Читать книгу: «Дантал», страница 3

– Бей по глазам, – прохрипел полководец.

Две стрелы угодили чудовищу в рот. Следующие две вонзились ему в правый глаз. Он пошатнулся, но продолжил движение, низко опустив голову, пытаясь выдернуть их из себя. Быстро подхватив короткие копья, они дружно метнули их, попав ему в руки чуть выше локтей. Его щетинистая макушка была уже вровень с полом. Хнумхотеп, нервно проворачивая в крепком захвате древко длинного копья, присел, ожидая появления его лица, и как только оно показалось на поверхности, с криком вонзил его в левый глаз, ощутив мягкую, податливую плоть. Великан судорожно мотнул головой. Копьё выпало из рук Хнумхотепа и ударило по ноге стоящего в шаге от него телохранителя. Не удержавшись, тот упал на колено, но уже в следующее мгновение он вскочил, взглянул на прощание в глаза полководца, взметнул копьё, высоко подпрыгнул и рухнул на голову великана, вонзая остриё в основание его шеи. Хнумхотеп бросился к нему в надежде спасти. В этот момент израненный исполин стал сильно вертеть окровавленной головой, затем отступил и резко осел. Телохранитель не удержался, ударился о стену и сорвался ему за спину.

Находясь на самом краю проёма и не ожидая внезапного отхода великана, Хнумхотеп, потеряв равновесие, полетел вниз, успев выставить руки. От прямого удара ладонями о поверхность ступени острая боль тут же пронзила его левое запястье и в один миг переросла в саднящую и жгучую резь где-то посреди живота. В том месте, куда он упал, под ним что-то было. Его рот сразу же наполнился кисловато-сладкой слюной, вытекая сквозь сжатые губы. Дыхание сбилось. Перед глазами поплыли тёмные круги. Пытаясь зацепиться правой рукой за грань проёма, он потянулся, но что-то сдерживало его снизу. Он вновь опустился. Силы покидали его.

Прикрыв отяжелевшие веки, сильно задыхаясь от удушья, он приоткрыл рот, выталкивая языком скопившуюся жидкость. Воздух тут же проник внутрь, слегка остужая горящие лёгкие. Немного полежав без движений, он набрался сил и всё же начал приподниматься, превозмогая страшную боль, помогая себе здоровой рукой. Лишь теперь, склонившись, он увидел то, от чего ему было так больно и что так мешало ему подняться. Вывернутая вверх громадная левая кисть великана своим последним выпрямленным пальцем находилась прямо под ним. Его огромный коготь, залитый кровью, впился ему чуть ниже груди, цепляясь изогнутым острым концом за подреберье. Слабыми частыми рывками сдвигаясь с него, он с трудом, но освободился от страшного захвата. Холодный пот градом катился со лба, заливая ему глаза.

Хнумхотеп присел, опираясь спиной о бок ступени. Его левая рука была сломана в запястье. Она бугрилась костями под почерневшей в этом месте кожей. Из раны на животе вытекала кровь. Зажав её покалеченной рукой, он встал. Голова сильно закружилась. Внутри всё горело. Даже при самом малейшем его шевелении каждый толчок пульсирующей крови отдавался сильной болью во всём теле. Прикрыв глаза, он пошатнулся. В голове зашумело. Всё бешено завертелось пред внутренним взором. Подавшись вперёд, ничего уже не понимая, он полетел вниз, скользя по спине и ногам великана. Сознание потухло.

Очнулся Хнумхотеп от пронизывающего холода. Лёжа на левом боку, подтянув к груди колени, он попытался выпрямить их и вновь почувствовал нестерпимую боль во всём теле. Теперь она наполняла всё его существо, не выделяя отдельно боль в животе и в руке. Он уже слышал свой зубной скрежет. Каждый мускул в нём содрогался от сильного озноба. Немного полежав, он разлепил веки, устало перевёл взгляд от стены чуть в сторону и увидел потускневшие мёртвые глаза своего телохранителя. С огромным усилием протянув дрожащую руку, он прикрыл их. Кругом царила тишина.

