Читать книгу: «Правило четырëх часов», страница 2

Артем смотрел на счастливое лицо брата на фотографии, и его собственное лицо искажала гримаса боли. Он помнил не только этот смех. Он помнил и другое. Помнил, как однажды ночью нашел Макса в подъезде их дома, бледного, всего в липком поту, с безумными глазами. Помнил, как тот, рыдая, схватил его за руку и просил помочь, сказал, что больше не может, что ему страшно, что внутри него сидит чудовище. Артем, тогда еще подросток, испуганный и растерянный, мог только держать его за руку и говорить какие-то бессмысленные, успокаивающие слова. Он не знал, что делать. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным.

Именно в тот момент, в той грязной, пропахшей мочой и нищетой парадной, и родился его демон. Демон контроля. Там, глядя на искаженное страданием лицо самого близкого человека, юный Артем дал себе клятву. Он поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволит хаосу захватить его собственную жизнь. Что он выстроит такую крепкую, такую надежную систему защиты, что никакое чудовище, ни внутреннее, ни внешнее, не сможет до него добраться. Он станет сильным. Он станет идеальным. Он будет все просчитывать, все контролировать. И тогда никто и никогда не будет страдать из-за его беспомощности.

Он стал нейробиологом не из любви к науке. Он стал им, чтобы понять природу того хаоса, что забрал его брата. Чтобы найти способ его обуздать. И он нашел. Он создал свою методику, свою систему, свой культ тотального самоконтроля. Он выстроил жизнь по минутам, вытравил из себя непредсказуемые эмоции, подчинил тело железной воле. Он стал тем, кем стал, – успешным, уважаемым, холодным. Он думал, что победил. Он думал, что замуровал своего демона в глубине сознания навсегда.

А сегодня этот демон выбрался на свободу. Тот самый хаос, что когда-то поглотил Максима, сегодня вполз в его безупречный мир и одним легким движением уничтожил всё, что Артем считал своим достижением. Ирония была горькой и абсолютной. Система, созданная для защиты от хаоса, в решающий момент дала сбой и впустила его внутрь.

Он сидел, сжимая в руках фотографию, и смотрел в смеющиеся глаза брата. Теперь этот смех казался ему не радостным, а злым, почти издевательским. Смотри, – словно говорил Максим с пожелтевшего снимка. – Смотри, Артем. Ты потратил всю жизнь, чтобы убежать от меня. Но я всегда здесь. Я – в этой трещине. Я – в твоем провале. Ты не построил крепость. Ты построил склеп. И сегодня он дал тебе первую трещину.

Артем медленно поднял глаза от фотографии и снова посмотрел на свое отражение в темном экране монитора. Изможденное, осунувшееся лицо. Глаза, в которых плескался тот же самый ужас и беспомощность, что он видел когда-то в глазах брата в подъезде. В этот момент он с ужасающей ясностью осознал страшную правду. Он не сбежал от призрака брата. Он сам стал своим призраком. Он замуровал себя заживо в собственной идеальной, безжизненной, контролируемой тюрьме. И сегодняшний провал был не концом карьеры. Он был первым сигналом того, что стены этой тюрьмы начинают рушиться, и скоро на него обрушится весь тот хаос, от которого он прятался всю свою взрослую жизнь.

Вечерний город встретил его равнодушным гулом. Артем вышел из стерильного холла офисного центра в плотную, насыщенную звуками и запахами среду мегаполиса. Воздух, уже остывающий после дневного зноя, пах выхлопными газами, пылью и далекими намеками на готовящуюся где-то еду. После идеальной тишины его кабинета и давящей тишины провала этот шумовой хаос обрушился на него с физической силой. Он стоял на ступенях, чувствуя, как гулкая волна дезориентации накатывает на него, заставляя на мгновение закрыть глаза.

Его тело, привыкшее к четким алгоритмам, требовало следующего действия. Отработанный годами сценарий предписывал: пеший переход до станции метро «Академическая» (ровно 12 минут спокойным шагом), спуск, поезд до пересадочного узла «Площадь Свободы», затем еще один поезд до станции «Парк Победы», оттуда – 7 минут пешком до жилого комплекса «Атриум». Общее время в пути – 48 минут. Ровно.

