Читать книгу: «Здравствуй, Шура!», страница 30

21.07.1944

Я пишу жене Шуре в Средний Постол из Кричева:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Шура, я уже два дня как в Кричеве. Это недалеко от Могилева и Рославля. Делаю ревизию. Дня через два думаю вернуться. Недавно пришел с реки, купался. Тут протекает река Сож, только она уже, чем в Гомеле. Кричев весь разбит. Сейчас вечер, сижу в конторе, здесь и ночую. Я тебе писал из Унечи, что уже имею визу на въезд вам в Гомель. Вернусь – буду хлопотать наряд и билет. А может, тебе уже не хочется, привыкла там и нет желания ехать на развалины? В общем, буду писать о дальнейших делах. Уже темнеет. Только что выпил чашку каких-то отходов от молока по 12 рублей за литр. А молоко тут стоит 25 рублей литр. С едой тяжеловато. Ну, пока. Целую».

22.07.1944

Жена Шура пишет мне 73-е письмо:

«Здравствуй, мой дорогой Саша!

Шлю тебе свой горячий привет. Саша, пишу это письмо из Ижевска на почте. Приехала за пальто, но оно не готово. Привезла шить жакет летний, и не взяли – переучет. Вот такая неудача. Привезли колхозное молоко продавать и меня назначили помогать. Но у меня столько дел, я кое-что продавала, много ходила, очень устала, а женщина сама продает молоко, будет, наверно, серчать. Вот, пишу, а самой надо скорее бежать. Сильно хочу спать, ехали ночью, и я совсем не спала. На обратном пути буду спать. Все живы, здоровы. Верочка с Бориком ходят за малиной. Копаем молодую картошку. В общем, жизнь хорошая, только тебя жаль, беднягу. Пока. Целую крепко, твоя Шура».

23.07.1944

Жена Шура пишет:

«Здравствуй, дорогой мой Саша!

Вчера я была в Ижевске и написала тебе оттуда небольшое письмо. Ездила туда и обратно на лошади. Приехала домой, наши еще не спали. Но неудачно я съездила. Хотела свое пальто забрать и жакет летний отдать пошить, но пальто не готово – подклад потеряли, а когда я пришла, то нашли, но готово оно будет только 27-го. Жакет не взяли, потому что берут работу в нечетные дни в три часа дня, а я была в четное число. Так что нужно ехать в Ижевск на целых два дня, а сейчас самая малина. Охота походить за малиной. Вера сегодня ходила с Борей, завтра и я думаю пойти. Когда поеду в другой раз в Ижевск, то узнаю насчет отправки эвакуированных в Белоруссию. Говорят, что нужно регистрироваться в доме правительства. Я, когда вчера была, то времени было мало, и я не ходила, а вот в другой раз, когда поеду, то непременно схожу. Сегодня получила от тебя 66-е письмо, а когда выезжала, то 65-ю открытку. Я все твои письма получаю. Да, новости ты пишешь очень печальные и нехорошие. Жаль, погибло много людей, столько терпели мук, и уже, кажется, все было хорошо, пережили самое трудно, и все равно погибли. Я даже не поняла, видел ли ты маму и вообще ваших, как гостил, где был, когда уехал обратно? Вообще письмо написано непонятно, и я думаю, что в другом письме ты все более подробно опишешь. Сколько человек погибло в погребе Иовшица? И где были сами хозяева и что с ними? Ты пишешь, что Луцика дом разбит, а сами они живы? Саша! Ты пишешь, что теперь все тихо, но почему ваши ходят в Щимель ночевать? Получают ли они мои письма, как они живут, садили ли они огород? Как у них здоровье, вообще все опиши про них подробно. Мне хочется увидеть всех ваших. И теперь, когда Красная армия отогнала далеко на запад проклятых паразитов, то, может, можно надеяться на скорое свидание. Саша, когда будешь писать домой, от меня пиши привет. Как ты живешь? Как твоя малая, варит ли она тебе супы? Пиши, чем питаешься, сколько получаешь хлеба. Саша, сходи на рынок, узнай, что почем из одежды, обуви и посуды, цены пиши. Саша, почему ты не пишешь Вере-большой, она даже серчает. Пиши, есть ли у вас электричество, есть ли электрические лампочки, а если нет, то какие нужны? Я, может, достану. Хорошо было бы, если бы ты провел радио. Почему не пишешь, был ли ты у Лукашевичей? Как у вас урожай? Будут ли яблоки, груши? Есть ли вишня? На все вопросы ответь. Ну, пока. Всего хорошего. Целую крепко, твоя Шура».

