Читать книгу: «Чёрная книга», страница 3

– Итак, Кирилл Сергеевич, вы считаете, что, копаясь в архивах, Себряков нашёл документы, серьёзно компрометирующие или разоблачающие некую… ну, скажем пока, силу… и решил эти документы опубликовать. Научная сенсация и так далее. Верно?

– Не считаю, а лишь предполагаю… Верно.

– Далее, о намерении Себрякова каким-то образом становится известно той самой силе. Понятно, что она компрометации боится.

– Естественно.

– Степень опасения столь велика, что к Себрякову подсылают преступника, чья задача – во что бы то ни стало найти и изъять документы. А заодно и убрать профессора. Так?

– В точку.

– Однако профессор умирает раньше, чем преступник сумел выжать из него место хранения документов. Что теперь? Убийца проникает к помощнику профессора, надеясь получить нужные сведения от него. А дальше… дальше можно лишь гадать.

Ульянов засмеялся.

– А до этого мы чем занимались? – спросил с интересом.

– Гадание гаданию рознь, – возразил я. – Пока что, при всей умозрительности, мы оставались в рамках логики. А вот выдал что-либо Варакин убийце или не выдал – это уже в чистом виде кофейная гуща. Пятьдесят на пятьдесят.

– Ну, предположим, что выдал.

– Тогда преступник с помощью выбитых из Варакина сведений находит нужные документы и ложится на дно. И у нас по-прежнему никаких зацепок. Хотя…

Я коротко задумался. Ульянов смотрел на меня с нетерпением.

– Те двое, о которых сказала Филатова. Которые шли за Варакиным, – произнёс я наконец.

– Так что же?

– Первый, по её словам, – крепкий, невысокий человек, шёл вразвалку. Это очень похоже на беднягу Еремеева, царство ему небесное. Он, кстати, и должен был следовать за Варакиным.

– Тогда, выходит, второй, идущий за ними, – это и есть убийца?

– Логически рассуждая, вполне возможно. Филатова заметила, что он хромал на правую ногу. Да ещё сильно. Вот вам и первая зацепка. – Закурив очередную папиросу, добавил со вздохом: – Она же пока и единственная.

Ульянов педантично пригладил щёточку аккуратно подстриженных усов.

– Ну, отчего же единственная, – сказал неожиданно.

Кирилл Ульянов

Великое дело опыт. Накапливаясь в подсознании, он порой выдаёт неожиданные решения или подсказки. Вот как сейчас.

– Я, кажется, упоминал вам, Дмитрий Петрович, что пришлось мне поучаствовать в Русско-японской войне, – начал медленно, продолжая обдумывать внезапно пришедшую мысль.

– Воевали? – с интересом спросил Морохин.

– Ну, не то чтобы воевал, а… ну, скажем, работал. У нашей службы своя специфика.

Хотя, откровенно говоря, пришлось и повоевать. Под Мукденом, и на Сахалине, и не только. На фронтах порой возникали ситуации, когда контрразведывательная работа отступала на второй план – приходилось браться за оружие, исполняя офицерский долг… Но не суть.

– Насмотрелся я на японцев, – и в бою, и в плену. Много у них интересного, совершенно другая цивилизация. Умеют такое, что нам и не снилось.

– Это что же?

– В Японии настоящий культ боевых искусств. Подчёркиваю: искусств. Не в том смысле, чтобы на передовой с винтовкой бегать и в неприятеля палить, а чтобы побеждать врага с помощью одних лишь рук и ног.

Морохин только хмыкнул.

– У нас в любой деревне таких искусников полна околица. Кому хочешь скулу своротят.

– Скулу, говорите… А с места подпрыгнуть на аршин-полтора⁵ и с разворота в воздухе ногой ударить противника – хоть в грудь, хоть в голову? А ребром ладони разбить тыкву или сломать палку? А сложенными пальцами руки пробить грудную клетку и вырвать у живого человека сердце? Я уж молчу про невероятную быстроту и реакцию. Настоящий мастер от любого удара уклонится.

Морохин почесал затылок, и было от чего.

