Читать книгу: «Лемнер», страница 6

Шрифт:

Глава десятая

Появился завскладом Аркадий Францевич. Трепещущий, он подскакивал на одной ножке. Во время боя он прятался в норке. Стихло, он выглянул, не увидел опасности, вылез целиком и теперь благодарил Лемнера, хватал его руку обеими пухлыми ладошками.

– Это было великолепно! Как мы их разгромили! Как они нас испугались! Ах, если бы у меня был автомат!

– Доложите хозяину, что объект взят под охрану.

– Да он едет сюда! Вон его машина!

От трассы к складу плыли фары. Миновали тлеющую будку, хрустально брызнули, встали. Два тяжёловесных внедорожника гасили фары. Телохранители из передней машины гурьбой обступили вторую, тучные великаны с маленькими головами. «Волки», не остывшие от боя, хмуро смотрели на их чёрные пиджаки и белые сорочки с одинаковыми тёмными галстуками. В машине отворилась дверь, показалась нога в начищенной туфле, рука с бледными пальцами. Из машины поднялся Анатолий Ефремович Чулаки, с рыжей, небрежно стриженной головой, курносым надменным носом и множеством веснушек, насыпанных на лицо, как мак на бублик.

Лемнер был поражён. Таинственный завиток судьбы соединял Лемнера, Чулаки, Светоча, Ивана Артаковича и Аллу, сидевшую на льдине, как застывшая кукла. Каким образом их всех захватил завиток судьбы, было неясно, но это сулило множество предстоящих событий. События толпились в будущем, торопились стать настоящим.

– Анатолий Ефремович, позвольте представить героя Михаила Соломонович Лемнера. Поверьте, мы отважно сражались. Враг не прорвался. «Ни шагу назад!» Таков был наш девиз, – Аркадий Францевич попытался выгнуть грудь колесом, но мешал животик.

– Вы, Аркадий Францевич, вечно стремитесь в самое пекло. Но ваш шёлковый шарф выдает в вас не головореза, а эстета, – Чулаки мягко укорил Аркадия Францевича за неуместное молодечество.

Слово «головорез» относилось к Лемнеру, но тот не обиделся. Вспомнил, как голый Чулаки в ошейнике ползал на четвереньках, поднял ножку и помочился на спинку кровати.

– Склад не пострадал? Я просил, чтобы не было стрельбы. У нас в России слишком много болванов, умеющих стрелять, и мало ценителей прекрасного, будь то мысль, картина или бокал итальянского вина.

– Всё в порядке, Анатолий Ефремович. Я грудью заслонял территорию от стрелков.

Слово «болван» относилось к Лемнеру, но и на этот раз он не обиделся. Вспомнил, как Алла оседлала Чулаки, била по рёбрам пятками, а тот сладко повизгивал.

– Не сочтите меня неблагодарным, – Чулаки повернулся к Лемнеру. – У вас лицо интеллигентного человека, и вы поймёте, какие ценности сберегли для России.

Лемнер представился.

Аркадий Францевич поспешил к воротам склада, пошарил на животе и достал электронный ключ. Ворота мягко растворились. Чулаки, а за ним и Лемнер, шагнули в тёмное помещение склада.

– Одну секундочку, Анатолий Ефремович, сейчас зажгу свет, – торопился Аркадий Францевич.

Свет вспыхнул, и Лемнер ахнул. Распахнулся огромный сияющий зал, полы с драгоценным паркетом, солнечные хрустальные люстры. По стенам в золочёных рамах висели картины. Лики, нимбы, ангельские крылья, библейские бороды, дивные женщины, грозные воины. Лики струились, переливались из картины в картину, из одной золотой чаши в другую, как дивные видения.

– Что это? – изумлённый Лемнер, не снимавший с плеча автомат, водил глазами по великолепным картинам. Оружие, недавно стрелявшее, казалось неуместным, кощунственным среди этой красоты. Лемнер оставил автомат у дверей.

– Аркадий Францевич, познакомьте господина Лемнера с собранием картин, – приказал Чулаки.

Аркадий Францевич, толстенький пугливый завскладом, преобразился. Статный, изысканный, с бледным породистым лицом, с шёлковым лиловым шарфом, двумя лентами лежащим на плечах, теперь он походил на известного петербуржца, директора «Эрмитажа». Да он и был им, с жестами чародея и жреца.

