Читать книгу: «Вкус времени – II», страница 3

В результате гнусностей, творимых сворой раболепствующих подонков, Щеголева и нескольких других студентов отчисляют из института. За что, за какие провинности?! Нет за ними никакой вины перед родиной, народом…

Щеголев вылетает, а чистый Мишустин, со скрипом осваивающий науки, беспрепятственно продолжает отсиживать часы в аудиториях института, ведь у него блестящая родословная: отец – чернорабочий, а мать – неграмотная крестьянка. Владик не злился на Мишустина и других гегемонов – разве они виноваты, – он понимал, что всему виной людоедская система, возведенная злым гением в ранг государственной политики. Через несколько лет Мишустин получит диплом кино-инженера и назначение в центральные органы кинематографии в Москве. Художником он так и не станет, под боком уже не имелось друга, помогающего в решениях и делах.

Несколько слов о Гоге Гензеле, который единственный из всего набора постоянно выдерживал все экзамены и с отличием окончил институт. Во время чистки под него тоже подкапывались, но он чудом сумел отбрыкаться.

Его папа, хоть и носящий немецкую фамилию, был видимо на хорошем счету у властей и помог сыну успешно вступить в жизнь. После завершения высшего образования Гоге предложили читать лекции в Электротехническом институте. Там он вскоре был выдвинут на должность заведующего кафедрой.

Еще во времена студенчества Гензель женился на очень красивой, но внешне холодной и неприступной девушке, своей сокурснице Лиде Грецовой. Из них вышла великолепная пара – очень умный муж и очень красивая жена. Но брак этот окончился трагически. Пойдя на медицинское обследование, она неожиданно оказалась на операционном столе, и умерла прямо под ножом хирурга. У нее обнаружился рак. Все свершилось за один день. У мужа сделался тяжелейший инфаркт, и он с трудом выжил. Но время лечит, и через несколько лет Гензель женился вторично. Теперь женой его была врач, и это обстоятельство, наверное, помогло ему восстановить здоровье…

Странное дело, весь народ трудится не жалея сил, успешно выполняя пятилетний план, недоедает, не досыпает, днюет и ночует на производстве, ставит рекорды в труде, а вместо благодарности на него обрушивают террор и неслыханные злодеяния. Вражеская рука, видимо, намеривается довести русский народ до белого каления и вызвать восстание. Но советские люди не поддаются на провокации и ломят как угорелые на своих заводах, в шахтах и на полях. Но не тут то было, вместо того чтобы беречь каждую пару грамотных рабочих рук, их, как безропотный скот, рядами и колоннами отправляют в лагеря, где они выполняют самую черную работу, не принося должной пользы.

Однако не все руководители партии и государства являются сторонниками репрессий и беззаконий. Как-то Щеголев и Мишустин получили пропуска в Таврический дворец на собрание, где выступил Сергей Миронович Киров. О руководителе ленинградских большевиков тогда много писали и говорили. Хвалили его простоту, честность, правдивость, скромность, справедливость и деловитость. На фоне творящегося в стране ужаса, он казался человеком из другого мира.

Сидя где-то на балконе исторического зала и навострив уши, Щеголев слушает речь трибуна. Он говорит о больших делах, свершаемых славным ленинградским пролетариатом, о трудной, но достойной жизни, о нападках врагов, клевещущих на советскую власть. И он изрекает фразу, запомнившуюся Щеголеву на всю жизнь, фразу, странно прозвучавшую на фоне страшной действительности:

– Большевики, – сказал Киров, – являются самими христианнейшими людьми на свете…

Щеголев вздрогнул и огляделся. Все заворожено слушают оратора.

Но как же так, подумал Владислав, «христианнейшие» и вместе с тем вокруг свирепствует террор, косящий жертвы направо и налево, «христианнейшие», а полны лагеря, разбиты семьи, разрушено будущее тысяч невинных людей. Господи, просвети!

