Читать книгу: «Последняя ходка», страница 3
Мирна засмеялась и побежала по траве вглубь сада. Я последовал за ней, но бежать в полный рост по этому саду было невозможно.
В полный рост невозможно.
***
– Спорим, что я залезу туда? – у Серого был очень серьёзный вид.
– Да куда тебе. Ну, может, залезешь до половины, вон до той ветки. Ты же ещё пацан, Серый.
Я с усмешкой смотрел на него. Серый, по метрике Сергей, был на голову меньше ростом, в коротких штанах с помочью, из рукавов клетчатой рубашонки торчали тоненькие ручки. Я знал, что больше всего ему было обидно, что бёдра у пацанов в нашем дворе – у Вовчика, у меня, у Петьки были длинные и узкие, а у него – короткие и пухлые, хотя разница в полгода не должна быть так заметна. Один раз я видел, как Серый сидел за углом, плакал и бил себя по ляжкам: «Ну что вы такие маленькие!»
Каждый из пацанов что-то умел делать лучше всех. Вовчик классно играл в ножички, Петька умел курить – правда, это мы видели один раз, когда отец его застукал за гаражами. В наших глазах Петька был почти героем, наравне с взрослыми пацанами. Я же умел щелкать семечки и плевался дальше всех.
Только Серый ничем не выделялся.
Он посмотрел на меня почти с ненавистью, и, ничего не сказав, полез на дерево. Это ему сразу не удалось, но после третьей или четвёртой попытки, ободрав коленки в кровь, он ухватился за нижнюю ветку.
Дальше было проще. Цепляясь за ветки, он быстро полез к вершине.
– Струсит, – сказал неведомо откуда взявшийся Петька.
Я молча смотрел.
Тополь был высотой метров тридцать, не меньше. Его крона возвышалась над нашим трёхэтажным домом чуть ли не наполовину. Говорили, что он очень старый.
Когда он долез до половины, из подъезда выбежала тётя Клава, мать Серого. Она всплеснула руками.
– Серёжа, а ну слазь сейчас же! – завопила она так, что вороны, сидящие на карнизе дома, взмахнули крыльями и кинулись прочь.
На самой макушке тополя я увидел чёрное пятно – кошку Муську. Вероятно её туда загнал ночью соседский кот – полосатый и наглый, он ошивался тут же, внизу. Серый почти долез до самого верха, когда кошка зашипела.
Тонкая ветка под ним сломалась со звуком выстрела, и он с криком полетел вниз, ударяясь по пути о другие ветки….
***
– Не правда ли, моя дочь очень смышлёная?
Я стоял в кабинете справа от стола, в двух шагах от двери-картины.
– Да, Арнольд Борисович.
Арон сидел неподвижно, не глядя в мою сторону. Он что-то писал, осматривая документ, выползший недавно из факса – такая длинная бумага, да. Министр делал это, не поворачивая головы.
– Я подписал ваш документ.
Я держал за спиной ещё один плод. Я сорвал его сам, без помощи Мирны, и боялся, что Арон увидит его.
ВДРУГ ОН УВИДИТ ЕГО?
– Что с вами? Я подписал ваш документ, – повторил он.
– Там была трава… И ещё небо…
Мне не хватало воздуха, мне казалось, что тяжёлый потолок сейчас упадёт вниз.
– Что? Что такое – трава? Вы о чём?
Дверь позади меня отворилась и вошла Мирна.
– Я же говорила тебе! Я же говорила, что нужно нагнуться! – закричала она.
…Внутренняя дверь в проходную отворилась, и двое санитаров внесли носилки с человеком. Их сопровождал врач, он держал в руках папку с документами.
Вахтёр подскочил на стуле.
– Стойте, стойте. Я должен записать, записать!
Врач флегматично сунул руки в карманы халата.
– Записывайте. Больной, Юрий Владимирович Высотин, тридцать два года. Сердечный приступ. Похоже на инфаркт, да…
Вахтер склонился над журналом посещений, записывая эту информацию.
Милиционер открыл дверь на улицу, выпуская санитаров, и в проходную ворвались синие вспышки проблесковых маячков реанимобиля.
– Надо же, такой молодой. Тридцать два всего, возраст Христа, – сказал он.
