Читать книгу: «Сухинские берега Байкала», страница 3

Вооружившись ломом, лопатой и топором Антип распахнул калитку ворот и вышел на улицу. Полотно ее, проскоблив обвисшее притвором о землю, острой болью садануло ему по сердцу. «Погоди ж, поправлю огорожу, дойдет черед и до ворот, благо вереи к вам заготовил ишо загодя» – пронеслось успокаивающее в его голове. Поразмышляв с минуту с чего начать Обросев, сбросил с себя верхню курмушку и подцепил ее на заложку ворот. Поплевав на руки, он принялся с не вполне объяснимой для себя усиливающейся ожесточенностью разбирать заплотное прясло, примыкавшее первым справа к верее ворот. Орудовал то топором, то ломом, вынимая поочередно из столбовых пазов трехсаженные листвяные бревешки. Цельные и все еще пригодные для обновления дворового ограждения он оставлял и слаживал тут же одним штабелем, а подверженные гнилостному разрушению и трухлявые, пригодные лишь на дрова, взваливая на плечо, по одному оттаскивал в ограду и кучно сваливал возле дровяника.

Деревня в летнее время просыпается рано и минут через пятнадцать работы его сосед Давид Макельский, открыв оконные ставни дома и торговой лавки своей, подошел к работающему Антипу, точно весь лакировано светящийся благостно умиленной улыбкой:

– Бог в помощь! – бесподобно, учтиво приветствовал он.

– Доброго здоровьица и тебе – глуховато отозвался немного насуплено Обросев, стремясь скрыть недовольство из-за отрыва от работы, возможно и совсем никчемным разговором.

– Удивляюсь сказать тебе соседушка, как же это ты так ловко, умеешь серьезно работать.

– Да ежли б в охоту, а то ж поневоле…, не видно чо ли? – криво усмехнулся Антип – Но, а ты, как поживаешь, как торговлишка? – справился он встречно.

– Торговлишка, что она…, потребитель прет косяком, выручка валом, что может быть еще лучше, успевай, разворачивайся…, но, а на полном серьезе, иной раз – Давид помолчал – признаться…, и, и не очень – и сморщился, как будто проглотил что-то жутко кислое.

– Как так, ежли эдак у тя все ладом деется? – недоуменно и чуть ехидно произнес Антип.

– Ой, не надо, не трогай мое самое больное место ниже поясницы…, дети, жена, все что-то беспрестанно хотят от бедного еврея…, да и этот бесконечный ремонт…, тебе ли не знать, какой страшно запущенный домишко я приобрел…, да в какую конфетку его превращаю!

Дом Давид Макельский, поселившись в Сухой, приобрел у дочерей Тихона Филонова более года назад ушедшего из жизни. Простоявшее около ста тридцати лет, жилье имело это более чем жалкий вид. Грубо отесанный топором из круглого листвяка потолок, как и стены, рубленные в угол, и просевшие в землю с аршин в окладе, прогнили напрочь, особенно под двумя маленькими оконцами, слеповато взирающими на Байкал. Макельский существенно его подновил, чем при всяком подвернувшемся случае страшно гордился.

Откуда он прибыл, никто толком не знал, одни утверждали, что родом он из Польши и сосланный в Сибирь, другие, уроженец Одессы, вляпавшийся в какую-то контрабандную аферу по крупному, а третьи, из местных евреев, если располагает дружбой и тесными отношениями с кабанскими Эйдельманами, занимаясь, пусть и мелкой, но все ж торговлей.

– Так стоило бы покупать, ежли он тя по рукам ноне беда как вяжет – съехидничал Антип.

– Ну, зачем же так…, не будем очень несерьезно об этом! – отмахнулся брюзгливо Давид.

– И чо же не серьезного такого я те сказанул – в недоумение зыркнул глазами Обросев.

– Да вскинь глаза на мое обличие, я ж без моря жить задыхаюсь, затем в Сухой домишком и обзавелся, но умоляю…, сколько я за него отвалил, интерес бога ради не ко мне! – с театрально-наигранной напыщенностью важно и горделиво подвигал бровями Макельский.

– Да и не пытаюсь я вовсе – расхохотался Антип.