Этим же днем я пишу Шуре из Кричева 70-е письмо:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Сижу пока в Кричеве. Сегодня выходной. Ходил в город за пять километров от станции. Тоже все разрушено. Побыл на базаре, купил пол-литра молока да корж из муки и картошки и позавтракал. Много черники по пять рублей за стакан, а малина по десять. Пришел из города, смотрю – в конторе дверь открыта, но никого нет. Вхожу – там все переворочено, мой портфель валяется на полу, на сундуке замок взломан и валяется тут же. Оказывается, искали деньги, а так ничего не взяли. Только у меня был кисет с махоркой, тот, что мне Верочка подарила, так его сперли. Завтра утром выезжаю домой и послезавтра буду дома. Четыре дня на голом столе валялся, так охота поспать на своей кровати, которая тоже не особо мягкая. Начинается дождь, ложусь спать».

Дописываю письмо 24 июля:

«…Всю ночь дождь, гром и молния, да и сейчас моросит. Пишу утром. Часа через три уезжаю на Унечу, а потом в Гомель. К завтрашнему дню должен добраться до Гомеля. Ну, пока. Целую».

27.07.1944

Я пишу жене Шуре в Средний Постол:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Вчера вернулся из Кричева. Получил твои письма № 66 и № 68. Да, очень нехорошо вышло с вещами. Конечно, тот балбес много подвел. Если б у него хоть капелька охоты и желания был, так он бы постарался и отсрочил свой отъезд до твоего приезда. А это можно было бы, если б он проявил известную гибкость. Письмо к тебе он привез обратно. В общем, здорово подвел, черт. Вчера я подал заявление начальнику дороги о выдаче наряда, билета и отпуска. Не знаю, что получится. Буду писать. Виза на въезд в Гомель уже у меня на руках. Спрашиваешь, как здоровье мое? Сегодня чуть хожу – так спина болит. Или это от поездки, или так от чего – не знаю. Как я узнал, тебе по приезду сюда придется поступить на работу, потому что дети уже не маленькие, по детям не освободят. Ну, пока. Целую».

28.07.1944

Жена Шура пишет мне свое 75-е письмо:

«Здравствуй, дорогой мой Саша!

Пишу это письмо из Ижевска. Ночью приехала, привозила малину, продала по восемь рублей стакан. Сейчас иду в мастерскую за пальто. Получу пальто и пойду за вещами, потом на станцию и поеду домой. Но придется сидеть на станции до утра, потому что ночью идти опасно. Живем, Саша, мы очень хорошо, все здоровы. Копаем уже свежую картошку, варим утром и вечером. Картошка очень хорошая. Вообще, все в огороде красивое и хорошее. Сейчас я очень занята, хожу за малиной. Малины очень много, уже насушила немного, готовлю тебе гостинец. Раньше Вера наша ходила, сейчас мы ходим с Борисом, а Вера дома с Лёником да с Эдей. Ну, как у тебя дела, что нового? Пиши хорошее новое, а то ты пишешь такие жуткие новости. Но мама твоя все же, наверно, на меня серчает, раз не пишут. Я им очень много писала, но ответа нет ни на одно письмо. Ты, Саша, был у них, как видно из твоего письма, они не спрашивают про нас. Верочка тоже много писала, а теперь она говорит: «Я бабушке больше писать не стану, раз не отвечает». Борик наш на тебя серчает, зачем, говорит, папа мне не пишет? Как у тебя дела с работой? Как твое здоровье, твои чирьи, прошли ли? Как ноги? Да, Саша, видно из твоих писем, что живешь ты неважно, но почему ты не пишешь, какая этому причина? Я так, Саша, по тебе скучаю, и мне охота увидеться с тобой. Да, Саша, сколько ты получаешь паек хлеба, и что по карточкам оговаривают? Саша, сестра Вера обижается, что ты ей не пишешь. Когда-нибудь ей пару строк черкни. Саша, посылаю тебе 300 рублей на ягоды и яблоки. Купи и покушай за наше здоровье. Когда получишь, то не пиши об этом, а слово «здравствуй» подчеркни двумя чертами. Я не хочу, чтобы Вера знала. А где я беру деньги, увидимся – все расскажу. До свидания, мой дорогой. Целую, твоя Шура».