– Здесь находятся картины из личной коллекции Анатолия Ефремовича, – Аркадий Францевич широким жестом приглашал Лемнера любоваться. – Это «Спящая Венера» Джорджоне. А это «Весна» Боттичелли. Рядом «Девушка с горностаем» Рафаэля. За ней «Динарий кесаря» Тициана. Ну, а здесь, я думаю, вы узнаете, картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза».

Лемнер плохо знал живопись, но умел её ценить. Это были мировые шедевры, хотя по-настоящему ему нравилась единственная картина, та, что висела у него дома, «Пшеничное поле возле Оверна». Но эти картины ослепили его своей царственностью. Их создавали гении, которые являлись на Землю из иного мира. Сотворяли свои шедевры и возвращались на свою небесную родину.

– Перейдём в другой зал, – приглашал Аркадий Францевич. – Вы только что видели итальянцев, а здесь испанцы и голландцы. Это «Сдача Бреды» Веласкеса. Рядом «Маха раздетая» Гойи. Это две картины Эль Греко. Но а это «Слепцы» Брейгеля. Как это напоминает наших сегодняшних вождей с бельмами на глазах, ведущих слепой народ в пропасть!

Лемнеру казалось, что он видел эти картины, путешествуя по Европе. Они висели в знаменитых музеях мира. В итальянском Уффици, в Лувре, в мадридском Прадо. Но это собрание превосходило все мировые коллекции. Меценатом, собравшим шедевры, готовым передать их России, был Анатолий Ефремович Чулаки. Виляя голым задом, он бежал на четвереньках, неся в зубах туфлю проститутки Аллы. Теперь, созерцая коллекцию, Лемнер прощал Чулаки излишнюю эксцентричность, объясняя её свойственной коллекционерам увлечённостью.

Одни залы следовали за другими. В них был светящийся воздух храмов, торжественность и праздничность дворцов. Угрюмый чёрный брусок склада с унылой надписью «Орион» оказался дивным чертогом. Человечество, в лице Анатолия Ефремовича Чулаки, поместило в чертог свои духовные достижения, и Лемнеру, как подлинно русскому человеку, было лестно, что сокровища разместились в России на пятнадцатом километре Ново-Рижского шоссе.

Они шли по залам. «Даная» Рембрандта соседствовала с Босхом, с его «Садом земных наслаждений». А дивная «Шоколадница» Вермеера сияла рядом с «Распятием» Грюневальда.

И невероятным, феерическим казался зал импрессионистов. Райские острова Гогена, мистическое небо Ван Гога, голубые балерины Дега.

– А это «Герника» несравненного Пикассо!

Они остановились перед картиной. В клубках и кровавых кляксах, среди оскаленных пастей и изуродованных тел клубилась разноцветная липкая тьма. Глядя на картину, Лемнер замер. Она была из детских кошмаров, когда он вбегал в подъезд и мчался мимо подвала, а за ним гнался липкий ужас, пытался его схватить, затянуть в свой клубящийся ад. Он с криком летел по лестнице, слыша погоню, пока ни возникала спасительная дверь с табличкой «Блюменфельд». Теперь этот ужас вернулся. «Герника» вышла из давнишнего подвала. В том подвале сидел Пикассо. Его изуродованное бредом лицо явилось однажды Лемнеру в рюмочной на углу Палихи и Тихвинской улицы.

Он почувствовал, как начинается озноб. Проснулись старинные яды, разлились по крови. Его бил колотун. Лемнер стоял, сотрясаясь, перед «Герникой», а Чулаки, не замечая его конвульсий, пояснял:

– Президент Троевидов хочет развязать войну с Украиной. Думает, что это будет парад на Крещатике, и он помолится в Святой Софии Киевской. Но он не знает, что эта война превратится в ужасную бойню. В ней погибнет Украина, Россия, вся Европа. Минотавр войны придёт в Кремль и насадит Президента на свой витой рог. Этим минотавром буду я. Я его сокрушу. Он губит дело моей жизни. Но я раскрыл тайну «мнимого числа». Я извлёк корень квадратный из минус единицы и вычислил нахождение России Мнимой. Хочу заменить отвратительную русскую подлинность восхитительной русской мнимостью. Осуществить Великий Переход и избавить мир от России Президента Троевидова. Чтобы мир обрёл, наконец, покой. Хочу избавить мир от России, а Россию от себя самой, чтобы и она обрела, наконец, покой. Я создал Вероучение Мнимой России. Создал церковь, исповедующую это вероучение. Собрал апостолов, несущих вероучение в народ. Разработал магические практики, позволяющие найти коридор из России Подлинной в Россию Мнимую и осуществить Великий Переход. И пусть эти практики покажутся излишне брутальными, как казались брутальными кровавые операции скопцов или развратные оргии Распутина с фрейлинами Двора. Вы, господин Лемнер, сподобились узреть эти шедевры и тем самым приобщились к церкви России Мнимой. Я сведу вас с нашей весталкой Аллой. Она познакомит вас с мистическими практиками Великого Перехода. Она примет вас в своей жреческой молельне на Патриарших прудах.

Чулаки видел, как сотрясает Лемнера колотун. Полагал, что так действует вероучение России Мнимой, которое Лемнер начал постигать.

Откровения Чулаки казались болезненной выдумкой. Лемнер был чужд мистических теорий о России Мнимой. Он был не чужд проституток, денег, грубых парней с пистолетами под мышкой, злых забав, вкусных вин. Но в нём таилась нераскрытая сущность, тяготевшая к больным фантазиям, тёмным верованиям, невнятным предсказаниям. «Корень квадратный из минус единицы» пленял воображение, как розовая морская раковина с таинственным моллюском. Этим моллюском была Россия, непостижимая, сокровенная, потусторонняя, постичь которую можно только в безумии.

Понемногу колотун унялся. «Герника» была по-прежнему ужасающей. Но теперь она погрузилась в Лемнера. Это была картина его духовного мира. Он был автор этой картины, был Пикассо.

– Вы готовы вступить в церковь Великого Перехода? – вопрошал Чулаки.

– Готов, – пролепетал Лемнер. – Хочу пополнить коллекцию полотном Винсента Ван Гога «Пшеничное поле возле Оверна».

Розовая раковина растворила свой зев, мерцала влажная, нежная плоть, созревала жемчужина.

– Принимаю ваш дар, брат Лемнер, – Чулаки милостиво кивнул.

Они прошли череду залов и оказались в небольшой уютной гостиной. Здесь стояли кресла, диван. Золото, красное дерево, малиновая парча, шитая серебряными королевскими лилиями. Любезный Аркадий Францевич угощал чаем.

– Я слышал о шедевре Ван Гога «Пшеничное поле возле Оверна». Чудесно, что он пополнит нашу коллекцию, – Аркадий Францевич наклонял над пиалкой Лемнера чайник с китайским узором. В его тёмном бархатном сюртуке заверещал телефон. Аркадий Францевич стал слушать, кивать.

– Анатолий Ефремович, приехали апостолы. Прикажете звать?

– Зовите.

Лемнер чувствовал, как толпившиеся в будущем события надвигаются, становясь настоящим. Дверь гостиной раскрылась, и вошли апостолы. То были вице-премьер Аполинарьев, ректор Высшей школы экономики Лео, режиссёр Серебряковский, публицист Формер.

Лемнер чувствовал, как плотно сжимается завиток истории, захвативший их всех одной петлёй. В этом захвате был тайный умысел. Он случился не сейчас, не вчера, а гораздо раньше, быть может, в детстве, когда из подвала кидалась на него неистовая «Герника», и он спасался у квартиры с биркой «Блюменфельд». Позднее он заглянул в рюмочную на углу Палихи и Тихвинской и заметил среди пьющих мужиков красную ошпаренную рожу пропойцы, свирепо бьющего о стол сушёной воблой. Этим краснорожим мужиком был Пабло Пикассо.

Мнимое число было вывернутой наизнанку перчаткой. В розовой раковине мерцала нежная чуткая плоть. «Корень квадратный из минус единицы» был «Вавилонской башней Брейгеля», опрокинутой в центр Земли.

– Братья, знакомьтесь, Михаил Соломонович Лемнер. Спас наше хранилище от налётчиков Светоча. Рисковал жизнью. Я посвятил его в вероучение России Мнимой, и он готов к Великому Переходу.