На основе сказанного у верноподданных слушателей напрашивался вывод, что если творятся беззакония, то их творят не большевики, а враги народа, надевшие личину большевиков. Значит, получается, что исполнители и вдохновители истязаний невинных, только притворяются доброхотами, а на самой деле – волки лютые?!

Нет, такую гиперболу не могла переварить голова молодого человека, наполненная треском назойливого славословия вождей, руководителей, отцов народа. Не мог же Киров бросить вызов кремлевскому самодержцу и его клевретам, которые за один косой взгляд могли перегрызть глотку кому угодно.

Выстрел в Смольном, оборвавший жизнь Кирова, показал, что клевреты не дремали. Они свершили свой черный суд над христианнейшим ленинградцем. Он стал не ко двору, а точнее – не той веры. Этот выстрел, убравший опасного конкурента, одновременно послужил сигналом к обострению террора, к еще более массовым репрессиям, затронувшим тысячи и тысячи безвинных людей.

Новые преследования опять коснулись семьи Щеголевых и разрушили то призрачное благополучие, которое они кропотливо создавали долгими годами.

Здесь к месту упомянуть, что старший брат, уже получивший специальность химика, начал хорошо зарабатывать, и решил обзавестись своей семьей. Он долго собирался и, в конце концов, женился на милой девушке Анне из очень интеллигентной семьи. Венчание совершилось в Греческой церкви, что стоит на площади в конце улицы Жуковского, где в угловом доме живут Щеголевы.

Аня после свадьбы поселилась в семье мужа. Но не минуло и месяца после свадьбы, как однажды она не вернулась с работы. Ее арестовали прямо в учреждении. Формальное основание ареста – шуточные вирши на тему о спасении челюскинцев, которые она показала сослуживцам. В них, между прочим, говорилось:

…Судно потопили,

Самолет разбили…

Стишки не мудреные, доморощенные, вроде тех, что сочиняются о горе-рыболовах и всяких неудачниках. На Анну донесла ее приятельница, видимо, просто выполняя разверстку, спущенную на учреждение. В ней был заказ на чертежников для арестантских проектных бюро, и Аня оказалась подходящей кандидатурой.

Ей запросто дали пять лет, и она… стала работать копировщицей в одном из таких бюро за колючей проволокой, занимающихся строительством электростанций на севере. Невинно осужденная честно отдавала свой рабский труд пятилетнему плану. К моменту кировской трагедии Аня еще сидела в доме предварительного заключения, и Борис носил ей передачи.

После убийства Кирова в Ленинград «для наведения сталинского порядка» нагрянул сам Джугашвили. В Большом доме, где палачи теперь сами побаивались возможности оказаться на виселице, великий сын сапожника грохочет о том, что все здесь бездельники и Ленинград засорен чуждыми элементами, и его надо немедленно очистить.

От кого очистить?

От матерых и наглых сталинских преступников, творящих свои кровавые дела?! Если так, тогда правильно, давно пора очистить! Но нет, снова страдают невинные люди. Ведь слово Сталина закон, даже больше чем закон, потому что закон можно обойти, а тут должно быть все железно.

Щеголев сподобился увидеть поезд, в котором ехал Сталин. В это время Владислав продолжает работать на Химгазе, расположенном около Фарфоровского поста и ездит на завод по железной дороге. Он окончил рабочий день и ожидал поезда в город. Вдруг на платформу нагрянули гепеушники и всех пассажиров согнали в здание вокзала. Кругом все обезлюдело. Легкая паника, никто ничего не может понять. Но вот мимо Фарфоровского с грохотом проносится курьерский поезд с зашторенными окнами, в которых между занавесками виден яркий свет. Вагонов в поезде меньше обычного и все они международного класса.