В этот же день Шура написала еще одно письмо, 76-е:

«Здравствуй, Саша! Послала тебе сегодня 300 рублей. Прими мой скромный подарок. Саша! Ходила за пальто, еще не готово. Сдала шить летний жакет. Ходила в дом Правительства, хотела зарегистрироваться, но с района не регистрируют, только по месту жительства. Придется обратиться в Райисполком в Нылгу. Говорят, что будут отправлять эшелонами, наверное, не скоро. Ну, пока. Спешу, пойду за вещами и на станцию. Целую крепко, твоя Шура».

30.07.1944

Я пишу жене Шуре 72-е письмо:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Шура, получил твое 69-е письмо. Ты пишешь, что я «должен» приехать за вами, но ты забываешь, что идет война. Когда Шурик просился заехать в Сновск, повидать своих, то ему отказали. Так и погиб, не повидавшись. А Лёня три года как в армии – был недалеко от Сновска, просился на два дня – его не пустили. Ивану женка пишет, чтобы выслал ей деньги, а он получает 14 рублей в месяц. Так почему же ты рассуждаешь, что я «должен» приехать за вами? Война еще не кончилась, а железные дороги на военном положении. Заявление насчет билета, наряда и отпуска я уже подал, но ответа пока нет. Если не разрешат отпуск, то придется ехать самим. Как уезжали без меня, так и вернетесь, едут же семьи сами! Правда трудно, но что поделаешь. Книги вчера получил, письма тоже. Сегодня праздник – день железнодорожника, но погода не очень хорошая, солнца нет. О дальнейшем буду писать. Пока. Целую всех».

01.08.1944

Я пишу жене Шуре 73-е письмо:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Как я уже писал, хлопочу наряд, билет и отпуск. До 10 августа все должно выясниться. Если мне не разрешат, то придется выслать вам документы, и будете добираться как-нибудь сами. Думаю, что наряд на вагон дадут. Ты пишешь, что живете вы хорошо. Ну, у меня будет хуже. Конечно, у тети Веры жить лучше, и вы не раз будете вспоминать ее. Нужно только стараться скорее сюда добраться, чтобы с картошкой уладить, да квартиру к зиме подготовить. Мешков под картошку нет и сарая тоже нет. Не знаю, где ее будем держать. Ну, пока. Целую».

Заявление, о котором я писал жене Шуре, выглядело так:

«Начальнику первой дистанции Сигнализации и Связи Белорусской железной дороги от главного бухгалтера ШЧ-1 Мороз А.А.

В начале войны моя семья была эвакуирована в тыл и до настоящего времени проживает в колхозе в 30 км от г. Ижевска Удмуртской АССР. Более трех лет я живу без семьи, работая там, куда меня посылали. Хотелось бы, как и большинству эвакуированных работников Белорусской железной дороги, снова жить совместно с семьей. Разрешение на право въезда семьи в г. Гомель я от Гомельского Облисполкома уже имею. Прошу вашего ходатайства перед начальником Белорусской железной дороги о выписке наряда и билета от Ижевска до Гомеля моей семье, и, если найдете возможным, дать мне отпуск на перевозку семьи и вещей до наступления холодов».

03.08.1944

Я пишу жене Шуре 74-е письмо:

«Здравствуйте все!

Шура, получил твое 73-е письмо. Ты все спрашиваешь, когда я приеду за вами? Пока у меня план такой: когда сдам баланс, то с десятого, возможно, дадут отпуск на несколько дней. Тогда я приеду, устрою вас в вагон, а сам вернусь пассажирским. Начальник, вроде, обещает дать отпуск. Чирьи мои проходят очень медленно, ноги болят. Нужно, чтобы в августе вы добрались до Гомеля, а то картошку копать я сам не управлюсь. Мешков нет, сарая нет, погреба тоже нет. Придется, верно, в комнате держать. Ну, пока. Спешу».

06.08.1944

Жена Шура пишет мне свое 77-е письмо:

«Здравствуй, мой дорогой Саша!