– Какие-то вы сказки рассказываете, Кирилл Сергеевич, верится с трудом…

– Рассказываю то, что видел, главным образом своими глазами, – возразил я. – Конечно, далеко не всякий японец на такое способен, да и не каждому по чину. Чаще всего это самураи – мелкие дворяне из разорившихся. Чтобы достичь подобного боевого умения, нужны годы упорных тренировок. Но уж если наумелся, то это уже не человек. Это машина для убийства. И спаси бог его противника. – Выдержав паузу, спросил: – Вам это ничего не напоминает?

– Отчего же, напоминает, – хладнокровно сказал Морохин, ослабляя узел галстука.

– Вот и мне тоже. У нас на руках четыре трупа. Троим из них, попросту говоря, сломали шеи. Судмедэксперт счёл даже, что убийца использовал какую-то палку или доску. Вроде бы ничего другого тут и не придумаешь. Но если предположить, что убийца – японец, мастер боевых искусств, то ему сломать шейные позвонки ребром ладони раз плюнуть. И другого оружия, кроме собственной руки, ему не требуется.

– Очень удобно, – пробормотал Морохин. – Опять же, всегда при себе.

– То-то и оно…

Сотоварищ пожал плечами.

– Ну, вот, кое-что и прояснилось, – сказал утомлённо. – Ищем японца-самурая, сильно хромающего на правую ногу.

– Вы считаете, что я придумываю или преувеличиваю? – спросил я, уловив в реплике некий сарказм.

– Да нет, ваша версия вполне логична и многое объясняет. В другом дело. – Лицо Морохина приняло страдальческий оттенок. – Петербург – город огромный, и несколько сотен японцев здесь наверняка присутствуют. Всё это, вероятно, можно уточнить через полицейские управления: и где селятся, и чем занимаются… Но уж очень много вопросов возникает.

– Например?

– Например, каким образом в рамках следственных действий отличить японца от китайца, – буркнул Морохин.

– А если серьёзно?

– А если серьёзно, то я намерен изложить в виде служебной записки на имя директора департамента вашу версию насчёт архивной находки Себрякова и подать её через начальника отделения.

– Зачем же?

Морохин поднялся.

– Затем, – произнёс, отчеканив, – что в вашем варианте дело приобретает густую политическую окраску. И похоже, что вы правы. А коли так, пусть им жандармы занимаются. С меня и простой уголовщины достаточно.

Поднялся и я.

– Спихнуть дело о многочисленных убийствах на жандармов, конечно, было бы заманчиво, – сказал со вздохом. – Но не выйдет.

– А я всё-таки попытаюсь.

– Даже не пытайтесь. Политика здесь то ли присутствует, то ли нет. А вот масштабная уголовщина, извините, уже налицо. Забрать такое дело из рук полицейского следователя дураков не найдётся. (Морохин сердито блеснул очами.) Так что заниматься всё равно предстоит нам. Это плохая новость… Но есть и хорошая.

– Это какая же? – хмуро спросил Морохин.

Я дружески приобнял его за плечи.

– Дорогой Дмитрий Петрович! Теперь, когда визит мадемуазель Филатовой и всестороннее обсуждение дела позади, мы можем наконец пойти пообедать. И можем даже соблаговолить по рюмке коньяку…

Глава третья

Дмитрий Морохин

Городовой Кусков Мефодий Гаврилович, бляха номер 148, точно родился в рубашке. Лишь это обстоятельство и спасло его, хотя вся статья была погибнуть подобно Варакину и другим.

…В поисках хоть каких-то зацепок мы с Ульяновым обратились в полицейское управление по месту жительства Себрякова. Интересовали городовые, которые в ту ночь дежурили неподалёку от дома профессора. Таковых оказалось три человека. Двое из них ничего интересного сообщить не смогли. А вот на третьего, Кускова, как выяснилось, в ту ночь кто-то напал и нанёс тяжёлую травму.

– Это случайность или нападение как-то связано с нашим делом? – риторически спросил Ульянов, глядя в потолок.

– Не спросишь – не узнаешь…

Быстро собрались и махнули в госпиталь на Пироговку, где традиционно лечились не только военные, но и полицейские чины.

– Досталось вашему Кускову, – сообщил начальник хирургического отделения со смешной фамилией Бутылкин. – За малым шею не перебили. Но обошлось. Травма шеи, перелом ключицы – это мы всё ему поправим. Не враз, конечно.