Только спустя некоторое время Щеголев догадывается, кто ехал в особом экспрессе. Говорили, что на путях, по которым мчался Сталин, все стрелки были заклинены наглухо во избежание их случайного или злонамеренного перевода, поезда, идущие по расписанию, загнаны в тупики, на дороге дежурило начальство из НКВД и НКПС. Все тряслись за здоровье и жизнь великого человека, неограниченного самодержца, которому поклонялись как языческому идолу.

Имя убийцы Кирова – Леонида Николаева было у всех на языке. С усмешкой рассказывали, что другой Леонид Николаев – преподаватель консерватории ходит сам не свой, его заживо едят глазами всякие блюстители нового порядка, которым безразлично кого рвать на части. Они могли запросто уничтожить и этого Леонида. Но преподавателю удалось умереть своей смертью в октябре 1978 года, а убийцу очень скоро уничтожили.

После смерти Сталина какие-то наивные правдоискатели пытались выяснить, кто направлял руку убийцы, делались туманные намеки, но изыскания быстро прикрыли. В печати только успели сообщить, что все, кто занимался тогда расследованием дела или был к нему причастен, таинственно погибли или исчезли.

Несколько лет спустя сталинское охвостье, глубоко ушедшее в тень, попыталось свалить убийство на зиновьевцев, обозвав Николаева сторонником Зиновьева. Лжецы напрасно трудились, понимающие люди хорошо знали, что убийца являлся чистопородным сталинцем и действовал по наущению все той же сталинской своры. Его науськивали, говоря, что Киров, мол, метит на престол «вождя всех народов». Болван поверил и, подкравшись сзади к Кирову, спустил курок.

Владислав находился на работе в Гидропроекте, когда ему позвонила соседка по квартире Булаковская, и шепотом сообщила:

– У вас гости…

Хотя Владик знает, что соседка злоупотребляет спиртным и легко может соврать, но тут он ей сразу поверил. Он понял, что дома идет обыск, и что опять явились за папой, страшным и ужасным врагом всех народов. А может уже за мной – мелькнула мысль.

«Гости», о которых нашептывала колоритная особа, явились рано утром, после «трудовой» ночи, что-то порыли для проформы и увели папу. Как и всех, его продержали пару дней в битком набитой камере и объявили о высылке из Ленинграда со всей семьей.

За что, за какие преступления?

Об этом не было и речи.

Назначили, слава Богу, не Нарым, не Кара-Кумы, а всего-навсего Самару. Папа, как только оказался в кругу семьи, с радостным лицом поведал об этой милости кровопийц. И все вздохнули с облегчением. Негаданное счастье…

Многих загоняли к черту на рога, как горько шутили Щеголевы: пасти белых медведей или черных тарантулов. Только старший сын помрачнел, Аня оставалась в ДПЗ без помощи и посылок.

Хотелось спросить у Всевышнего: за какие грехи он посылает эти муки? Ведь Щеголевы – порядочные, честные люди, любящие свою родину и отдающие ей все свои силы.

В квартире у Щеголевых начались кошмарные сборы вещей к отправке по железной дороге. За долгую жизнь вещи обветшали, еле держатся, но их нужно брать с собой, новых купить не на что и негде. Находятся дельцы, которые наживаются на чужом несчастье. За большие деньги они укладывают и упаковывают имущество высылаемых.

Наскоро папа ликвидирует доски, купленные для раздела большой комнаты с тем, чтобы выделить молодым отдельное помещение. Доски оказались ненужными по двум естественным причинам – сначала сгинула жена, а теперь исчезал и муж. Хорошо еще, что псу под хвост не истратили последние деньги на ремонт!

Владислав, как на Голгофу, отправился с тачкой сдавать вещи в багаж. При оплате у него еле-еле хватило денег, и он окончательно остался без единой копейки.

Вот и настал час расставания с ленинградской квартирой. Это квартира №6 в доме №63 по Жуковской улице. Отсюда выкатывают уже вторую семью. Первыми как «враги» уехали Ставровские – бабушка, дети и внуки, причем вражеской бабушке было уже далеко за семьдесят.