Лемнер поочередно жал руки апостолам, вспоминая, как один, голый, в зелёной тине, кидался в тростники. Другой ввинчивал себе в глазницу раскалённый болт, сидя в кипящем масле. Третий из набухших сосцов метал в подойник звонкие млечные струйки. Четвёртый залез в табуретку, выставил грозный кулак, читал второй том «Капитала».

Сидели в креслах, пили из восточных пиалок душистый чай. Лемнер делал маленькие глотки, опасаясь, что в пиалки налит настой лесных колокольчиков.

– Должен сообщить, братья. Приказ о начале войны с Украиной лежит на столе Президента. Троевидов подпишет его, как только Марс встанет напротив Нептуна, а Венера уйдет за Плутон. Так нагадала известная вам гадалка, – вице-премьер Аполинарьев пальцем водил по потолку, словно чертил орбиты планет и звёздные пути. Оставшись наедине с проституткой Аллой, он изображал корову. Он был по-коровьему губаст, уши, покрытые шерстью, шевелились, бёдра казались непомерно широки, в штанах колыхалось тяжёлое вымя. Он то и дело дергал крупом, словно бил себя по бокам хвостом. Так поступает корова, когда на неё садится слепень. – Ещё сообщаю, братья, что приобрёл для нашей галереи картину Рафаэля «Сикстинская мадонна». Храню в надежном месте. Пусть меня пытают ищейки Троевидова, я не открою им этого места.

– Пора устранить Троевидова. Друзья из Англии торопят. Предлагают прислать беспилотник-невидимку, если мы точно укажем местонахождение Президента. Но он постоянно меняет дислокацию. К тому же множатся двойники, – ректор Высшей школы экономики Лео сжимал губы дудочкой. Лемнер помнил, как Алла учила его дышать из пруда в камышовую трубочку. – Сообщаю, братья. Я добыл картину Боттичелли «Рождение Афродиты». Она в надёжном месте. Пусть ищейки Троевидова выкалывают мне глаза, я не укажу им этого места.

– Братья, физическое устранение Троевидова исключает суд над ним. А нам нужен процесс. Нужен Суд Народов. Будем возить Троевидова в клетке по городам Европы. Я берусь устроить из этого грандиозный спектакль. О, великий Данте, ты подсказал мне сюжет! – режиссёр Серебряковский захохотал сатанинским смехом, каким смеялся, когда Алла вонзала ему в лоб свой отточенный каблук. – Сообщаю, братья, что картина Рембрандта «Ночной дозор» находится в секретном месте. Пусть пытают меня палачи Троевидова. Мученья мне в радость. Они не найдут картину.

– Братья, пора сообщить другим нашим братьям день Великого Перехода. Наши сторонники в Государственной думе и Совете Федерации, в армии и спецслужбах, среди дипломатов и профессуры, писателей и артистов, в церкви и правительстве – все они хотят знать день Великого Перехода, – публицист Формер не удержался и изобразил «Девушку с веслом», причём столь правдоподобно, что у него появилась женская грудь и великолепное тугое бедро. – Хочу обрадовать вас, братья. Картина бесподобного Ренуара «Мадам Самари» мною хранится в тайнике. Туда не доберутся следопыты Троевидова. Пусть насадят меня на весло!

Лемнер понимал, что перед ним члены тайного ордена, братья масонской ложи. Он принят в их круг, посвящён в вероучение Мнимой России. Ему откроется тайна числа «Корень квадратный из минус единицы», и распахнутся врата в Россию Мнимую, где его ждёт неизречённое бытие, и нет смерти.

Он оказался на пересечении трёх огненных линий. Его приблизили к себе три самые влиятельные в государстве персоны. Светоч, Иван Артакович Сюрлёнис и Анатолий Ефремович Чулаки. Все враждовали друг с другом. Все были тяжёлыми жерновами Русской истории, которая не уставала молоть. На эту русскую мельницу залетело горчичное семя, взращённое в пустыне Негов, он, Михаил Соломонович Лемнер. Эти жернова перетрут его в пыль, и сквозняк Русской истории разнесёт пыль по полям, заросшим борщевиком русской смуты.