Врач достал сигарету.
– Да, вы правы. Дежурный принял звонок от Арнольда Борисовича. Прямо в кабинете посетителю стало плохо…. Если бы не Арнольд Борисович…
Милиционер вытянулся по стойке «смирно» и тихо произнёс, глядя на бронзовую ручку:
– Золотой человек…
Невидимый город
За брючину зацепилась странная ветка, она была скручена почти в кольцо. Я отцепил её, думая об изменчивости природы, так настойчиво утверждаемой Дарвином.
Пахло лавандой и мёдом.
Тропинка теперь поднималась вверх, то петляя меж кустарником, то почти исчезая среди нагромождений белых, как снег, камней. Я предусмотрительно надел прочную куртку-ветровку, что оказалось не лишним. Концы ветвей были острые, без листьев, и приходилось беречь руки. Чуть не оступившись, я подумал о том, что человек, переселившись в город сотни лет назад, утратил способность существовать вне комфорта. Это был бесспорный минус.
Сколько ещё идти в гору?
Машину пришлось оставить у придорожного кафе, примерно в двух километрах от склона горы. Пока я шёл по ровной местности, проблем не было, это напоминало вылазку на природу. Но подъём быстро отнял остаток сил.
Надо меньше курить…
Я всегда искал истину. Да, я был одержим ею, как наркоман одержим дозой, как пьяница – бутылкой. Тяга к знанию обнаружилась рано, и я, движимый ею, постарался получить образование. Кто-то поступал в высшее учебное заведение для престижа, кто-то искал профессиональное призвание, кого-то тянули родители, кто-то поступал просто так, за компанию…
Меня мучили смутные ожидания раскрытия тайн мироздания. Я ощущал свою неполноценность, видя на экране телевизора знаменитых учёных, научные институты, в которых проходили интересные исследования. Мною овладевала зависть к счастливцам, открывавшим новые законы и объяснения явлений.
Но вместе с дипломом мне выдали разочарование – в довесок. Я ощутил себя шайбой, которую вот-вот подложат под винт, чтобы закрепить деталь в сложной, но мёртвой машине. Можно было бы закончить ещё один факультет, и ещё один… Сколько их было бы необходимо, чтобы погасить весь интерес?
Однако дело оказалось не в количестве, а в принципе – его я усвоил через некоторое время, которое можно было окрестить зрелостью… О том, как выбирать и сортировать знания. При такой постановке вопроса самообразование оказалось не так страшно, как его малевали преподаватели-профессионалы, получающие деньги не знаю за что.
К сорока годам мне уже не хотелось становиться знаменитым учёным с громким именем. Всё, что меня интересовало – это ответы на вопросы, которые должны были завершить строительство некоего эфемерного здания, возводимого в моём сознании моим же подсознанием. Я желал, чтобы все кирпичики в нём были на своих местах и в требуемом количестве.
…Подъём длился около часа, и я совершенно обессилел. Цель была достигнута – ей оказалась обширная площадка, поросшая редколесьем и травой, доходящей чуть ли не до подбородка. Но тропинка не закончилась, и я последовал по ней вглубь этого зелёного оазиса среди скал.
Мне пришлось пересечь всю площадку.
У её противоположного края я обнаружил брезентовую палатку, место для костра и небольшое озерцо, питающееся немощным ручьём. Он сочился из расщелины, наполнял это озерцо и вытекал из него, промыв горную породу по ту сторону откоса.
Об этом месте я узнал из местной телепередачи. Здесь жил настоящий отшельник, о каких рассказывают легенды и писания. Отшельник в двадцать первом веке… Ходили слухи что он живёт здесь уже много лет.
Я заглянул в палатку, она оказалась пуста. Я опустился на чурбак возле кострища – там ещё тлели угли. Что-то подсказывало мне, что хозяин отлучился ненадолго, и нужно ждать. Усталость охватила всё тело, ноги гудели, на руках горели царапины.
***
– Здравствуй, мил человек.
Я ощутил прикосновение к плечу и обернулся.
Пожалуй, что старик. Рубашка из плотного материала, по виду льняная, заправленная в линялые джинсы, обуви нет совсем.