Щеголевы, оглядываясь, с тоской на сердце идут пешком на Николаевский вокзал. Это рядом, пройти всего два квартала от их дома.

Прощай Ленинград!

Нет, до свидания, мы верим, что еще вернемся сюда…

В Ленинграде остаются кое-какие дальние родственники, остается сестра с мужем и детьми. Сам Гранович сейчас болен и от него скрывают высылку Щеголевых. Он очень плох и боятся за его жизнь. А сестра лишается маминой поддержки и помощи.

Тут важно упомянуть о том, что вместе со Щеголевыми уезжает и некая, незнакомая им жительница Самары. Приехав ненадолго в город на Неве, она не может из него выбраться. Все билеты забронированы НКВД для высылаемых! Ни один «свободный» не имеет возможности получить место в поездах, уходящих на север и восток. Незнакомка билась целый месяц и, в конце концов, ее надоумили обратиться к помощи высылаемых же! Щеголевы купили ей билет под видом домработницы.

Эту женщину послала Щеголевым сама судьба, и она потом, рискуя, отплатила им добром в чужом, незнакомом городе.

В 18 часов 29 марта 1935 года вся компания входит в вагон поезда, следующего до Куйбышева. Однако в пути будет пересадка в Плеханове под Тулой. За два дня поездки можно немного отдохнуть от всей суматохи, поспешных сборов, волнений и переживаний.

Ленинград остался позади, а что их ждет впереди?

Из доклада С. М. Кирова на XVII съезде ВКП (б). 1934 г.

ГЛАВА 3

Утром 20 апреля в разных концах города откроются первомайские колхозные базары. Мясо, масло, яйца, сметана, творог, овощи доставят ленинградцам колхозники Дедовичского, Старорусского, Красногвардейского, Дновского и других районов Ленинградской области.

Во время базаров будет усилено культурно-бытовое обслуживание колхозников. Ремонтируются колхозные дворы, чайные и комнаты «Матери и ребенка». На базарах будут продаваться специально подобранные первомайские подарки для знатных людей колхозных полей, для пионеров и школьников.

Поезд движется по необъятной России, и его движение не зависит от настроений пассажиров. Верста за верстой, город за городом, на восток едет целый поезд несчастных и растерянных людей.

Владик уже ехал по этой дороге, но в другую сторону и, наблюдая из окна движение в обратном направлении, он и чувства испытывал противоположные тем, которыми был полон в той их замечательной поездке, когда они отправились с папой в спасительный город Ленинград. Стоя в одиночестве в тамбуре, он горько размышлял о превратностях судьбы: где вы, надежды и радостные ожидания? Ленинград их отринул. Что же делать?

Проехали Москву, перемахнули Волгу, вот и Самара – будущий Куйбышев. Уже видны отдельные здания города. Они по большей части одноэтажные, среди застройки незаметно высоких сооружений, почти нет церковных глав. Заурядный областной город, где полуграмотное руководство в свое время, по партийному самозабвенно, крушило наследие прошлого. Самара – город не очень именитый, еще не столь развитый, не университетский, овеянный лишь славой могучей реки, которую он издавна эксплуатирует. Но все же, это не Кашира, думает Владик.

Спутница, посланная судьбой, поясняет назначение выделяющихся зданий:

– Вон там серый корпус Дома промышленности, далее белый – Дом сельского хозяйства. Главная улица идет вдоль реки и заканчивается у городского Струковского сада.

Много раз задается наболевший вопрос – как с жильем, где его искать? Ведь стоит холодный месяц март, на скамейке в саду не переночуешь. Спутница советует искать в частных домах в районе завода имени Масленникова, около Постникова оврага, Но, конечно, там нет ни водопровода, ни канализации и уборные холодные.

Как все это знакомо по Кашире. Неужели опять приходится возвращаться к разбитому корыту?! В особенности это обидно молодым людям, ни в чем не виноватым даже перед коммунистической родиной.