Но сегодня мысль о погружении в подземку, в эту кипящую человеческую массу, в грохот вагонов и давку, вызывала у него приступ почти клаустрофобического ужаса. Ему нужно было пространство. Воздух. Пусть и городской, грязный, но хотя бы видимость простора.

Он достал телефон, его пальцы привычно вызвали приложение такси. Через несколько секунд на экране появилась информация: машина подъедет через 4 минуты. Это было нарушением режима. Непредвиденная трата денег. Неэффективное использование времени, которое он мог бы потратить на прослушивание образовательного подкаста или чтение профессиональной статьи. Но сегодня правила, казалось, перестали действовать. Вся его система трещала по швам.

Он сел на заднее сиденье автомобиля, отдаленно напоминающего свой собственный, и молча смотрел в окно. Город проплывал мимо в виде калейдоскопа огней, теней, мелькающих лиц. Его мозг, обычно занятый анализом и планированием, был пуст. Мысли, словно испуганные тараканы, разбегались от центрального события дня – провала. Он ловил их обрывки, пытаясь проанализировать, что же именно пошло не так, но цельной картины не выходило. Только обжигающий стыд и всепроникающее чувство краха.

Машина притормозила в пробке как раз рядом со станцией метро «Академическая», той самой, мимо которой он обычно проходил пешком. И тут его взгляд, блуждающий по толпе на тротуаре, зацепился за одну фигуру. Высокий, поджарый мужчина в простом темном пальто, с коротко стриженными седыми волосами. Он стоял, чуть в стороне от основного потока людей, и смотрел куда-то вдаль, словно что-то высматривая или кого-то ожидая.

Что-то в его осанке, в повороте головы показалось Артему до боли знакомым. Он прищурился, всматриваясь сквозь затемненное стекло. И в тот же миг мужчина повернул голову, и их взгляды встретились сквозь стекло автомобиля. Артем ахнул беззвучно, воздух застрял у него в горле.

Это был Владлен Светлов. Его бывший коллега, старший научный сотрудник из НИИ, где Артем начинал свою карьеру. Тот самый гениальный, но неуравновешенный Светлов, который несколько лет назад внезапно уволился со скандалом и бесследно исчез. Ходили слухи о нервном срыве, о том, что он сжег все мосты, увлекшись какой-то маргинальной псевдонаучной теорией.

Но человек, стоящий на тротуаре, не выглядел ни сумасшедшим, ни сломленным. Напротив. Артем помнил Светлова вечно невыспавшимся, с трясущимися от избытка кофеина руками, с взъерошенными волосами и горящими лихорадочным блеском глазами. Тот, кого он видел сейчас, был воплощением спокойствия. Его поза была расслабленной, но не разболтанной. Лицо, на котором за несколько лет, казалось, не добавилось ни единой новой морщины, выражало безмятежную, почти отрешенную ясность. Он выглядел… отдохнувшим. Помолодевшим лет на десять. И в его глазах, которые Артем видел теперь совершенно отчетливо, не было ни тревоги, ни привычной для Светлова одержимости. Был холодный, чистый, почти минеральный покой.

И этот покой был пугающим. Он противоречил всему, что Артем знал о Светлове, о жизни, о старении, о стрессе. Это была неестественная, пугающая безмятежность статуи.

Их взгляды были заперты друг на друге всего несколько секунд, но Артему показалось, что прошла вечность. Он видел, как в глазах Светлова мелькнуло нечто – не удивление, не радость от встречи со старым знакомым. Скорее, быстрое, безоценочное распознавание. Как будто он не увидел человека, а считал штрихкод. И в этом взгляде было что-то такое, от чего по спине Артема пробежал ледяной холод.