– Замечательно, чудесно…, зато, сколько дел и хлопот. Тебе ли не знать Антип, без больших дел и забот человек путь земной завершает безвременно…, а есть дела, заботы, счастливо и долго живет…, как дедушка мой, мир его праху, прожил много больше ста лет.

– Ужель Давидович и ты метишь не менее – скривился вновь лицом усмешливо Обросев.

– А то как…, скажу тебе с полнейшим серьезом, да и только да! – продолжал театрально возвышенно Давид, как вдруг, точно спохватился по какой-то очень важной неотложке – Боже мой, как заговорился! Пойду я, однако, а то ты меня тут жутко утомил, там может в лавку давно уже кто-то ломится, а я и не знаю, зачем с тобой здесь уши чищу.

– Давай, давай…, народ нонче летний, ранний, может и взаправду кто ужо подошел.

– Х-м, вразуми меня память…, зачем это я к тебе сегодня?.. – приостановился Давид – Ах да, вспомнил! Не могу ли справиться, и за сколько же ты этот домишко? – в масленой ухмылке расцвел в который раз лицом любопытствующий Макельский.

– Дык, в деремне давно ж все знают про ето и ты Давид Ильич, как вижу не без ушей.

– Что так, то так, милейший, но я, не более ж как для уточнения!

– Ну, ежель эдак, то шитай уточнил.

– О, Езус-Мария!.. Да и не в малейшем я сомнение, что ты так дешево его отхватил!

– Сказанул тоже дешево, домишко-то беда как крепко поизношен.

– Всемогущий праведный, что творится на свете белом, если люди твои хотят непременно быть смешными, да разве ж это деньги! – воскликнул Макельский, как из-за угла дома Обросевых вышел неожиданно, точно вынырнул Алексей Власов.

– Кого это мы видим…, какой человек, какой человек! И куда ж Алексей Васильевич с утра пораньше ты навострился? – словно ласточка, обворожительно учтиво пролепетал он.

– К тебе Давидович, к тебе в лавку наведаться.

– Ага…, в кармане по крупному зашуршала наличность, и ты решил перебросить ее мне.

– Кака в эдаку пору у рыбака наличность может быть, кавды Варгузин еван как боронит море, не нуждишка бы, дык повалил я к те спозаранку.

– Убедил, убедил…, я весь во внимание, рассказывай.

– Топоришко у миня на загляденье добренький был, тока крепостью грешил, но в кузню к Мокеичу и стаскал его. Да тот хватил лишка, перекалил холера, стукнул я им шипчее, щека то и отвалилась. А тут как на грех работенка по дому подоспела, дык без топора ж не обойтись, да и гвоздей фунта четыре не помешало б приобресть.

– Васильевич, ну какая работенка может статься у тебя по дому, ты ж у Васьки Болдагуева лет семь уж как махануло, его сторговал, в Сухую перевез, да и давно там все отстроил.

– Все, да не все, тебе ль Илья не знать, свой дом, это ж никавды не кончаема стройка.

– Топор говоришь, щекой обломился…, так ты съезди в Загзу к Дархану, он те и заварит – вмешался в разговор Обросев. Но его тут же нетерпеливо перебил Давид:

– Скажет тоже, съезди, заварит…, это сколько же хлопот! – сверкнув гневно глазами – Имею изложить куда более важное господа мужики, не лучше ли купить новый! – и, ухватившись за рукав, потянул он Власова чуть ли не силой за собой – Идем, идем Алексей без сомнения, у меня где-то там еще один новенький топоришко завалялся.

– «Вот балабол, натрещал, ижно голова кругом зашлась. И слова-то беда как он чудно одно к другому лепит, адали сеть ячея к ячее мастерово вяжет» – удивленно покачивая головой, смотрел Антип в след удаляющимся. Насмешливый и патетично наигранный эпатаж словесности Макельского, разительно отличающийся от сухинского просторечия вызвал у него прилив хорошего настроения. И он, скидывая с плеча последнее, принесенное в ограду бревешко пригодное не более как на дрова, мысленно произнес: «Ладно, хорош гля началу робить…, сходить, пожалуй, чайку, надо будет, однако, горячего пошвыркать».