– Общаться-то с ним можно?

– Отчего же… Пойдёмте, провожу.

По пути словоохотливый Бутылкин успел сообщить, что зовут его Савелий Львович, что в детстве он мечтал пойти в сыщики, да вот стал врачом, но детективные романы читает запоем, Черлока Хольмса знает наизусть и сам втихаря пробует писать криминальные рассказы, а потому нельзя ли, раз уж познакомились, как-нибудь наведаться в гости к бывалым следователям (к нам с Ульяновым то есть), чтобы набраться кровавых историй…

Кусков неподвижно лежал на больничной койке в палате на первом этаже и видом своим вызывал жалость. Верхняя часть туловища была перебинтована. Шею зафиксировал высокий гипсовый воротник, из которого, как из брыжей⁶, выглядывало усатое морщинистое лицо с усталым взглядом. Немолодой служака, до пенсии шиш да маленько, а тут такое… На соседних койках маялись ещё трое больных.

Вот что Кусков нам поведал.

Той ночью он дежурил на своём участке, который охватывает квартал с Французской набережной. Место считалось ответственным – в доме номер десять располагалось посольство Франции, охраняемое особо. Были тут и особняки знати, и солидные многоквартирные здания.

Дежурство складывалось, в общем, спокойно. Однако в начале четвёртого утра, когда над Невой белая ночь уже почти сменилась рассветом, Кусков заметил, что из парадного подъезда дома номер два вышел человек и направился в сторону Литейного моста. (Мы с Ульяновым переглянулись. Это был дом Себрякова.) В глаза городовому бросились две странности. Прежде всего, человек был одет небогато, с виду простолюдин, и делать ему в таком важном доме вроде бы нечего. Тем более в столь раннее время. А второе – шёл он быстро, почти бежал, хотя и сильно припадал на правую ногу. (Мы с Ульяновым снова переглянулись.)

– Ну, думаю, надо проверить, кто да что, – слабым голосом говорил Кусков. – Догнал, окликнул. Тот повернулся. Кто таков, спрашиваю, чего по ночам не спится. Есть ли какие-нибудь бумаги при себе. И вот тут он, слова не говоря, взмахивает рукой и ребром ладони хрясть меня по шее. Да быстро так, сильно! Отродясь не видал, чтобы таким макаром дрались. Хорошо, успел чуть увернуться, а то шею сломал бы, не иначе.

Умолк. Невольно двинул шеей в воротнике. Закряхтел от боли.

– Дальше-то что было? Помните? – негромко спросил Ульянов, подавая стакан воды, стоявший на прикроватной тумбочке.

С нашей помощью Кусков приподнялся на койке и напился. Руки пока ещё слушались его плохо.

– Помню кое-что, – проворчал он, снова укладываясь. – Боль адская, в голове словно мина взорвалась. Упал я. Ну, думаю, конец, сейчас прикончит. Дотянулся до свистка, он у меня на шее висел, и свистнул сколько сил осталось… А больше ничего не помню. Очнулся уже тут, весь перебинтованный. И вот всё думаю, с каким же нелюдем судьба столкнула? Дерётся не по-нашему, собой странный…

Ну-ка, ну-ка! Теперь – самое важное.

– А помните ли, Мефодий Гаврилович, как этот странный нелюдь выглядел? Описать можете? – вкрадчиво спросил я.

– Ещё как помню, – сипло сказал Кусков, сжимая пудовые кулаки в набрякших венах. – Впечаталась в меня его внешность. Лет тридцати – тридцати пяти. Рост средний, сложение крепкое. Лицо продолговатое, а волосы тёмные. Нос, кажется, прямой… да, прямой. Подбородок округлый, мягкий такой. Глаза… Вот самое-то главное в глазах.

– Почему?

– Какие-то они у него белёсые, ненормальные какие-то. Забыть не могу. – Кусков скривился. – И взгляд вроде как безумный.

Я мысленно восхитился наблюдательностью старого городового, который за считанные секунды успел запомнить облик нападавшего. Ульянов наклонился к изголовью. Уточнил:

– А этот нелюдь, по-вашему, он кто, – славянин или азиат?

– Славянин, конечно, – не задумываясь, ответил Кусков несколько удивлённо.

– Не путаете? – переспросил Ульянов.