«Мне нужно обязательно выбраться на свет», – в его голове как-то очень вязко появилась единственная мысль.

Помогая себе здоровой рукой, он перевернулся вниз лицом и, упёршись в пол лбом и коленями, прижав увечную руку к животу, попытался подняться, но ничего из этого не получилось. Сил хватило лишь выпрямиться. Цепляясь рукой за стену, он стал продвигаться на коленях. У края каждой ступени он осторожно ложился на правый бок, спускал ноги и соскальзывал вниз. Нижнее помещение он преодолел в полусознании, часто останавливаясь, отдыхая, прижимаясь к полу щекой, вдыхая пахнущую камнем пыль.

Перед самой первой ступенью лестницы, ведущей к выходу из этого строения, он долго успокаивался, набираясь сил. Свежий воздух и земной свет, проникавшие сверху, зародили в нём надежду не на жизнь, а на смерть под открытым небом. Опираясь спиной, вытянув назад руку и ухватившись ею за край ступени, через ужасную боль и неимоверную усталость, он всё же приподнялся на ногах. Затем, слегка отдышавшись, он, как прежде, завалился на ступень правым боком, цепляясь рукой и срывая ногти, подтянул ноги. Сердце разрывалось от нагрузок. Каждая следующая ступень давалась всё труднее и труднее. Ему уже не верилось, что они когда-нибудь закончатся.

Прошло очень много времени, прежде чем он оказался на самом верху. Перед ним оставался лишь входной проём. Лёжа на боку в полном изнеможении и бессилии, Хнумхотеп смотрел в небо, понимая, что ему удалось увидеть его. И здесь вокруг стояла звенящая тишина. Оставался последний рывок. И он сделал его. Подтягиваясь разодранными в кровавые клочья пальцами уцелевшей руки, отталкиваясь почти отнявшимися ногами, он выполз наружу и, уже не обращая внимания на боль, откинулся на спину. Неизменная бездонная синева нависала над ним тёплой прозрачностью. Ещё никогда в его жизни она не была так желанна ему и так родна, как сейчас. Он впервые всей душой почувствовал себя её неотъемлемой частью.

– Прости меня, Великая Земля. Тебе я отдаю всего лишь своё бренное тело, да и то истерзанное. Вечному Небу я посвящаю единственное, что осталось у меня, – мою душу, – прошептал он окровавленным ртом.

Хнумхотеп умер. Он был единственным из всех людей, кому удалось дольше остальных продержаться в этой горной долине, среди столь странных, но удивительных строений – величественных пирамид.

Вдали, среди восточных горных склонов, поднимаясь всё выше и выше, оглянувшись на прощание, уходили два синетелых великана. То была последняя Пара, пришедшая в этот чуждый для них мир. Других Пар на этой стороне в живых уже не осталось.

Часть вторая. «…И дороги земные сближали людей»

495 год до н. э.

Глава первая

Южные границы Египта, персидской сатрапии, завоёванной вот уже как тридцать лет, простирались до первого порога Нила. Именно туда было решено добираться двумя разными водными путями из главного города Мемфиса, что располагался у самой дельты великой реки, для чего сатрапом Египта, согласно полученному им распоряжению из самого Персеполя – главной столицы Персии, были полностью снаряжены тридцать больших кораблей, из которых только четыре были боевыми, остальные же представляли собой торговые суда, переоборудованные для транспортировки войск. По высочайшему царскому указанию данный флот разделялся на две равные части.

