Читать книгу: «Царь Иоанн IV Грозный», страница 4

Завершал свой пасквиль Курбский пафосным стенанием: «Здешние жители, давно живущие под свободами христианских королей, удивляются нашим бедам, поскольку думают, что такое не может случиться у христиан»¹⁰⁰. И это написал человек, при жизни которого «христианские короли» в Западной Европе творили немыслимые злодеяния. Да и сам князь не имел морального права кого-то обличать, так как лично участвовал в убийствах женщин и детей!

Шкурный клятвопреступник и беззастенчивый убийца князь Курбский до сего дня для некоторых авторов все еще «надежный свидетель»! Как обоснованно заключил один из исследователей, «до сих пор история правления Первого Русского Царя излагается по заложенной еще Н.М. Карамзиным на основе сочинений Курбского схеме «двух Иванов»: хорошего в 1550-е гг., времени реформ, времени правления «Избранной рады», и необузданного тирана после 1560 г… Существование данной схемы – самый главный след в истории, который сумел оставить Курбский. Его глазами историки и литераторы смотрят на Россию XVI века вот уже более 300 лет»¹⁰¹. Подобное явление иначе как параличом исторического мировосприятия и назвать нельзя…

Фактурно лживость многих княжеских «обвинений» давно доказана¹⁰². Кстати сказать, сам Курбский, в отличие от Царя, никаких своих «вин» и «грехов» не признавал и в них публично не каялся. Вершиной его нравственной деградации стало предательство Православия, в отходе от которого он так страстно обличал Иоанна.

Однако суть дела даже не в документальной ценности писаний изолгавшегося князя, а в том, что, принимая утверждения Курбского на веру, о «показаниях» самого Иоанна многие упоминают лишь вскользь, третируя их как «недостоверные». Почему? А потому, видите ли, что Царь стремился «оправдаться», хотел «изобразить себя» лучше, чем был на самом деле. Наверное, такой мотив и мог наличествовать, точно тут уже ничего установить нельзя. Однако главное было совсем не в этом. Хорошо известно другое. Первый Царь никогда ни перед кем из смертных не «оправдывался». Он объяснял, разъяснял, разоблачал, а если кому и доносил боль своего сердца, то только Всевышнему. Если же утверждать, что он стремился своими посланиями запечатлеть собственный «светлый образ» в истории, то значит совсем не понимать строй личности, психологию Первого Царя. В таком виде он предстает каким-то «политическим пиарщиком» из XX–XXI веков, но отнюдь не человеком XVI века, наделенным уникальной общественной функцией.

В своих посланиях Иоанн говорил о многом, говорил разное, порой утверждал то, что не соответствовало подлинным обстоятельствам. Он совершал ошибки, иногда крупные, но всегда при этом был искренним и никогда не считал собственную человеческую природу совершенной и безгрешной. Потому, вспоминая ранние годы, ту затхлую атмосферу, в которой он рос и мужал, он не стремился «оправдаться». Для таких утверждений не существует никаких оснований.

В послании Курбскому, опровергая измышления изменника, Иоанн кратко излагает историю своей жизни со дня смерти отца. Василий III, «по Божьей воле сменив порфиру на монашескую рясу… оставил это бренное земное царство и вступил на вечные времена в Царство Небесное предстоять перед Царем Царей и Господином государей». Мать же маленьких детей, «благочестивая Царица Елена», стала «несчастнейшей вдовой». Страну со всех сторон стали осаждать враги, внутри начались измены, некоторые бояре переметнулись на вражескую сторону и «шли войной на православных». Но, слава богу, ничего у них не вышло, и все козни неприятелей «распались в прах».

Злокозненные же души не смирились. Брат отца, князь Андрей Иванович (1490–1537), вознамерился захватить власть, а ему пособничали многие бояре, в том числе и родственники князя Курбского. Провал заговора не умерил изменнического пыла; воеводы-военноначальники «стали уступать нашему врагу, государю литовскому, наши вотчины, города Радогощь, Стародуб, Гомель».

Когда, «по Божьему предначертанию», отошла в мир иной матушка, «остались мы с почившим в бозе братом Георгием круглыми сиротами – никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, и на Пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших». В конце концов, случилось то, что и должно было случиться: воцарилось боярское беззаконие.