– Да ни боже мой. Что ж я, азиатов не видал, что ли? У меня вон в соседнем доме китайская прачечная… – И, видимо, сочтя тему исчерпанной, уставился в окно. Добавил тоскливо: – Вот ведь… На дворе день-деньской, солнышко жарит, а я тут валяюсь, как мешок с картошкой…

В дверь палаты постучали, и порог несмело переступила худенькая, просто одетая женщина лет пятидесяти с узелком в руке.

– Жена моя, – сказал Кусков. Лицо его осветилось неловкой улыбкой.

Пожелав Кускову поскорее выздоравливать, мы покинули госпиталь, но перед этим зашли к словоохотливому начальнику отделения Бутылкину.

– Вы уж тут присматривайте за Кусковым получше, Савелий Львович, – сурово то ли попросил, то ли приказал Ульянов. – А если самочувствие ухудшится или ещё что не так, сразу дайте знать в городское отделение полиции следователю Морохину.

Бутылкин поклялся, что будет нас держать в курсе, и хотел что-то сказать ещё, но мы удалились.

Выйдя из госпиталя, зашагали по тротуару среди прохожих. Служебный экипаж потихоньку ехал за нами по мостовой.

– Ну что, он? – спросил Ульянов.

– Думаю, что он, – согласился я. – По всем статьям. Вышел из дома Себрякова. Примерно в это время он и должен был выйти после убийства и безуспешных поисков. Хромает на правую ногу, как и тот, что шёл за Варакиным и был замечен Филатовой. Наконец, совпадает оружие – рука, ребро ладони. Повезло нашему городовому. Не понимаю, почему убийца его не прикончил, ведь не пожалел же?

– Видимо, испугался, что Кусков успел свистнуть и на сигнал могут появиться другие городовые, – предположил Ульянов. – Потому и сбежал, не тратя время на добивание.

– Похоже, что так. Вообще-то, нападение на городового – случай нечастый. Но если у человека за спиной уже трупы Себрякова и швейцара, то выбора нет и полицейского надо убирать. В общем, всё совпадает, Кирилл Сергеевич. – Выдержав паузу, добавил: – Но не японец.

Ульянов сдвинул шляпу на затылок и вполголоса выругался.

– Обидно, – сказал он. – Хорошая версия была. – Ткнув пальцем в витрину кафе с интригующим плакатом «Лучше нашего кофе только наши пончики!», предложил: – Зайдём?

В кафе мы заняли столик у стены и, заказав кофе со сдобой, продолжили разговор.

– Не верить Кускову повода нет. Говорит, славянин, значит, славянин. Однако не сходится, хоть убейте, – рассуждал Ульянов негромко.

– Вы имеете в виду способ нападения?

– Конечно. Ну, не дерутся так наши люди. Нет такой традиции. Опять же, пытка эта необычная… Вот вы с вашим опытом можете припомнить что-нибудь схожее?

Я должен был признать, что ничего подобного не припоминаю. Мои многочисленные «подопечные» убивали чем угодно: ножом и пулей, удавкой и сковородкой, дубинкой и ядом, даже вилкой… ну, и дальше по списку. Случалось, отправляли на тот свет кулаком. Но использовать в качестве оружия ребро ладони – с таким я не сталкивался.

– То-то и оно. И получается полная ерунда. По замашкам японец, по описанию – нет. Как совместить?

Неожиданно в голове блеснула мысль, которую я облёк в форму вопроса:

– А как вы думаете, Кирилл Сергеевич, японец обязательно должен быть японцем?

Каюсь, прозвучало странно, даже глуповато. Спеша ухватить мелькнувшую мысль за хвост, я сформулировал её в первых попавшихся словах. Но, кажется, Ульянов смысл уловил и посмотрел на меня с оттенком уважения.

– Верно, – сказал он. – Я как-то об этом не подумал.

Кирилл Ульянов

Ай да Морохин! Теперь всё сходится. Точнее, может сойтись… Как же я сам не догадался, при моём-то личном опыте?

Ладно, сейчас не об этом.

Верно – русские так не дерутся. Ну, а если русский человек долгое время прожил в Японии? Проникся её духом, перенял традиции, освоил страшное боевое искусство? В принципе такое возможно. Но каким образом?