Пятнадцати кораблям надлежало плыть вверх по реке до самого южного города Египта Сиены и по прибытию туда встать там на якоря. Отрядам следовало направляться дальше по суше, держа курс строго на юг. После вступления в земли страны Куш им было велено дойти до четвёртого порога Нила, к её прежней столице Напате, где и ожидать прибытия остальных войск. Вторая же часть флота, пройдя по каналу, соединяющему священную реку Нил с Красным морем, выстроенному около ста лет назад фараоном Египта Нехо и расширенному самим царём Дарием I, войдя в морские воды, должна была продвигаться вдоль её западных берегов до самой дальней пристани, к которой вела дорога из города Коптоса, после чего высадить там отряды и отбыть обратно. Войскам же предстояло продолжить движение также на юг, к Напате, исследуя на пути окружающую местность.

Подчёркивая значимость предстоящего похода, до особого военачальника крепости Мемфиса через царского писца, постоянно приставленного к сатрапу, было доведено предписание о выделении им из своего гарнизона двух отрядов по две сотни персидских воинов с назначением над ними полководцев из числа наиболее опытных тысячников.

По причине расположения Египта в пограничной территории державы для данной сатрапии царём Дарием I был заведён иной порядок: командующий войсками находился под властью сатрапа, в отличие от других персидских сатрапий, где военачальники напрямую подчинялись монарху. К определённому числу войск дополнительно придавалась в помощь по одной сотне воинов-египтян. Сатрапу же, помимо предоставления кораблей, повелевалось обеспечить их всем необходимым, при этом подобрать на корабли самых умелых флотоводцев, обратив особое внимание на греческих мореплавателей, что издревле проживали в большом количестве в поселении в дельте Нила, в городе Навкратисе. Указывалось и на выделение группы проводников из числа нубийских наёмников, знавших южные земли. Командующим персидскими гарнизонами в крепостях, расположенных на речном острове Элефантина и в городе Сиена, также было дано поручение всячески содействовать прибывающим войскам. Отдельно до египетского наместника доводилось повеление о включении в состав этих отбывающих отрядов людей мастеровых, понимающих толк в ремёслах, и знатоков, разбирающихся в природных богатствах.

* * *

Греческая колония Навкратис, основанная ионийскими купцами более ста пятидесяти лет назад, находилась в дельте священного Нила, на севере Египта. Основным занятием обитателей города была по-прежнему торговля. Помимо этого, особое внимание уделялось гончарному делу, связанному с производством керамики, и иным ремёслам, в том числе относящимся к производству оружия.

* * *

Шестнадцатилетний сакский юноша, имевший необычное для этих мест имя Дантал, трудился в оружейной мастерской своего названного брата – сорокачетырёхлетнего ионийца Форкиса. Три года назад, едва избежав персидского пленения в далёкой горной крепости, где когда-то скончался Руса, его отец, выходец из страны Урарту, и погибла его мать Далайя, сакская женщина из племён массагетов, Дантал был спасён двумя греками – Рупилием и Форкисом, удивительным образом совершившими побег из хорезмийского рабства и появившимися однажды в их селении, где они провели несколько лет.

Прибившись к греческому каравану, следовавшему в родные земли из таинственной страны Индии, они оказались здесь, в этом городе. Тот факт, что хозяин каравана купец Диагор взял чужаков в пути, сам по себе был редким случаем, но волею небес он оказался человеком чутким и доброжелательным. К тому же, узнав о том, что юноша владеет разными языками, в том числе и греческим, и будучи удивлён дарованием мальчика, через день пути он уже души не чаял в нём, ни на шаг не отпуская его от себя, проявляя живой интерес ко всему, что было связано с ним. Купец ещё больше проникся уважением к своим неожиданным новым спутникам, когда при нападении грабителей на караван в схватке с ними погиб Рупилий и едва не скончался от полученной раны Форкис.

Высокообразованный мирянин, Диагор однажды, после выздоровления Форкиса, объяснил ему значение его имени, немало удивляясь тому, что так могли наречь человека. Из его рассказа следовало следующее. Легендарный Форкис являлся сыном божества Понта и богини Геи, при этом сам Понт был порождением Геи, и от их же союза у них родились: морское божество старец Нерей, морской великан Тавмант, властитель бурного моря Форкис и титаниды Кето и Эврибия. Сама же Гея была богиней животворящей земли, производительницей и носительницей всех живых существ. Она народила на свет небо, море и горы. Будучи супругой Урана, она дала жизнь титанам и циклопам. По наущению её сын Крон оскопил Урана, из крови которого родились гиганты. Форкис же и Кето были родителями чудовищ – дочерей горгон и грай. Если от взгляда первых трёх всякий превращался в камень, то вторые две или три имели с рождения седые волосы и единственные общие на всех глаз и зуб.

