Читать книгу: «Лемнер», страница 7

Глава двенадцатая

Лемнер полюбил Африку, а Африка полюбила его. Они любили друг друга. Они повенчались. Его рубаха, волосы, панама, платок, которым повязывал шею, подушка, на которой спал, пахли Африкой. Африканский воздух был сладок и пьян. Пьянил испарениями болот, дурманом винных плодов, колдовскими дымами, соками трав, пыльцой цветов, прелью звериных стойбищ. Африканские ливни обжигали, как кипяток, ошпаривали, покрывали землю красными волдырями. Всё исчезало в хлюпе и грохоте, и вдруг умолкало. Пар, туманное солнце, летящий розовый фламинго. Африканские ночи были чёрные, замшевые, с бессчётным звучанием невидимых тварей. Стрекот, звон, клёкот, писк, вой, хруст, плач, хохот. Мерцали волшебные светлячки, рисуя таинственные монограммы. Загорались дикие золотые глаза, улетали с земли к вершинам деревьев, гасли, и раздавались рыдания.

Африка была прекрасна, и Лемнер, став африканцем, стал прекрасен. Он оставил суровую, неприкаянную, нелюбезную к нему Россию, полную подвохов, опасных интриг, мстительных и злых соглядатаев, и стал африканцем. Его стеснённая душа распахнулась до синих гор, зелёных океанов, золотых песков, вознеслась к звёздному огнедышащему небу. И он преобразился. Исчезли страх, мнительность, бремя еврейства. Он был отважен, ненаказуем, вооружён, боготворим солдатами. Его боялись, ему подчинялись, он был богат, покорял города и испытывал ликование, веря в свое бессмертие. Он был рождён для Африки, но долгое время не знал об этом. А когда узнал, преобразился. Теперь они встретились с Африкой. Он любил её, а она любила его.

С Вавой они шли по рынку в Банги. Тряпичные навесы, лавчонки, прилавки, пекло, толпище, крикливые торговцы, женщины с тюками на головах, яркие белки, красные языки, синие, алые, зелёные платья, горчичная пыль, сквозь которую жжёт мутное солнце. Лемнер присматривался к товарам и не находил ничего, что бы хотелось купить. Запчасти старых машин, матерчатые абажуры для ламп, наконечники знамён, сапоги французских солдат. Множество ношеных линялых рубах, брюк, платьев, стоптанных башмаков.

Остановились перед торговцем с шоколадным лицом и провалившейся переносицей. На тряпице были разложены гнутые гвозди, болт со стёртой резьбой, ключи без замков, замки без ключей. Лемнер взял длинный гранёный гвоздь с кованой шляпкой.

– Вава, купи гвоздь.

– Зачем, командир?

– Повесишь панаму.

– Есть вешалка, командир.

– Гвоздь попадёт в музей Африки. «Детки, смотрите, вот гвоздь. На нём висела панама Вавы».

– Или сам Вава.

– Нет, Вава, ты умрёшь своей смертью. Твоим именем назовут большой африканский город. На твои похороны придёт президент.

– Который, командир?

– А какой ты хочешь?

– По мне бы Троевидов.

– А придёт Мкомбо.

– Не доживёт. Здесь президенты долго не живут.

– Опять ничего не купим, – Лемнер положил гвоздь на тряпицу.

За ними увязался огромный негр. Он был голый, с рельефными мускулами, как тёмная бронзовая скульптура. Он был безумен, но его помешательство было незлым, он слюняво улыбался, причмокивал, притоптывал. Ему нравились Лемнер и Вава. Между ног у него раскачивалось нечто, похожее на хобот небольшого слона. Безумец лез к Лемнеру, трогал его за плечо. Торговцы отгоняли его, кричали, били. Он уклонялся от побоев, улыбался, пританцовывал огромными, с костяными пятками, ногами.

– Может, его пристрелить? – спросил Вава.

– Лучше пойми, что он хочет.

– Что он хочет?

– Сфотографироваться со мной.

Лемнер подозвал негра. Тот счастливо положил ему на плечо огромную, с поломанными ногтями, лапу, прижался. Вава фотографировал на телефон. Торговцы изумлённо смотрели. Негр слюняво смеялся, раскачивал своим чёрным отростком.