Потом пробка рассосалась, и такси рванулось с места. Артем инстинктивно обернулся, прильнув к заднему стеклу. Светлов уже не смотрел на него. Он развернулся и быстрым, энергичным шагом, совершенно не характерным для того медлительного, вечно погруженного в себя ученого, которого помнил Артем, направился к входу в метро. Через секунду его фигура растворилась в толпе.

Артем медленно повернулся и откинулся на сиденье. Сердце его бешено колотилось, но уже не только от стыда и унижения. К ним добавилась новая, острая нота – тревога, замешанная на жгучем любопытстве. Что это было? Галлюцинация? Продукт его расшатанной психики? Но нет, он видел Светлова совершенно отчетливо. И этот образ был высечен в его памяти с фотографической точностью: неестественная молодость, пугающее спокойствие, пронзительный, бездушный взгляд.

Он попытался вспомнить последние их встречи. Светлов тогда говорил о чем-то безумном. О некоем прорыве, о возможности тотальной оптимизации нейронных процессов, о «выключении шума». Все тогда считали, что он сошел с ума от переутомления. Его теории высмеивали на кафедре. А потом он просто исчез.

И сейчас, глядя на это преображение, Артем с ужасом понимал, что, возможно, Светлов был не сумасшедшим. Возможно, он нашел то, что искал. Нашел способ обуздать свой внутренний хаос, ту самую одержимость, что сжигала его изнутри. И результат этого обуздания был сейчас перед Артемом – в виде спокойного, помолодевшего, но какого-то пугающе нечеловеческого лица.

Такси доехало до «Атриума». Артем вышел на улицу, но не двинулся к подъезду. Он стоял, глядя на огни своего дома, и чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Провал на презентации был катастрофой. Но эта случайная встреча была чем-то иным. Она была замочной скважиной в дверь, за которой скрывалось нечто, бросавшее вызов всему его пониманию мира, науки и человеческих возможностей. И самое ужасное было в том, что в его собственном крахе и в этом загадочном преображении Светлова он смутно улавливал какую-то зловещую, пока еще неоформленную связь. Словно обе эти нити вели к одному и тому же центру. К тому самому хаосу, от которого он бежал, и к той цене, которую, возможно, заплатил Светлов, чтобы от этого хаоса избавиться.

Автоматические двери жилого комплекса «Атриум» бесшумно раздвинулись, впуская его в стерильный, отполированный до блеска вестибюль. Воздух здесь, как и в его квартире, был профильтрован, лишен запахов и поддерживался на постоянной температуре. Обычно эта искусственная атмосфера успокаивала его, была частью защитного кокона. Сейчас она казалась удушающей. Безжизненной. Как воздух в склепе.

Он прошел к лифтам, его шаги отдавались гулким эхом в пустом мраморном пространстве. Нажимая кнопку вызова, он заметил, что его палец дрожит. Эта мелкая, предательская дрожь вывела его из ступора, в который он погрузился после встречи с призраком Светлова. Гнев, внезапный и острый, вспыхнул в нем. Гнев на собственную слабость. На эту дрожь. На провал. На весь этот день, который обрушил его идеально выстроенный мир.

Лифт поднялся на его этаж с привычной, почти неестественной плавностью. Дверь в квартиру открылась по отпечатку пальца. Войдя внутрь, он не стал отдавать голосовую команду. Он молча снял пальто, снял пиджак, с грохотом швырнул его на ближайший стул – жест немыслимый, варварский для него еще утром. Галстук был сдернут и брошен на пол. Он прошел в гостиную и остановился посреди комнаты, тяжело дыша, словно только что пробежал марафон.

Тишина. Глубокая, звенящая тишина умного дома, ожидающего команд. Она давила на барабанные перепонки. Он подошел к панорамному окну, упираясь ладонями в холодное стекло. Внизу раскинулся ночной город – море огней, бесконечное, живое, пульсирующее. Он всегда смотрел на него с чувством превосходства, с высоты своей упорядоченной жизни. Сегодня он смотрел на него из глубины. Из ямы, в которую рухнул.