Контактов у России с Японией практически не было, да и нет. Представить, что некий русский человек прожил много лет в Стране восходящего солнца, можно лишь с изрядной долей фантазии. Разве что в силу какой-то лютой случайности… Но после Русско-японской войны кое-что изменилось.

В плен к самураям попали почти семьдесят две тысячи наших солдат. После подписания Портсмутского мира их отпустили домой, однако вернулись не все. Немногим более сотни человек (главным образом низшие чины) предпочли добровольно остаться в Японии. И хотя со временем почти все они с разрешения японского правительства так или иначе уехали в Россию, годы на чужбине во многом их изменили. В каком-то смысле к родным берёзкам возвращались русские люди, которых теперь правильнее было бы называть русскими японцами со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Да, это вполне возможная версия. И она открывает для нашего следствия неплохие перспективы.

Всё это я быстро изложил Морохину.

– То есть вы считаете, что мы имеем дело с бывшим русским военным, который после многих лет вернулся домой и привёз из Японии боевые навыки? – уточнил дотошный сотоварищ. – А здесь, в России, был нанят некой силой, которая в его навыках нуждается?

– Думаю, что да, Дмитрий Петрович, – ответил я. – Во всяком случае, ваша версия устраняет возникшие логические нестыковки.

– Наша, Кирилл Сергеевич, наша… Согласен. И что мы теперь будем с ней делать?

– Работать мы с ней будем. Появилась возможность целенаправленного поиска убийцы.

– Каким образом, позвольте спросить?

Я объяснил Морохину, что каждый задержавшийся в плену участник войны по возвращении обязательно проходил собеседование в военной контрразведке и кроме официального учёта (в городском присутствии по воинской повинности) ставился на учёт неофициальный – в нашей службе. Таким образом, мы располагаем списком «возвращенцев», проживающих в Петербурге. И наш убийца, по всей видимости, в этом списке есть.

– А насколько полон ваш список? – тут же спросил Морохин.

– Полагаю, что практически стопроцентный, – ответил я. – Мало ведь просто вернуться домой, надо ещё и легализоваться, получить соответствующие документы. Не встав на воинский учёт, этого не сделаешь. К тому же, общеизвестно, что правительство никогда не считало попавших в плен нижних чинов и офицеров предателями или изменниками. Стало быть, и опасаться нечего.

– Логично.

– Наконец, бывшим военнопленным полагаются кое-какие пособия, особенно, если человек был ранен и нуждается в лечении. Для этого, опять же, надо стать на учёт. Хоть так хоть этак, резона скрываться от властей нет… Часть людей, конечно, разъехались по другим губерниям, но эти нас и не интересуют.

Обычно сдержанный Морохин азартно потёр ладони.

– Это уже кое-что, – заявил он. – Как я понимаю, на каждого из «возвращенцев» заведены учётные карточки? С приметами?

– Разумеется.

– Надо просмотреть эти карточки, отобрать тех, кто более-менее соответствует описанию Кускова, и показать ему для опознания.

Допив остывший кофе, я поднялся.

– Сегодня же и займусь, – сказал я. – У вас к нашим документам допуска нет, ну, ничего, сам управлюсь.

Приехав к себе на службу, остаток дня и весь вечер я изучал личные карточки нижних чинов и офицеров, задержавшихся в Японии после окончания войны. Таких в столице набралось более пятидесяти. Причём смотрел не только по приметам, но и по сроку возвращения в Россию. Для серьёзного овладения боевыми искусствами требовалось не менее трёх-четырёх лет – это я знал точно. Стало быть, вернувшиеся через год-другой не интересовали.

Кабинет я покинул за полночь и не с пустыми руками. Набралось шесть человек, которые более-менее подходили не только по приметам, но и по сроку пребывания в Японии. Теперь предстояло решить, как организовать опознание.

Было это делом не простым. Кускову тосковать на больничной койке ещё долго, а ждать мы не могли. Разве что привозить подозреваемых на опознание к нему в палату… Их, между прочим, надо было ещё найти. Не факт, что заявленное при регистрации место проживания соответствует фактическому.