Лицо…
На лице морщины, но кожа не дряблая – гладкая, словно просоленная морскими ветрами. Волосы седые, длинные, собранные в узел на затылке. На голове бейсболка. Глаза когда-то были голубыми, или серыми…
Левой рукой он придерживал тележку, груженную хворостом, какие бывают для перевозки чемоданов. Вдобавок к ней были принайтованы две большие ветки, не уместившиеся в саму тележку.
Он улыбался так, как это делают душевнобольные.
Свалив дрова у палатки, он подбросил несколько толстых веток в костер, и пламя тотчас охватило их. Вставив рогатину в отверстие в земле, он приспособил на слеге чайник над огнём.
– Будем чай пить. Как звать тебя?
– Михаил. А ваше имя – Фома?
Он сел рядом, на такой же чурбак.
– Ну да, Фомой меня кличут, верно. Всё-таки показали они сюжет-то?
Он ушёл в палатку и вскоре вернулся с кувшином. Умакнув в него лист, сорванный тут же с дерева, он провёл им по моей руке. Сильно пахнущая жидкость, цветом напоминавшая йод, окрасила кожу. Жжение утихло.
– Ох, спасибо. Они не говорили, что вы ещё и травник.
– Да какой из меня травник. Так, немного.
Чайник закипал.
– А ты, Михаил, вижу, не из тех будешь.
Мне стало неудобно. Но это длилось одно мгновение, любопытство взяло верх. Я понял причину этого неудобства – стыд за действия и намерения других людей. Вдруг вспомнилось, какой ажиотаж поднялся вокруг семьи Лыковых, и чем всё закончилось. Плохо закончилось.
– Фома, скажите, а вы здесь круглый год живёте? И зимой?
Он налил кипяток в две кружки, сыпанул туда по щепотке какой-то травы. Над поляной поплыло душистое облачко.
– Ты с сахаром пьёшь, али так? Без сахару духовитее, да. Пусть настоится чуток.
Он сел рядом, и его плечо коснулось моего. Усталость отступала.
– Ну да, круглый год. Зимую тут, под снегом. И холодильника не надо – продукты не портятся.
Его улыбка начала меня раздражать.
– Ну, ну, шутю я. Нешто здесь зимой ловко будет? Зимой я на дачу перебираюсь, один добрый человек мне там разрешил. Дача, значит, его. Сам он в городе живёт, а меня пускает зимовать. Там и печка есть, и свет…. Ну, а как только тепло в долину приходит – я сюда.
– В этой передаче – они сказали, что вы питаетесь грибами, кореньями, ягодами…
Я тут же ужаснулся своим словам, но было уже поздно.
– Точно. Жуков ем, кузнечиков, как китайцы.
Мы оба рассмеялись.
Он подал мне кружку. Сказать, это что было вкусно – не сказать ничего. В меня вливалось солнце, настоянное на малине и лунных лучах с добавлением лесного ветра. И ещё я почувствовал, что теперь сил хватит на не один такой подъём.
– Ну, задавай свой главный вопрос, Миша. Ты ведь не за тем пришёл, чтобы спрашивать, что я ем на завтрак и обед.
– А и правда – чем же вы питаетесь? – не моргнув, сказал я.
Он опять улыбнулся, но на этот раз по-иному, какой-то особенной внутренней улыбкой. Так умеют улыбаться ламы.
– Крупы у меня мешок. Заместо подушки. В месяц-то мне много её нужно? Три-четыре кило самое большое. Масло постное, да соль… Чай вот, тут вот всё растёт. Ну и то, что сам найду – ягодка какая, в долину спускаюсь по грибы. Да сноха иногда мясо приносит, но немного. Много здесь не сохранишь.
Фома посмотрел на меня так пристально, что мне стало не по себе. Зачем я пришёл? Зачем я надоедаю человеку, отвлекаю его от жизни? Хотя какая это жизнь – в одиночестве? Без общества, без близких… Непонятно. Что непонятно? Отшельничество, единение с природой, очищение, мудрость… Ах, да, мудрость, истина… Истина?
– Скажите, Фома, вот я смотрю на вас и думаю, что вы абсолютно счастливый человек. Так ли это?
Он помолчал с минуту и подбросил поленьев в огонь.
Солнце опускалось к горизонту.