Чья вина во всех мытарствах? Неумелых, неловких, неудачливых родителей, злой судьбы или же, действительно, Господь указует им путь, не объясняя его цели?!

Скрипят тормоза, вагон останавливается у дебаркадера. Здравствуй Самара-городок, здравствуй великая река. Чем вы встретите юношу, только начинающего взрослую жизнь?

К вагону спешат одутловатые небритые типы, предлагающие свои услуги. Платформа кишит ищейками ГПУ, ведь прибыл целый состав с государственными преступниками. И во время всего пути было заметно собачье старание ягодовских опричников. На некоторых станциях к прибытию поезда платформы очищались и населению не позволяли подходить к вагонам, будто в вагонах везли чумных.

С Мишей Росинским, сыном умершего Федора Михай-ловича, который, естественно, оказался попутчиком Щеголевых, случился «смешной» инцидент в духе времени. Агенты НКВД, шнырявшие глазами по всем выходящим из вагонов ленинградцам, вдруг заметили у него на поясе нечто, напоминающее кобуру пистолета. К нему тут же подскочила пара шпиков, его под руки завели в здание вокзала.

– Так, гражданин, документики. Это у вас что? – грозно вопросили шпики, – вы кто, может быть, военспец или нарком обороны и имеете право на ношение оружия?

Миша этой «шутке» кисло-сладко улыбнулся.

– Нет-нет, что вы, товарищи! Я не нарком и, даже, не шпион. Но этим «оружием» я пользуюсь каждый день, – и с этими словами он извлек из «кобуры» складные ложку и вилку.

– Гражданин, не положено! И, во избежание недоразумений, снимите-ка имущество и спрячьте подальше… – разочарованно промямлили агенты.

А как бы им хотелось поймать, разоблачить, доказать, засадить, уничтожить. М-да, но к ложке и вилке не пришьешь никакого мало-мальски стоящего дела…

Немножко испуганный Миша поспешил снять с пояса «кобуру». Черт их знает, что еще могут сотворить такие блюстители права и закона. Ведь стоит лишь на секунду попасть им в лапы, и ваша песенка будет спета. Бедный Миша знал все это очень хорошо, он несколько раз побывал в застенках и выходил из них просто чудом. После каждой отсидки, он с маниакальным упорством каждый раз нелегально возвращался в Ленинград и через некоторое время садился вновь.

Миша Росинский окончил отнюдь не разведывательную школу в Берлине, а искусствоведческий институт в Петрограде, куда только и мог попасть в начале пролетарской диктатуры: никто из революционеров туда не поступал. Затем, в перерывах между лагерями и тюрьмами, защитил кандидатскую диссертацию по средневековому оружию и работал в Эрмитаже. А в грядущую Отечественную войну искусствовед Миша будет служить сапером. Бог поможет ему выскочить живым из той, следующей мясорубки. После демобилизации он опять сядет – вражья сила всенепременно хотела доконать его если не на полях сражений, то хотя бы за решеткой. А в этот раз на него наклеветали его же родственники, когда им пригрозили в НКВД.

Особенно, говорят, старался подхалим и подлипала Тарас – сын Ольги Константиновны Росинской-Турышкиной. Владик еще во времена петергофских дач презирал трусливого и лживого доносчика Тасика, который сам участвовал в ребячьих шалостях, а потом ябедничал. Вот так Миша и коротал свою молодую жизнь между тюрьмой и койкой, которую ему предоставляли друзья. Надежды получить обратно отнятую жилплощадь у него не имелось.

После войны из последней высылки в Среднюю Азию Росинский привезет с собой молодого человека – нацмена, который сам устроится в Ленинграде и поможет утвердиться Мише. Миша как будто бы даже усыновит его. Опека Миши над азиатом или азиата над Мишей – темная история, но в шестидесятые годы, в результате всех передряг, Росинского разобьет паралич и он, беспомощный, останется на попечении этого человека. После относительного выздоровления, Миша будет слегка волочить ногу и не совсем ясно говорить. Когда же нацмен женится, то молодая жена всеми силами постарается выжить полубольного старика. Но особенно хлопотать ей не пришлось, – Михаил Росинский вскоре умрет сам.