Прямо с утра мы с Морохиным принялись обсуждать эту тему – вроде бы техническую, но важную. Сошлись на том, что для начала, используя аппарат полиции, аккуратно выясним адрес нахождения каждого из этой шестёрки. А затем – чёрт с ним с политесом, слишком дело важное – будем выдёргивать по одному и без затей везти в госпиталь в сопровождении полицейских. И всё!

Но выяснилось, что не всё…

В разгар обсуждения дежурный по отделению принёс Морохину запечатанный конверт. Вскрыв и прочитав лежащую внутри записку, мой сотоварищ невольно ахнул. Свирепо выругался по матери. Со всей силы хватил кулаком по столешнице. (Стакан с недопитым чаем возмущённо задребезжал.) Такое поведение для всегда корректного Морохина было не характерно.

– Что случилось? – спросил я встревоженно.

Вместо ответа он протянул мне записку. Я пробежал её глазами и выматерился почище Морохина.

Писал давешний начальник хирургического отделения Бутылкин, провожавший нас в палату к Кускову. И писал он, что нынешней ночью несчастного городового убили прямо в палате. Кто-то всадил ему нож в сердце. Сейчас на место происшествия вызвана полиция, а он, Бутылкин, счёл долгом незамедлительно сообщить об убийстве следователям (нам с Морохиным то есть), лишь накануне навещавшим покойного Кускова.

– Добил всё-таки, – сдавленно произнёс Морохин.

– Увы…

– Но ведь кроме Кускова в палате лежали ещё трое! Неужели никто даже не проснулся?

– Ну, проснулся или не проснулся, это установит следствие, – мрачно заметил я. – А вообще-то, Дмитрий Петрович, умение быть незаметным и красться бесшумно есть неотъемлемая часть японских боевых искусств…

Дмитрий Морохин

Когда мы примчались в госпиталь, там уже работала полиция. Командовал знакомый мне участковый пристав Петренко, несколько удивившийся нашему появлению. Я наскоро объяснил, что Кусков проходил свидетелем по одному делу, которое у нас в производстве. Узнав о его убийстве, мы приехали осмотреть место преступления своими глазами. Петренко только махнул рукой. Вся его квадратная фигура излучала флегму.

– Ну, и ладно, – пробурчал в дремучие усы. – Всё равно дело наверх заберут. Полицейского убили, не кого-нибудь…

Если не считать нас, палата была пуста. Труп Кускова уже увезли, а соседей, видимо, срочно перевели в другое место. Матрац стоявшей у окна койки городового густо алел пролитой кровью.

– Что успели выяснить, Тарас Иванович? – негромко спросил я, оглядываясь.

– Пока ничего интересного, – сообщил Петренко. – Убит финкой, нож остался в груди. Убийца, судя по всему, залез в открытое окно, ну и… Жалко Кускова. Образцовый был городовой, да и человек хороший, надёжный, – добавил угрюмо, снимая фуражку и крестясь.

– Какие-то следы обнаружили?

– Никаких. Погода сухая, подошвы нигде не отпечатались. Мои урядники всё облазили – и ничего.

– Забираясь в палату, скорее всего должен был наступить на подоконник…

– Тоже ничего. Если что и было, протёр за собой.

Мы с Ульяновым прошли в соседнюю палату, куда переместили пациентов, лежавших вместе с Кусковым. Возникла в голове одна идея – довольно неожиданная, признаться. Однако чем больше я её обдумывал, тем вероятнее она мне казалась. Подтвердить или опровергнуть нежданную мысль мог лишь опрос соседей Кускова. И хотя во время убийства все трое мирно спали, а значит, ничего не видели и не слышали (это Петренко уже установил), кое-что полезное сообщить они всё же могли.

Спустя двадцать минут, завершив опрос, мы с Ульяновым вернулись в палату, где Петренко со своими людьми уже заканчивал протокол осмотра места происшествия. Я подозвал одного из урядников.

– Как я могу к вам обратиться? – спросил вежливо.

– Унтер-офицер Васильев, ваше благородие, – отрапортовал молодцеватый урядник, вытянувшись в струну.

– Очень хорошо. Прошу вас, Васильев, зайдите-ка в служебную комнату для врачей на втором этаже и пригласите сюда начальника хирургического отделения Бутылкина. Мол, следователь Морохин просит пожаловать… Не возражаете, Тарас Иванович? – добавил, обращаясь к Петренко.