– Я выслушал вас, братья, и должен заметить, вы изрядно потрудились во имя России Мнимой, – Чулаки благосклонно кивнул, и его похвала была любезна собратьям. – Картины, которые вы обрели, ждут часа, чтобы пополнить наше собрание, перед тем как мы переправим его в Россию Мнимую. Хочу пояснить нашему новому брату Лемнеру. Авторы картин – Боттичелли, Рафаэль, Брейгель, Дега – всё это русские художники, обитающие в России Мнимой. Там они носят простые русские фамилии. Мы с вами, когда перенесёмся в Россию Мнимую, обретём простые русские фамилии, Ивановы, Петровы, Сидоровы. – Чулаки провёл ладонью по своим веснушкам, словно менял лицо. Но оно осталось прежним, для многих в России отвратительным. – Теперь о главном, братья. Близится час Великого Перехода. Предстоит смертельная схватка. Троевидов бросит на нас всю мощь своей армии и силовых структур. Чем мы ему ответим? Прелестными ножками балерин Дега? Копьями картины «Падение Бреды»? Или омарами и камбалами с картин «малых голландцев»? Нам нужна своя армия. И мы её создадим, – Чулаки повернулся к Лемнеру. – Вы, брат Лемнер, прекрасный воин. Вы это доказали сегодня. Заслуживаете большего, чем охранять магазинчики мелких жуликов или предприятия удачливых воров. Я отправлю вас в Африку. Там я владею урановыми рудниками, золотыми приисками и алмазными копями. Вы возьмёте их под охрану. Для этого вам нужна армия. Мы поможем её создать. У вас будут отличные солдаты, первоклассные броневики и танки, вертолёты и системы космической связи. Вы обкатаете армию в Африке. Там кипят военные перевороты, бесчинствуют французы. А когда поступит приказ, приведёте армию в Россию. Она обеспечит переход в Россию Мнимую. Брат Лемнер, вы не боитесь Африки?

Мысли Лемнера метались, как искры между электродами. Ему была предсказана Африка, как предсказан Северный полюс. Он не был хозяином своей судьбы. Его судьбой управляли. Управляла колдунья с прекрасным средиземноморским лицом. Её колдовские глаза были обольстительны и вдруг становились недвижными глазами осьминога, всплывшего из глубин.

– Вы не боитесь Африки, брат Лемнер?

– Не боюсь, – пробормотал Лемнер. – Раньше русские шли в Африку с Карлом Марксом, а теперь мы пойдём с Пушкиным. Африка привела Пушкина в Россию, а Пушкин приведёт Россию в Африку.

– Как глубоко! Так пусть же ваша африканская армия именуется «Пушкин». А вы, брат Лемнер, станете «пушкинистом»! – Чулаки засмеялся, затряс щёками, и все веснушки осыпались. Подал знак. Апостолы снялись с кресел и покинули галерею.

Склад был чёрный, как угрюмый брусок. Уныло светила надпись «Орион». Чулаки и апостолы погрузились в машины. Брызгая фарами, машины ушли к шоссе и утонули в световоде огней. Над чёрным лесом занималась заря.

К Лемнеру подошёл Вава.

– Что за бакланы? – кивнул вслед исчезнувшим машинам.

– Вава, ты знаешь, где Африка?

– Оттуда приезжают в Россию чёрные проститутки с козьими сосками и курчавыми лобками до плеч.

– Обзаводись тропической формой и купи панаму.

– Понял, командир.

Глава одиннадцатая

Африка дохнула парилкой, эвкалиптовым веником, обожгла затуманенным солнцем, ослепила фиолетовыми цветами огромного дерева, в котором бушевал жаркий ветер, и глаза слезились от едкой пыльцы. Лемнер смотрел, как садятся на бетон ревущие транспорты, опускаются аппарели, выкатываются длинные, как ящерицы, бэтээры, осторожно щупают колесами африканскую землю и катят, растекаясь по аэродрому, нацелив пулемёты на мутные, горчичные холмы.

Тусклый блеск алюминия на брюхатых самолётах. Масленое солнце на стволах пулемётов. Огромная вялая птица пролетела над Лемнером, осмотрев ненавидящим взглядом. Такой он увидел Африку, и она ему полюбилась.

Его встретил Вава. Оба были в пятнистой, с короткими рукавами, форме, в панамах с мятыми полями. Начштаба тут же, под свист турбин, докладывал обстановку.