Мысли метались, цепляясь за обрывки дня. Позор в конференц-зале. Искаженное болью лицо на старой фотографии. И… спокойное, молодое, нечеловечески безмятежное лицо Светлова. Эти два образа, казалось, не имели друг к другу никакого отношения, но в его измотанном сознании они сплелись в один тугой, болезненный узел. Хаос и порядок. Провал и неестественный успех. Его личный ад и загадочное преображение бывшего коллеги.

Он отвернулся от окна. Ему нужно было действие. Любое. Чтобы заглушить этот внутренний хаос. Он машинально потянулся к планшету, намереваясь проверить почту, возможно, уже увидеть первые последствия своего краха – письмо об увольнении, запросы от начальства. Но его пальцы, скользнув по гладкому чехлу, наткнулись на небольшую шероховатость. На карман пиджака, который он только что с такой яростью швырнул на стул.

Он замер. В кармане лежали ключи, пропуск, бумажник. Все на своих местах. Но что-то было не так. Тактильная память, отточенная годами ритуалов, подсказывала: в левом наружном кармане, там, где обычно лежал только бумажник, было что-то еще. Что-то маленькое, легкое, постороннее.

Сердце его на мгновение замерло. Он медленно подошел к стулу, взял пиджак и засунул руку в указанный карман. Пальцы наткнулись на привычную кожу бумажника. И… на маленький, смятый комочек бумаги. Он вытащил его.

Это был не его привычный блокнотный листок в линию. Это был обрывок. Желтоватый, грубый, похожий на бумагу из дешевой промокашки или старой учетной книги. Он был смят в тугой шарик, будто кто-то с силой сжал его в кулаке.

Артем развернул его с странным, суеверным трепетом, боясь порвать хрупкий материал. Бумага распрямилась на его ладони, испещренная резкими складками. На ней не было ни текста, ни рисунка. Только несколько букв, выведенных быстрым, торопливым, почти неразборчивым почерком. Буквы были написаны чем-то тусклым – возможно, простым карандашом, который уже плохо писал, или обломком грифеля. Они были бледными, едва заметными.

Он поднес обрывок к свету, вглядываясь. Четыре заглавные печатные буквы, идущие подряд:

Х Р О Н

Ни точки, ни запятой, никаких других знаков. Просто эти четыре символа, брошенные на клочок бумаги, как последнее предсмертное послание.

Артем опустился на стул, не в силах оторвать взгляд от этой загадки. Откуда это у него? Он мысленно прокрутил весь день, все свои движения. Утром, одеваясь, он проверял карманы – они были пусты. В офисе он ни с кем не контактировал близко, чтобы кто-то мог незаметно подсунуть ему эту записку. В конференц-зале… нет, там и думать нечего.

И тогда, с леденящей душу ясностью, его сознание выхватило один-единственный момент. Такси. Тот самый момент, когда он, выходя из машины, на секунду задел плечом дверной косяк, слегка пошатнувшись. Он не придал этому значения тогда. Но сейчас этот миг всплыл в памяти с гиперреалистичной четкостью. И в ту же самую секунду, на тротуаре, мимо него стремительно прошел тот самый человек в темном пальто. Светлов. Они не столкнулись, нет. Они разминулись примерно на расстоянии полуметра. Но этого было достаточно.

Он не просто прошел мимо. В тот самый миг, когда Артем пошатнулся, его рука, лежавшая в кармане, могла рефлекторно выйти наружу, чтобы восстановить равновесие. И в этот краткий миг дезориентации Светлов, проходя вплотную, мог незаметно, с ловкостью фокусника, сунуть этот смятый комочек в карман его пиджака.

Это не была случайная встреча. Это была операция по доставке сообщения.

Артем снова посмотрел на буквы. ХРОН. Его мозг, научный, аналитический, привыкший раскладывать все по полочкам, лихорадочно работал.

«Хронос». Древнегреческий бог времени. Медицинский термин, означающий «относящийся ко времени». «Хроника». «Хронометр». «Хронология». Все что угодно, связанное со временем.