Шлю тебе свой привет и желаю всего хорошего. Саша, ты мне прости, что я тебе долго не писала. Поверь, не имею свободного времени ни минуты. Хожу ежедневно в лес за малиной и сушу ягоды. Сегодня взвесила – 18 фунтов сухой малины. Иногда хожу с Борисом, а когда не иду, то Вера ходит. Раз возила в Ижевск, продавала ягоды и была по делу. На днях тоже поеду в Ижевск, буду писать оттуда. Саша, два дня не ходила за малиной. Приехали Вася и Коля Верины. Коля приехал раньше, а Вася вчера на четыре дня, и вот из-за них я не пошла в лес, только готовлю им кушать. Саша, ты бы видел, какой страшный Коля, он не работает – инвалид 2-й группы. Он совсем больной, большое малокровие. Врачи признают тихое помешательство. Ты бы видел, какой он страшный! Оборван, худой, весь оброс, я даже его не узнала. Он сам виноват, я потом тебе расскажу… Шлет тебе свой привет. Ты, Саша, береги свое здоровье и не доводи себя до такого состояния, как это сделал Коля. Саша, последнее от тебя получила письмо № 70, а вот сама стала писать тебе реже. Но, я думаю, ты не будешь за это серчать, потому что я буду угощать тебя малиной, правда, несвежей, но и сухая хороша. Да, Саша, вот я не знаю, когда я к тебе приеду, у меня сейчас только одно на уме: как доехать до Родины? Саша, пиши мне чаще, очень люблю твои письма. Пиши все подробно: как живешь, цены на рынке, есть ли электричество у тебя в комнате? Вот уже темнеет. На дворе дождь и холодно. Нужно идти на огород, копать картошку да варить ужин. А так неохота, я бы и так легла спать. Ну, пока. До свидания. Целую крепко, твоя Шура».

10.08.1944

Пишу жене Шуре 75-ю открытку:

«Здравствуйте, мои дорогие (слово «здравствуйте» подчеркнул двумя линиями)!

Получил твои письма № 75 и № 76. Спасибо. Сегодня уже десятое августа, а я еще окончательно не знаю, поеду к вам или нет. Водят за нос: то обещают, то нет. Если до 15 августа не выеду, то вышлю тебе все ценным письмом, и тогда старайся добираться как-нибудь сама. Хорошо, чтоб картошку копать вместе, а то я один запарюсь. Молоко у нас 35–40 рублей за литр, яблоки по 3–5 рублей штучка, вишня по 7 рублей стакан. В Сновске был давно и поехать туда нет возможности. Дров нет, супы моя малая почти не варит, то из-за дров, то варить не из чего. Когда буду выезжать – дам телеграмму. Вера и дети обижаются, что не пишу. Пусть не обижаются – приеду, объясню, почему не писал. Ну, пока. Целую».

Эта открытка № 75 – последняя из сохранившихся моих писем военного периода к жене Шуре. Возможно, что она в самом деле была последней, потому что дальше начинается суматоха перед поездкой, а потом и сама поездка – было не до писем. При описании дальнейших событий придется положиться на память, которая, к сожалению, не всегда с такой точностью отражает события так, как это делают письма.

11.08.1944

Жена Шура пишет мне из Ижевска 78-е письмо:

«Здравствуй, мой дорогой Саша!

Пишу это письмо из Ижевска. Приехала вчера ночью, думала забрать свое пальто готовое, но оно не совсем удачное, воротник неправильно сделан – оставили на переделку. Жакет тоже не готов, числа 25-го все будет готово. Пиши, как у тебя дела? Как дела с визой? Саша, я боюсь одна ехать пассажиром. Приехала одна знакомая и говорила, что с вещами ехать невозможно. Саша, а домой хочется, ничего меня уже здесь не интересует. Охота увидеться с вашими, пиши им от меня привет. Как-нибудь доберусь им написать письмо. Саша, я тебе посылала книги и пачку писем, получил ли ты их? Это было в начале июля. Сегодня посылаю тебе три книги: Борику – букварь, Вере – грамматику, и книгу «Евгений Онегин». Как получишь – напиши. От тебя давно не было писем. Борис и Вера обижаются, что им не пишешь. И Вера-большая тоже серчает, ты уж ей напиши. Купила я нашей Вере галоши за муку, которую дала сестра Вера. Саша, пиши, сколько стоят у вас галоши? И почем мука ржаная за пуд? До свидания, дорогой Саша. Целую тебя крепко, твоя Шура».