– Аэродром Банги блокирован. Подъезды к Президентскому дворцу под контролем. Французы не дергаются. Их самолёт из Дакара подошёл к Банги, увидел, что обломилось, и повернул. Тебя в аэропорту ждёт этот чёрный малый Мкомбо. К вечеру мечтает стать президентом. Могу отправить обратно в джунгли. Пойдёшь говорить?

– С французами в бой не вступать. Штурмуем дворец с колес. Ты, Вава, не наглей. Ты, «гордый внук славян», принёс народу Африки свободу и «долго будешь тем любезен ты народу». А потом тебя тихонечко закопают в красную африканскую землю. Ты меня понял, Вава?

– Понял, командир.

Мимо катил бэтээр. На серой броне белой краской был начертан профиль Пушкина, такой, каким Пушкин рисовал себя на полях рукописи «Евгений Онегин».

В здании аэропорта со следами короткого боя, на диване с распоротой пулями спинкой сидел лидер повстанцев Мкомбо. Он ждал, когда начнётся штурм Президентского дворца, из дымящего здания выведут свергнутого президента Блумбо, и в его золочёный кабинет сядет Мкомбо, получив страну, полную урана, золота и алмазов.

– Месье Мкомбо, – Лемнер по-французски приветствовал молодого африканца с тонким шрамом на глянцевитой щеке. – Надеюсь, вы не испытываете неудобств?

Мкомбо протянул тонкую кисть с длинными, как лепестки, пальцами. На одном ярко светился золотой перстень.

– После джунглей это кажется дворцом, – Мкомбо обвёл рукой разгромленный зал.

– Привыкайте к дворцам, месье президент. Привыкнуть легко, отвыкнуть трудно.

– Узурпатору Блумбо придётся привыкать к тюремной камере. Народ станет судить его, как кровавого палача и истязателя.

– А нельзя обойтись без суда? Во время штурма летают пули.

– Блумбо нужно взять живым. Он должен показать зарубежные счета, на которых держит свои кровавые деньги. Они пойдут на восстановление нашей великой и несчастной страны.

– Ваша воля, месье президент.

Лемнер был любезен, как дипломат, коим в эту минуту являлся, и слегка развязен, как вершитель военного переворота, дарующего власть молодому честолюбцу.

Мкомбо не узнал Лемнера, пройдя мимо на торжественном рауте в Москве. Тогда, в Доме приёмов, он беседовал с министром иностранных дел Клёновым. Лемнер запомнил узкий шрам на щеке, надрез, сделанный оточенной раковиной. Такие надрезы получают юноши, теряющие девственность. Тогда, на приёме, Мкомбо был в чёрном смокинге с галстуком-бабочкой. Ночные бабочки, в белых шелках, кружили у фонарей.

– Мои друзья надеются, что за ними сохранятся права на золотые прииски в Бундли и Кванго.

– Это не должно их заботить. Мне сообщили, что французы покидают золотые рудники в Чомбо и Глембо. Вы, месье Лемнер, получаете любой из них, на ваш выбор.

– Вы очень щедры, месье президент. Рассчитывайте на меня, скромного солдата России.

По стене над головой Мкомбо побежал большой чёрный паук, мохнатый, с колючими лапами. Лемнер выхватил пистолет и убил паука, оставив над головой Мкомбо кляксу с дырой.

Мкомбо мягко захлопал в ладоши, блестя золотым перстнем.

– Хотел вас спросить, месье Лемнер, что значит рисунок на броне ваших боевых машин? Чья это кудрявая голова?

– Это Пушкин, месье президент. Я привёз в Африку Пушкина. Надеюсь, перед вашим дворцом мы установим памятник этому великому русскому африканцу.

– Я слышал о Пушкине. Он родом из нашей провинции Кванго. Мы все его дети.

Лемнер катил на горячей броне, в чёрных очках, с сигаретой в зубах. Автомат звякал на поворотах о башню. Качался хлыст антенны. Бойцы подразделения «Пушкин» прильнули к броне, в панамах, выплёвывали сигареты, посылая плевки в раскалённый африканский город.

– Мороз и солнце, день чудесный! – Лемнер сплёвывал с брони на разгромленные лавки, на горящий резиновый баллон, на памятник с отбитой снарядом башкой. – День чудесный!