Тот даже рукой махнул: с чего, мол, возражать.

– Благодарю. И вот что, Васильев…

Я добавил на ухо несколько слов. Кивнув, урядник вышел. Ульянов смотрел на меня с нескрываемым любопытством.

В ожидании Бутылкина я прохаживался по палате, заложив руки за спину, и в десятый раз обдумывал неожиданную мысль. И вроде бы всё сходилось. Теперь дело было за врачом.

Через несколько минут Бутылкин появился в палате. Это был черноволосый человек субтильного сложения с узким вытянутым лицом, украшенным крупным горбатым носом. Тёмные, глубоко сидящие глаза смотрели из-под густых бровей выжидательно.

– А-а, Савелий Львович, здравствуйте, – сказал я, делая приветливый жест. – Проходите. Хочу вас поблагодарить, что сразу же написали мне насчёт бедняги Кускова.

– А как же, – откликнулся врач тенорком. – Обещал ведь сообщить, если что не так. Беда-то какая…

– Беда, – согласился я со вздохом. – И следов никаких. Что хочешь, то и думай.

– Я тоже думаю, думаю, да всё без толку, – пожаловался Бутылкин. – Это только Хольмс в книжках сразу концы находит. А в жизни поди разберись.

Я поднял палец.

– Идея, Савелий Львович! Давайте попробуем разобраться вместе. Я буду Хольмсом, а вы Ватсоном. Тоже, кстати, доктор. Пофантазируем, а? Вы ведь сами когда-то хотели сыщиком стать.

– Когда это было, – проворчал Бутылкин. – Ну, давайте попробуем.

Я сел на чистую койку и жестом пригласил врача сесть рядом.

– Странное преступление, коли разобраться, – начал я доверительным тоном. – Убийство полицейского, да ещё не вгорячах, а намеренное, – дело редкое. Стало быть, кому-то мешал очень. Что-то узнал случайно или увидел ему не предназначенное, вот и убрали. Логично?

– Вполне, – согласился Бутылкин. – А в чём странность? Нежелательных свидетелей во всех романах убирают. Ну, или пытаются.

– В жизни тоже, – сказал я, кивнув. – Но у нас особый случай. Госпиталей в Петербурге не меньше десятка. Откуда убийца узнал, что Кусков лежит именно здесь, на Пироговской набережной, три? Обошёл, что ли, все лазареты с расспросами, не поступал ли на излечение городовой? Бред же.

– Бред…

– Идём дальше. Предположим, убийца неким образом всё же узнал, где лечится Кусков, – теперь приходи и убивай, так? Нет, не так. Госпиталь велик, здесь десятки пациентов. Что ж ему, злодею бедному, слоняться по коридорам и расспрашивать медсестёр, где, мол, у вас тут лежит раненый полицейский? Опять же бред.

– Опять же, – согласился Бутылкин, помедлив.

– Воля ваша, дорогой Ватсон, только убийца знал, на каком этаже и в какой палате лежит Кусков. Знал точно. И теперь вроде бы ничего не мешает сделать своё чёрное дело, верно? Однако опять нет.

– Это почему же?

– Да ведь в палате кроме Кускова лежат ещё трое! Где гарантия, что хотя бы один из них не проснётся не вовремя, не поднимет шум? Нет такой гарантии. И злодей в тупике. Не резать же всех подряд, чтобы до Кускова добраться. Это даже для убийцы перебор… Что скажете?

Бутылкин глубоко задумался.

– Одно скажу: хорошо, что я не сыщик, – произнёс наконец. – Проще людей лечить, чем такие головоломки разгадывать. Ватсон в тупике.

Я улыбнулся. Ласково так, словно несмышлёнышу.

– А вот и нет, Савелий Львович. На самом деле всё очень просто. Если, разумеется, иметь в виду одно обстоятельство.

– Какое же?

Я наклонился к Бутылкину.

– А вы представьте, – сказал, заговорщицки понижая голос, – что в госпитале у преступника есть сообщник. Ну, скажем, из врачей. Вот он-то убийце и помог. Подсказал что и где, а тому уже осталось только прийти и ударить ножом бедного Кускова. Может такое быть?

Краем глаза я посмотрел на Ульянова и Петренко. Судя по лицам, они насторожились.