Несмотря на то, что еще 10 августа я писал жене Шуре довольно пессимистически насчет отпуска, дальше все завертелось как в калейдоскопе. К концу дня 10 августа уже определилось, что отпуск и билет мне дают, наряд на вагон тоже. Мой начальник Жарин Дмитрий Ефимович, всегда сочувственно относившийся ко мне, и на этот раз всячески содействовал, пользуясь своим авторитетом. А авторитет у него был как среди управленческого начальства Белорусской железной дороги, так и в военных кругах. Как-то раз он мне похвалился, что ему Рокоссовский, штаб которого был в Гомеле, вручил орден (не помню какой) за быстрое восстановление связи.

Уже 11 августа я уплатил в кассу станции Гомель 356 рублей за провоз домашних вещей по наряду ФИ 7 от станции Ижевск Казанской железной дороги до станции Гомель Белорусской железной дороги. Мне выдали наряд № 65029 на вагон малой скорости.

12.08.1944

Я получил разовый билет № 0318744 сроком до 20 сентября 1944 года от станции Ижевск Казанской железной дороги до станции Гомель Белорусской железной дороги, выданный жене бухгалтера первой дистанции Сигнализации и Связи Мороз А. 38 лет с детьми: Вера – 12 лет, Борис – 6 лет, через Рязань, Ряжск, Тула, Брянск к месту работы мужа.

Не помню, на сколько мне разрешили отпуск. Жарин подписал командировочное удостоверение № 841743 в том, что главный бухгалтер ШЧ-1 Мороз А.А. командируется на станцию Ижевск за эвакоимуществом и документами согласно приказу № 327 от 12.08.1944, срок – двадцать пять дней. Конечно, это командировочное удостоверение было фиктивным и осталось без оплаты как память об одном из хороших начальников – Дмитрии Ефимовиче Жарине. В Ижевске какая-то добрая душа поставила печать о прибытии 20 августа и убытии 25-го августа 1944 года. Печать очень неясна. Возможно, это печать местного ШЧ. По командировочному удостоверению 841743 мне выдали разовый билет до станции Ижевск и обратно через Брянск сроком до 20 сентября 1944 г.

13.08.1944

И вот, наконец, я выехал из Гомеля в Ижевск.

А в эти дни, когда я готовился ехать из Гомеля в Ижевск, мой брат Лёня строчил мне свое письмо от 13 августа из района города Бреста:

«Здравствуй, Саша!

Я до сих пор жив по воле Всевышнего, отсюда же и здоров полностью. Жизнь моя по камешкам течет в том же направлении. Недавно получил благодарность от товарища Сталина за город Брест, а в отношении Пинска ничего, ибо ребята подпачкали мне, но это дело прошлого, правда, пятнышко останется надолго. Саша! Был ли ты в Сновске? Что там с родными, почему не пишут? Приехала ли Шура с ребятами? Хотел ей написать, но, думаю, пожалуй, выехала к тебе. От Вани тоже ничего нет. Попробую ему напомнить о себе. Самочувствие прекрасное. На днях смотрел кино «Жди меня» – очень понравилось. Ягод и грибов в лесу уйма, была бы охота, и зверя разного много в «Беловежской пуще». Пиши. С приветом твой брат Лёня».

15.08.1944

Жена Шура, еще не зная о моем отъезде из Гомеля, пишет мне свое 79-е письмо:

«Здравствуй, дорогой мой Саша!

Получила от тебя пачку открыток с 69-й по 74-ю. спасибо, что не забываешь нас. Саша, я сегодня снова еду в Ижевск, повезу Вере в мастерскую жакет, да отдам шить себе платье. Живем хорошо, здоровы, ждем тебя. Хорошо бы, Саша, уехать вагоном, а то у меня много соберется вещей. Мне все здесь наскучило, и я только и мечтаю, как бы скорее добраться к тебе. Саша, ты в одной открытке даже написал, что, может, мне неохота домой, но ты напрасно так думаешь, я не променяю мужа на сестру, мне с тобой еще пожить хочется. Я день и ночь думаю, как бы скорее увидеться с тобой и жить вместе. Саша, и за то не обижайся, что я тебя прошу приехать за нами. Я не приказываю, а только прошу – приедь за нами, потому что мне тяжело будет одной. Я думаю, мой дорогой, ты приедешь за нами, жалея нас. Ну, пока. До свидания. Целую крепко, твоя Шура».

20.08.1944

Итак, выехав из Гомеля 13 августа я 20-го был в Ижевске и в Среднем Постоле. Я не помню деталей этой встречи. Конечно же, она была и радостной, и желанной. Правда, и поплакали, вспоминая несчастливый 1943 год, унесший дорогих нам близких… Но жизнь есть жизнь, она диктует свои законы, а время сглаживает любое горе.

21.08.1944

Мы с Шурой отправились в районный центр Нылгу за пропуском на выезд из Удмуртии. Нылга примерно в 40 километрах от Среднего Постола. Вышли рано утром и зашагали по дороге. Примерно на пол пути дорога ввела нас в густой лес, который мы чуть ли не пробежали – нас пугала встреча с дезертирами, о грабительских нападениях которых мы наслушались в деревне. Рассказывали, что они отнимали у крестьян, идущих в город, и продукты, и деньги. К счастью, ни в лесу, ни дальше до Нылги мы не встретили ни одной живой души. Да и селений почти не было.

Так, не отдыхая, мы подошли к заросшим берегам извилистой речки Нылги, а потом и к райцентру. На ночь наняли у хозяина дома место в кладовке или клети по-местному. Хозяин дал нам какие-то старые матрасы и барахло, и мы улеглись спать. Но спать нам почти не пришлось: клопы, как кровожадные звери, накинулись на нас, и напрасно мы давили их и всячески с ними боролись – силы были неравные. К тому же клопам помогали блохи. Впрочем, эта вынужденная паразитами бессонница не слишком нас обескуражила. Мы оба истосковались друг по другу за годы разлуки, и я старался, как мог, утешить свою жаждущую ласк женушку, которая лежала тут рядом, прижавшись ко мне, и шептала всякие нежные, приятные слова.

На утро, хоть и не выспавшиеся, но бодрые духом, мы явились в кабинет начальника Нылгинского райотдела милиции НКВД за пропуском. Начальник этот показался мне личностью высокомерной. Спеси в нем хоть отбавляй, он чуть не лопался от нее. Говорил со мной сквозь зубы, как с представителем низшей расы, хотя я был в железнодорожной форме и со значками. Может быть, он встал на «левую ногу», и показался мне таким, но воспоминания у меня о нем не из лучших.

Вскоре нам выдали пропуск:

«УАССР Нылгинский райотдел милиции 22 августа 1944 года. Пропуск № 22474. Разрешается гражданке Мороз Александре Харитоновне с детьми Верой и Борисом проезд от ст. Ижевск до ст. Гомель. Цель поездки: на постоянное место жительства. Паспорт серии II НУ № 670705. Действительно до 15 сентября 1944 года».

Подписал пропуск начальник Нылгинского райотдела милиции НКВД УАССР.

23.08.1944

В эти дни, когда я был озабочен возвращением своей семьи в освобожденные родные места, мой брат Лёня отдалялся от своей Родины и гнал вероломного врага, принесшего столько горя и бед советским людям. У меня сохранилось его письмо, посланное на полевую почту 38505 Гаврилову Ивану 23 августа:

«Привет, дорогой братишка Ваня!

Очень рад получению от тебя письма, а еще больше радует то, что ты побывал дома: увидел мать-старушку, убедился воочию их положению, познакомился с их материальной базой. Надеюсь, что в следующем письме ты осветишь мне некоторые вопросы их жизни. Жизнь моя по камешкам течет, правда, с изменением: я имею немного свободного времени, занимаюсь с людьми и работаю над собой, чтобы с новыми силами броситься на врага. Да, я хочу похвалиться, что за взятие города Бреста получил благодарность от тов. Сталина, которую отослал домой матери – пусть прочтет и сохранит. На днях получил письмо от Пети: пишет, что очень рад, узнав, что я еще жив и награжден. Будто бы он давно хотел узнать мой адрес, да не мог. Работает секретарем Райкома Партии. Ежели интересуешься, его адрес следующий: г. Улан-Уде, Восточно-Сибирская железная дорога, ст. Заиграево, Райком Партии, Гаврилову Петру. От Саши пока ничего не получил, хоть и послал ему вместе, как и тебе. Из дома тоже давно не пишут, что там – не знаю. Фене ответил, но от нее только жду. Ваня, до того, как ты побывал дома, ты не писал мне об отпуске, а сейчас пишешь – знаю, что это «скромное» желание мамаши, но ты же был в Армии и знаешь, что это отнюдь не от меня зависит, сколько ни старайся – ничего не получается. Очевидно, только через Берлин мне в отпуск ехать, хоть и в краткосрочный. А как бы хотелось побыть дома, увидеть родных, братьев, тяпнуть «по маленькой», рассказать о себе, послушать их, да и посмотреть, ведь изменился не только я, но и все, не правда ли? Мое здоровье отличное. Погода стоит прекрасная, а в моем шалаше «Чингисхана» днем можно укрыться от жары. Питаюсь отлично! Передавай привет Фене. С братским приветом. Целую по-солдатски, твой брат Лёня. Обратный адрес: п/п 66460 Г, Гаврилову Л.В.».

