Глазами маски

«В своем воображении я свободен рисовать как художник. Воображение важнее знания. Знание ограничено. Воображение охватывает весь мир».

«Есть два способа жить: вы можете жить так, как будто чудес не бывает, и вы можете жить так, как будто все в этом мире является чудом».

Альберт Эйнштейн

© Александра Сергеевна Васильева, 2020

ISBN 978-5-4496-0507-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Скорее всего, наша жизнь была бы совсем неинтересной, не найдись в ней место игре. Бесцветные лица, бесцветные дни и годы и бесконечная продолжительность всегда одинаковых, с редкой вариацией событий. Каждый человек, приходящий в этот мир, обладает обязательным талантом, дающимся ему от рождения. Он – художник, способный раскрашивать свою реальность в угодный ему цвет. Лишь под искаженным углом зрения мы можем различить сокровища собственной души, убедив себя в существовании испытываемых чувств. Наш жизненный опыт тем ярче, чем ярче краски в палитре воображения. Привычные пейзажи, дома, улицы, встречные, где-то, когда-то знакомые люди, всё чудесным образом преображается, как только мы начинаем пользоваться врождённым талантом. Игра! Самообман? Нет, – образ жизни. Жизни, которую выдумываешь заново, вопреки её философскому равнодушию.

Эта книга о том, что можно захотеть увидеть сквозь нагромождения современности, присущие ей правила и законы, сквозь всё то напускное, напрасное, за что подчас мы так отчаянно боремся и, проиграв, опускаемся ниже дозволенного, вешая себе на спину ярлык «неудачник». Что можно увидеть… или всё-таки – вообразить? Решать читателю.

Мифотворчество свойственно людям, не богам. Впрочем, мир так давно живёт в одиночестве, стоя лицом к миллиардам точно таких же лиц, что мнить или сравнивать себя с создателем вошло у него в привычку. Нельзя же просто встать в этот огромный ряд и крикнуть, к примеру: «Я один из 12 081 985… Занимайте за мной!» Это уж слишком! А потому человек выходит из ряда, бросает табличку со своим номером и начинает воображать. Тут и происходит самое интересное. Люди – все разные, и потому, что вообразит о себе отдельный индивид, отрёкшийся от своего номера, предсказать невозможно: у каждого стоящего в длинной очереди рождённых – свой вариант. Вариант мифа о собственной жизни.

Предисловие
(Разговор автора с читателем)

Читатель:

Рисуете?

Автор:

Обычно – словом, но случаем – карандашом.

Покоя не даёт один мне образ.

Его рисую я,

Его чертами наделить стремлюсь.

Читатель:

Кто ж он?

Герой, должно быть, вашей книги?

Хотя б намеком осветили, иль именем, быть может, нарекли?

Автор:

Эль – имя гордости моей.

Эль – имя моей тайны,

Желания молитвенных ночей.

Теперь довольно вам?

Читатель:

Вы предлагать замки взялись, которым нет ключей…

Откройтесь до конца, каков собой злодей?

Автор:

Злодей?

Кто вам позволил так его сквернить

Земным надменным поруганьем?

С чего решили вы героя очернить? Того не следовало из названья!

Читатель:

Яд критики течёт из знаний.

Не бойтесь, я вас им не отравлю.

Автор:

По-вашему, я за попытку опасаться стану?

Я вас уже за то, что вы меня хотите прочитать, люблю.

От критики спасенья нет,

А защищаются лишь те, кто слабы.

Читатель:

От ревности своей вы, видно, защищаться стали.

Автор:

От ревности к кому?

Вы разберитесь, что к чему!

И кто из нас – с пробитым сердцем.

Зеркальным отражением проекций

Не приписать ко свету тьму!

Читатель:

Одно другому что же, не к лицу? Да я и не посмел бы…

Автор:

Читатель мой,

Преступную любовь творца к творенью своему

Ты разглядеть во мне сумел, я разумею?