– Всё может быть, – неопределённо сказал Бутылкин. – Только вряд ли это.

– Отчего же? Врачи поголовно святые?

– Ну, святые не святые, а только все мы клятву Гиппократа давали. И рук злодейством не замараем.

Бутылкин в порыве благородного негодования даже привстал. Поднялся и я.

– Справедливости ради, злодейством занимался убийца, – уточнил я. – Врач лишь помогал. Хотя, надо признать, без его помощи Кусков по-прежнему был бы жив.

– Всё равно, – упрямо сказал Бутылкин, – всё равно… – Сунув руки в карманы халата, вызывающе посмотрел мне в глаза и, видимо, что-то в них прочёл. Нервно вскрикнул, срываясь на фальцет: – Что вы так на меня смотрите? Что за намёки?

– Действительно, к чему намёки, – согласился я самым что ни на есть мирным тоном. И без перехода гаркнул так, что врач вздрогнул: – Хватит дурака валять, Бутылкин! Извольте немедленно рассказать о вашей связи с убийцей!

Бутылкин мгновенно побелел, словно я публично отхлестал его по щекам.

– Как вы смеете? – взвизгнул пронзительно. – Меня, уважаемого врача… С ума сошли, что ли? На каком основании? Я немедленно иду к начальнику госпиталя!.. За клевету ответите…

И, резко повернувшись, почти побежал к двери. Ульянов сделал движение, словно хотел остановить, однако этого не потребовалось. Выскочив за дверь, Бутылкин тут же и вернулся, пятясь, – в сопровождении урядника Васильева, наставившего в тощую грудь револьвер.

Кирилл Ульянов

Морохин во всём блеске своих логических умозаключений был прекрасен и убедителен. Усадив подавленного врача на прежнее место и энергично шагая по палате взад-вперёд, он излагал доказательства вины Бутылкина. Мы с Петренко и Васильевым следили, чтобы тот не дёргался, и с колоссальным интересом слушали сотоварища.

– Вы, Савелий Львович, сделали всё возможное, чтобы убийца смог беспрепятственно проникнуть в палату и убить Кускова. Тому есть ряд доказательств, о которых нам рассказали его соседи по палате.

Во-первых, это вы как начальник отделения распорядились, чтобы Кускова без видимой необходимости перевели со второго этажа, куда его положили, на первый этаж. Ваш скрытый умысел очевиден: достать человека в палате на первом этаже неизмеримо проще, чем на втором… А Кусков-то удивился и о своём удивлении рассказал соседям.

Далее, именно вы дали команду санитарам переставить койку Кускова к окну. Казалось бы, зачем? А затем, чтобы убийце надо было только перемахнуть через подоконник – и вот она, жертва. Другого внятного объяснения нет.

Но и это не всё. Соседи Кускова рассказали, что накануне вечером вы лично зашли в палату, поинтересовались самочувствием больных и между прочим распахнули окно настежь. Жарко, мол, пусть будет в палате свежий воздух. При этом распахнутую раму вы застопорили какой-то деревянной чуркой, достав её из кармана халата. Она и теперь там. – Морохин ткнул пальцем в сторону подоконника. – Вы всегда берёте на обход деревянные предметы? Или захватили специально, чтобы подстраховаться? Чтобы окно случайно не захлопнулось от сквозняка и тем самым не создало проблем убийце?

Бутылкин поднял голову.

– Господи, какая чушь, – сказал с отвращением. – Что-то вы, господин следователь, в дедукцию заигрались… Да всё, о чём вы тут бубните, – это повседневная рутина. Мелочи. Я как начальник отделения ежедневно отдаю десятки указаний. Кого-то из пациентов переместить, кого-то выписать, кому-то поставить клистир… Обвинять меня бог весть в чём на основании подобного вздора? Вы в уме?

– Даже не сомневайтесь, – заверил Морохин. – Кстати, на хамство не обижаюсь, поскольку идёт оно от растерянности вашей, от страха разоблачения… И, наконец, самое интересное. Соседи Кускова рассказали, что во время вечернего обхода вы принесли с собой банку с некой жидкостью. Её вы собственноручно разлили по стаканам и буквально заставили больных выпить. Это, мол, хорошее снотворное…