25.08.1944

После возвращения из Нылги начались хлопоты о вагоне. Вагон дали обычный товарный. Смутно помню, что вещей было очень мало. И такие перевозки на железной дороге считаются нерентабельными, но никто к этому не придрался на наше счастье. Кажется, главным предметом наших веще был какой-то несуразный стул, а самым ценным – швейная машина «Зингер и К», подаренная Шуре матерью.

Распрощавшись со своими родными, 25 августа я укатил в Гомель.

04.09.1944

Жена Шура пишет мне со станции Красный узел, где волок с моей семьей находился в этот день:

«Здравствуй, мой дорогой Саша!

Саша, нас везут в Пензу, как дальше повезут, не знаю. В Ижевске стояли два дня, в Агрызе тоже два дня. В Вятских Полянах стояли один день, на ст. Канаш тоже. Сейчас стоим на ст. Красный Узел уже два часа, через еще два обещают отправить. Пока все в порядке, все живы и здоровы, но, когда приедем, не знаю. Хлеба по карточкам получила в Юдино на четыре дня. Целую крепко, твоя Шура».

Эта открытка последняя из сохранившихся Шуриных писем военных лет.

Судя по темпам продвижения вагона, когда они, примерно с 25 августа и до 4 сентября, т. е. почти за десять дней, добрались до станции Красный узел, можно предположить, что до Гомеля они ехали не менее десяти, а может и более дней, и в Гомеле они появились в середине сентября 1944 года. К сожалению, о пути из Красного Узла до Гомеля у меня нет никаких источников, кроме воспоминаний моих путешественников: жены и дочери. Жена рассказывала о каких-то неприятностях на ст. Кирсанов, а дочь Вера о том же на станции Грязи, где около их вагона слышалась стрельба. Еще раньше на какой-то станции жена Шура пустила в вагон военного с женой и ребенком, ехавшими до Гомеля. И это его вторжение было счастьем для моих дорогих. Он всю дорогу боролся с желающими попасть в вагон вплоть до угрозы стрелять. Шуре нужно было отлучаться за продуктами и прочим, и присутствие в вагоне еще одной семьи облегчало эту задачу. Военный с семьей высадился в Новобелице, а вагон с моими попал в поезд, который по обводной линии пересек у Кленок реку Сож и прибыл на Саратовский парк Гомеля хозяйственного. И вот, в один счастливый сентябрьским день, мне сообщили новость – на Гомеле хозяйственном стоит вагон с семьей.

По-видимому, вскоре после вселения моей семьи в комнату квартиры на Второй Красной улице мы выкопали картошку и, за неимением сарая, высыпали в углу комнаты.

25.09.1944

Я пишу заявление НЖЧ-3 Кирьянову:

«В январе 1944 года вами был выдан ордер № 17 на право занятия квартиры из двух комнат в доме № 14 по Второй Красной улице. В марте 1944 года в одну из комнат вселили семью из четырех душ, причем сделано это было в мое отсутствие и без моего согласия. Поскольку семьи моей тогда еще не было, я не протестовал, считаясь с общим тяжелым квартирным кризисом. Теперь моя семья приехала из эвакуации, и я прошу о предоставлении мне второй комнаты, т. к. тяжело проживать в одной маленькой комнате четырем людям при условии, что эта комната служит и сараем, и погребом. Кроме того, варить пищу приходится у соседей, что крайне неудобно и нежелательно, т. к. в этой комнате больной человек. Дело связано с пищей, а у меня маленькие дети, которые более восприимчивы к заражению, чем взрослые. Прошу удовлетворить просьбу и предоставить мне жилплощадь из двух комнат согласно выданному вами ордеру № 17».