Читатель:

Оставим.

Автор:

Нет, позвольте.

Да, я люблю.

И отчего же не любить глаза, душа, в которых плещется едва ли?

Загадку? Этот омут счастья? Огонь?

Читатель:

Так вот каков герой,

Черты которого вы от меня скрывали!

В огне вы совершенство отыскали?

Спешу вас разуверить, автор мой!

Огонь —

Он к жизни холоден и к смерти равнодушен.

Страстям земным он аналогией является простой,

И только.

Но ведь это скучно.

Автор:

Читатель, брось, не будь лукав.

Ты голос его тронь, ты вслушайся в огонь!

Читатель:

Едва ли между строк есть аудиолента…

Автор:

Не сложно отыскать!

В звучанье этом,

В одном сплетении усилия с дыханьем

Приют найдет игра и сон.

Читатель:

Но ведь – не жизнь.

Я догадался!

Он – миф, обманутый в своём существованьи!

Автор:

А я – его напрасное дыханье…

Ты прозорлив, читатель мой.

Читатель:

Вам хочется блуждать по зазеркальям

И за собой других водить, дразня непониманьем!

И под угрозою изгнанья, наверное, уж к пониманью принудить.

Автор:

Как расписали!

Дать в руки Ариадны нить хочу лишь.

А в лабиринте как-нибудь уж сами!

Читатель:

Я не уверен в том, что сил достанет…

Автор:

О, вы, читатели мои,

К вам призываю:

Не палачи,

Разумны, сдержанны, строги,

Но вам рубить с плеча да не пристало!

Читатель:

Не обобщайте: «Я» – не «вы».

Из множеств «вы» лишь я один в стихах и восхищаюсь вами,

Но много знаю тех, кто уж рубил!

Автор:

Всего один?

Читатель:

Увы.

Автор:

В том вашей нет вины.

Ведь, право, и не прочитаешь, враз не увлёкшись вымыслом моим.

Хоть боязно и сознавать в портрете нарисованного им,

Холста перечеркнуть меня уж не заставить.

Читатель:

Зачем же страхи вы свои признали?

Бесценной одарённости простителен обман.

Автор:

Не верно:

У одарённости всегда имеется цена,

И та, как правило, стоит в начале.

Обман же свойственен, скорее, вам.

Читатель:

А вам?

Автор:

А мне – самообман.

Читатель:

И это ли не гениально!

Вы разыгрались!

Теперь лишь зрителей задействовать осталось.

Свет меркнет, занавес неслышно сцену обнажает.

Автор:

Что ж, – за прекрасное начало.

Читатель:

Однако за терпение своё я опасаюсь:

Такие страсти, на земле, на небе,

Вы льёте краски, зная о сюжете.

Вам пять сезонов, как пять вздохов, —

Подпись слева.

Но у читателя ведь нервы,

Делу – время!

Как долго ждать нам заключительных пересечений?

Развязка скоро ль?

Скоро ль объяснение значений?

Автор:

Нам?

Вот вы и в сборный образ стали попадать!

Развязка?

Развязка – скорбный труд!

Читатель:

Однако, ждать её?

Автор:

К концу, я разумею.