Но в его личном контексте, в контексте его провала, его одержимости контролем, его бегством от хаоса… это слово обретало иной, более зловещий оттенок. Он вспомнил безумные теории Светлова, о которых все тогда смеялись. Тот говорил о «временных петлях в нейронных сетях», о «синхронизации внутренних часов организма», о возможности «сжать субъективное время для повышения эффективности». Все это тогда казалось бредом.

А теперь? Теперь, глядя на преображенного Светлова, на эту записку, на свой собственный крах, вызванный сбоем в его внутреннем «тайминге», в его способности контролировать время и мысли… эти четыре буквы казались ему не случайным набором, а ключом. Первой нитью, брошенной ему в темноту.

Он встал, сжимая в кулаке драгоценный клочок бумаги, и подошел к своему рабочему столу. Он включил компьютер, его пальцы замерли над клавиатурой. Он собирался зайти в старую, давно не используемую базу данных их общего с Светловым научного института. Проверить старые протоколы, черновики, служебные записки. Искать любые упоминания. Любые следы.

Он понимал, что это иррационально. Что он, возможно, ищет смысл там, где его нет, цепляясь за соломинку после кораблекрушения. Но эта соломинка была единственным, что у него осталось. Первая нить, ведущая из кромешной тьмы его провала. И он, ученый, атеист, человек логики, готов был ухватиться за нее с отчаянной верой утопающего. Потому что альтернативой было признать, что его идеальная система мертва, а он сам – всего лишь очередная жертва хаоса, которого так боялся. А Светлов… Светлов, возможно, нашел способ этот хаос обмануть. И Артему нужно было узнать, какую цену он за это заплатил, и готов ли он заплатить ту же цену.

Глава 2: ВХОД В ЛАБИРИНТ

Рассвет застал Артема за рабочим столом. Бледный, сизый свет, пробивавшийся сквозь панорамное окно, медленно вытеснял искусственное свечение настольной лампы, смешиваясь с ним в призрачное, безжизненное марево. На столе перед ним, рядом с клавиатурой, лежал тот самый смятый клочок бумаги с буквами «ХРОН», как артефакт из другого мира, из той реальности, где возможны чудеса и проклятия. Всю ночь он не сомкнул глаз, его сознание, взбаламученное и гипервозбужденное, металась между двумя полюсами: унизительным провалом и загадочным посланием.

Он действовал с методичностью запрограммированного автомата. Первым делом – попытка найти Светлова. Он пробивал его имя через все возможные базы данных, какие только мог найти: государственные реестры, социальные сети, профессиональные форумы, базы научных публикаций. Результат был нулевым. Владлен Светлов официально не работал, не получал социальных выплат, не владел недвижимостью, не пользовался банковскими счетами. Его цифровой след, некогда довольно заметный в научных кругах, оборвался три года назад. Последняя официальная запись – увольнение из НИИ «по собственному желанию». После этого – пустота. Человек исчез, растворился в многомиллионном городе, как капля воды в океане.

Артем откинулся на спинку кресла, растирая онемевшие веки. Поиски зашли в тупик. И тогда он переключился на второе направление – «ХРОН». Он начал с очевидного: поиска в интернете. Компании, бренды, продукты с таким названием. Нашлось несколько мелких фирм, занимающихся производством часов, IT-аутсорсингом, логистикой. Ничего, что могло бы быть связано со Светловым, с нейробиологией, с темой контроля над сознанием. Он углубился в научные архивы, базы данных диссертаций, патентов. И снова – ничего существенного. Были упоминания в контексте «хроно-наука», «хронотерапии», но все это было в рамках мейнстримной науки, далекой от безумных идей Светлова.

Отчаяние начинало подкрадываться к нему, холодными щупальцами сжимая горло. Возможно, он и правда сошел с ума. Возможно, эта записка – всего лишь случайный мусор, а его мозг, травмированный провалом, выстроил вокруг нее целую паранойяльную конструкцию. Может, Светлов был просто похож на того человека, а сам он сейчас благополучно где-то живет, и не помышляет ни о каких заговорах.