Лемнер и Вава покинули рынок. Ещё не доходя до отеля, Лемнер почувствовал множество ожогов. Его кусали блохи, переметнувшиеся с негра. Лемнер сбросил одежду, долго мылился, мылся под горячим душем. Одежду кипятила гостиничная прислуга. И это была Африка, которую Лемнер любил.

На бэтээре он катил по саванне. Кругом волновались травы, тонкие, летучие. Серебряные гривы улетали к синим горам. Он сидел на броне, ухватив ствол пулемёта, слышал, как мягко колышется земля, поднимая и опуская машину. Небо в прозрачной оранжевой туче копило ливень. Травы облизывали бэтээр, ласкали его железные ромбы, стальная машина нежилась, ныряла в травы. Они распахивались, обнимали машину бессчётными серебряными руками и тут же отпускали, смыкались за кормой. Над Лемнером, над его линялой, изъеденной ливнями панамой летели, не желая отставать, бирюзовые птички.

На его ладони, сжимавшей ствол пулемёта, появилась новая линия жизни. Линия Величия. Её начертала красавица со средиземноморским лицом, загадочная ведунья, возникшая из деревянного киота, как ожившая смуглоликая икона. И он на мгновение ослеп, увидев среди шелков белизну её тела. Просыпаясь бессонной ночью, столько раз её целовал, не противясь таинственной власти, что обрела над ним волшебница с волосами, как чёрный перламутр. Она прочертила по африканской саванне линию Величия, и теперь, послушный её предсказаниям, он движется к синим горам.

Увидел, как колыхнулась саванна, будто её накрыла летучая тень. Травы убегали за этой тенью, в них пролегли серебряные дороги, и по этим дорогам мчались антилопы. Их утопавшие в травах тела, запрокинутые губастые головы, сверкающие, полные страха глаза, заострённые витые рога. Лемнер видел, как бугрятся мышцы под их пятнистой кожей, как взлетают над травой отточенные копыта. Чувствовал стуки их горячих сердец, жаркое дыхание ноздрей. Восхищался, обожал, погнал бэтээр вслед убегающему стаду.

Он нёсся по саванне среди бесчисленных глаз, рогов, лёгких воздушных тел. Слева, справа, шарахаясь, неслись прекрасные антилопы. Он чувствовал их женственность, обожал их тонкие взлетавшие ноги, огромные выпуклые глаза. Он обнимал, целовал тёмные мягкие губы. Среди антилоп была желанная, любимая ведунья, которая в образе дивного африканского зверя явилась ему, влечёт к синим горам.

Над головой долго, по всему небу, треснуло. Из рыжей, полной огня тучи упал ливень. Тяжкий, жаркий, кипящий, шипел на броне, жёг сквозь рубаху, затмевал непроглядной стеклянной тьмой. Бэтээр мчался вслепую, возникали и пропадали глазастые головы, витые рога. Лемнер ликовал. Ему был послан этот ливень, послано дивное стадо. Он был пастырь, пас этих сказочных африканских животных, пас африканские народы. Он был пастух, кого привела ведунья, чтобы он пас народы. Африка любила его, а он любил Африку. Она была послушна ему, целовала его травами, омывала ливнями, провожала птицами. Он ворвался в Африку, как русская буря, как Ермак Тимофеевич. Он положит Африку к ногам Президента, и Африка станет русской, а он властелином Африки, всей, от горячих песков до холодных течений. Африка ждала его, звала, и он искал её и нашёл. Его вывела к Африке линия жизни, вывела колдунья, направляя к Величию.

Ливень кончился. Солнце горело на броне. Травы лежали. Над саванной поднимался пар. Стадо удалялось, словно его уносило ливнем. Рубаха хлюпала и жгла, как горчичник. Лемнер пережил чудесную встречу с Африкой, чудесную встречу с Ланой. Улыбался, стряхивал воду с панамы. И это была Африка, и Лемнер её любил.