Сезон 1

Пролог

В подземном переходе торопливо сновали люди. Осенняя сырость путалась под ногами. Около стены стояли четверо музыкантов. Их необычная игра способна была притянуть даже самый непритязательный слух, но только не сегодня. То ли место оказалось неподходящим, то ли людские заботы в этот день слишком не терпели отлагательств, – задерживающихся послушать было ничтожно мало. Без сомнения, играй музыканты на большой сцене под модным названием, те же прохожие отложили бы свои нужды и потратили бы последние деньги, чтобы купить билет. Но это были неизвестные молодые люди в потрёпанных одеждах, наводивших на мысль об их бедности. Все четверо молчали, изредка переглядываясь. Одного роста, одного возраста, они на первый взгляд походили друг на друга, как братья. Однако, приглядевшись, можно было заметить, что их сходство лишь в одинаковом – отрешённом – выражении лиц. Один из них, крайний слева, играл на флейте. Одетый в тёмно-синий фрак, он время от времени блаженно закрывал глаза, погружаясь в звуки. Оставшиеся трое изысками в одежде не отличались. Второй слева был в потрепанной куртке и такой же кепке, из-под которой выглядывали чёрные глаза. На его смуглом лице они казались двумя шевелящимися жуками, что никак не могут взлететь. Сидя спиной к стене, он отстукивал на барабане четкую дробь. Тот, что стоял рядом, играл на трубе, тонкие черты его лица, обрамлённые светлыми волосами, подчёркивала злая напряжённая улыбка и такой же взгляд. Крайний справа перебирал струны старой облупленной гитары, на которой были выжжены переплетённые между собой змеи. Весёлые круглые глаза его светились счастьем. В мягкой бороде пряталась доброта. Бродячий квартет доигрывал последние аккорды очередного шедевра, как вдруг на другом конце перехода раздалась ещё одна мелодия, своими чудодейственными красками стараясь влиться в их затихающую музыку. Добрый гитарист отдёрнул руки от струн, флейтист и трубач отвели инструменты от лиц, и только барабанщик продолжал стучать. Становясь громче, смелее, чужеродная мелодия наконец рванула, потопляя всё на своём пути: безучастных прохожих, осеннюю сырость. Барабанщик поднялся, чёрные жуки его глаз уставились в заполненный людьми длинный проём, словно стараясь рассмотреть музыканта на том конце.

– Игра началась, – произнёс он.

Глава 1. Огненный колодец

Темный тоннель, глубоко уходящий под землю, едва угадывался среди зарослей неухоженной дикой природы. Каменное его основание выступало из земли мощным бордюром, напоминая колодец. Однако форма привычного кольца, сломанная под четкими углами, делала эту ассоциацию неточной. Сохраняя поверхность идеально гладкой, на краю шестигранного монолита лежала капля. Переливая в себе все краски света, она казалась полноценной единицей жизни, миром с запрятанной внутри вечностью. Сколько нужно времени воде, чтобы выточить угодную ей форму? Капля лежала в небольшом углублении, от которого тянулись тонкие трещины будущего разлома. По ним, как по венам, из глубины колодца текла темнота. Плотная, душная, лишающая страха и даже умения мыслить. Никаких дуновений влаги, только странное потрескивание, доносящееся со дна. Сильный порыв ветра отколол камень от края, и тот с грубой тяжестью полетел вглубь колодца, в змеиных изгибах касаясь граненой вертикали. Камень падал все ниже и ниже, оставляя за собой след гулкого эха, но внезапно все стихло. Вспыхнул свет – по стенам пробежала, шестикратно изламываясь, непонятная тень.

– Зачем ты следишь за нами? – отчеканил механический голос.

Ответа не было.

– Это ведь ты, Гилт? – повторился холодящий вопрос.

Новые звуки оттолкнулись от стен. И опять все стихло, пропало. Начала нарождаться прежняя тишина, заполняя поврежденное пространство, но вот пойманный камень полетел дальше, вглубь колодца. Тишина раздраженно расступилась, пропуская его вперед, давая звуку немного упасть, и затем унеслась, преследуя, ловя на лету, пока наконец не проглотила.

– Боишься сломать предательские крылья? – У этого механического голоса не могло быть смеха, но в сказанных словах угадывалась ирония.

И опять – плотная тишина. Долгая, пронзительная, и в ней – едва уловимый стук. Постепенно стук этот усиливался, нарастал, словно бы приближался. Однако он не посмел перебить темноту, и приблизившись, начал пропадать. Тихий, размеренный, он едва улавливался вновь. Еще одна вспышка света, искрящегося серебряного света, – тень взмыла вверх.