Через неделю после смерти Елены, последовавшей 3 апреля 1538 года, произошел боярский переворот. Правительство Великой княгини было свергнуто, а близкие покойной и юному Иоанну лица подверглись гонениям. Первыми пали: любимец Василия III князь Иван Федорович Оболенский-Телепнев-Овчина, его брат Федор, князья Борис и Михаил Горбатые и некоторые другие.

Падение это носило вызывающий характер и происходило на глазах Иоанна Васильевича. По приказу Боярской Думы в палаты ворвались вооруженные люди, семилетний «Государь и Великий князь всея Руси» разрыдался. Невзирая на это, князь Оболенский был схвачен; а его любимую няню, «мамушку» Агриппину Челяднину – сестру Оболенского, оторвали от Иоанна Васильевича и выволокли из палат, а затем сослали в монастырь в далекий Каргополь. Самого же князя Оболенского заточили и затем уморили голодом…

Власть же и попечительство над Иоанном поручались отныне князю Василию Васильевичу Шуйскому; после его скорой смерти попечителем стал его брат Иван Шуйский. Первый Царь хорошо запомнил все ужасы времен детства. «Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили Царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявляли, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили!» Далее Иоанн перечисляет некоторые злые дела и называет одиозные имена.

«Нас же, – продолжал воспоминания Царь, – с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам не было воли, все делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети».

И через четверть века Иоанн с отвращением и возмущением воспроизводил показательную сцену. «Бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский¹⁰³ сидит на лавке, опершись о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб господ». Далее Иоанн напомнил и о других преступлениях Ивана Шуйского, в первую очередь о казнокрадстве. В том преступлении не один князь Иван был замешан. Но и это еще не все.

«Потом (временщики. – А.Б.) напали на города и села, мучили различными жестокими способами жителей, без милости грабили их имущество. А как перечесть обиды, которые они причинили своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду…»

Всех, кто был верен детям покойного Великого князя Василия Иоанновича, притесняли, унижали и оскорбляли. Иоанн привел и некоторые известные факты. Убили боярина Ивана Федоровича Бельского. То же хотели сотворить с боярином Федором Семеновичем Воронцовым, которого схватили на глазах молодого Иоанна прямо в великокняжеских палатах. Спас юный Иоанн, умолив Митрополита Макария вступиться за него. Воронцова не лишили жизни, сослали в Кострому, а самого Митрополита «толкали и разодрали на нем мантию с украшениями, а бояр толкали в спину».

Еще раньше клика Шуйских свергла Митрополита Иоасафа, бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря, который был восприемником от купели будущего Первого Царя. Он только три года носил сан Первосвятителя – избрание его состоялось в феврале 1539 года. Митрополит не угодил влиятельной боярской партии и произошел переворот.

Митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» написал: «Шуйский, находившийся тогда с войсками в Новгороде, в ночь на 3 января 1542 г. прибыл в Москву без ведома Государя, прислал туда наперед сына своего с тремястами всадников. В ту ночь в Кремле произошла сильная тревога: схватили Бельского в его доме и утром отправили на Белоозеро, где впоследствии его умертвили; схватили и двух главных его советников и разослали по городам, окружили кельи Митрополита, бросая в них камнями и разбудили его. Испуганный, он думал найти убежище во дворце, но заговорщики бросились за ним и туда и своим шумом разбудили Государя и привели его в трепет. Митрополит бежал на Троицкое подворье, но дети боярские и новгородцы преследовали его с бранными словами и едва не убили его на подворье… Митрополит был взят и сослан на Белоозеро в Кириллов монастырь»¹⁰⁴.

Юный «Государь и Великий князь всея Руси» мирно почивал в постели, когда глубокой ночью раздался страшный шум и в комнату вломилась беснующаяся толпа заговорщиков, избивая всех находящихся в соседних помещениях нянек и слуг. А в великокняжеских палатах метался несчастный, избитый Первоиерарх Русской Церкви, прося защиты и заступничества у Государя, который не только не мог спасти Иоасафа, но жизнь его самого находилась под угрозой. Владыку все-таки схватили; он чудом остался в живых, и, как написал Иоанн, «Иоасафа с великим бесчестием прогнали с Митрополии». Эта сцена навсегда врезалась в память Первого Царя.