Форкис долго обдумывал услышанное. Теперь, через много лет вспоминая и своё детство на родном острове Самос, и неожиданную встречу с человеком по имени Пифагор, он понимал, почему тот был удивлён его именем и не сказал ему о том, что оно означает, – видимо, как теперь он понимал, боясь впечатлений, которые могли пагубно захватить душу юного собеседника.

«А ведь он, Пифагор, был прав. Даже теперь, когда мне столько лет и, казалось бы, я многое повидал и кое-что понял в этой жизни, рассказанное этим старцем взбудоражило меня довольно сильно. Неизвестно, как бы я повёл себя тогда, узнай всё это?» – размышлял он. Так или иначе, но море действительно всегда манило его, притягивая к себе всю его душу.

В награду за то, что сделали для него встреченные им в пути греки, купец доставил оставшихся в живых двоих из путников в Навкратис, где приобрёл небольшую оружейную мастерскую и подарил её Форкису, при этом высказав пожелание видеть его впредь названным старшим братом юного Дантала. С того времени так и повелось. Всем при знакомстве они представлялись братьями.

С тех пор прошло почти три года. Здесь им нравилось. То, что персы владеют Египтом и эта страна стала одной из их сатрапий, никак над ними не довлело. Хотя Форкис когда-то и бежал от персидского плена, уйти навсегда от влияния персов ни ему, ни его юному названному брату так и не удалось. Но то, как они существовали теперь, с откровенностью уже можно было назвать жизнью.

Единственным и постоянным свидетельством могущества Персии, не дающим забыть о силе этой владычицы, были регулярные выплаты налогов, о которых с весьма завидной точностью напоминали представители экономов – местных чиновников.

Дантал рос ладным юношей. Высокий рост, длинные, будто витые из корней крепкого дерева ноги и руки достались ему явно от отца, ну а волнистые густые пряди, чёрные как смоль, были наследием от обоих родителей. И лишь глаза с пушистыми ресницами, словно у жеребёнка, передались только от матери. Его светлая голова, рассудительность и доброе сердце притягивали к нему людей. В небольшое, но уютное жилище, где обитали Форкис с Данталом, часто приходили горожане, навещавшие хозяев просто так, для душевного общения.

Форкис всегда с наслаждением наблюдал за поведением младшего брата, отмечая его чуткую обходительность в отношениях с людьми, и получал от этого особое удовольствие, вспоминая свои сиротливые годы, когда однажды на его пути повстречался замечательный человек, воин по имени Бронт. Теперь и ему улыбнулось счастье быть наставником и братом по духу этому славному молодому мужчине, о ком ему хотелось заботиться, кому он горячо желал неисчерпаемо дарить добро.

Четверо мастеровых, что трудились совместно с ними, были выходцами из разных стран. Могучий и самый старший среди них по возрасту Гром был сирийцем, когда-то пленённым в походе египтян в его земли и оставленным в живых благодаря своему искусному умению ковать оружие – мечи, кинжалы, боевые топоры – и изготавливать лёгкие, но прочные панцири.

Остальных также привела в эти края вечно ненасытная спутница жизни – война. Сухой и жилистый ливиец Комата прославился тем, что ему не было равных в кузнечном деле. Низкорослый крепыш, неугомонный весельчак Борус был по крови финикийцем и больше других разбирался в производстве метательного оружия, выказывая чудеса при сотворении прочных луков, стрел, копий и пращей. Не в пример ему по своему росту высоченный аравиец Савват был поистине непревзойдённым мастером изготовления конской амуниции: сёдел, уздечек, защитных попон и множества других нужных приспособлений.