* * *

Все взгляды были устремлены на сцену. Сегодняшняя премьера привлекла в театр большое число зрителей: выступал один из лучших актеров современности, подававший, как считали многие заядлые театралы и критики, надежды бессмертным векам. Звали его Азраил. Хотя помимо Азраила в пьесе было задействовано много других актеров, к его игре относились с особым вниманием. Напряженное, оно скользило по залу.

 
– О тайный свет великого прозренья,
Я у тебя отмщения прошу.
О, покарай меня восхода промедленьем,
Чтобы одной минутой дольше я жизнь глотал,
 
 
И умер бы теперь,
Теперь, не в то мгновенье счастья,
Когда я смерть молил меня поцеловать!
Как мимолетна жизнь,
 
 
Как долговечен миг,
В котором, все не перестав дышать,
Я смерти жду!
 

Открытое лицо, выразительные глаза, тонкие, словно нарисованные брови, светлые волосы – все это придавало актеру некое сходство с фарфоровой куклой, добавляя неуловимой хрупкости.

 
– Искусство лгать есть истина немая!
Вся правда ложью обернется на словах.
Неправдой горд отшельник рая,
Но тот, кто правдой нем, не ада ль сын?
 

«Роль влюбленного дьявола, безусловно, близка мне, но кто приписал ему столько благородства, душевного подвига, столько страданий? Какое неистовое пламя жжет его душу. Ни один человек не способен выдержать подобного. И с чего я взял тогда, что эта роль мне подходит?» – мысленно рассуждал Азраил, произнося монолог.

* * *

– Вы звали нас, милорд? – Нарушил тишину механический голос.

– Вы нашли его? – раскатились в ответ сотни, тысячи голосов, целый хор голосов.

– Да, милорд… – покорно прозвучало в ответ.

– Так принесите же! – зловеще грянуло со всех сторон.

Равномерный стук, похожий на поспешные шаги, мгновенно удалился.

– Огня, огня… – стонало страшное эхо.

Именно от этого гулкого многоголосья, пробившего наконец плотную темноту, возник огонь. Оранжевым столбом взметнулось пламя, осветив душное пространство. Стены колодца были ярко-красного цвета. Бесконечная высота, протяженность вертикальных линий – и обжигающий свет. Распространяясь по четкой спирали, оранжевый огонь, чьи кольца походили на змеиные, поднимался по стенам колодца все выше и выше. Языки его пламени напоминали морды страшных существ. Они то и дело скалили зубы, рычали и лаяли друг на друга, выплевывая искры. Хищная пружина растягивалась, тянулась вверх, пока вдруг не остановилась. В том месте на стыке двух граней возник разлом. Мгновение – и он превратился в небольшой проход. Стены колодца, подобно податливому материалу, легко обогнули новое пространство, даже не обозначив углов. Через него на огненную лестницу въехал необычный экипаж. Он был похож на спешно сколоченный ящик, к которому приделали колеса. В ящике мертвым грузом лежало что-то завернутое в лоскут черной материи. За экипажем двигались две тени. Как только они ступили на огненную лестницу, проход в стене затянулся, и живой огонь продолжил свое восхождение. Послышался знакомый стук. Этот звук неизменно сопровождал полупрозрачные тени. Те перемещались по воздуху, и шагами его назвать было нельзя, так как ног эти тени не имели, да и стуком сердец тоже нельзя было назвать: вряд ли у теней могут быть сердца.

– Милорд, вот то, что вы просили. – Они обступили с двух сторон подвижный ящик.

– Сюда! – раздалось эхо тысячи голосов.

Тени подлетели к тому месту, которое не трогал свет от огня. Это был некий концентрат той темноты, что еще недавно заполняла гранатовый колодец. Она слепилась в форму бутона. Ни одна струйка огненного света не могла проникнуть внутрь цветка, так сильно он сжимал лепестки.