Он встал, прошелся по кабинету. Его взгляд упал на книжную полку, где в идеальном порядке стояли папки с его старыми рабочими материалами, времени его работы в НИИ. Он редко к ним обращался, но сейчас они вдруг показались ему последним прибежищем. Возможно, там сохранились какие-то следы, какие-то намеки, которые он упустил тогда, в суете повседневной исследовательской работы.

Он подошел к полке, его пальцы скользнули по корешкам папок, пока не нашли ту, что была подписана «НИИ. Общие проекты. 2019-2021». Он вытащил тяжелую папку, сел за стол и открыл ее. Внутри царил знакомый хаос черновиков, распечаток статей, графиков, служебных записок. Он начал листать, вглядываясь в знакомые формулы, диаграммы, фрагменты текстов. Большая часть материалов была посвящена его собственной работе – исследованию нейронных коррелятов принятия решений. Но были и вкладыши от других сотрудников, общие протоколы совещаний.

И вот, почти в самом конце папки, он наткнулся на документ, который заставил его замереть. Это была служебная записка, датированная примерно тем временем, когда Светлов начал проявлять признаки своей «одержимости». Тема записки: «Запрос на выделение дополнительных вычислительных мощностей для проекта «Х-Классификатор». Автор – Владлен Светлов. В тексте Светлов в свойственной ему витиеватой манере обосновывал необходимость в более мощных серверах для «продвинутого анализа временных рядов нейрофизиологических данных». Сама по себе записка была ничем не примечательна, подобные запросы подавались регулярно. Но в самом низу, в поле «Внутренний код проекта», стояла аббревиатура, которую Артем раньше не замечал или не придавал ей значения, потому что подобных кодов было множество:

X-P-04-C

Обычный, ничем не примечательный шифр. Но сейчас его взгляд зацепился за цифру «04». Четыре. Как четыре часа? Как четыре буквы в «ХРОН»? Это, конечно, могло быть простым совпадением. Но в состоянии повышенной восприимчивости, в котором он находился, любая мелочь, любая цифра, любая ассоциация казалась значимой.

Он отложил распечатку в сторону и с новой энергией принялся листать дальше. Он искал любые упоминания цифры «4», аббревиатур, похожих на «ХРОН», любых намеков на «время», «ритмы», «циклы» в контексте работ Светлова. И вот, в самой последней папке, среди черновиков отчета по совсем другому проекту, он нашел то, что искал. Это был листок из блокнота, случайно попавший в папку, вероятно, использовавшийся как закладка. На нем, в углу, тем же торопливым почерком, что и на переданной ему записке, было нацарапано:

хронос://192.168.7.4/access

Артем замер, вглядываясь в строку. Это был не просто набор букв. Это был URL. Вернее, подобие URL, но с использованием неизвестного протокола «хронос» вместо привычных «http» или «https». И IP-адрес, начинающийся на 192.168 – это адрес из диапазона, зарезервированного для локальных сетей. Это был адрес внутри какой-то частной сети. Возможно, сети их старого НИИ.

Сердце его забилось чаще. Он посмотрел на дату на соседнем документе – примерно за месяц до увольнения Светлова. Это мог быть ключ. Последний след, который Светлов оставил в старом мире, прежде чем исчезнуть в новом.

Он быстро включил свой ноутбук, его пальцы затрепетали на клавиатуре. Он открыл браузер и ввел в адресную строку: хронос://192.168.7.4/access

Браузер, конечно, ничего не понял. Выскочило сообщение об ошибке: «Неизвестный протокол. Браузер не знает, как открыть ссылку с префиксом 'хронос'».

Артем не сдался. Он был ученым. Он понимал, что протокол – это всего лишь набор правил. Если этот протокол где-то существует, значит, должно быть и клиентское приложение, которое умеет с ним работать. Он начал рыскать по старым жестким дискам, по резервным копиям, которые он делал с рабочего компьютера в НИИ. Он искал любые странные исполняемые файлы, установочные пакеты, архивы с названиями, содержащими «chronos», «xron», «time», «access».

