– Мистер Иноэ. – Детектив произнес его имя медленно, почти по слогам. – Я сожалею о вашей утрате, но не стоит шутить со следствием. Скажите, у миссис Ротфор были враги?

– Сотни, – без промедления ответил Рен. – Она была непреклонна во многих вопросах и редко считалась с чужими чувствами.

– Были ли среди них ученики академии?

Рен нервно рассмеялся, и детектив сделал пометку в своём блокноте. Что бы он там ни записывал, делал он это с крайне озабоченным выражением лица, словно вспомнил что-то невероятно важное и боялся упустить.

– Были? – надавил Сондерман.

– А кем ещё им быть? Если живы, – уточнил Рен. – Если нет – то их семьи. Ей часто приходили письма, кажется, она хранила их в шкафу, что около входа…

Детектив снова принялся записывать. Ценную информацию Рен ему все же предоставил, пусть и не совсем так, как ожидалось, и благодаря этому у следствия появились новые зацепки. Столько, что на их проверку наверняка уйдет немало времени. Но чем дальше они от дня смерти, тем меньше вероятность найти убийцу – такое впечатление сложилось у Рена, изучившего весь каталог детективов и триллеров в онлайн-кинотеатре академии. А лишать убийцу тети справедливого наказания он не желал.

– Подумайте получше и постарайтесь вспомнить. Может, она говорила о ком-то конкретном? – попросил Сондерман, но звук его голоса заглушил удар в гонг, извещающий жительниц здания о том, что им следует поторопиться к завтраку. Детектив оглянулся, потрогал себя за ухо, и Рен наконец понял – там наушник. Вот почему иногда он так неожиданно менял маски – он просто получал соответствующий приказ. – Я вызову вас снова завтра.

– В этот раз разрешите встать по будильнику, сэр?

Сондерман усмехнулся и, спрятав блокнот в папку, молча вышел из кабинета. Рен прождал сопровождающего около минуты, но никто не спешил наблюдать за тем, кого совсем недавно считали опасным преступником, и потому он сам вышел из допросной и покинул женское общежитие.

Встретившие Рена девочки и девушки беззастенчиво обсуждали присутствие старшекурсника в женском общежитии всю дорогу до столовой. Пэйдж, за болтовню которой так хотелось зацепиться, чтобы не подслушивать, что о нем думают окружающие, нигде не было видно.

Впрочем, в очереди за завтраком она его настигла – втиснулась между ним и каким-то худощавым парнем лет пятнадцати, заставив того густо покраснеть, и заостренным ногтем ткнула в плечо.

– Скоро о призраке, блуждающем по нашему корпусу, начнут слагать легенды, – произнесла Пэйдж так, как рассказывают страшные истории, сидя вокруг костра. – Что-то ты зачастил.

Рену не захотелось делиться тем, что произошло. Все в академии рано или поздно узнают – такие новости не сдержать и за семью печатями, – но получать очередное замечание от детектива казалось неразумным. Как и произносить вслух то, что с его тетей кто-то жестоко расправился.

Жестоко ли? Рен не знал. Но чутье подсказывало.

– Хотел встретить тебя и пойти вместе, – соврал он, ничуть не пытаясь быть убедительным. – Но ты уже ушла.

Прищурившись, Пэйдж поджала губы и закачала головой, но от очередной колкости ее отвлекла женщина, уточнившая, какой напиток она предпочитает. Рен молча взял кружку с черным кофе и поспешил к столу, за которым сидел вот уже десять лет.

Компании в академии, сложившись однажды, не менялись – если новенькие и приходили, они скорее вливались в уже существующие группы, нежели меняли порядок вещей. Потому и места свои все знали наизусть. Но Рен едва поборол желание пройти мимо родного места, когда увидел, кто занял его стул.

– Ты же знаешь Наоми? – Пэйдж догнала и подтолкнула его, не оставляя возможностей для маневра. – Я встретила ее по пути и пригласила к нам, а то она вечно одна ходит. Не дело.

Рен с отчаянием заметил, что свободным осталось лишь одно место – прямо напротив Наоми. И пусть она все еще ни разу не взглянула на него, сделать это придется. Если, конечно, не выберет утопиться в чашке чая – при условии, что за последние десять лет она не слишком изменилась, этот вариант всерьез можно было рассматривать.

Он выпрямил спину и чуть отодвинул назад плечи. Не специально – у всех своя реакция на стресс, и реакцией Рена было делать вид, что дела у него обстоят лучше всех. Пэйдж за это всегда звала его индюком, и он не винил ее за это – порой Рен не мог с этим бороться, даже осознавая неуместность своих действий.

Наоми подняла голову и скривилась, смотря Рену прямо в глаза.

– Доброе утро, мистер айдол.

– Доброе, итачи, – улыбнувшись, парировал он.

Сидящий слева от Рена парень широко раскрыл рот и, указывая то на Рена, то на Наоми, переглядывался с Пэйдж. При всей ее непосредственности даже ей претила привычка Ларса сводить всех подряд. Он выглядел как ребенок – к двадцати годам его волосы все еще были светлыми и светящимися, а голубые глаза походили на едва окрашенное стекло, – и вел себя соответствующе. Впрочем, это не мешало ему серьезно относиться к учебе и действительно включаться в происходящее, если что-то требовало его внимания, как, например, в день, когда Рен сломал на тренировке руку – тогда Ларс на глазах изменился, превратившись в ответственного товарища, умеющего оказывать первую помощь и раздающего указания. Но это было лишь однажды. Рен считал это статистической ошибкой, сбоем системы и чем угодно еще.