Печально закончится многотрудная жизнь русского, советского человека, не только не совершавшего никакого преступления, но даже не допустившего в своей жизни ни одного неэтического поступка. Надо было видеть Михаила Росинского – интелигентного, мягкого, деликатного человека. И чтобы представить его злейшим врагом советской власти, надо было обладать шизофреническим воображением. Но Миша будто попал «на карандаш» к дьяволу.

Тем временем Щеголевы уже вынесли свои пожитки из вагона. В вокзальной суете, они нашли буфет, туалет, камеру хранения и заняли туда очередь. И все пути, к сожалению, им указывало не Провидение, а их нечаянная попутчица.

А Миша Росинский, еще живой и полный планов кандидат искусствоведения, поехал дальше, в немыслимую глухомань, делить жизнь с тарантулами и верблюдами.

Щеголевы понимали, что им «повезло» и они оказались в лучших условиях, чем все те, кто не сошел на станции Самара. Следующим шагом следовало немедленно начать обживать эту станцию – подыскивать квартиру, хотя бы временную. Щеголевы покидают вокзал и выходят на площадь. Около здания устроен озелененный пятачок, огороженный провинциальным деревянным заборчиком, дальше виднеется трамвайная остановка маршрута №4. Как раз по этому маршруту и следует ехать в район с частной застройкой. Ленинградцы, тепло простившись со спутницей, погружаются в одновагонный трамвай. Одновагонный потому, что на площади не кольцо, а тупик, и трамвай, приехав передом, уходит задом.

Замелькали городские улицы – двух-трехэтажные каменные дома старой постройки с редкими вкраплениями новых зданий из белого силикатного кирпича. В просветах видна широченная Волга, едва скованная льдом. Путники вертят головами, стараясь все разглядеть в новом городе, запомнить дорогу. Да, на столицу, на Ленинград, все бегущее за окном, мало похоже. Эти виды можно сравнить с Охтой, с окраинами, с питерскими пригородными поселками. Грустно становилось на душе у ленинградцев от создавшегося положения, от очередной утраты родного пристанища, но судьба однозначна и необратима и слезами горю не поможешь.

А вагон все тарахтит и завывает, без конца тянутся улицы с разномастными постройками и заборами.

– Городишка-то порядочный по размеру, – тихо делятся впечатлениями наши путники. – И каменных строений довольно много. Только почему-то частные домики обращены фасадами не на Волгу, а от реки.

– Надоела, наверно, Волга местным жителям…

Звучат непривычные названия остановок:

– Арцыбушевская, Самарская, Серые дома.

Вот и кольцо у Постникова оврага. Сам овраг очень глубокий и широкий, создавался он миллионы лет весенними водами, стекавшими в Волгу. На красноватых склонах лепятся глиняные мазанки, по кручам вьются узкие тропки. По всей вероятности такое же поселение существовало здесь и тысячи лет тому назад. На кольце около оврага стоят трамваи разных маршрутов – второго, пятого.

После длительных расспросов, бесконечных заходов во дворы и в дома, уже к вечеру семья, наконец, обрела крышу над головой. Когда Щеголевы, обойдя всю округу, уже отчаялись и вернулись к отправной точке, недалеко от кольца нашлось свободное помещение, рядом с заводом, ближе к Волге. Пока туда перевезли только ручной багаж, так как вся остальная обстановка, идущая малой скоростью, задерживалась. Задержка обернулась удачей, потому что не успели они разложить чемоданы, как милиция объявила, что ленинградцам жить вблизи завода воспрещается.

Почему? На каком основании?