Выкупленные вместе с мастерской, они по праву принадлежали Форкису, но он, не привыкший быть хозяином над людьми, с первого дня был равным с ними, искренне общаясь с каждым из них, разделяя пищу, учась ремёслам. Его появление поначалу насторожило этих мастеровых, но прошли дни, переливаясь в месяцы, и они поняли, что им несказанно повезло, ведь прежний владелец, выкупивший их у египтян, хотя и не был жестоким человеком, но полноценными людьми их не считал, выжимая из них все соки, ставя наживу превыше всего.

Особым их расположением пользовался любознательный и не по годам способный Дантал. Уже всего лишь через год он умел делать почти всё, что могли творить они, порой достойно заменяя их и предоставляя им возможность отдохнуть от тяжкого, но важного для жизни труда.

Обитали они все здесь же, в мастерской, но в отдельном небольшом помещении. Питание значительно улучшилось, было вдоволь хлеба, рыбы и сыра.

Теперь вся работа велась ими от души и по совести, что было важно и приятно. В отличие от всех прежних лет увеличилось количество выпускаемых ими изделий, из-за высокого качества которых значительно выросли и спрос на них, и цена.

Молва о новом успешном владельце оружейной мастерской разнеслась по всей округе, и в один из обычных дней как-то поутру перед ним вдруг со свитой появился сам номарх – правитель их нома, округа Египта. Осмотрев всё, особенно готовое вооружение, он сдержанно похвалил хозяина и удалился, а через некоторое время, когда пришло время уплачивать налоги, Форкис был приятно удивлён их снижением. Но однажды к нему прибыл персидский военачальник и, так же, как и номарх, оглядев уже изготовленные оружие и амуницию, сообщил ему, что отныне всё произведённое в его мастерской будет ежемесячно поставляться в гарнизон Мемфиса – главного города сатрапии, но при этом ничего не сказал об оплате.

Такие неожиданные перемены держали всех в напряжении до той поры, пока не появился персидский отряд, посланный за готовыми изделиями. Расчёт за весь полученный товар, совершённый десятником с Форкисом, поразил последнего своей величиной. Он не ожидал такой небывалой щедрости, но оставленный заказ был настолько велик, что радость быстро сменилась печалью.

Теперь вместе с другими на равных не покладая рук трудился и сам хозяин. Вопреки переживаниям и унылому тягостному ожиданию появления десятника, всё порученное было изготовлено в срок.

Страх перед очередным увеличением заказа вновь возник у Форкиса при приближении персов, но он оказался напрасным: всё обошлось без каких-либо изменений, оставшись в прежних размерах. Оплата была значительной.

С той поры всё шло как обычно. Комата изготовил особый знак, который ставился на всём, что они уже производили. Люди, желавшие приобрести у Форкиса оружие за более высокую цену, получали отказ и больше не появлялись. Мысль увеличить мастерскую не раз посещала его, к тому же средства, что имелись у него, позволяли ему свершить это, но он где-то в глубине души понимал, что не следует этого делать. Тот уклад жизни, который царил в их маленьком мире, вполне устраивал всех, а изменить его означало для них только одно – подвергнуться неизвестным испытаниям.

Порой Форкису становилось не по себе. Вот уже пять лет шла война между Персией и греческими городами. От осознания того, что его мастерская поставляет оружие персам, врагам его народа, душа его была не на месте, будто он такими действиями предавал родную землю. Одно успокаивало его терзания. Войска персов, находящиеся в Мемфисе, не вели военных действий против его сородичей.

«Но кто знает, куда вообще поставляется всё то, что производится у меня, ведь не может же этот гарнизон быть столь ненасытным в вооружении?» – думал он.

Живя здесь, он многое познал из того, о чём прежде и не подозревал. То, что персы пришли в эти земли надолго, если не навсегда, было видно и по их поведению, и по отношению к ним коренных жителей.