И вот, спустя несколько часов почти маниакальных поисков, в самой глубине старой папки «Temp» на внешнем жестком диске, он нашел его. Файл без названия, просто с расширением .lnk – ярлык. Дата создания – как раз тот период. Он скопировал ярлык на рабочий стол своего основного компьютера и дважды щелкнул по нему.

Ничего не произошло. Никакого окна, никакого сообщения. Он уже было подумал, что ярлык битый, что это еще одна ложная надежда. Но потом он заметил едва заметную иконку в системном трее, в правом нижнем углу экрана, там, где обычно прячутся фоновые приложения. Маленький, простой значок в виде стилизованных песочных часов. Он был почти невидим, сливался с фоном.

Артем навел на него курсор. Всплывающая подсказка была пустой. Он щелкнул по значку. И тут, наконец, на экране появилось окно. Небольшое, темно-серое, без каких-либо опознавательных знаков, без меню, без кнопок. Просто текстовое поле для ввода логина и пароля. И вверху, в качестве заголовка, всего одно слово, выведенное простым, строгим шрифтом:

ХРОНОС

Он сидел и смотрел на это окно, и по его телу пробежала смесь страха и триумфа. Он нашел его. Первую дверь. Ту самую, которую Светлов, казалось, хотел, чтобы он нашел. Он не знал, что скрывается за этой дверью. Не знал, ловушка ли это, спасение или путь в еще большие глубины безумия. Но он знал одно: пути назад нет. Лабиринт ждал. И он сделал первый шаг внутрь.

Серое окно с надписью «ХРОНОС» висело на экране, безмолвное и неумолимое, как вход в склеп. Оно не предлагало никаких подсказок, не было кнопки «Зарегистрироваться» или «Восстановить пароль». Лишь два пустых поля и бестелесный, но ощутимый вызов. Артем уставился на них, чувствуя, как первоначальная волна триумфа сменяется леденящей душу реальностью. Он нашел дверь. Но у него не было ключа.

Он попробовал очевидные варианты. В поле логина ввел «Svetlov». Пароль оставил пустым. Нажал Enter. Окно лишь мягко, почти насмешливо, вздрогнуло, давая понять, что попытка не увенчалась успехом. Он попробовал «Vladlen», различные комбинации его имени и фамилии, дату его увольнения, название НИИ. Ничего. Система молчала, не предлагая даже сообщения об ошибке. Она просто не пускала его внутрь.

Отчаяние снова начало подниматься в горле, горьким комком. Он откинулся на спинку кресла, закрывая глаза, пытаясь унять панику. Нужно было мыслить как Светлов. Что бы он использовал в качестве пароля? Что было для него важно? Артем вспомнил их беседы, те самые, что все считали бредом сумасшедшего. Светлов говорил о «чистоте паттерна», о «первичном ритме», о «коде, предшествующем сознанию». Он был одержим идеей фундаментальных, базовых принципов, на которых строится разум.

И тогда в памяти Артема всплыла одна странная фраза, которую Светлов обронил как-то в курилке, фраза, показавшаяся тогда Артему просто поэтической метафорой. Светлов, глядя в окно на капающий с крыши дождь, сказал: «Весь мир – это вариация на тему четырехтактного ритма. Сердцебиение. Дыхание. Смена времен года. Рождение и смерть. Поищи код в промежутках между ударами. В тишине, что разделяет шум».

Промежутки между ударами. Тишина между шумом.

Артем снова посмотрел на окно входа. Логин… Пароль… Что, если это не просто слова? Что, если это часть некоего ритуала, теста на профпригодность? Он вспомнил протокол «хронос» в найденной ссылке. Протокол, связанный со временем.

Он открыл «Блокнот» и начал записывать, пытаясь мыслить алгоритмически, как программа.

1. Система называется «Хронос» – время.

2. Светлов говорил о «правиле четырех часов».

3. Ключевое число – 4.

4. Он говорил о «промежутках», о «тишине».

Что такое «тишина» в цифровом мире? Ноль. Пустота. Отсутствие сигнала.

Он снова посмотрел на поля для ввода. Их было два. Логин и пароль. Что, если одно из них должно оставаться пустым? Что, если «тишина» – это и есть часть кода?

Он попробовал оставить поле логина пустым, а в поле пароля ввел «4». Нажал Enter. Ничего.

Поменял местами:в логин – «4», пароль оставил пустым. Снова неудача.

Он попробовал различные комбинации с четверкой: «04», «004», «four», «четыре». Пытался использовать слово «тишина», «silence», «pause». Все было тщетно. Окно оставалось немым и неприступным.

Артем встал и начал ходить по кабинету, его нервы были натянуты до предела. Он чувствовал, что находится на пороге разгадки, что ответ где-то рядом, но он ускользает, как мираж. Он подошел к окну. Город жил своей жизнью, не подозревая о битве, которая разворачивалась в этой стерильной квартире на сорок втором этаже. Он смотрел на машины, на огни, на движение, и внезапно его осенило.

Ритм. Светлов говорил о ритме. О четырехтактном ритме. Сердцебиение – это не просто четыре удара. Это последовательность: удар – пауза – удар – пауза… Систола, диастола.

Что, если код – это не статичная комбинация, а последовательность? Что, если нужно имитировать ритм?

Он вернулся к компьютеру. Его пальцы зависли над клавиатурой. Он представил себе простейший четырехтактный ритм. Такт – пауза – такт – пауза. В цифровом выражении… Единица – ноль – единица – ноль. 1 – 0 – 1 – 0.

Но как ввести последовательность в два статичных поля? Логин и пароль. Два поля. Два элемента.

Идея ударила его с такой силой, что он чуть не вскрикнул. Что, если эти два поля – не независимые сущности, а две фазы одного ритма? Что, если логин – это «удар» (сигнал), а пароль – это «пауза» (тишина)?

С лихорадочной поспешностью он стер все из поля логина и ввел туда просто «1». Поле пароля он оставил абсолютно пустым. Ноль. Отсутствие символов. Тишина.

Он замер, его палец дрожал над клавишей Enter. Это была самая безумная его догадка за всю эту ночь. Если это не сработает, он, вероятно, действительно сошел с ума.

Он нажал клавишу.

Эффект был мгновенным и оглушительным. Серое окно не просто закрылось. Оно, казалось, схлопнулось, втянулось в само себя, оставив после себя на несколько секунд темный шлейф на экране, который тут же рассеялся. А затем монитор погас. Полностью. Ни индикатора питания, ни бликов. Абсолютная, густая чернота.

Артем вскочил, думая, что компьютер сгорел. Но через мгновение в центре экрана возникла единственная точка. Ярко-белая, как звезда в безвоздушном пространстве. Она пульсировала. Ровно, методично. Он прислушался к внутреннему чувству времени и понял, что пульсация соответствует ритму примерно одно биение в секунду. Как метроном. Как сердце.

Эта пульсирующая точка висела в темноте ровно десять секунд. На одиннадцатом ударе она резко погасла, и на ее месте возникла новая надпись. Все так же простая, без изысков, выведенная тем же строгим шрифтом:

ДОСТУП К ЦИФРОВОМУ СЛЕДУ ПРЕДОСТАВЛЕН. АУТЕНТИФИКАЦИЯ… ЗАВЕРШЕНА.

Слова повисли в воздухе, а затем экран снова изменился. Теперь на нем отображалась структура, напоминающая проводник файловой системы, но невероятно древний, словно с компьютеров начала девяностых. Зеленый текст на черном фоне. Папки, файлы. Но названия их были странными, закодированными. «Протокол_Дельта», «Отчет_Омега_7», «Энцефалограмма_Субъект_0042», «Анализ-Ритма-Тета».

Артем медленно опустился на стул, не в силах оторвать взгляда от этого цифрового археологического пласта. Он был внутри. Он нашел цифровой след Светлова. След, который тот оставил, уходя. Или след, который он намеренно сохранил для того, кто сумеет его найти.