– Это есть твой главный вопрос. Странно мне, Миша, что ты до сих пор не ответил на него сам.
– Но я не знаю ответ…
– Ты верно сказал – да, это так оно и есть.
Его глаза словно светились внутренним светом, никак непонятным мне.
– Но что есть у вас такого, чего нет у меня? Что, что это? Что даёт вам силы?
Он встал с пенька.
– Пойдём, я покажу тебе.
Мы подошли к краю поляны.
Перед нами простиралась долина. Прямо под горой – лес, отчерченный ниткой шоссе, за ним река несла свои голубые воды. Левее посёлок речников, дальше снова лес, правее начинались поля бывшего совхоза «Светлый Путь». Ещё дальше всё терялось в предзакатной дымке ли, в городском смоге ли… На горизонте синела гряда гор.
Он указал посохом в даль.
– Видишь эти горы? Там, за ними, лежит прекрасный белый город. Он такой прекрасный, что воспоминание о нём всегда придаёт мне силы и делает меня счастливым.
– Но там, насколько я знаю, только Южноуральск. Другого города там нет.
Дед обиделся.
– Нет, Южноуральск дальше. А этот город прямо за склонами гор, он гораздо ближе.
– Что же это за город? Я никогда не слыхал о таком. Расскажите, – тут я уже понял, что дед сочиняет.
– Хорошо, если ты хочешь. В хорошую погоду он отражается в небесах. Я был там всего один раз. В этом городе живут добрые люди. Они не враждуют и никогда не печалятся. Они всегда рады гостям, будь то иностранец или зверь. Там не бывает зимы, а только круглое лето. Там бьют фонтаны и по вечерам поют соловьи в садах, а на площадях – танцуют и влюбляются. Там вечная юность и любовь.
– Хм… И этот город – там, за горами?
– Да.
– А у вас есть фото? Хотя, конечно, это не доказательство, да… А кто-то, кроме вас, видел этот город?
– Конечно. Многие его видели. Он так прекрасен, что его любви хватает на всех.
Дед явно заговаривался. Но меня терзали сомнения, и хотелось знать, в чём тут дело. Может, дед употреблял особую траву, или был слаборазвитым? Или врал безбожно?
– Хорошо. А есть какие-либо другие доказательства, что он существует?
– Есть.
– Какие?
– Собери котомку на три дня, и отправляйся сам через горы. К вечеру третьего дня ты сам увидишь его. Только в попутчики никого не бери.
***
Мы снова сидели у костра и пили дедов волшебный чай.
Я думал над его словами.
Всё оказалось и просто и сложно одновременно. Вот так, взять и пойти. И увидеть всё собственными глазами. Но – три дня пути? У меня одышка, и силы уже не те. В конце концов, зачем он мне, этот город? Я живу неплохо, есть квартира, машина, положение на работе…
Нет, определённо это мне ни к чему.
– Ну, как знаешь. Вольному – воля, – проговорил Фома и хитро улыбнулся.
…Я попрощался с ним уже затемно. Он насыпал мне целый пакет своего сухого духовитого чая, и мне показалось, что это именно то, зачем я и приходил.
Я спускался по тропинке с облегчённым сердцем. Долго ещё мерцал сквозь листву чащи огонёк его костра, словно это была некая одинокая звезда в абсолютно чёрном чужом небе…
На дорогу я вышел быстро.
И понял, на что была похожа та ветка.
На змею, пожирающую свой хвост.
Маятник
Марк энергично тряхнул зонтом, помянул страну-производителя.
Зонт раскрылся.
Это вселило уверенность в сегодняшнем дне, обыкновенно ничего хорошего не сулившем. Впрочем, бывали и исключения. Имело ли значение, по какой причине раскрылся зонт – от тряски или от ментального посыла?
Марк наклонил зонт вперёд, спасаясь от косых порывов мелкого гаденького дождя. Так идти было неудобно, но дорога изучена до последней трещины на асфальте.
…Рейсовый автобус предательски показал хвост, но буквально через секунду к остановке подкатил новый частный «Форд». Высокий, бесшумный, в таких можно спокойно ехать стоя, без риска получить сколиоз. На окне надпись:
«Стоимость проезда 20 рублей».