Он пробирался в джунглях, по заросшей просеке, оставленной французами на недостроенной дороге. Было тесно от деревьев. Они навалились на просеку, старались затянуть нанесённый рубец. Перебрасывали через просеку лианы, навешивали густые, тяжёлые ветви, заслоняли небо зелёными ворохами. Пахло сладкими маслами, эфирами, тлением множества умерших листьев, корней, плодов. Веяло ароматами набухших бутонов, отекавших соком ягод, дурманами розовых и синих цветов. Так пахнет распаренная баней женщина. В зарослях звенело, скрипело, верещало. Перелетали крикливые птицы с кривыми клювами, в красном и жёлтом оперении. Пронеслась над головой и мягко шлёпнулась о дерево обезьяна. Шмыгнул под ногами юркий зверёк, похожий на бурундука.

Лемнер наслаждался одиночеством, бездорожьем, слиянием с африканской природой. Голубым, упавшим с неба пером, маслянистой каплей, оброненной цветком.

Среди несчётных звуков он уловил едва различимый шелест. Над ним тихо шуршало. В паутине билась огромная перламутровая бабочка. Её резные крылья увязли в клейкой сети. Лапки беспомощно дергались. Вокруг неё кружил мохнатый чёрный паук. Его передние цепкие лапы оплетали бабочку, набрасывали на неё новые петли, стискивали крылья. Паук отбегал по паутине назад, словно любовался добычей, а потом приближал свой клюв. Лемнер чувствовал ужас бабочки, предсмертные усилия спастись, умчаться в благоухающий лес. Лемнер смотрел на гибнущую бабочку. У него появлялось желание вызволить её из паутины, прогнать паука, спасти от смерти крохотное, бьющееся в хрупком тельце сердце. Но он себя останавливал. Он находился среди природы, жившей по своим заповедным законам, которые властны над пауком и бабочкой. Он не вправе вторгаться в таинственную природу своей примитивной волей. Паук касался бабочки лапами с колючими крючками, бабочка вздрагивала, её крылья не бились, а только мучительно выгибались. Было в этой бабочке сходство с Аллой – её красота, грация, обречённость.

Лемнер достал десантный нож, сунул в паутину. Паук стремглав умчался в листву близкой ветки. Лемнер осторожно рвал ножом паутину, нежно извлекал бабочку из плена. Стараясь не смахнуть пыльцу, снимал липкую паутину с крыльев. Рассматривал крохотные рубиновые пятна на перламутре. Отнёс бабочку с просеки и посадил на глянцевитый лист. Она сидела, тёрла лапкой о лапку, снимала клейкую паутину. Лемнер смотрел на неё. Он явился в Африку со своим справедливым законом и отрицал закон джунглей. Он принёс в Африку гармонию и станет преображать континент, данный ему в управление.

Бабочка освободилась от паутины, сверкнула перламутром и улетела, оставив пустой глянцевитый лист. Лемнер тронул лист, где только что сидела бабочка. Он любил Африку, а Африка любила его.

Лемнер получил то, о чём мечтал. У него была небольшая боеспособная армия, укомплектованная обстрелянными солдатами, вооружённая мелким и крупным стрелковым оружием, посаженная на транспортёры, обеспеченная космической связью и переносными зенитно-ракетными комплексами. Эта армия звалась «Пушкин», носила шевроны с профилем поэта и распевала романсы Глинки на стихи Пушкина. Это не мешало «пушкинистам» исполнять гимн со словами «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага».

Армия «Пушкин» взяла под контроль золотые месторождения, вытеснив французов. Французы уходили неохотно, оставляя убитых солдат Иностранного легиона. Если погибал «пушкинист», его накрывали флагом, где на серебряном блюде лежала отсечённая голова овна. На закрытые веки героя клали золотые самородки. Самородки имели каплевидную форму, и казалось, убитый солдат плачет золотыми слезами.

Лемнер получил во владение золотоносный рудник в Чомбо, и его банковские счета разбухли от поступлений. Чомбо находился в предгорьях. Там работали гигантские экскаваторы, крутились камнедробилки и мельницы. Водяные помпы вымывали из размельчённой породы самородки. Самородки, как капли, срывались с ленты транспортёра, и казалось, Африка плачет золотыми слезами.