Еще раньше, в 1539 году, с Митрополии был изгнан Даниил, попечению которого Василий III перед кончиной передал своих детей. Митрополит не угодил клану Шуйских, так как заступался за неугодных им людей. Он стал главой Митрополии в самом начале 1522 года, а ранее являлся игуменом Волоколамского (Иосифо-Волоколамского) монастыря и был утвержден в сане самим Преподобным Иосифом Волоцким (Саниным). Митрополит Даниил был сослан в Волоколамский монастырь. Мало того. Даниила там принудили написать покаянную «отреченную грамоту». Иоанн Грозный эту историю не упомянул, но то, что боярские произвол и насилие были повседневность в годы его детства и юности, о том говорил не раз.

В связи с переворотом января 1542 года важно оттенить один момент, который потом определит мотивацию поступков Иоанна Васильевича. Имеется в виду участие в бунте «новгородцев» – силы, которую нередко использовали для своих бесчинств различные боярские кланы. Новгород был присоединен к Москве еще при Иоанне III, и хотя с тех пор прошло более полувека, но дух «вольного города» все еще не выветрился; в Новгороде всегда существовало немало влиятельных лиц, помышлявших о разрыве. Для этих сепаратистов само понятие «Москва» было непереносимо, а потому они готовы были на любые антимосковские козни. К тому же Новгород, как западные ворота Руси, издавна подвергался воздействию различных антиправославных течений и настроений, проникавших из Центральной и Западной Европы. Именно здесь в конце XV века угнездилась ересь «жидовствующих», последователи которой отвергали Божественную природу Иисуса Христа. Именно отсюда, из Новгорода, эта «прелесть» стала распространяться по Руси, достигнув в Москве даже палат митрополичьих и великокняжеских теремов.

Опасность новгородскую Грозный прекрасно всегда осознавал, а потому предпринимал не раз жесткие и жестокие меры против строптивого Новгорода и его жителей. Первый урок «нелюбви» к себе новгородцы преподнесли Первому Царю, когда ему не исполнилось и двенадцати лет.

Грозный точно обозначил время «боярского самодержавия». «Со дня кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они (бояре. – А.Б.) творить зло»¹⁰⁵. Если иметь в виду, что Елена Глинская скончалась 3 апреля 1538 года, то указанные «шесть с половиной лет» означают конец 1544 – начало 1545 года.

Среди важных политических событий 1545 года следует назвать прежде всего одно. Последовала опала бояр: И. Кубенского, П. Шуйского, А Горбатого, Д. Палецкого и Ф. Воронцова. Эпоха боярского своеволия клонилась к закату. Именно в конце того года Иоанн вознамерился стать Царем. Вот это самое решение – судьбоносное и в биографии Иоанна, и в судьбе России – ключевое в понимании мировосприятия Первого Царя.

В так называемой «Царственной книге» – части обширного Лицевого летописного свода, составленной в царствование Иоанна Грозного, есть описание предыстории венчания на Царство. В ней говорится, что Великий князь Иоанн велел Митрополиту Макарию собрать всех бояр и явиться к нему. 14 декабря 1546 года все собрались у Великого князя, который выступил перед собранием с речью. В ней он заявил, что намерен жениться; все горячо одобрили намерение, а некоторые «от радости заплакали». Но это было не все. Иоанн сказал еще, что прежде «хочу на царство и великое княжение сесть». И просил «отца моего Макария» на то дело «благословить меня»¹⁰⁶. Благословение было получено.

Существуют летописные упоминания о том, что Иоанн венчался на Царство, исполняя волю отца, который велел ему помазаться и «венчаться Царским венцом». В Никоновской летописи говорится, что Василий III перед кончиной благословил своего старшего сына «венцом Царским и диадемами» и повелел ему венчаться на Царство¹⁰⁷. В Казанском летописце, составленном ориентировочно в 60-е годы XVI столетия, описывается праведная кончина Великого князя Василия Иоанновича. Перед смертью, «взяв на руки своего старшего сына, целовал его с плачем, сказав, он будет после меня царь и самодержец; он омоет слезы христианские, всех врагов своих переживет и победит»¹⁰⁸.