Плату за проезд повысили прошлым летом, на маршрутках она стала двадцать пять – тридцать рублей.
Марк взялся за ручку двери, собираясь уже войти, но в последний момент передумал. Что-то его остановило. То ли нереальная цена, то ли водитель, напомнивший ему кого-то из старых знакомых.
Он не помнил.
Второй автобус подошёл через десять минут.
Марк вставил карточку в терминал.
Щёлкнул турникет.
…Ещё утром, выходя из подъезда, он встретил Победоносцева, давнего приятеля по универу.
– Ну, ты из Португалии?
– Привет, Вить. Почему из Португалии. Бери выше.
– Выше только Грейт Бритн. Пальтишко точно оттуда, такое?
– Да нет…
Витя был небрит шестой день. На некогда дорогой куртке разорвался рукав в плече, и на манжете не хватало одной пуговицы.
– – Классное пальтишко! А я развёлся, Марк.
Марк знал, что Виктор в браке прожил без малого двенадцать лет. Жил как жил, как все живут. Ни плохо, ни хорошо. Нажили с Еленой двоих детей, дачу и старенький «Ниссан». Он хотел спросить его о том, почему так вышло, когда, и нужно ли…
– Так ты поэтому так светишься, как волшебная лампа?
– Да нет, Марк…
Он помялся.
– Марк, знаешь, я уезжаю.
– Куда?
– На Алтай!!! – Виктор, как сумасшедший, вдруг стал трясти его за плечо, дико улыбаясь.
– Что ты, Вить?! Правда? Вот это да…
Марк натянуто улыбнулся.
***
– Текстильщики, – крякнул в ухо громкоговоритель.
Дождь кончился, но ветер не унимался.
На столбе трепались желтушные обрывки объявлений, рябились лужи. Обычный его путь до офиса составлял семь с половиной минут, если идти прогулочным шагом. Это было очень удачно. Да, Марк хорошо помнил, как получил эту работу. Немаловажным фактом тогда казалось то, что не нужно переходить через дорогу от остановки до здания управления.
Он уже прошёл половину пути, когда его внимание привлёк вновь открывшийся магазин, раньше его здесь не было.
Вывеска имела две ипостаси, горизонтальную над дверями и вертикальную, на кронштейне:
«МАЯТНИКИ»
Дверь массивная, высокая – такие бывают в антикварных лавках – с вензелями на стёклах «М» и «Д», имела медную рукоять в виде головы льва.
Марк очнулся как от гипноза в тот самый момент, когда его ладонь легла на эту самую дверную рукоять.
…Он не помнил, как прошёл рабочий день. Он почти бежал по лестнице, словно под каким-то невиданным влиянием извне. (До которого часа работает этот магазин?)
Зачем он вообще нужен?
Зачем…
Витрины, большие, зеркальные, отражали всю весеннюю улицу и самого Марка. Всю вселенную. Он поймал себя на мысли, что выглядит так нелепо в этом стильном дорогом пальто из настоящего драпа, ведь кашемировые казались ему такой дешёвкой. Несколько сгорбленный, с потухшим взглядом арестованного… Перчатки из тонкой кожи, зонт-трость, белое кашне, серые брюки служащего.
Марк открыл дверь и вошёл в магазин.
То, что он там увидел, поразило его совершенно.
Здесь действительно продавались маятники. Их были сотни, или тысячи.
Обычные качающиеся, крутящиеся, падающие, продольные и поперечные, пружинные, связанные, математические, нелинейные, деструктивные, энергоинформационные, маятники – «танцующие яйца», волчки, гироскопические, маятники Будо, рамочные… Они стояли на полках, столах, в витринах, вдоль стен. Они висели на подвесах, покоились в футлярах, лежали на полу. Всё это тикало, стукало, жужжало и звякало. Марк, как завороженный, переходил от одного прибора к другому, дивясь и вникая в тонкую механическую суть. Поражало разнообразие решений одного и того же принципа, заложенного природой в это чисто иллюзорное явление.
Из-за такого обилия товара сам торговый зал представлял собой небольшой пятачок непосредственно перед прилавком, за которым Марк не сразу заметил продавца. Это был мужчина невысокого роста не то чтобы старый, но и не средних лет. Он был одет в пиджак из подлинного пан-бархата, скупо расшитый серебром.