Нововведения были значительными. Существовавшие прежде подати были заменены царём Персии Дарием I на строго определённые налоги. Обширно велось строительство дорог и иных дорогостоящих объектов. Расширенный им водный канал, соединявший Нил с Красным морем, позволял вести очень выгодную торговлю между городами Средиземноморья и дальними восточными странами, при этом с многочисленных купцов, ведших по нему свои корабли, взимались солидные по размерам пошлины. Даже то, что в крепости, где располагались их войска, запрещалось брать на службу местных уроженцев, само по себе уже свидетельствовало о строгости установленных в Персии законов. Нарушение введённых порядков каралось нещадно. Так вмиг пресекались и малейшее вольнодумство, и непозволительное поведение со стороны кого бы то ни было. Родовая знать так же, как и жрецы, особых перемен в своих судьбах не ощутила и, имея огромные богатства, продолжала наслаждаться дарованной ей привилегированной жизнью.

Сатрап Египта, всевластный его правитель, постоянно и неустанно следил за неукоснительным и своевременным обеспечением уплаты налогов, коих, по слухам, ежегодно отправлялось в казну властителя Персии в умопомрачительном количестве – семь сотен талантов серебра. Помимо этой выплаты, в её ненасытное чрево нескончаемым потоком поставлялись драгоценные камни и изделия из них, зерно, вино, бронза, слоновая кость, ценные сорта дерева, оружие, звериные шкуры, керамика, стеклянная посуда, льняные ткани, папирус, всевозможные мази и, конечно же, рабы. Подобным добром торговали и многочисленные купцы, в том числе и греки, обитавшие в этом городе.

Простой египетский народ в большей степени был занят лишь сельским хозяйством и, обираемый экономами, влачил жалкое существование. Ненамного от него отличались лаойи, царские земледельцы, очень часто привлекаемые на ремонтные работы каналов, дамб и плотин, коих было в изобилии повсюду. Несколько в лучшем положении, из-за имевшихся у них незначительных налоговых снижений, находились мехины, бедные воины, по сравнению с которыми катэки, имевшие невольников, были почти зажиточными воинами.

Рабов же было очень много. По своей сути, они приравнивались к вещам и могли дариться, меняться, оставляться в залог и продаваться. Огромное их количество трудилось на необъятных царских угодьях и в усадьбах гражданской и военной знати. Не меньшее их число, именуемое иеродулами, находилось в кабале при многочисленных храмах, имевших, помимо этого, особые льготы при выплате налогов и присущие только им своеобразные продовольственные храмовые доходы в виде говядины, гусей, хлеба и вина.

Не во всех хитросплетениях царившей жизни можно было разобраться без помощи сведущих людей, одним из которых был их благодетель – старец купец Диагор. Он навещал мастерскую редко, но то, что доводилось услышать от него, всегда было ново и интересно.

* * *

Однажды, за два дня до наступления срока очередного прибытия персов, к мастерской Форкиса примчался вестовой воин из Мемфиса, повелевший ему следовать с ним в крепость. Такое было впервые. То, что он привёл с собой одного закладного коня, свидетельствовало о важности вызова. Не объясняя истинных причин столь спешного визита, испив воды, он с нетерпением ожидал и без того скорые сборы хозяина оружейников, и когда тот взобрался на лошадь, гонец, нахлёстывая скакуна, исчез за ближайшим углом, едва не сбив зазевавшегося прохожего.

Дантал ещё долго стоял в недоумении, вглядываясь в пыльную пелену и утирая испачканными руками потное лицо. Всё было настолько неожиданным, что пока не успело породить в нём никаких ощущений и чувств. Но так продолжалось недолго. Вскоре вся его душа наполнилась волнением, а сердце – тревогой, мешая ему сосредоточиться на прерванной работе, отвлекая странными тяжёлыми обрывками мыслей и смутными догадками. Первое, что всё же обрело нечто определённое в его голове, было малоутешительным и породило страх.