В Постниковском летописце, составленном примерно через три десятилетия после смерти Василия Иоанновича, приводится несколько иная версия предсмертного общения отца (Василия) и сына (Иоанна).

«И принесоша к Великому князю сына его на руках князя Ивана шурин его князь Иван Глинской… Князь же Великий снем с собя крест Петра чудотворца и приложил к кресту сына своего и благословил его крестом, и рече ему: «Буди на тобе милость Божия и Пречистые Богородицы и благословление Петра чудотворца, как благословил Петр чудотворец прародителя нашего Великого князя Ивана Даниловича. И доныне буди на тобе благословление Петра чудотворца и на твоих детях, и на внучатах от рода в род. И буди на тобе мое грешного благословление и на твоих детях и внучатах от рода в род»¹⁰⁹. О венчании на Царство данная летопись ничего не говорит.

В чине венчания Иоанна Васильевича приводится «слово» Царя, обращенное к Митрополиту, где говорится, что отец повелел сыну-наследнику «помазаться и венчаться царским венцом»¹¹⁰. Имеется упоминание и о «духовной» Великого князя Василия, т. е. о завещании, где письменно была выражена воля отца. Но завещание Василия Иоанновича найдено не было. Эту, как выразился один историк, «потерянную грамоту» искали долго, но безуспешно¹¹¹. Учитывая, что такие летописи, как Царственная книга, составлялись при ближайшем участии Царя – сохранились на листах даже пометы, признаваемые многими «царскими», то версия о «воле отца» кажется достоверной. Во всяком случае, именно так хотел сохранить эту историю для потомков сам Иоанн Васильевич. В то же время нельзя не отметить, что это был осознанный и добровольный выбор самого Иоанна Васильевича.

Если принять же расхожую историографическую точку зрения, то получается невообразимая картина. «Распутный» и жестокий «шалопай», с «явно садистическими» наклонностями в семнадцать лет вдруг становится серьезным и ответственным, безропотно принимает сан Русского Царя. Эта абсурдистская ситуация давно озадачивала тех, кто стремился не только «клеймить», но и создавать логически обусловленное историческое повествование.

Все историки признавали, что еще с юных лет Иоанн совершал постоянные паломничества по святым местам России, бывал в самых древних и досточтимых обителях Православия. Некоторые и до настоящего времени убеждены, что это не было зовом души (понятия «душа» в арсенале секулярной науки не существует), а являлось всегда неким тонко рассчитанным политическим актом. И никто почти не пишет о том, что в храмах и монастырях Иоанн часами молился и, уже начиная с юных лет, вставал на молитву в 2 или 3 часа ночи. И так практически каждый день до самой смерти!

Автор, прекрасно знающий фактурную биографию Первого Царя, написал: «В четырнадцать лет Монарх отправился в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда через Ростов и Ярославль в Кирилло-Белозерский монастырь, и окружавшие его обители: Ферапонтов, Корнильев-Комельский, Павлов-Обнорский монастыри. Путешествие было далеким и продолжалось несколько месяцев».

Казалось бы, что паломничество по святым обителям – признак явленного благочестия, свидетельство высоких духовных устремлений Иоанна. Ничего подобного. Читателю предлагается «более простое толкование». Из этого «толкования» следует, что Великому князю просто «надоели дворцовые церемонии» и ему захотелось удовлетворить свою «тягу к странствиям»¹¹². Откуда же сие известно? Естественно, что никаких свидетельств не приводится; это просто попутная, но весьма тенденциозная ремарка.

Вообще, столь моментальное перерождение якобы «морально непотребного» отрока в умного и ответственного правителя всегда озадачивало и до сих пор озадачивает тех историков, которые идут не от самого героя, его духовного мира, а от «вполне устоявшихся» морально нетерпимых представлений о нем.