02.10.1944

В эти дни, когда фронт отодвинулся от Гомеля настолько, что даже появление разведочных фашистских самолетов стало редкостью, мы были озабочены устройством своего «мирного» быта и как будто забыли о войне.

Но война шла, и мой бедный брат Лёня, с самого начала войны и до сих пор шагавший по дорогам сражений без отпусков и свиданий с родными, уже был не так далеко от фашистского логова.

Вот что он писал в своем письме с полевой почты 66460 Г:

«Саша, здравствуй!

Привет из Латвии. Много проехал, немало и пройтись пришлось, и недавно встретились-ударились; сегодня затишье, решил черкнуть. Жизнь моя по камешкам течет, по-прежнему воюю, с той лишь разницей, что из одних болот вылез, так в другие залез. Правда, в Латвии климат почти тот же, но рельеф совершенно противоположный: лес и гористая местность, в изобилии ель и лиственница, правда, и болот немного – Бог миловал, зато озер больше. Местность очень красивая, мне понравилась, плохо лишь то, что по-латвийски говорить не могу, да и по-эстонски тоже. Деревень, к каким я привык, не вижу, только отдельные хуторки да усадьбы, но городишки очень красивы, все в зелени, а фасады домов имеют светлый привлекательный цвет. Архитектура разнообразнейшая, но это, на мой взгляд, создает приятное впечатление. Рижский залив недалек, да и Рига не за горами, ежели хорошенько рубануть, то с боями за два-три перехода можно подойти. Очень интересно побыть у моря, я ни разу моря не видел, а посему даже не знаю, какое впечатление оно на меня произведет. Впрочем, если суждено будет дойти, то опишу. Погода стоит осенняя, иногда днем солнышко есть, но уже почти не греет, ночью прохладно. Во время дождей противно, и война в два раза тягостнее становится, а она и так надоела до чертиков. Здоровье хорошее, самочувствие неплохое, но удручен тем, что не удалось побывать дома, очень далеко проезжали – в районе Смоленска. Фриц огрызается, как зверь, но, надеюсь, выдолбим, как бы не цеплялся. Выслал свое фото домой, маленькое, фотографировался еще в Белостоке. Хотел и тебе хоть плохонькую выслать – хватился, а их нет, наверное, солдат, когда воротничок к гимнастерке пришивал, где-то вытряхнул. Так и не нашел, обидно и жаль. Вот вкратце и все. Извини, что коряво – на коленке неудобно, да и костер плохо горит, дым в глаза. Привет Шуре, Вере и Борику. Пиши. С приветом твой брат Лёня».

16.10.1944

НЖЧ-3 Кирьянов никак не реагировал на мое заявление о предоставлении другого жилья. Пришлось писать о том же в вышестоящую организацию, в Управление Белорусской железной дороги. Описав все, как в первом моем заявлении, я закончил его так:

«На мое заявление никак не реагируют, и я прошу вашего вмешательства в это дело. В маленькой комнате нас живет четверо, причем в этой же комнате и картофель, и дрова, т. к. ни сарая, ни погреба нет. В нашем доме нет большей скученности, чем в моей квартире. Ни печки, ни грубки в моей комнате нет, и пищу приходится варить у соседей, что крайне неудобно. Прошу обратить внимание и принять соответствующие меры, т. к. за три года скитаний по вагонам в оперативной группе Белорусской железной дороги и по общежитиям я порядком измотался, хочется пожить в более менее человеческих условиях».

На это мое заявление тоже не было ответа.

27.10.1944

Брат Лёня вновь написал мне:

«Саша, здравствуй!

Твою открытку получил, очень благодарен. Пока жив. После Риги иду на Либаву. Как освобожу и останусь жив, сообщу подробнее, что да как. Фриц сопротивляется, как обреченный, но ему больше ничего и не остается: смерть или плен. Саша, пиши, как встретишь 27-ю годовщину октября, а я со своей стороны опишу. А сейчас поздравляю тебя и семью с 27-й годовщиной Октябрьской революции, желаю счастья и здоровья, и встретиться со мной. Извини, что коряво и скоро, ибо на ходу, с колена. Передавай привет Шуре и детям. Целую тебя, твой брат Лёня».