Никаких оснований! Существовало лишь глупое и незаконное решение местных кретинов, обладающих, к сожалению, неограниченной властью, в особенности по отношению к ленинградцам. В околотке, куда препроводили сосланных, представители власти назвали улицы, где жить нельзя и порекомендовали поселиться за оврагом в Саде-Городе. Опять волнения, мытарства, хлопоты, поиски и расходы. Ничего не оставалось, как подчиниться этим извергам.

Квартира подвернулась невдалеке от оврага, на самом взгорье, в доме не то мордвинов, не то черемисов. Две маленькие комнатки с облезлыми обоями, отделенные от хозяев дощатой перегородкой. В грязном дворе – незлобивая собака Пальма, шерсть у которой серо-бурая и висит клочьями. Собаку, как заведено у туземцев, не кормят, она целый год не может отлинять и никогда не щенится. Все это, с непривычки, показалось ленинградцам чудовищным и безобразным.

В доме старики-родители, молодая семья и мальчик лет пяти, умственно неполноценный. Съемщики согласились на такую компанию, услыхав, что молодые с сыном собираются уезжать на заработки в Сибирь.

Теперь, кажется, можно перевозить и обстановку, которая уже ждет в багажном складе. Громко сказано – «обстановка». Она состоит из полуразрушенных бесконечными переездами вещей, купленных еще в древние времена, уже обшарпанных, разбитых и еле-еле выполняющих свои функции.

На складе грузополучателей окружила толпа извозчиков и грузчиков, вперебой предлагающих свои услуги. Они стараются вырвать друг у друга возможность заработать, так как, в связи с бездействием товарной станции, твердого заработка у них нет. Сговорились с парой возчиков. Папа стал оформлять документы, а Владик с братом поспешили к месту получения. И тут младший брат допустил промашку. Когда он вошел в помещение склада, навстречу ему устремилась пара извозчиков, как показалось ему, тех самых, с которыми договорились. Они вопрошающе и жадно смотрят на работодателей, наперебой предлагая начинать погрузку.

– Ну ладно уж, грузите. Вот вещи, – с апломбом изрекает Владислав.

Не успел он договорить, как ломовики стремглав ринулись к багажу и быстро-быстро начали таскать его на подводу. Когда половина мест оказалась на телеге, в дверях возникли действительно подговоренные гужбаны. Между ними и захватчиками началась жестокая перепалка с чисто самарскими оборотами и выражениями. Поднялся несусветный гвалт. Самозванцы отказались сгружать и заявили, что повезут за сниженную плату. В ответ обиженные пообещали наломать им бока и рассчитаться с ними сполна, без скидок. Виновник путаницы представил себе, как будут пересчитывать ребра у обеих сторон и пожалел о своей оплошности.

Случай этот надолго запомнился молодому человеку и, быть может, помог избежать других опасных инициатив. После этих событий, Владислав так и не совершит за всю свою жизнь ни одного опрометчивого поступка. Наверное, такое разумное поведение очень поможет ему в будущем…

Но, в конечном итоге, нанимателям было безразлично, кто повезет их кладь, души у них уже огрубели от собственных невзгод, они стараются не вмешиваться в свару, и скорее тронуться в путь. Наконец, последние ругательства остались позади, и воз выкатился за ворота грузового двора. Возчики дорогу знают и выбирают самый короткий маршрут. Они не очень разговорчивы и, видимо, озабочены спасением своих костей от мщения. Лошадь степенно вышагивает по бесконечным улицам, повторяющим береговую линию. До самого оврага путь заасфальтирован, далее пойдет грунтовая дорога. Вот и дамба через Постников овраг, за дамбой гора и на ее вершине дом с черемисами, с которыми предстоит теперь коротать самарские дни.

Конечно, возчики выпрашивают полную плату без скидки, жалуясь на голодуху из-за бездействия товарной станции. Наниматели не спорят, радуясь уже только тому, что хлопотная операция закончилась, обстановка на месте и можно спокойно благоустраиваться. Им осточертело жить по бивуачному и спать на голом полу, как спит хозяйская собака Пальма. Одна забота благополучно разрешилась, но за ней уже возникает следующая, не менее важная. Ведь нужны деньги на питание, на оплату частной квартиры. Остро встает вопрос о заработке, о подыскании работы.