Историк С.М. Соловьев (1820–1879), размышляя о личности Грозного, призывал не заниматься модернизацией нравственных представлений ушедших эпох. «Мы не должны забывать разности понятий, в каких воспитываемся мы и в каких воспитывались предки наши XVI века»¹¹³. Признав это как своего рода аксиому, историк тем не менее в своих размышлениях не поскупился на беспощадные инвективы по адресу Первого Царя, обвинив его в самых невозможных деяниях, невозможных с точки зрения нравственных представлений именно XIX века.

Прекрасный знаток истории XVI–XVII веков историк С.Ф. Платонов (1860–1933), пытаясь разгадать «историческую шараду», связанную с возникновением Царства, предложил ответы, которые мало чем отличались от сентиментальных умозаключений Н.М. Карамзина, озвученных полувеком ранее. По Платонову, «испорченный и распущенный юноша» после венчания на Царство «выступает перед нами с чертами некоторой начитанности и политической сознательности», и для своего времени – «это образованный человек». Историк назвал имя и до него известного человека, оказавшего «благотворительное влияние» на Иоанна – это Митрополит Макарий. Но при всем том оказывается, что «моральное воспитание Грозного не соответствовало умственному образованию; душа Грозного всегда была ниже его ума»¹¹⁴.

Старший современник С.Ф. Платонова, В.О. Ключевский (1841–1911), стараясь проследить духовный и интеллектуальный рост Иоанна Грозного, привлек все известные свидетельства. На основании их заключал, что он «был первым из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия»¹¹⁵. Сделав столь бесспорный вывод, историк решил пойти вглубь, так сказать, в «лабораторию узревания» и «чувствования», построив очередную логическую схему, лишь обнажившую узость и заземленность всей позитивистской гносеологии, пленником, который, увы! и являлся В.О. Ключевский. Нижеследующие пассажи во всей красе обнажают подобный подход.

«Упорно вчитываясь в любимые тексты (Священного Писания. – А.Б.) и бесконечно о них размышляя, Иван постепенно и незаметно создал себе из них идеальный мир, в который уходил, как Моисей на свою гору, отдыхать (!!! – А.Б.) от житейских страхов и огорчений. Он с любовью созерцал эти величественные образы ветхозаветных избранников и помазанников Божиих – Моисея, Саула, Давида, Соломона. Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти».

Ключевский, безусловно, один из самых сведущих отечественных историков; монументальность его эмпирических знаний не подлежит спору. Вместе с тем отсутствие «ока духовного» не позволило ему видеть и воспринимать духовный мир как данность, который, находясь за пределами овеществленного мира, находился и вне русла всех историософских построений европеизированной русской мысли.

Ведь Грозный, как не раз подчеркивал Ключевский, постоянно читал Писание, имел прекрасную память, без труда цитировал многие отрывки и поучения, знал наизусть множество молитв и даже пел на клиросе. Он и грамотой овладевал, что тогда было вообще принято, по Псалтыри и Часослову¹¹⁶. Однако не «механическое зубрение», не «повторение задов», как уверял мэтр, сделали из Иоанна «начитаннейшего москвича XVI века». А что же? Ответа нет ни у Ключевского, ни у многих других крупных (и некрупных) историков.

Здесь необходима одна мировоззренческая ремарка, без которой разговор об Иоанне Грозном будет походить на повторение давно пройденного. Речь идет о восприятии времени христианским и нехристианским сознанием, или о линейной и цикличной (космологической) системах его постижения и раскрытия. Вообще категория времени издавна привлекала философскую мысль. Чтобы не углубляться в это необозримое наследие, отметим лишь один момент, который в данном случае особо важен: о формах восприятия прошедшего.

Один из Отцов Церкви Блаженный Августин (354–430) в своей «Исповеди» заключал: «Совершенно ясно одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильней бы, пожалуй, говорить так: есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего – это память; настоящее настоящего – его непосредственное созерцание; настоящее будущего – его ожидание»¹¹⁷.

Формула Блаженного вполне соответствует и современным научным представлениям. «История ничему не может нас научить, – заключает знаток семиотического материала, – исторический опыт не есть нечто абсолютное и объективно данное, он меняется со временем и выступает, в сущности, как производное от настоящего»¹¹⁸.