Столица Банги напоминала разбитый шкаф, из которого при обыске вытряхнули барахло. Косые пёстрые вывески, фонарный поваленный столб, исстрелянный синий автобус, расколотые стёкла витрин, лежащий навзничь босой чернокожий солдат. От бэтээра шарахались, ныряли в проулки женщины в синих и красных одеждах. Пальмы раскачивали рыжими космами. Ветер залетал под панаму, кислый, жирный, вонял горелой резиной. Слышались редкие взрывы. Город был захвачен, блокированы казармы, взорваны пункты связи, заперты в посольстве французы. Лемнер катил по захваченному городу, небрежно оседлав бэтээр, с автоматом в голых по локоть руках. Жёсткий, непреклонный, покоритель африканской столицы был подобен американцам, разъезжавшим по Багдаду и Триполи с сигаретами «Мальборо».

– Мороз и солнце! – повторял Лемнер любимый стих. – День чудесный!

От его пулемёта разбегались длинноногие, с полными бёдрами, африканки, прятались в лавках торговцы. Президентский дворец с напуганным президентом Блумбо был беззащитен перед жестокой волей Лемнера. Судьба усадила его на раскалённую броню в центре Африки, и он покорял континент. Банги пестротой, радужными вывесками, хохлатыми рыжими пальмами, цветастыми платьями напоминал попугая в кабинете Ивана Артаковича.

Лемнер усмехнулся, видя, как бежит тонконогая, в жёлтом платье женщина. Ему захотелось свистнуть, как в детстве свистел вслед убегавшей кошке.

Президентский дворец, двухэтажный, с длинным лазурным фасадом и пышным помпезным подъездом, был огорожен металлической узорной решёткой. Выпуклые стёкла фасада переливались. Пестрели клумбы. Цвело огромное лиловое дерево. Золочёные ворота были заложены мешками с песком. В амбразурах темнели пулемёты. На крыше укрылись снайперы, появлялись и исчезали их каски.

Поодаль стояли бэтээры, десяток машин, голова к корме. У бэтээров в горячей тени хоронилась группа захвата. Бойцы сидели на корточках, в лёгких серых рубахах, в кроссовках, с короткими автоматами ближнего боя. Над их головами на броне красовался Пушкин: кудри, острый нос, бакенбарды, будто Пушкин прошёл вдоль бэтээров и начертал свой профиль гусиным пером.

«День чудесный!» – Лемнер смотрел вслед уходящему Пушкину, тот шёл беззаботно, словно по невской набережной.

– Бойцы подразделения «Пушкин»… – Лемнер прижался к ребристому колесу бэтээра. Перед штурмом он обращался к бойцам. – На вас из этого знойного неба смотрят Россия и Африка. Два континента ожидают от вас подвига. Перед вами голубой, как чайное блюдце, дворец. Так пойдите и разбейте блюдце! После этого дворца будет другой, третий, четвёртый! Вы пройдёте по Африке, как русская буря, неодолимые воины севера! Вы изведаете вкус сладчайших африканских плодов. Услышите рыканье львов в саванне. Увидите, как в хрустальных водопадах плещут волшебные рыбы. Узнаете, как пахнут подмышки африканских женщин. Вы лучшие на земле. У вас нет генералов, полковников, майоров. Я такой же, как вы, вольный стрелок, принятый вашим братством. Я пойду на штурм вместе с вами. По завершении штурма, когда вы вытащите из-под дивана эту трусливую чёрную скотину президента Блумбо, вы получите каждый по золотому самородку такой величины, что сможете купить «мерседес». Кому прострелят башку, поставим на родине крест из чёрного мрамора с золотой надписью: «Мы русские, с нами Бог!»

Бойцы преданно смотрели. Он отыскал их в утлых городках и посёлках, увёл из гнилых домов, от пьяных соседей. Дал оружие, нарёк героями. Показал небывалую землю с голубыми горами, розовыми антилопами, длинноногими красавицами. Качая бёдрами, красавицы совлекают узкие платья, и открываются шёлковые груди с длинными сосками, круглые, из чёрного агата, животы, и в пупках мерцают крохотные голубые самоцветы.

– Теперь же, перед боем, споём наш гимн!

Иссохшими от зноя губам они пропели гимн, где были слова: «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага».