Для Владислава не совсем ясен профиль его будущей деятельности. К счастью, теперь у него не одна специальность – он химик, хронометражист, чертежник. Юноша склоняется к мысли, что его больше всего устроила бы чертежная или оформительская работа. У него хорошая графика и из чертежников он смог бы выдвинуться в техники. Но для окончательного выбора профессии нужно ознакомиться с местными ресурсами.

В один из погожих весенних дней братья Щеголевы отправляются в центр на поиски источников хлеба насущного. Они едут в трамвае, глядя на скованную льдом Волгу, на синеющие вдали холмы, поросшие лесом. Но их мысли заняты предстоящими делами и их взгляды рассеяно скользят по заволжским красотам. Сейчас у братьев в карманах лежат ленинградские паспорта, которые в скором времени подлежат обмену на специальные удостоверения административно-высланных, а им хотелось бы в отделы кадров предъявлять полноценные документы, а не поганые бумажонки ГПУ.

Первым объектом атаки братцев-ленинградцев стал Дом промышленности, стоящий в конце главной Куйбышевской улицы. По дороге они рассматривают достопримечательности центра, удивляются при виде нескольких сравнительно красивых зданий.

– Ну что же, для глухой Самары не так уж плохо, – рассуждают неудавшиеся жители Северной Пальмиры, – жить можно! Только зря от завода отселили, можно было бы в пролетарии податься, а потом, глядишь, и в коммунисты…

А что им оставалось делать, как не утешаться увиденным. На самом деле все окружающее было глубоко провинциально. Только площадь с театром и большим административным зданием, выглядят более или менее солидно.

Искатели счастья входят в вестибюль огромного Дома промышленности. Здесь, как оказалось, обитает масса всевозможных областных учреждений. Началось хождение по этажам. Но, увы, на них, как на приезжих из опального города, смотрят с некоторой опаской, и они получают вежливые отказы. По-видимому, ждут указаний сверху, потому что сами ничего решать не могут, боятся как бы чего не вышло. Безработные видят перед собой безликую, безынициативную, серую толпу чинуш, трепещущих перед всевозможным начальством, начиная от вождя народов, кончая последним гепеушником.

Попутно искатели узнают адреса учреждений, находящихся вне Дома промышленности, где мог быть спрос на их рабочие руки.

– Попытайтесь в Доме техники железнодорожников на улице Льва Толстого, – посоветовал кто-то после очередного отказа, – там бывают технические выставки и могут понадобиться графики.

– Спасибо, попытаемся, – с усталой улыбкой выдавливает из себя Владислав, в то время как на душе у него лежит камень. 0ни с братом обошли уже пять или шесть контор и лишь в одной пообещали что-то в далеком будущем. Мало шансов, что и у железнодорожников ответ будет лучше. Но судьба распорядилась по-иному.

От долгого хождения по этажам старший брат изнемог, графическая работа ему не подходит, и он отправляется «домой», к черемисам. А младший брат упорно зашагал на улицу Льва Толстого.

Дом техники помещается в белом одноэтажном клубе железнодорожников. С бьющимся сердцем вошел юноша в клуб, в конце коридора увидел стеклянные двери и за ними детские игрушки – маленькие паровозики, такие же вагончики и детали каких-то механизмов. В коридоре толпится молодежь, звучит музыка, со сцены доносятся реплики актеров. Щеголев немного смущен царящим оживлением, но он понимает, что в клубе так и должно быть, однако его удивляет соседство таких разных учреждений – шумного клуба и серьезных технических кабинетов.

Но сейчас он больше озабочен своими делами. Посетитель открывает стеклянную дверь и спрашивает начальника. К счастью, он оказался на месте.