«Неужели что-то из наших изделий попало в чужие руки?» – размышлял он, присев у стены на низкую лавку.

Вышедшие наружу мастеровые, молча вдыхая свежий воздух, изредка поглядывали в его сторону.

«Не может быть, чтобы кто-то из них втайне продал оружие, – юноша взглянул на них, – да нет же. Но что тогда?»

Гром, тихо подошедший и присевший возле него грузным телом, пару раз прокряхтел, от чего заскрипело сиденье, и, будто прочитав его мысли, спокойно произнёс:

– Не тревожься так. Мало ли чего им нужно. Не всё можно доверить или пояснить гонцу, вот и велели прибыть к ним Форкису. У нас, как всегда, всё уже готово. Думаю, они увеличат заказ или повелят изготовить что-нибудь другое. Им понадобилось объяснить это самому Форкису. Война идёт. Дело серьёзное.

– Хорошо бы так. А вдруг у кого-то нашли наше оружие? Тогда что? – поделился тревогой юноша.

– Как это: у кого-то нашли?! – в недоумении взглянул на него сириец, повернув к нему крупную голову.

– Не знаю, – Дантал понурил взор.

– Эй, пойдите сюда, – окрикнул старший мастеровой остальных.

Все, будто ожидали этого, быстро обступили сидевших. Даже балагур Борус был сейчас серьёзен и непривычно молчалив.

– Кто-нибудь чужой просил кого-то из вас продать хоть что-то? – Гром кивнул на стену мастерской.

Все почти одновременно отрицательно мотнули головами и удивлённо смотрели на него.

– Эй, говорите всю правду, не то будет поздно, – вновь старший окинул хмурым взглядом товарищей.

– Да нет же, говорим тебе. Чего это на тебя нашло? – ответил за всех Комата.

– Вот и я так думаю. Быть такого не может. Мы ведь всегда на ночь и с утра всё пересчитываем, – Гром по привычке прикусил нижнюю губу, скосил из-под густых мохнатых бровей глаза на Дантала и замолчал, почесав толстыми пальцами мочку волосатого уха.

– А если эти, – юноша поднял голову и неопределённо кивнул, намекая на персов, – по дороге от нас к себе продали что-нибудь кому-то, тогда как? Подумают-то на Форкиса.

– Столько раз они забирали и увозили оружие, и ни разу ещё не было ничего подобного. Неужели кто-то из них всё-таки посмел? Не думаю. В одиночку этого не сделать. Десятник всегда лично пересчитывает весь груз. Он ведь тоже подотчётен кому-то, более старшему по положению, – словно призывая в свидетели своей правоты, пожав широкими плечами, Комата окинул взглядом товарищей.

Было заметно, что волнение юноши передалось всем остальным, и они наконец поняли, чем может быть опасен для них этот срочный вызов их хозяина, случись всё так, как подумалось Данталу. Тот порывисто сорвал с опущенной головы пропотевшую ленту, красиво стягивавшую его волосы, и тут же влажные иссиня-черные локоны, скользнув вниз, закрыли его лицо.

– Нужно работать, – вставая, произнёс сириец. Коснувшись рукой плеча юноши, он понимающе добавил: – Что ж, будем ждать. Думаю, всё обойдётся.

– Как долго добираться до Мемфиса? – также поднимаясь, спросил его Дантал.

– Это смотря как туда следовать. Если по воде, то дольше чем по берегу. Дней через десять вернётся. Это точно, – Гром, пошаркивая ногами словно старик, направился к входу.

* * *

Форкис появился через восемь дней вечером. Вместе с ним с опозданием на шесть дней от обычно установленного срока прибыл персидский отряд во главе с прежним десятником. Загрузили всё, что следовало, но, вопреки ожиданию мастеровых, персы не тронулись в путь, а расположились на отдых, по-хозяйски устроившись в их жилище.