– Вава, приказ на штурм!

Страшным грохотом застучали пулемёты на башнях. Пули драли мешки с песком, закупоривали амбразуры. Миномёты навесили дымные дуги. На клубах выросли взрывы. Долбили по крыше из всех стволов. Подстреленный снайпер кувыркнулся и упал на газон. Трассеры впились в лиловое цветущее дерево, стригли цветы. Из дерева неохотно выпал снайпер, долго падал, цепляясь за ветки.

Лемнер, бок о бок с бойцами, готовый к броску, пружинил мускулами. В нём играла хмельная весёлость, лихое бесстрашие. Контуры мира размыты, жаркая страсть атаки, ты мчишься на пулемёты, находя подтверждение своему бессмертию.

«День чудесный!» – повторял он заветный стих.

Послышался рёв двигателя. От соседних домов к дворцу мчался бэтээр. Люки закрыты, пулемёт отведён назад. Промчался, оставляя синюю гарь. Врезался в ворота, вынося на броне золочёное железо. Докатился до дворца и встал, окружённый дымами.

– Пошли, пошли!

Бэтээр, укрывший бойцов, покатил. Бойцы, согнувшись, перебирая ногами, как сороконожка, потянулись следом. Лемнер слышал звяканье пуль о броню. Ждал, когда откроется бирюзовый фасад, пышный, окружённый лепниной, вход.

«День чудесный!» – повторял он молитвенно.

От входа двумя ручьями бойцы лились вдоль фасада, кидая в окна гранаты. Лемнер и Вава ломились в закрытые двери. Крутили золочёные ручки, разбивали зеркальные стёкла.

– Гони бэтээр!

Бэтээр стальным рылом боднул дверь, въехал в пролом и застрял. Тупо крутил пулемётом, слепо вгонял очереди в стены, в длинные коридоры. Выбегали чернолицые, в малиновых беретах, солдаты, падали, попадая под огонь пулемёта.

– Херачим наверх! – Вава через две ступени скакнул на лестницу, загребая рукой бегущих следом бойцов.

В коридорах шли короткие стычки. На рыльцах автоматов трепетали красные язвочки. Гулко, как в железных бочках, рвались гранаты. Лемнер сипел, задыхался, бил от живота по высокой фарфоровой вазе, дробил на осколки, дырявил высокую, маслом, картину, изображавшую старинную битву. Пустил слепую очередь по бегущим женщинам, по их голым мелькающим пяткам, маленьким, в смоляных косичках, головам. Ему хотелось бить, раскалывать, разносить в щепы двери, крушить завалы из стульев, загоняя в комнаты ошалелых солдат. Он испытывал сладость разрушенья. Крутился в разные стороны, окружённый веером пуль, и свирепо кричал:

– День чудесный! Чудесный день, твою мать!

Увидел, как Вава схватился с огромным негром. Оба без автоматов. Вава гнулся под тяжестью громадного тела. Чёрное, с огненными белками, лицо, мокрый оскал зубов. Вава хрипел, старался отодрать чёрную пятерню от своего набухшего горла. Лемнер увидел его предсмертный умоляющий взгляд. Сунул короткий ствол в ребро великану, набил его трескучим свинцом. Видел, как отваливается великан, и Вава устало распрямляется, держит себя за горло.

– Спасибо, командир!

– День чудесный! – Лемнер обжёгся о ствол автомата и кинулся по коридору туда, где рвались гранаты.

Дворец был взят без потерь. Одному бойцу осколком снесло пол-лица. Другому прострелили мякоть. Солдат охраны выводили из дворца и ставили под цветущим фиолетовым деревом. Они переминались, пятнистые, как леопарды, в малиновых беретах.

Лемнер нашёл президента Блумбо под столом кабинета. На столе стояли золотой слон, золотые телефоны, лежал золотой пистолет. Выволок Блумбо за шиворот и поставил среди позолоченных шкафов и кресел под хрустальной люстрой.

– Вы совершаете преступление! Ответите перед Организацией Объединенных наций! Я президент Блумбо!

– Собачий ты корм, а не президент! – Лемнер сунул в карман золотой пистолет, ткнул пленника в пухлый живот и услышал, как в животе булькнуло.

«День чудесный!» – подумал он с благодарностью к тому, кто подарил ему этот день.