Чомбо являл собой барачный посёлок для чёрных рабочих и несколько коттеджей с кондиционером для французского персонала. Когда «пушкинисты» окружили рудник и нацелили на коттеджи пулемёты, Лемнер на великолепном французском обратился в мегафон к испуганному персоналу:

– Месье, Россия не злопамятна и не мстит Франции за злодеяние Дантеса. Африка долго выбирала между Вольтером и Пушкиным и выбрала Пушкина. Надеюсь, через три часа рассеется пыль от ваших пикапов. На моих часах полдень, месье!

Французы оценили произношение Лемнера и покинули рудник, захватив дневную добычу самородков. Лемнер стал владельцем рудника, выписал из России технический персонал, оставив рабочие места за африканцами.

Он сидел в конторе, разбирая бумаги, чувствуя себя крупным дельцом, чьё дело вышло за пределы России и превратило его в игрока мировых рынков. Рация воспалённо забулькала, Вава хрипло известил:

– Командир, воздух!

Лемнер выскочил в пекло. Среди слепящего жара, размытые, словно оплавленные, стояли цеха, склады, гаражи, высилась смотровая вышка под козырьком, виднелся укрытый в тени часовой. Из пыльного рыжего неба слышался тихий стрёкот. Казалось, пиликает кузнечик. Лемнер крутил головой, стараясь среди солнечного тумана разглядеть вертолёт. «Апачи», пучеглазый, пятнистый, как тритон, делал вираж. Мерцала кабина, как слюда, трепетали винты, виднелись подвески с ракетами.

– Командир, француз прилетел. Будем сбивать? – Вава держал пенал на плече, водил по небу. В панаме, в тропической форме, в башмаках на толстой подошве, он приседал, был похож на плакат, поясняющий работу переносного зенитно-ракетного комплекса. Вертолёт совершал вираж, искал в небе точку, удобную для ракетного удара. Нашёл, замер, словно повис. Стал косо падать, сверкая винтами. Из-под брюха бледно полыхнуло, чёрные острия метнулись к земле. Вокруг Лемнера страшно хлестнуло, взрыхлило пустырь, продырявило стены цехов, повалило вышку, из которой вылетел, махая руками, солдат. Вертолёт уходил. Горели постройки, ошалело бежали люди, часовой с оторванными ногами дёргался, окружённый дымом.

– Твою мать! – Вава целил пеналом в пустое небо, где не было вертолёта, и оставался затихающий стрёкот. – Твою мать!

Лемнер, оглушённый, слышал, как начинается озноб. Было холодно на пекле. Казалось, в животе намерзает глыба льда.

Стрёкот вернулся. Замерцало под солнцем. «Апачи» возник из рыжего неба. Стекло кабины мерцало, как бриллиант. Лемнер видел линию, соединяющую бриллиант с его сердцем. Хотел бежать и не мог. Среди раскалённого африканского дня его бил колотун, трясла судорога. Яды, в детстве залетевшие в кровь, проснулись, гуляли в крови. Это разливалась в крови его смерть. Она превратила его в неподвижную мишень. Он находился в прицеле. Невидимый лётчик сводил на его сердце перекрестье прицела. Лемнер слышал приближение смерти. Она издавала нежный стрекочущий звук. Так звенит кузнечик на опушке русского леса.

Вертолёт выбирал точку, откуда удобнее убить Лемнера. Лемнер видел эту точку. Она казалась лиловым пятнышком. Её искал вертолёт, чтобы из этой точки убить Лемнера. Он не мог убежать – превратился в ледяной столб и был идеальной мишенью. Вертолёт искал лиловую точку, и Вава её искал. Вертолёт и Вава нашли эту точку, и Вава пальнул. Змея огня вильнула в небе, ушла к вертолёту и ужалила. Взрыв был бледный и почти беззвучный. Лемнер видел, как от вертолёта отвалился хвост. Вертолёт кувыркнулся, как подстреленный селезень, продолжая лететь после смерти. Полыхнул ещё один взрыв, и горящие ломти упали на близкую пустошь.

– Твою мать, командир! Силь ву пле! – ликовал Вава, притоптывая, исполняя ритуальный танец. – Мерси, мадам!

Ледяная глыба в животе Лемнера расплавилась. Лёд в глазах растаял, и глаза жадно смотрели на пустошь, где горел вертолёт. Там сгорала смерть Лемнера.