Две формы дешифровки времени отражают две системы миропостижения: линейную или историческую, и космологическую, или циклическую. Разница между ними непреодолима, так как различие это отражает две параллельные модели мировосприятия: нерелигиозную и религиозную.

Историческое сознание воспринимает прошлое как невозвратно минувшее, расстояние от которого в каждый момент «настоящего» только увеличивается. Космологическое же сознание совершенно иное. Оно подразумевает «соотнесение событий с каким-то первоначальным, исходным состоянием, которое как бы никогда не исчезает – в том смысле, что его эманация продолжает ощущаться во всякое время»¹¹⁹.

Пророки, Апостолы, Святители, Праведники – это навсегда живые образы, трепетные символы, имена которых бережет не только память христианина. К Ним обращаются, Им молятся, к Ним взывают истерзанные и утомленные жизнью души, вне зависимости от того, как давно, сколько веков назад Они покинули земные пределы. Они – Живые и Таковыми останутся навсегда. Это касается и всего Священного Писания. Ведь это не просто «древние книги», а руководство для всех на все времена.

Ключевский же все ссылки и примеры на Вечное и Нетленное у Иоанна называл «пенистым потоком» и присоединился к мнению Курбского, назвавшего библейские и исторические аргументы Царя «бабьей болтовней»¹²⁰. Тут трудно удержаться от реплики: да, это «достойный» пример «тонкого исторического анализа»…

Для Царя Иоанна имена Пророка Моисея и ветхозаветных Царей Саула, Давида, Соломона, живших и творивших за многие века до Рождества Христова¹²¹, не являлись историческим реликтом. Они – Богом избранны. Они получили не только великую милость свыше, но и величайшую ответственность. Не все и не всегда оказывались достойными Божьей благодати. Потому он и обращался к этим примерам, потому постигал их опыт служения Богу, потому он и взывал к авторитету Писания, так как других неколебимых авторитетов и ориентиров у Царя не было и быть не могло. Как очень точно выразился историк И.Е. Забелин (1820–1908), «Грозный – воспитанник Библии»¹²².

Вверху: Саул сокрушает аммонитян

Внизу: Самуил помазывает на царство Саула и совершает жертвоприношение

Библия Моргана, ок. 1240 г.

Здесь уместна одна краткая авторская ремарка. По опыту личного и многолетнего общения с историками разных возрастов и званий, автор с полным основанием может утверждать, что многие, очень многие историки никогда Библии и в руках не держали. Не говоря уже о том, чтобы ее постигать. При этом они изучали историю России – православный мир, православное государствоустроение, не желая знать и понимать, что духовная составляющая являлась фокусом, центром этого мира. Мало того. Они (историки) сплошь и рядом давали (и дают) оценки и умозаключения, касающиеся поведенческих мотивационных импульсов православного человека, весь комплекс мыслей, чувств и внешних реакций которого детерминирован инозаконными установками и надмирными упованиями. Секулярно-позитивистская наука совершенно беспомощна здесь, а потому априори недостоверна…

Никогда, в отличие от огульных обвинений, Первый Царь себя не «обожествлял»; поклонялся, защищал и славил исключительно Царское место, Царский сан, которые – устроение Господа. И все попытки покуситься на порфиру Царя, на царскую прерогативу, есть покушение на Самого Бога. От этого самосознания, сформированного исключительно под библейской сенью, проистекали гневные обличения своих врагов и недоброжелателей, многие его «неистовства». В этом смысле Первый Царь явил образец полнокровного космологического сознания.

Если для Ключевского, как и многих других историков, Библия – только некие «тексты», написанные в стародавние времена, то для Грозного – это истинная книга жизни. Потому историки так часто не понимали Иоанна, потому он был для них «загадкой», хотя он сам не раз это все объяснил. Но ему не поверили, как многие и до сего дня не верят. Они не могли (или не хотели) принять подлинность его Богопреданности, вменяя ему в вину различного рода «злодейства», мотивация которых представлялась необъяснимой.

Они не знали и не понимали, что такое «Промысел Божий», и не признавали Его наличие в исторической действительности. Библейские назидательные повествования, в отличие от Иоанна, для биографов ровным счетом ничего не значили. Жертвой этого духовного бесчувствия пали многие историки, в том числе и Ключевский.