Лишь теперь, когда Форкис остался со своими людьми в мастерской, он присел и, внимательно оглядев сперва помещение, затем их, тихо произнёс:

– До рассвета все мы уходим с десятником. Нужно собрать и погрузить инструменты. Забираем всё, что здесь есть. Ничего не оставляем. Не уверен в том, что когда-нибудь мы вернёмся сюда.

Он замолчал. Сказанное поразило всех. Никто не решался нарушить воцарившуюся тишину, столь необычную для этого заведения. Отпив большой глоток воды, Форкис продолжил:

– Присядьте. Чего стоять-то. Теперь многое переменится для всех нас. Я даже не знаю, к лучшему оно будет или нет. Не буду томить вас. Через несколько дней вверх по реке, к самым дальним границам уходят корабли с войсками. Нам велено идти с ними. Что там случилось, мне неведомо. Одно понятно: в этом походе персам нужны будут мастеровые, такие как мы.

Все внимательно слушали, не отводя от него глаз, затаив дыхание.

– Дантал, я пытался настоять на том, чтобы оставить тебя здесь, но они даже не стали выслушивать меня, – Форкис с горечью посмотрел на стоящего у двери брата и не в силах выдержать его взгляда уставился в посудину, что вертел в руках, расплёскивая холодную влагу.

– Это хорошо, – думая о чём-то, неожиданно произнёс юноша.

– Что хорошо? – недоумевающе бросил старший брат.

– Это я так, о своём, – улыбаясь, спокойно ответил тот.

– Я почти договорился с этим десятником. Ты сейчас должен уйти и где-нибудь переждать наш уход. Искать тебя не станут. Ну а дальше… – Форкис запнулся на полуслове и замолчал. Устало проведя рукой по лицу, он продолжил: – Дальше… дождись прихода купца Диагора и… В общем, он не бросит тебя одного. Ты только объясни ему всё. Он поймёт.

Форкис вздохнул и, часто и нервно моргая, вновь приложился к чаше.

Скрипнула дверь. Все невольно взглянули в её сторону. Дантала там не было.

* * *

Дом греческого купца Прета, с кем водил дружбу старец Диагор и у кого всегда по прибытию в Навкратис останавливался в гостях, находился недалеко от мастерской Форкиса. Ничем особенным он внешне не отличался от всех остальных строений, расположенных в этом ряду. Каменное одноэтажное жилище высокой серой стеной отгораживалось от улицы, сообщаясь с ней широкими, низкими арочными воротами, черневшими старым деревом в самой её середине.

Дантал, знавший с недавних пор почти каждый закоулок этого двора, тенью промелькнул вдоль боковой более низкой стены и, бесшумно перебравшись через неё во внутренний сад, скрылся в темноте, среди кустов олеандра.

Ортия, не ожидавшая его появления в столь поздний час, направляясь в дом, уже у самой двери услышала его приглушённый голос. Опустив на ступеньку небольшой кувшин, оглянувшись, она осторожно направилась к нему.

– Что случилось? Почему ты здесь? Уже ночь, – взяв за руку, она повела его подальше, к задним строениям.

– Твой отец ещё не вернулся?

– Нет, а что?

– Это я так, просто спросил.

– Ты что, из-за этого пришёл?

– Нет. Хотелось увидеть тебя.

– Всё-таки ты странный какой-то. Мы же договорились и увиделись бы завтра. А если бы я уже спала?

– Понимаешь, завтра мы не сможем встретиться, – юноша замолчал.

Уловив в его голосе необычное волнение, девушка встревожилась и вновь взяла его за руку, но уже крепче сжимая пальцами его жёсткую ладонь.

– Мы на рассвете уходим, – наконец он сказал главное.

– Как на рассвете? Куда уходите? Ты можешь объяснить всё по порядку?

– Форкис был несколько дней в Мемфисе. Его срочно вызывали.

– Я знаю, ты говорил.

– Сегодня он вернулся и сообщил, что нам велено следовать туда и уже оттуда на кораблях с войсками идти к верховьям реки. Больше я ничего пока не знаю.