Да, ещё на нём было пенсне. Именно пенсне, а не очки.
Продавец читал толстую книгу, лежащую пред ним на прилавке.
– Что-нибудь выбрали? – спросил он, не глядя на Марка.
Голос его был мягкий, тёплый, как ощущение домашних тапочек или прикосновение махрового халата после душа.
Марк вздрогнул.
– Я? Да, нет…Я просто так смотрю.
Продавец словно и не расслышал. Он отложил книгу и подошёл к стеклянному шкафу, возле которого Марк задержался более всего. Он открыл дверцу и извлёк на свет божий маятник с анкерным механизмом, как у обычных часов. Колесо маятника, бронзовое, отполированное до блеска, являло произведение искусства мастеровой работы. Подставка отливала дорогим красным деревом.
Продавец поставил вещь на прилавок и сказал:
– Восемнадцать рублей. Кроме того, к нему прилагается футляр. Вы ведь именно на этот экземпляр обратили внимание?
– Да, но…как вы узнали? Впрочем, конечно, я понял. Но… такая цена? Это совсем недорого.
– У нас бывает очень много покупателей, в накладе не остаёмся. Это ваш маятник. Ведь каждый знает, что он может купить, не так ли? Так вы берёте?
– Да, конечно. Конечно, беру.
Марк отсчитал деньги, и его охватила почти детская радость. Так бывает при покупке чего-то стоящего, значимого, о чём мечтал долго и обыденно.
Он уже собрался уходить, как вдруг его внимание привлёк большой маятник, стоящий в самом центре зала.
Как же он его раньше не заметил?
За хрустальным стеклом неслышно покачивались четыре золотые сферы. Совершая сложные вращательные периодические движения, они словно вершили таинственный и странный, почти живой танец.
– А сколько стоит это? – неожиданно для самого себя спросил Марк.
– Это?
Голос продавца показался очень усталым.
– Да, это.
– Восемнадцать тысяч.
– Так дорого?
– А ты хотел даром? – почти выкрикнул продавец.
Марк отшатнулся, как от пощёчины. Прижимая к себе футляр, он выбежал на улицу.
***
Он поднялся на седьмой этаж, пошёл по коридору к двери. Неприятная реакция на грубость продавца постепенно улетучивалась.
Подумаешь, восемнадцать тысяч! Это не деньги, он мог бы вполне купить тот маятник, он не нищий. В конце концов, если захотеть…Если только захотеть… Он мог себе позволить эту безделицу. Как был груб продавец, но почему? Да, а если пожаловаться на него? Но свидетелей нет, старикашка тут же скажет, что ничего и не было.
Чёрт с ним.
Чёрт с ним.
Марк поставил маятник на компьютерный стол и снял футляр.
Колесо негромко тикало и качалось, бросая маленькие отблески на стены.
Вправо – влево, вправо – влево… Без остановок, без остановок.
Вправо – влево, вправо… Чудо механики. Словно это было его собственное сердце, Марк никогда не жаловался на него, на своё сердце.
Можно, конечно, прямо сейчас взять деньги и вернуться. И купить ТОТ САМЫЙ, под хрусталём, с золотыми шарами. А что же?
Магазин уже наверняка закрыт. Нет, ещё нет пяти часов, открыт. Деньги, ах да. Они были в левом внутреннем кармане пальто, в несессере. Двадцать одна тысяча, жалованье за неделю плюс премия за сделку. Почему-то в магазине это не пришло ему в голову. Он забыл? Да нет, просто он не хотел покупать. Если бы он этого хотел, то купил бы непременно. На самом деле он не хотел его покупать.
Почему он его не купил?
Марк сел на стул прямо перед тикающим маятником, затем неторопливо достал из ящика стола пистолет.
Толкнув каретку затвора назад, он опустил вниз предохранитель…
…Обжигаясь, он отхлёбывал кофе мелкими глотками, сидя в одних трусах на кухне. На столе лежали восемнадцать тысяч, которые он сразу извлёк из портмоне, как только проснулся. Он бегал по квартире, зажав их в кулаке, эту тёплую бумажную кучку-колбаску, и никак не мог сообразить – где же брюки и галстук?