– Мантию! – грянуло изнутри цветка.

Тени начертили на яркой стене большой прямоугольник, сорвали его с гранатовой плоскости и протянули в черную сердцевину. Один взмах – и шелковый звук разорвал лепестки бутона, цветок раскрылся. В его центре бил кровавый гейзер, разбрызгивая алые капли. Несколько оранжевых искр упало на черные лепестки, и по ним начал расползаться змеиный огонь. Прожигая насквозь, он словно перерисовывал их на свой лад, и через мгновение это были уже не лепестки, а крылья летучей мыши. С мягким шелестом они взмыли вверх и вскоре исчезли из вида. Другая пара лепестков начала скручиваться в трубочки, тянуться, извиваться, превращаясь в стебли вьющихся растений. Стебли эти ползли, цепляясь за стены черными усиками, все выше и выше, пока их не поглотил огонь. Оставались еще два лепестка. С зеркальной симметричностью чуть заметно трепетали они у подножья кровавого гейзера, словно тени на воде. Но вот и они, пронизанные светом, наконец разбились, забрав с собой последнее напоминание о глухой темноте. Внезапно падающий поток замер, капли застыли в движении. Вода превратилась в материю, струи – в складки. Кровавые, они ниспадали шелковыми лоскутами. Мантия была сложена так, что казалось, покрывала тело какого-то существа, однако на месте, где должна была быть голова, ничего не было, ворот окаймлял невидимую шею.

* * *

 
– Верни мне боль мою и скройся!
Мы с ней наедине судьбу разделим!
Величие отринув, демон перед тобою на коленях,
Так узри!
 

Азраил упал на колени. Минутное молчание. Мысли продолжали путаться. – «Разменивая жизнь на красивые акты, я готов умереть в своей роли, лишь бы нож оказался настоящим орудием смерти…» – театральная пауза оборвалась:

 
– Ты прости меня, бог, и рази прямо в сердце,
Чтоб не билось оно тленной жизнью в груди.
Под прохладным покровом ночной вселенной
Бей безжалостно, ты победил!
 

«Вот и все, мои последние слова… Сейчас – аплодисменты». Азраил не любил аплодисментов и света, что зажигали после последнего действия: на их волнах он переплавлялся в обычную жизнь, наигранное таинство разбивалось в мелкие осколки. Азраил считал их слезами на лицах зрителей. Стоят ли эти слезы мучительной игры актера, болезненной инъекции, вживающейся в душу, стоят ли они того, чтобы им искусно созданный мир вдруг исчез, погребенный под грубым шумом благодарных рук?

Ответа Азраил до сих пор не знал. Но вот электрический поток облил его с ног до головы, вырвав из уютного мрака, и тогда он застыл в мыслях, невольно переключившись на всю пятизначную физику человеческих ощущений. Азраил чувствовал, как по затекшим ногам побежала дрожь. Он встал с закрытыми глазами, сделал несколько шагов к краю сцены, наконец, открыл глаза – и увидел все то, о чем думал недавно: аплодирующих людей, на их лицах уже высохли слезы.

– «Наверное, от этого жуткого света», – равнодушно подумал он. Но вот что было непонятным: в этот раз Азраил именно видел аплодисменты, но никак не слышал их. Он вообще ничего не слышал. Глухие толчки где-то на уровне горла шевелили затекший разум колючей болью, которую хотелось проглотить. «Что со мной?» – брезгливо и как бы между прочим подумал Азраил. Ему было жаль отвлекаться от прежних мыслей на эту новую.

Занавес опустился. Картина благодарности опять ожила в звуке и неприятно ударила по вновь включившемуся и оттого болезненно обостренному слуху. В гримерке заиграла знакомая мелодия телефона. Азраил хотел пошевелиться, но ноги не подчинились желанию. Из груди его вырвался сдавленный стон.