Они вскочили в джип и помчали на пустошь. Следом скользнули два бэтээра. Мелкие обломки широко усеяли пустошь. Фюзеляж уцелел, горбился без винтов, сочился дымом. Пахло бензином, горелой пластмассой и чем-то ещё, чем пахнут шашлыки. Трупы лётчиков были разбросаны, на них дымилась одежда. Но в фюзеляже оставался живой. Его не тронул взрыв, не сжёг огонь. Оглушённый, он шевелился, растопырил пальцы, как это делают блатные.

– Добрый день, месье, – Лемнер говорил по-французски, рассматривая человека. – Со счастливым приземлением!

Человек бормотал, совал Лемнеру в нос растопыренные пальцы. Это забавляло Лемнера. Блатной француз был любимчик Господа.

Вава смотрел на француза, как на подранка перед тем, как добить. Он помог французу выбраться из обломков и поставил на ноги, удерживал, чтобы тот не упал.

– Не знаю, что мне с вами делать, месье? – спросил Лемнер. – Вы напали на моих людей и некоторых убили. Не знаю, что с вами делать.

Из впалых щёк француза ушла плоть. Осталась кожа, облегавшая челюсть.

– Я не военный, – просипел француз. – Я геолог. Я пассажир.

– Вы пассажир военного вертолёта, который напал на моих людей. Некоторых из них убил и хотел убить меня.

– Я не хотел убивать. Я не военный. Я геолог. Ищу золото. Мне нужен врач.

– Считайте, что золото вы нашли. С врачом сложнее. Как ваше имя?

– Гастон Велье.

– Откуда вы родом, месье Велье?

– Из Гавра.

– Это не рядом с Оверном? Возле Оверна такие прекрасные пшеничные поля. Не приходилось видеть?

– Я геолог, ищу золото. Я никого не убивал. Мне нужен врач.

– Жаль, что вы не были в Оверне. Там действительно прекрасные поля пшеницы.

Лемнер смотрел на впалые щёки француза. Сквозь кожу щеки угадывались зубы. На голове француза было так мало плоти, что голова казалась голым черепом. Смотрели мутные глаза, чудом удержавшиеся в глазницах.

Этот француз, любимчик Господа, выпал из той фиолетовой точки, откуда смерть прочертила к Лемнеру прямую линию. Лемнер, стоя под прицелом вертолёта, пережил детский ужас, когда спасался от смерти, бежал на второй этаж к спасительным дверям с табличкой «Блюменфельд». Француз был родом из Гавра, а Гавр находился в подвале, из которого француз с голым черепом гнался за ним, желая убить. Догнал в Африке, нашёл фиолетовую точку в африканском небе и оттуда хотел его убить. Лемнер, избегнув смерти, чувствовал игривую весёлость. Смотрел, как сквозь впалую щёку француза проступает челюсть.

– Вы ищете золото, месье Велье? Я помогу вам его найти! Оно здесь, под ногами.

– Что делать с французом? – спросил Вава.

– Что сказано по этому поводу в уставе подразделения «Пушкин»?

– Добить врага.

Солдаты вышли из бэтээров и ковырялись в обломках.

– Копайте яму! – приказал Лемнер.

Солдаты копали, а Лемнер расспрашивал француза о Гавре. Верно ли, что Гавр находится в подвале пятиэтажного дома и соединён подземным ходом с Миусским кладбищем? И покойники через подземелье попадают в подвал? И нет ли среди этих покойников француза по имени Гастон Велье? Француз не понимал, стонал от ушибов, повторял:

– Мне нужен доктор! Пожалуйста, месье, нужен доктор!

Солдаты сапёрными лопатками сняли зелёный дерн. Удалили тонкий слой коричневого перегноя. Рыли красноватую пористую землю, под которой открылся серый песчаный грунт. Стояли по плечи в яме, выбрасывая на поверхность древний вулканический пепел.

– Что вы делаете? – француз со страхом смотрел на солдат.

– Ищем золото, месье Велье!

Солдаты с трудом выбирались из ямы, отрытой в рост человека.

– Ты меня понял? – спросил Лемнер солдата с пшеничными бровями и маленьким клювом хищной птицы. – Доходчиво объяснил?

– Доходчиво, командир.