Сам Иоанн не раскрыл того, как и когда его посетила мысль о необходимости принять Царский титул. Как явствует из вышесказанного, объяснения историков по большей части в расчет можно не принимать. Они же писали не столько о Иоанне-христианине, о человеке XVI века, сколько о понятных им вещах и людях известного им мира.

Мир Иоанна был иной. Можно полагать, что совсем не «вдруг» Великий князь Московский решил венчаться на Царство, притом что в январе 1547 года он уже более двенадцати лет пребывал на вершине власти. В первом послании князю А.М. Курбскому Грозный называл себя «смиренным скипетродержателем Российского царства». Правил же он «по Божию изволению и по благословению прародителей и родителей своих, как родились на Царстве, так воспитывались и возмужали, и Божиим соизволением воцарились».

Иными словами, Провидение или Воля Божия, сыграло определяющую роль в жизни Иоанна. Как, когда и где узрел он это предуказание, помог ему кто-то это почувствовать и осознать или это был совершенно самостоятельный опыт духовного озарения? На эти вопросы точных ответов нет, да уже и не будет. Это закрытая, заповедная область отношений человека и Бога.

Известно только, что между серединой декабря 1546 года, когда состоялась упомянутая выше беседа с Митрополитом Макарием, и серединой января 1547 года, когда и произошла сама Коронация, Иоанн совершил поездку-паломничество в Новгород и Псков и там долго молился в древнейших обителях. Особенно в ту поездку им был отмечен преславный Псково-Печерский Успенский монастырь, получивший от будущего Царя щедрые пожертвования. Этот монастырь, расположенный на самой границе Руси, не принадлежал к числу древних; основан он был примерно за сто лет до того, но славился как «Дом Пречистой Богородицы». Настоятелем там был известный ревнитель благочестия игумен (1529–1570) Корнилий, с которым Иоанн много беседовал…

Можно вполне обоснованно предположить, что Митрополит Макарий сыграл в духовном прозрении Иоанна определенную роль. Некоторые историки это утверждают как аксиому, хотя никаких документальных подтверждений этому не существует¹²³. Сильной и самобытной натуре Иоанна Васильевича ничего нельзя было навязать, в особенности того, что касалось Веры Христовой. Православие сформировало убеждение о исключительном предназначении Царя. Причем убеждение это возникло еще в молодом возрасте.

Воцарение меняло весь строй жизни Руси; отныне Московский правитель – глава всего православного рода человеческого. Власть он получил по праву первородства, а Царский Скипетр по милости Божией. Так мыслил Иоанн и в том никогда не сомневался. Он знал, что Москве предуготовано место Царьграда; теперь она сама Царьград, следовательно, и все прерогативы, которыми когда-то обладали правители «Грецкого Царства», перешли к Православному Московскому Царю.

Сам Иоанн никогда не пользовался формулой «Москва – Третий Рим», но после венчания называл Москву «новым Царьградом» (Москву) и «новым Иерусалимом», как бы особо подчеркивая, что именно здесь теперь центр упований всего православного мира. Это тот новый благословенный «пуп земли», который ранее находился в Иерусалиме. Подобная смысловая «диффузия» не могла быть оправданной. Если земной «Царьград» – центр православного Царства, место обитания первого раба Господа – Царя, то Иерусалим навсегда – город Царя Небесного, город Иисуса Христа.

Далеко не все готовы были принять новую эсхатологическую трактовку. Решительным противником смешения понятий выступил Преподобный Максим Грек (1480–1556). Во время беседы с ним в Троице-Сергиевском монастыре в июне 1553 года Царь поделился с ним своими мыслями. Преподобный был против и «ответствовал» обширным посланием.

«Ты изволил говорить со мною, что в нынешние времена прилично будет назвать и признать Иерусалимом царствующий в Православной России великий и именитый град Москву, так как древний Иерусалим соделался уже непотребным, потому что в течение многих лет находится во власти сарацин»¹²⁴. Максим был резок и бескомпромиссен. «Несправедливым будет с моей стороны, как я почитаю и думаю, если не изгоню из твоей мысли такое неправильное решение».