Цитаты из аудиокниги «Записки врача», страница 11

Все дело в привычке. Если бы считалось стыдным обнажать исключительно

лишь мизинец руки, то обнажение именно этого мизинца и действовало бы

сильнее всего на лиц другого пола. У нас тщательно скрывается под одеждой

почти все тело. И вот благородное, чистое и прекрасное человеческое тело

обращено в приманку для совершенно определенных целей; запретное,

недоступное глазу человека другого пола, оно открывается перед ним только в

специальные моменты, усиливая сладострастие этих моментов и придавая ему

остроту.

Вот - человеческий организм со всем богатством и разнообразием его

органов, требующих широких и полных отправлений. И как будто жизнь задалась

специальною целью посмотреть, что выйдет из этого организма, если ставить

его в самые немыслимые положения и условия. Одни люди пускай все время стоят

и ходят, не присаживаясь; и вот стопа их становится плоскою, ноги опухают,

вены на голенях растягиваются и обращаются в незаживающие язвы. Другие все

время пускай сидят, не вставая; и спина их искривляется, печень и легкие

сдавливаются, прямая кишка усеивается кровоточащими шишками. Саночники в

шахтах весь день непрерывно бегают с санками по просекам на четвереньках;

выдувальщики на стеклянных заводах все время работают одними легкими,

обращая их в меха. Нет таких самых неестественных движений и положений, в

которых бы жизнь не заставляла людей проводить все их время; нет таких ядов,

которыми бы она не заставляла их дышать; нет таких жизненных условий, в

которых бы она не заставляла их жить.

Вот - человеческий организм со всем богатством и разнообразием его органов, требующих широких и полных отправлений. И как будто жизнь задалась специальною целью посмотреть, что выйдет из этого организма, если ставить его в самые немыслимые положения и условия. Одни люди пускай все время стоят и ходят, не присаживаясь; и вот стопа их становится плоскою, ноги опухают, вены на голенях растягиваются и обращаются в незаживающие язвы. Другие все время пускай сидят, не вставая; и спина их искривляется, печень и легкие сдавливаются, прямая кишка усеивается кровоточащими шишками. Саночники в шахтах весь день непрерывно бегают с санками по просекам на четвереньках; выдувальщики на стеклянных заводах все время работают одними легкими, обращая их в меха. Нет таких самых неестественных движений и положений, в которых бы жизнь не заставляла людей проводить все их время; нет таких ядов, которыми бы она не заставляла их дышать; нет таких жизненных условий, в которых бы она не заставляла их жить.

Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукой о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.

(...)

Ко мне приходит прачка с экземою рук, ломовой извозчик с грыжею, прядильщик с чахоткою; я назначаю им мази, пелоты и порошки - и неверным голосом, сам, стыдясь комедии, которую разыгрываю, говорю им, что главное условие для выздоровления - это то, чтобы прачка не мочила себе рук, ломовой извозчик не поднимал тяжестей, а прядильщик избегал пыльных помещений. Они в ответ вздыхают, благодарят за мази и порошки и объясняют, что дела своего бросить не могут, потому что им нужно есть.

(...)

Грубая, громадная и могучая жизнь непрерывно делает свою слепую жестокую работу, а где-то далеко внизу, в ее ногах, копошится бессильная медицина, устанавливая свои гигиенические и терапевтические "нормы".

Яркую картину процесса выработки опытности дал Пирогов в своих нашумевших "Анналах Дерптской хирургической клиники", изданных на немецком языке в конце тридцатых годов. С откровенностью гения он рассказал в этой "исповеди практического врача" о всех своих ошибках и промахах, которые он совершил во время заведования клиникою. То, о чем другие решались сообщать лишь в частных письмах, "entre nous" ("между нами"), - Пирогов, ко всеобщему смущению и соблазну, оповестил на весь мир. Картина, нарисованная им, получилась потрясающая.

Общество живет слишком неверными представлениями о медицине, и это главная причина его несправедливого отношения к врачам; оно должно узнать силы и средства врачебной науки и не винить врачей в том, в чем виновато несовершенство науки. Тогда и требовательность к врачам понизилась бы до разумного уровня.

А впрочем, – понизилась ли бы она и тогда?… Чувство не знает и не хочет знать логики. Недавно я испытал это на самом себе.

Здесь грубо и сознательно не хотят ведаться с человеком, приносимым в жертву науке, -

Во имя грядущего льется здесь кровь,

Здесь нет настоящего, – к черту любовь!

С тяжелым чувством приступаю я к этой главе, но что делать? Из песни слова не выкинешь.

Я имею в виду врачебные опыты на живых людях

Патолог отыскал пораненное место и, вырезав кусок кишки с ранкою, послал его на тарелке студентам.

Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукой о том, как можно было бы их вылечить, если бы они были богаты и свободны; и то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было ни чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.Великий человек висит на кресте, его руки и ноги прибиты гвоздями, а медицина обмывает кровавые язвы арникой и кладет на них ароматные припарки. Но ничего больше она на в состоянии сделать. Не может существовать такой науки, которая бы научила залечивать язвы с торчащими в них гвоздями; наука может только указывать на то, что человечество так не может жить, что необходимо прежде всего вырвать из язв гвозди.По законам вестготов, врач, у которого умер больной, немедленно выдавался родственникам умершего, "чтоб они имели возможность сделать с ним, что хотят". И в настоящее время многие и многие вздохнули бы по этому благодетельному закону: тогда прямо и верно можно было бы достигать того, к чему теперь приходится стремиться не всегда надежными путями.

 В марте 1887 года к берлинскому хирургу Евг. Гану обратилась за помощью женщина с раком грудной железы. Произвести операцию было уже невозможно. "Чтобы отказом от операции не открыть больной безнадежность ее состояния и чтобы доставить ей облегчение и успокоение психическим впечатлением произведенной операции", д-р Ган вырезал из пораженной груди кусочек опухоли и - привил его на другую, здоровую грудь своей пациентки; прививка удалась. Таким образом был установлен очень важный факт прививаемости рака. Опыт Гана был впоследствии с успехом повторен проф. Бергманом и неизвестным хирургом, анонимно приславшим свое сообщение парижскому профессору Корнилю.