– Азраил, что с тобой? – Ему навстречу выбежала девушка в беленом парике и мятом кринолине.

Азраил не ответил.

– Азраил! – вскрикнула она уже откуда-то с поверхности погружавшегося в шумный круговорот сознания. – Азраил! – Еще раз, еще; голос ее становился все тише.

* * *

Стены небольшого дома были выкрашены нелепой серебристой краской. Сходившиеся к крыше под углом, они создавали иллюзию свода. Среди высотных зданий с застекленными глазами и модными вывесками эта постройка выглядела странно. Погода стояла теплая, и окна в доме теперь были распахнуты. Перед ними в квартире нижнего этажа сидела девушка, шепча что-то про себя. Она сжимала в пальцах нераспечатанный конверт и казалась далекой от происходящего. Надвигавшийся дождь распугал всех прохожих. Опустевшие улицы нагнетали душную тишину. Зачастивший в этом месяце со своим внезапным появлением осенний ливень уже начинал шевелиться, роняя беспокойные капли. Девушка закрыла окна, за которыми вот-вот должна была развернуться стихия, и надорвала конверт, вынув из него письмо. Сперва она мысленно пробежала половину листка, открыв глаза на середине. Пара попавшихся наугад слов ее успокоила, и она принялась читать сначала.

Отдававшие холодом серые глаза, прямой нос, аккуратный маленький рот, бледная кожа и светлые, будто бы выцветшие, волосы, делали ее непривлекательной, почти что некрасивой. Говорить же о красоте тут надо было, пересматривая и переписывая все ее веками складывавшиеся законы. Но так как никому говорить о красоте таким образом не приходило в голову, все, кто хотя бы мельком видел Заретту, разочарованно опускали глаза, упрекая природу в непростительном отсутствии энтузиазма.

Заретта прочла письмо до конца. Потупленный взгляд и ледяное спокойствие в сочетании с улыбкой на бледном лице немного пугали. Проходя мимо незаконченной картины, висевшей среди прочих на стене, девушка остановилась, глядя в незаполненное пространство холста: было в нем что-то притягивающее. За окнами с упрямым напором происходило обычное действо осени – город принимал прохладный душ.

* * *

Красная Мантия переливалась тягучей теплотой живой краски. В тяжелых струях, складках этой блестящей материи виднелись прорези для рук, монарших рук, что собрали в один кулак всю свою власть, а в другой – жалость; и было бы не так жутко, если бы руки эти, страшные, ужасные, с когтями, слипшейся от крови шерстью, действительно были – но их не было. Вместо этого из прорезей Мантии с невозможной правдоподобностью выглядывали бутоны нежных роз. На заостренные их лепестки падали оранжевые искры, но розы не воспламенялись, распускаясь в пышные цветки одного цвета с пламенем. Прозрачные тени отпрянули в сторону. Под красной Мантией возник другой мир. Раскрашенный насыщенными цветами, зримый, но едва ли доступный, он был отделен от жаркого пламени прозрачной перегородкой. Необычный ландшафт, с хрустальной зеленой травой и жемчугом вместо песка. Крупный, мелкий, круглый и причудливых форм, он был насыпан в виде небольших горок, что окаймляли янтарное озеро. Зеркальная водная гладь сверкала наподобие отраженного солнца.

Тени замерли, покорно ожидая.

– Где он? Я хочу его видеть! – рвануло, отскочив от высоты колодезных стен.

Тени с черным свертком подлетели ближе. Как пара заводных кукол, двигались они синхронно, и каждый жест одной повторяла другая. Голоса их звучали одинаково. На туманной отрешенности отсутствующих лиц застыла печать угодливости. В груди полупрозрачных плащей, похожих на ожившие вещи, как раз там, где у людей находятся сердца, бились, стучали метрономы. Назад, вперед, назад, вперед перемещались тяжелые стержни. Тени опустили свободные рукава, и сверток рухнул на затуманенный лед.