Ему приснился сон, в котором он отчётливо и твёрдо всё же решил купить ТОТ САМЫЙ чудный маятник – большой, с золотыми шарами. Он проснулся с этой мыслью и подивился тому, что сны всегда забывались, как только стрекотал будильник. Да, забывались даже в том случае, когда Марк отчаянно пытался схватить ускользающую яркую картинку сна за хвост.
Брюки лежали под стулом. Возможно, что они, повешенные небрежно на спинку, сползли ночью. Галстук висел на своём месте, в шкафу на планке дверцы. Он оделся, чувствуя, как саднит обожжённый язык, и вышел на улицу.
***
Ну почему одним достаётся в жизни всё, достаётся легко, без всяких страданий и усилий с их стороны, а другие вечно пребывают на вторых или третьих ролях?
Почему?
Почему!!!
Почему…
По -
Че -
Му…
– Текстильщики, – еле слышно прозвучало в динамике, Марк выскочил из полупустого автобуса.
Улицу до краёв заполнил туман, и не было вокруг ни одного человека. Семь часов утра…Нет, половина седьмого, это казалось странным…Суббота? Нет, должно быть что среда. Да, именно среда.
Вывеска качалась от ветра, он увидел её издали. Он почти побежал, не думая, что магазин может быть закрыт, что ещё рано, что…
Но магазин был открыт.
Он вошёл внутрь и ощутил приятное тепло, как и в первый раз. Матовые плафоны лили мягкий свет на ряды и стеллажи, уходящие вдаль, как в супермаркете. Большой зал с невысокими потолками, по торцу карниза бежала световая реклама о наличии того или иного товара. В центре ряды расходились в стороны, и внимание Марка привлек отдел с полками приборов. На торцах он увидел таблички: «Карл Цейс», «Милано», «ЖТВ», «Лиронак», «Ройял», «Ямато». Все маятники были абсолютно одинаковые, под номерами. 129005, 129006 и так далее.
Негромкий женский голос произнёс:
– Номер 134896, пройдите на выдачу.
Только тут Марк заметил, что по залу бродят люди, очевидно покупатели. Их было немного, но этот факт он отметил почему-то с облегчением.
Конторка продавца оказалась на прежнем месте. Пенсне его поблескивало в полумраке магазина, он также читал толстую книгу, лежащую перед ним на прилавке.
Завидев Марка, он приятно улыбнулся.
– Это вы? Я знал, знал, что Вы вернётесь, Марк Иванович.
Марк сделал шаг по направлению к нему.
– Да, я вернулся… Вот.
Продавец закрыл книгу и снова улыбнулся.
– И вы хотите приобрести ТОТ маятник?
– Да, да. Хочу.
Мужчина цокнул языком, и серебряные узоры на его камзоле блеснули.
– Боюсь, что теперь возникнут трудности, Марк Иванович. Сегодня образовалось много желающих купить именно ТОТ маятник, да.
Сердце у Марка похолодело.
– Но он у вас…один? Или…
– Да, именно один. И мы намерены устроить аукцион.
Марк обернулся.
Прямо перед ним, в центре зала, под хрустальным стеклом четыре золотых сферы свершали свой сакральный фантастический танец.
Медлить нельзя было ни секунды.
– Я плачу!
Он резко швырнул в лицо продавцу денежную колбаску – то единственное, что оказалось в его руке. Деньги больше не имели цены. Продавец вскинул руки, громко вскрикнул, защищаясь, а Марк тотчас устремился к хрустальному колпаку.
До него было всего несколько метров!
Марк бежал, бежал, но внезапно почувствовал необычайный холод, словно могила разверзлась под ногами…
И обернулся, когда был почти у самого колпака.
Руки продавца хватали его за плечи. Он отшатнулся, пытаясь отбросить их, но цепкие пальцы уже скользили по его пальто, рукам…
– Нехорошо, Марк Иванович, нарушать установленный порядок!
Сердце громко застучало, готовое взорваться: так, так, так…
***
…Марк проснулся, когда на табло телефона цифры сменились с 8:00на 8:01.
Он полулежал в кресле перед компьютером, пистолет был на полу, под правой рукой. Маятник по-прежнему тикал на подставке из красного дерева – так, так, так.