Сполоснув лицо и руки у колодца в бочке с водой, из которой обычно поливали огуречные гряды, Обросев вошел в дом и скинул с себя верхнюю одежду. В кути, возле жарко истопившейся печи, деловито хлопотала Пелагея. На столе распространяли вкусно запах: пышная стопка оладий и запеканка, аппетитно дразнящая поджаристой корочкой – испеченные в печи только что в глиняных, печных плошках. В трубе, воткнутой в печной самоварник, гудел басовито, мелко подрагивая конфоркой, закипающий самовар ведерный. Дождавшись кипения, Антип водрузил его на стол свистящее попыхивающий белесыми парами. Наполнив кипятком, заварил он в заварнике вместо чая березовую чагу и, разлив по кружкам, забелил томленым молоком. Пелагея, выкатила из печного устья на шесток печеную в кожуре картошку, сложила ее в деревянную чашку и поставила на стол.

За утренним чаепитием Обросевы говорили в основном, что еще можно успеть сделать до летней рыбалки по обновлению дома, в котором прожили больше года. Построенный сто лет назад Филиппом Филоновым долгое время принадлежал он Кирсантию старшему сыну его, но в 1881 году тот переехал на жительство в Оймур. Имущественный же наследователь Кирсантия сын Григорий, то же оймурский житель, владевший сухинской мукомольной мельницей и этим домом, долго не мог их продать из-за отсутствия покупателей. Но с началом массового заселения Сухой, ситуация изменилась и он не без существенной выгоды продал мельницу Илье Тарбанову, а с домом заминка, затянулась еще на пять лет. Вновь прибывающие сухинцы всеми правдами и неправдами как могли, старались строить себе новые дома, Антип Обросев тоже горел желанием возвести новый. Но, на строительство даже небольшого дома, размером: семь на восемь аршин, по самым скромным оценкам того времени тратилось не менее 300 рублей, да половину такой же суммы нужно было иметь еще и на возведение построек разного хозяйственного назначения, без которых крестьянский быт был просто не мыслим. Но таких денег семья Антипа, прожив в Сухой восемь лет, так и не заимела. Когда же Григорий Филонов предложил ему этот старый домишко со всеми необходимыми постройками за 280 рублей, Обросевы, недолго раздумывая, располагая такими деньгами согласились. И Антип существенное его обновил, окладные бревна нижние, а с северной стороны, где-то и выше, сменил на свежие, оконные проемы увеличил на целую четверть в ширину и в высоту, обустроив фугованными колодами, окосячкой и одностворчатыми ставнями. В числе первых из сухинцев в разборные с пазом рамы вставил зеленоватое стекло. И пусть эти окна все еще слабо пропускали в дом божий свет, но в те годы, это уже являлось одним из самых значимых сухинских нововведений.

Без хорошей рабочей лошади крестьянскому хозяйству неминуемо грозило обнищание, чего Обросевы допустить никак не могли, но купив дом, они израсходовали все имеющиеся у них денежные средства и лишь в надежде, что летняя рыбалка поправит семейный их бюджет, завершая завтрак, решили приобретение ее отложить на некоторое время. Такую уверенность вселяло и то, что к двум имеющимся у них омулевым концам сетей, Пелагея связала новую сетевую дель, Антип посадил ее на тетивы и этим летом, ему можно будет рыбачить, полным долевым паем с любым владельцем большой, морской сетевухи.

Восстановив не менее половины полуразвалившегося уличного забора домовой ограды, Антип, собравшись уже на обед, увидел, подбирая разбросанный инструмент, как к нему со стороны морской приближался прямиком Иван Хамоев. Он шагал, прикрывая лицо ладонью руки, от высоко подметаемой с земли песочной пыли, кружащейся взвихрено под напорами сильных ветровых порывов. Он окликнул Обросева первым:

– Антип, постой-ка…, попредержись…, побаять бы надо безотложно.

Они, хоть и проживали не дальше как в сотне саженей друг от друга, не виделись с той поры как Антип, сославшись на занятость ремонтным обновлением купленного дома, весенними полевыми работами, отказался помогать Филиппу Ненашеву строить Хамоеву новую сетевую лодку. Горячее стремление жить как можно лучше, когда каждый из них уже довольно определенно занял общественно-житейское свое место в сухинской действительности, случалось не редко осложняло непростые отношения бывших друзей с детства, вот и такими недоразумениями. Но все же суровые условия сухинского бытия того времени неизбежно заставляли тянуться друг к другу и они отставляя остывающие обиды, вновь спешили по всякой острой необходимости за взаимной помощью.

Все последнее время Хамоев страшно злившийся на Обросева за отказ в помощи ему построить новую лодку, ругал, как умел Антипа, жутко сквернословя в семейном кругу. Но владелец теперь уже трех больших сетевых лодок, не считая малых, Иван заимел долгожданную возможность выставить этим летом закидной невод. За всем этим, в последние годы сильно разросшимся рыболовством, одному не доглядеть и он, долго ломая себе тем голову, решил лучшего помощника ему не найти и заглянул с предложением к Обросеву.

Подойдя вплотную к Антипу, сунул он мелко подрагивающую руку, приветствуя его:

– Здорово, как живется, можется! – заметно, суетливо кидая от него в стороны взгляд.

– Слава богу, живем помаленьку – слегка насмешливо-улыбающееся ответил Обросев, пристально глядя ему в лицо, стараясь угадать по какой же причине Хамоев подошел к нему.

– Та-ак! – растянул Иван и потянул Антипа присесть на лежащий столб бывшего заплота – Пойдем ка, потолкуем малость, дело есть важнецкое.

– Об чём…, в лодку не берешь? Так не беда, к Осипу попрошусь, надо ть не откажет.

– Погоди…, беда паря, каков гордец, выслушай наперва! – властно вскинул глаза Хамоев – Предложению хочу сделать, пойдешь ли ко мне на невод, поди, слыхал, как заимел я его.

Антип, топыря рукой карман, достал кисет и косо взглянул в смуглое лицо собеседника:

– Мать моя! А кем дозволь знать, возымел честь быть принятым? – протягивая табак.

– Ну, скажем…, навроде как правой рукой моей – заворачивая цигарку, ответил Иван.

– Как, правой рукой? Она ж у тя я вижу справная! – Антип расслабленно усмехнулся – А вот ежели пай мой сетевой в каку либо лодку возьмешь, простым наемным башлыком к те на невод, пожалуй, и пойду – и с плохо скрываемой радостью заискрил кресалом.

Они еще какое-то время подымили табаком, и от них резко кидаемое ветром рвались, в разные стороны синеватые паутинки искуренного, пока плутливо блуждавший глазами, не откланялся Хамоев Обросеву с явно преувеличенным радушием.

За обеденным столом Антип с приливом радостно-возвышенного настроения сообщил жене, что у них появилась вполне реальная возможность не позднее как к осени обзавестись добрым молодым конем, так как Хамоев предложил ему рыбачить башлыком на закидном неводе. Приобрести же в таком случае лошадку, как мыслит он, пожалуй, лучше всего будет у загзинских бурят. Отобедав и передохнув, Обросев продолжил восстановление заплотного ограждения дома. Ближе к завершению работы, подвернул политический ссыльный к нему, или как в деревне их называли, политик Александр Мокеенцев.

– Здравствуй Антип Демьянович – приветствовал, приостановившись, он.

– Здоровья и тебе Александр Степанович – отвечал ему так же благожелательно Обросев.

Мокеенцев высок был ростом, сух в теле, землист лицом, бородат, с заметной залысиной на голове и длинными светлыми до плеч волосами, взгляд прямой, хоть и сквозит легкой насмешливостью, но выразительно доброжелательный. Говорит высоко тенористо и прижмуривается глазами, когда волнуется. Про него в деревне говорили, что он откуда-то родом из дворянской семьи центральной России, революционер, покушался, не доучившись в университете, на какого-то державно властного сановника, отбыл каторгу и жил некоторое время на поселение в Байкало-Кударе. Года два назад, когда в Сухой еще не было постоянного настоятеля местного прихода, а посещал его не более двух раз в год священник Кударинской Благовещенской церкви, то с помощью дочери одного из тех святых отцов и поселился в деревне, сменив место жительство по разрешению власти, ссыльный Мокеенцев. Жил он поначалу в маленькой клети деревенского божьего храма, исполняя обязанность сторожа, но с появлением в Сухой постоянного церковного служителя отца Власия, был изгнан оттуда за атеистические взгляды, поселившись в небольшом зимовье, стоявшем в ограде Галастиона Ненашева. Поначалу Александр жил неприметно тихо, не привлекая к себе никакого внимания, разве что раз в полгода, приезжала к нему на недельку поповская дочка, та, которая его и привезла на жительство в Сухую. Звали ее Анастасия Туркинова, молодая, красивая женщина, примерно одного с ним возраста, лет тридцати пяти. Перед тем года два, так же как и он, проживала она одиноко в Сухой и учила деревенских детей грамоте, теперь учительствовал он, а их отношения никого из местных жителей особо не волновали. Так разве что, узнав что-то свежее из их бытия, почешет молва деревенская языки, да и утихнет. В разговор с ними при всяком подвернувшемся случае вступали охотно, но к словам их относились недоверчиво, а кто-то и с нескрываемым раздражением, опасаясь безотчетно, как бы такие непривычные воззрения пришлых не навредили, пусть порой и гнетуще-тяжелому, но давно устоявшемуся образу их жизни. Однако с год назад стали к ссыльному захаживать все чаще деревенские мужики, причем в основном те, кто больше всего прозябал в нищете и не скрывал своего недовольства существующими порядками. Смутная, не вполне осознанная надежда, пусть и не скоро, но обязательно изменить жизнь к лучшему привела и Антипа на вечерние собрания деревенской бедноты у политика Мокеенцева. На первый взгляд ничем особым такие собрания не отличались от привычных, деревенских посиделок, те же разговоры, играя в карты, о житие-бытие крестьянском и даже выпивка горькой, правда, не так как в деревне издавна велось, а исключительно по какому-то редкостно-особому случаю, да и то, совсем понемножку.

День клонился к исходу, с еще более усилившимся ветром. Вырывающийся из долины Баргузинской стремительно, третий день разгонял он волну штормовую высокую вдоль всего срединного Байкала, гулял привольно, беснуясь, остервенело и мощно над бескрайней необъятностью высокогорий прибрежных, таежных. Взметал и кружил Баргузин, целые столбы мелкопесчаной пыли взвихрено, гнул с легкостью стволы столетних деревьев, а то вырывал их беспощадно из земли с корнями на побережье Сухинском. Отворачиваясь то и дело, от ветровых дуновений слепящих песчаной пылью глаза, Александр продолжал:

– Что-то давненько перестал бывать…, отшатнулся, разуверился что ли, в идеях наших?

– Так ить, делов невпроворот, рыбалка близится, посевная была, да и домишко приобрел.

– Невпроворот говоришь…, так и у других не меньше, а посещают собрания прилежно.

– Ну, дело ето вольное, посещать, али нет – нахмурившись, потупился глазами Обросев.

– Сегодня собираемся, значит можно считать, не придешь? – скривился в ухмылке ссыльный.

– Не вишь чо ли, как убайкался с етим паршивым заборишком – вспылил вдруг Антип – обсказал же те…, не буду значиться седни, что ето ишо, за такая обязательность!

Глядя, как тоскливо-стонущее раскачиваются в задах огорода все еще не вырубленные им полностью вековые лиственницы, Антип, пожалел, что так нехорошо, невоздержанно резко ответил Мокеенцеву, и хотел, было догнать Александра извиниться, как вдруг переиначил и еще более зло и напористо подступился к завершению заплотного ремонта.

Вечернее небо утратило уже полно всю чистоту утренней голубизны безукоризненной. Медленно затянулось оно высотно вначале тонко-перистой облачностью, и стремительно та, сгущаясь в полуденной стороне, засинела, клубясь там кучеряво, тягостно и свинцово перед наступлением темноты, обещая разразиться грозой и пройтись над Сухой со всей очевидностью, ливневым дождепадом. Вслушиваясь все еще в далекое и слабое громовое то громыхание, Антип подумал «Вот ежели гроза ета не абы как прогрохочет, а хорошо польет землицу, то все растущее на ней, неприглядно захиревшее от засухи, обязательно зазеленеет хорошо по новому, так и грядущая революция, безо всякого сумления в корне изменит жизнь трудового народа. И тогда борец за свободу простого люда Мокеенцев, не иначе как спросит меня, а где ж ты был, когда мы настоящие революционеры двигали ее к свершению».

Стояла кромешно непроглядная ночная темнота, беззвездное небо затянуто плотными тучами, стелющимися низко над землей. Дул по-прежнему сильно пронзающий ветер, но уже круто сменившийся на юго-западный и стонущее его завывание сливалось с шумно-гулким рокотом штормового моря, все чаще перебиваемое усиливающимися раскатами

грома после синеватых сполохов приближающейся грозы. Засиделись далеко за полночь, деревня уже давно спала, Антип возвращался домой осторожно вышагивающей ножной ощупью по бережной улице, примыкавшей к речке Топка с северо-востока. Впереди едва различимо маячил кустистый силуэт приречного тальника. Справа за стенисто темнеющим, ходившим ходуном от ветра мелкорослым кустарником более отчетливо проглядывался песочное стелящийся морской берег. Стукнул глухо под ногами случайно задетый камень. Не доходя до первого переулка, Антип приостановился, сквозь буйствующий рев непогоды, уловил он чутким слухом, еще неопределенно, что кто-то настигает его сзади.

Дома улицы стояли темные и молчаливые, то плотно теснящиеся, то, напротив, более отдаленно и беспорядочно расположенные друг от друга. Тоскливо чернела жердевая изгородь, примыкавшая к бревенчатому, дворовому ограждению. Отступив к одному из домов, Обросев затаился. Жалобно стонало сильно гнущееся от ветра дерево, под которым он стоял. Из глубины двора, учуяв его, забрехал хрипло-дряхлым басом вероятно старый пес. Могучий раскат громовой сухо, рокотно и протяжно прокатился по небу, а сверкнувшая бессчетно перед этим молния ударила где-то в горном хребте юго-западного Прибайкалья. Там, видимо уже давно дождевой ливень хлестал исстрадавшуюся от засухи землю.

Чуть позднее настороженно всматриваясь глазами в темень, Обросев отчетливо разглядел, как едва различимые им два конных всадника покачиваясь устрашающими, непомерно большими силуэтами, как будто сказочно, проплывали безмолвствующее неправдоподобно мимо него. «Хто же ето такие полуношные будут?» – беззвучно пошевелил губами Антип, как вдруг эти двое, придержали коней и начали закуривать. Вспыхнувший огонек осветил лица закуривших, и Обросев безошибочно узнал Бабкина и Филонова. Оба были преизрядно пьяны, говорили невпопад сумбурно, толком не слушая друг друга. Из почти не членораздельной их словесности он понял только то, что побывали они на тунгусском отоге. «Зачем же хищники ети ездили к орочонам…, не иначе, как облапошить бедолаг в очередной раз» – мелькнуло у него в мыслях. Сверкнувшая ослепительно ярко теперь уже где-то совсем над головой молния в мгновение прожгла извилистой синь чертой тьму небесную. Кони тронулись с места, и устало пофыркивая, пошли скорым шагом, а голоса их всадников резко оборвал грохнувший гром, словно мощно оглушающий залп орудийный. Крупные дождевые капли дробно, но пока еще редкостно посыпались с небес и Обросев вслед за удаляющимися конниками легкой трусцой, как можно скорее поспешил домой.

– Вот она, и избенка моя стародавняя! – негромко рассмеялся он, и при усиливающемся дожде захлопнув с силой за собою калитку, взбежал на крыльцо и отворил двери в сени.

Чуть мигнув, затеплился в печном камельке жирник, и слабый его огонек задвоился, в оконном стекле кути. Пелагея, детишки слышалось, как посапывали во снах, а находящемуся все еще под впечатлением собрания, Антипу совсем не хотелось спать. Вспомнив о своем не так давнем прошлом, он не без удивления для себя отметил, со встречи вот с такими людьми, как Макельский, забавным разговором с которым начинался минувший трудовой день, и Мокеенцев, с кем был завершен, по существу и определился весь его жизненный путь.

Родился и лет до десяти Антип рос единственным ребенком в семье, как будто бы вполне благополучной, среднего достатка. Конечно, разных житейских неустройств более чем хватало, но родители с утра до ночи ворочали, как могли тяжелый, крестьянский труд, то землю пестуя, то на рыбалке. Не отказывался отец и от ямщины, когда разнарядка волостной избы падала на него, платили деньгами, и неплохо, и он на месяц, а то и больше исчезал из дому, ходил в обозах доставлявших продуктовые и иные грузы товаров на золотые прииски в Баргузинскую и Багдаринскую тайгу. До постройки и ввода в действие Транссиба ходили гужевые, конские обозы и по знаменитому чайному пути из Китая в Россию, и Демьян Обросев не избежал участи попытать фартовую удачу и в этом промысле.

Чай из Поднебесной через Монголию разными способами: по рекам, или сухопутными вьюками на животных прибывал в пограничный с Китаем Троицкосавск. Откуда везомый через всю Россию следовал он дальше в Европу, либо, задержавшись в Москве, или в Петербурге, многими путями развозился по всем центральным губерниям. Для этого специально создавались большие казенные караваны, возглавляемые чаще всего именитыми на этом поприще купцами первой гильдии, к которым приставлялся правительственный комиссар. Сопровождались такие караваны, как правило, хорошо обученной и вооруженной воинской охраной. Из Кяхтинской торговой слободы чай в особенности по огромным Сибирским территориям развозили нередко такие же не менее многочисленные конские обозы принадлежащие частным лицам, но уже менее титулованного купеческого звания. Частенько, чайные обозы эти возглавляли и разбогатевшие выходцы из крестьянской среды.

Зять известного в Кударе богача Бачалдина разжившийся на извозе Александр Устьянцев, как-то по заказу не мене известного в Кабанске владельца мыловарни и кожевенного производства Марка Эйдельмана занимавшегося кроме того торговлей, организовал обоз за чаем в Троицкосавск. В число извозчиков подрядился тогда и отец Антипа Демьян Обросев. Маршрут от торговой Кяхты через Селенгинск, Убукун и Верхнеудинск пролегал

в условиях суровой зимы при сильных рождественских и крещенских морозах. Но купеческая щедрость превзошла все ожидания, кроме оговоренной оплаты Устьянцев выплатил обозникам еще и приличное каждому вознаграждение. После этого уделяя внимание, как можно меньше земледелию и рыбалке, Демьян все больше занимался поездками в Кяхту.

Нанимаясь все у того же Устьянцева, сходил он в Троицкосавск раза четыре, или пять столь же удачно за самым разным товаром. А потом, точно в воду канул, все обращения матери Антипа к тем, с кем муж ходил в последний караванный путь, оказались тщетными, никто не мог толком объяснить, где и при каких обстоятельствах Демьян потерялся.

Прошло года четыре и некогда здоровая, улыбчивая и красивая мать Антипа, посеревшая лицом, сильно похудевшая и сгорбившаяся от непосильного труда, с неделю не вставая с постели, скончалась, страдая, надорвано от грыжи. Оставшегося одиноким ее сына приютили престарелые, почти совсем беспомощные родители Демьяна. Единственным кормильцем и поильцем в их семействе оставался только Антип. Не ворочай он тогда в свои подростковые 14-ть, 15-ть наравне со взрослыми, пришлось бы пойти наверное по миру, собирая милость. Хватили они сполна и холода и голода, а когда дедушка с бабушкой окончательно слегли, вдруг нежданно, негаданно объявился пропавший их сын. Схоронив родителей, Демьян никому, не объясняя многолетнее свое исчезновение, с год прожил Кударе, батрачил, как и сын у тех же богатеев Бачалдиных. Но как-то после крепкой выпивки рассказал он, где так долго пребывал в неизвестности, и предложил Антипу сменить место жительства, и отправиться вместе с ним вновь в торговую слободу Кяхта.