Солдаты схватили француза, толкнули к яме, опрокинули вниз головой. Держали за ноги. Француз висел, бился. Его кожаные, с блестящими пряжками башмаки торчали наружу. Кричащая голова касалась дна ямы.

– Ищите золото, месье Велье! Поскребите дно. Там полно самородков!

Солдаты в две лопаты забрасывали яму. Голова француза скрылась в земле, но он ещё бился. Обмяк, тяжело висел в солдатских руках. Яму забросали так, что из земли торчали башмаки с застёжками. Лемнер содрал башмаки. Обнажились стопы с костяными пятками и кривыми пальцами. Солдаты отаптывали землю вокруг торчащих ног.

– Не понимаю, зачем вверх ногами? – пожимал плечами Вава.

– Так ближе к центру Земли.

– А пятки зачем оставил?

– Пусть загорают.

Они погрузились в джип и вернулись на прииск. Там уже ничего не горело. На брезенте лежал безногий солдат, и товарищи прикладывали к туловищу оторванную ногу.

Это была Африка, и Лемнер её любил.

Он сидел в ванной с чернокожей красавицей, которую прислал ему в подарок президент Мкомбо.

Ванна была чёрной, пена перламутровой, из радужных пузырей поднимала свои чёрные плечи красавица, поводила белками, улыбалась, показывая алый язык. Лемнер, погружённый в пену, ловил ногами её ноги. Ноги были струящиеся, ускользали, казались таинственными, живущими под водой существами.

– Как тебя звать? – спросил Лемнер, сжимая коленями её стопу.

– Нуар, – улыбнулась красавица, слизывая пену алым языком.

– Какого цвета душа у чёрных женщин?

– У чёрных женщин душа белая, а у белых женщин душа чёрная.

Нуар плеснула в Лемнера пеной. Он почувствовал на губах аромат её тела. Несколько перламутровых пузырей повисли в воздухе.

Она поднялась из ванной и стояла, переливаясь разноцветными огнями. Лемнер подумал, что чёрная Афродита рождается из пены, стоя в чёрной раковине.

– У африканских женщин бёдра широкие, как у вазы. Ты похожа на вазу, Нуар.

– Тогда поставь в неё букет, – засмеялась она.

Она вышла из ванной, медленно перенося через край длинную ногу. С ноги летела пена. Нуар была похожа на танцовщицу. Шла, оставляя на полу мокрые отпечатки.

– Сумел бы я с закрытыми глазами отличить тебя от белой женщины?

Закрыв глаза, он касался пальцами её тела. Груди её были длинные, шёлковые, сужались к соскам, а соски были сладкие на вкус, как финик. Плечи были острые, чуткие, а ключицы хрупкие, с углублениями, в которых сохранились капли воды. Бёдра были широкие, овальные, теплые, он гладил их, и они слабо волновались в его ладонях. Её набедренная повязка была из каракуля, и он погружал в каракуль пальцы, и они тонули в кольцах тёплого меха. Он вёл рукой по её ноге и ждал, когда в его ладони окажется круглая пятка. Медленно перебирал пальцы её ног, как перебирают лепестки цветка.

– Теперь, если ослепну, то узнаю тебя.

Он её обнимал, и она кричала то разгневанной львицей, то танцующим любовный танец фламинго, то предсмертным воплем гибнущей антилопы. В её криках были лесные звуки. Клёкот попугаев, шлепок о дерево летящей на лиане обезьяны, шелест бабочки, попавшей в сеть паука, трубный зов потерявшей слонёнка слонихи. В его объятьях волновалась Африка с лунными озёрами, солнечными водопадами, стадами антилоп, стаями лебедей и фламинго, с тихим шёпотом распустившегося на рассвете цветка.

Она уходила от него, надевая яркое жёлтое платье, под которым скрылось бархатное чёрное тело. Он подарил ей золотой самородок, похожий на голову антилопы. У порога она обернулась.

– Меня зовут Франсуаза Гонкур. Я училась в Сорбонне. Изучала Пушкина. Письмо Татьяны к Онегину. «Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда не знала б вас, не знала б горького мученья».

Она исчезла. На полу оставались следы её босых ног. Лемнер смотрел, как следы высыхают. Это была Африка, и он любил её.