На работу он опоздал безнадежно, но этот факт почему-то не испугал его. Он встал, и, насвистывая какую-то прелестную чушь, направился в ванную, отметив небольшую головную боль. Вспомнив что-то, он вернулся и положил пистолет в шкатулку, шкатулку запер в бюро.
«Чашка кофе, пожалуй. Да, будет достаточно двух, чтобы боль ушла. Мне что-то снилось, это факт».
Через четверть часа он уже сидел в кресле, в пижаме, с чашкой ароматного кофе в руке.
Маятник уютно тикал, добавляя в обстановку то, чего так не хватало в последнее время после того, как Марк развёлся.
Он набрал номер телефона шефа.
– Чеботарёв. В чём дело, Марк Иванович, что-то случилось?
– Глеб Пантелеевич, да. Вы же знаете, язва…Да, приступ… Спасибо, Глеб Пантелеевич, послезавтра я буду, постараюсь. Спасибо, все….
***
Двое рабочих мыли витрину под вывеской «Оптика». Никаких маятников не было, словно их и не было никогда.
Марк подошёл к ним и на всякий случай спросил:
– Скажите, здесь раньше был магазин…
– Да, был. Они два дня как переехали.
– Куда?
– На Сретенку, кажись. Да вы у хозяина спросите, вон он выходит.
К Марку вышел мужчина невысокого роста, не то чтобы старый, но и не средних лет, с книгой в руках.
Сокрытое в листве. Смерть
…Ветер трепал тяжёлый край монцуки, намокший от крови. Рана была слишком длинна, и руки Фудо не хватало, чтобы зажать её всю, полностью.
Кровь стекала на снег под ноги самурая, которые уже никогда не поднимут своего хозяина с земли. Снег впитывал быстро, окрашиваясь в бледно-алое.
Фудо полулежал в этом алом пятне, прислонившись к стволу дерева. Его взор был прикован к восходящему солнцу. Рукоять меча он по-прежнему крепко сжимал в руке.
Он думал о смерти.
«Самурай должен прежде всего постоянно помнить, что он должен умереть. Вот его главное дело». Фудо вспомнил и другой закон – «Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному».
Сейчас старшим по положению для него стал отец, глава рода Уэда, который учил его кодексу чести и боевому искусству. Он не был красноречив, они понимали друг друга без слов. Язык меча обнимает мир и понимает его лучше, чем самая искусная каллиграфия.
В эту последнюю минуту отец стоял перед его мысленным взором и с одобрением смотрел на него.
«Уважать правило «ствола и ветвей». Забыть его – значит никогда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители – ствол дерева, дети – его ветви».
Лучше обрубить гнилую ветвь, чем ожидать её медленную смерть. Фудо вспомнил, как последний лунный месяц жена опускала взгляд, когда входила в комнату мужа. Нет, он не винил Акеми и не сомневался в её верности. Но слово было сказано, и это требовало исполнения долга в защиту рода даймё. Как бы иначе он посмотрел в глаза сёгуну, если бы промолчал?
***
Ударом меча Бенджиро вышитый герб на монцуки был разделён на две половины. Фудо думал – как теперь его род будет жить? Но его угасающее сердце всё же исполнилось чувством покоя. Он сделал то, что от него требовал кодекс.
«К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает его достоинство».
Сознание Фудо менялось.
Оно переходило из одного состояния в другое. Он видел красное солнце, восходящее над морем, и снова его окружала темнота, по которой катались огромные огненные кольца…
И снова на короткое время он приходил в сознание…
Последнее, о чём он успел подумать – это была та самая птица, сидевшая на ветке.
Жизнь
«Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть».
Бенджиро, молодой ронин, сидел на полу у Мисато и смотрел на пламя, пляшущее в очаге. Снег на плечах таял, теплота постепенно проникала в его сильное тело. Подогретое сакэ, которое подала ему Наоми, способствовало этому. Она дерзко посмотрела в его глаза и тотчас удалилась с почтительным поклоном.
И он уже не думал о Фудо. Почти не думал. Напряжение от боя в мышцах, эта слабая боль, которую он путал с наслаждением… Это всё, что осталось в его памяти – вернее, в памяти его тела.
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе